Текст книги "Дело Нины С."
Автор книги: Мария Нуровская
Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Впрочем, я начала подозревать, что он, по всей видимости, трус.
Мюнхенское утро. Я просыпаюсь. Спала я, может, час или два. В комнате уже светло, рядом вижу массивное тело, повернутое ко мне спиной. На миг меня охватывает удивление, кто это и что я здесь делаю, но я тотчас осознаю: это мужчина, которого я люблю. В которого я влюбилась, в общем-то еще не видя его. Был только его голос: «Все очень просто, вы встретили ангела».
Не только меня этот голос пленил. Когда я вернулась в Варшаву, какая-то неясная мысль толкнула меня заглянуть в «Дневники» Зофьи Налковской[66]66
Зофья Налковская (1884–1954) – польская писательница.
[Закрыть], в которых она описывала свою безумную любовь к некоему Владиславу Барану. И подтвердилось, что тот был дедушкой Ежи. Я так часто перечитывала этот фрагмент, что книга послушно открывалась в обозначенном месте:
«Я говорю „красивый“. Но это надо обосновать. Слишком короткая шея на очень широких плечах, бедра узкие, огромный рост, сто килограммов чистого веса. Многое от медведя и быка. Движения неуклюжи и вместе с тем полны свободы и обаяния, превосходные манеры (столько лет на дипломатической службе!), внимательная, предупредительная манера поведения, сродни доброте, располагающая к себе, покровительственная и шутливая, в отношении женщин немного фамильярная… Волосы черные, хорошие, гладко причесанные, блестящие, кожа лица как будто сероватая, глаза черные, нос с горбинкой, небольшой… несомненно, прекрасная и вмиг покоряющая голова быка, немного коротковатая шея… Улыбка невероятно обворожительная (страсть, чувственность, шутливая доброжелательность), произношение странное, затрудненное (грассированное „р“), приятный голос (вечно замирает сердце, когда слышишь его по телефону)… от одной той улыбки, казалось, весь мир сходил с ума…»
«От одной той улыбки, казалось, весь мир сходил с ума…» Я стала слепой и глухой ко всему, что не касалось этого мужчины, существовал только он один. Вернувшись в Польшу, я безумно по нему тосковала, готова была идти пешком в Мюнхен. Мы договорились, что в апреле Ежи приедет.
Налковская… довоенный дипломат Владислав Баран… и эти характеристики, которые засели где-то у меня в подсознании. Описание необыкновенной мужской красоты в ее «Дневниках». По правде говоря, не все совпадало. Ежи имел крестьянско-дворянское происхождение. Отец из хорошего дома, судья по профессии; мать – интеллигентка в первом поколении, хороша лицом, но чересчур широкобедрая. Сын унаследовал от нее эти бедра. Но остальное полностью совпадало: красивая голова быка, невероятно обворожительная улыбка и голос… Кроме того, блестящий ум и отличный юмор, который я обожаю. К сожалению, порой давали о себе знать материнские гены. Как-то раз Ежи передал мне разговор со своей младшей сестрой.
– Тебе не мешает, что Нина старая? – спросила она.
Он ответил на это:
– Тебе бы хотелось, наверное, иметь такое тело, как у нее!
Ему и в голову не пришло, что подобные вещи не пересказывают, что мне может быть неприятно. Он не хотел меня обидеть, это точно. Но иногда он бывал толстокожим. У нас не существовало в общем-то проблемы возраста, правда, когда я узнала, сколько ему на самом деле лет, то была шокирована. В момент нашего знакомства ему перевалило за сорок, но я никогда не чувствовала себя старше, возможно, его представительный вид сглаживал разницу между нами.
Нет сомнения, что Налковская смутила мой разум, хотя, если бы я вникла поглубже, до меня бы дошло, что ее любовь к Владиславу Барану была несчастной любовью.
Это все было потом. А сейчас я прижалась к спине Ежи и хотела, чтобы так было всегда. Трудно объяснить, но от этого большого мужчины пахло, как от грудного ребенка. Нежно прижимаясь к нему, я испытывала то же волнение, какое охватывало меня, когда я, утыкаясь лицом в волосы маленького Пётруся, вдыхала его запах.
Ежи повернулся и обнял меня:
– Как ты спала?
– Хорошо, а ты?
– Как похотливый самец.
Уверенности в себе ему было не занимать. У него не было никаких комплексов, связанных с внешностью; когда мы были одни, он обожал ходить нагишом по дому. В таком же виде он обычно садился завтракать. Борец сумо сидит у меня за столом, думала я, и меня это приводило в хорошее настроение. В одном из интервью известная кинозвезда призналась, что никогда не видела своего мужа, не менее известного оператора, в халате. Он спускался на завтрак полностью одетым, в пиджаке и при галстуке, проявляя тем самым уважение к жене. По-видимому, у любви могут быть разные лица.
Как-то одна знакомая жаловалась Ежи, что она не получает удовольствия от секса, потому что ее муж слишком легкий для нее.
– Я посоветовал ей класть ему на спину тротуарную плиту! – рассказывал он со смехом.
Мы обходились без такой плиты, и это было для меня гарантией, но, наверное, не той, какую предполагал Ежи. Я физически боялась мужчин – даже тогда, когда была ими любима. Его широкие, женские бедра, его полнота давали мне уверенность в том, что это тело не причинит мне зла. Что он не вторгнется в меня грубо, с силой, не сделает мне больно. Что меня не раздавит.
Воскресное утро. После завтрака мы едем в окрестности Мюнхена в какую-то крепость на холме. У нас нет сил и желания взбираться по винтовой лестнице, поэтому мы садимся у подножия холма, на скамье, под раскидистым деревом, еще без листьев. Сквозь тучи пробивается мягкое мартовское солнце. Я прикрываю глаза, ощущая на лице приятное тепло. Ежи наклоняется и прикасается губами к моему виску. Мы замираем так надолго, я воспринимаю это как невообразимое счастье. И вдруг чувствую сильный спазм в сердце. Предостережение, что за такие мгновения надо платить…
* * *
Комиссар иначе сегодня выглядит, у него усталое лицо, складки возле губ стали глубже, сейчас я бы дала этому мужчине больше пятидесяти.
– Прошу вас простить меня, но по долгу службы мне пришлось прочитать ваш дневник, – говорит он.
– Это ничего вам не даст, – отвечаю я. Я даже не потрясена тем, что он нарушает мое уединение, я знаю, почему это происходит. – Я перестала его вести, когда встретила Ежи Барана, по-видимому полагая, что нашла партнера на всю жизнь.
Комиссар щурит глаза, он всегда это делает, когда хочет устроить мне западню.
– Вы уверены, что чтение ваших записей мне не поможет?
– Я уже ни в чем не уверена, пан комиссар.
– Я хотел бы кое о чем вас спросить, можно?
– Я отказываюсь давать показания.
– Но мы же просто беседуем, правда? Отнеситесь, пожалуйста, к этому как к продолжению разговора.
– Который вы записываете на диктофон? – Мы начинаем словесную перепалку.
– Я не записываю, вы же отказываетесь давать показания.
– Но вы здесь не как частное лицо.
– Я здесь, потому что хочу помочь… вам и другим.
– Каким это другим?
– Мы оба с вами знаем каким, но пока оставим это. Я хотел бы вас спросить: которая из ваших дочерей появилась тогда в дверях ванной комнаты?
* * *
Мы поднимаемся с Лилей по винтовой лестнице в мою квартиру на Фрета.
– Жаль, что это не второй этаж, – вздыхаю я.
– Тогда у тебя не было бы такого вида на костел францисканцев и дворец Сапегов, совсем как в Риме, – отвечает моя дочь.
«Я никогда не была в Риме, – думаю я, – хорошо знаю только Германию, там у меня было много авторских вечеров в больших и маленьких городах». Вместо того чтобы тратить деньги на путешествия, я сажала деревья на своей вилле в Карвенских Болотах. Территория была большая, равнинная, прежде там паслись коровы госсельхоза. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы выписать из Канады специальный вид берез, которые вроде бы растут в два раза быстрее, чем польские. «Это хорошо, – думала я, – успею полюбоваться ими, прежде чем состарюсь».
Судьба распорядилась иначе. Земля и дом проданы, и моими березами любуется кто-то другой.
Мы возвращаемся в Мюнхен. Дорога извилистая, с обеих сторон красивые горные пейзажи. Я вижу вдали вершины, подернутые голубоватой дымкой. В какой-то момент прямо перед нами вырастает препятствие – замшелый уступ скалы.
– Осторожно! – предупреждаю я Ежи.
– Не волнуйся, – отвечает он, – я хорошо знаю эту дорогу.
«С кем-то здесь ездил…» – думаю я.
Довольно долго мы едем в молчании, накатывает усталость: я почти не спала в эту ночь.
– Не хочу уже больше с ней быть, – неожиданно начинает Ежи, – я дал ей последний шанс, она не воспользовалась.
– А она об этом знает? – спрашиваю я.
– Не знает, но узнает.
– Тебе нет необходимости это делать, я и так буду тебя любить.
Он смотрит на меня с улыбкой:
– Значит, ты любишь меня? С каких пор?
– С ангела, – отвечаю я.
Мы спешим – у меня назначена беседа с немецкой актрисой Джулин Колер, на которую сильное впечатление произвели «Письма с рампы», и она непременно хочет их экранизировать. К сожалению, этот фильм так и не будет снят, но несколькими годами позже Джулин сыграет в другой картине, «Нигде в Африке», которая получит «Оскара».
– Давай пригласим ее ко мне, – говорит Ежи. – Зачем вам устраивать встречи в кафе?
– Если тебя это не затруднит.
Через Министерство иностранных дел Ежи снял для себя и своей семьи дом в хорошем районе, хвастался даже, что получил немаленькие деньги на меблировку. Но от интерьера я не в восторге, особенно от кожаного дивана канареечного цвета. Должно быть, он почувствовал мое отношение:
– Я сам все выбирал, тебе не нравится? Это дизайнерская мебель.
«„Дизайнерская“… что за слово?» – морщусь я в душе.
– Я предпочитаю антикварную, – бормочу я.
Ежи спрашивает, что я буду пить. Мне бы хотелось чаю. Ежи исчезает в кухне, а я подхожу к балконной двери, за которой находится небольшой садик; к сожалению, стекла такие грязные, что за ними мало что можно увидеть. Я слышу разговор на повышенных тонах – по-видимому, Ежи ругается с дочерью, вполне взрослой, чтобы понять, что, когда отец не возвращается на ночь, это должно что-то значить.
Ежи был именно таким, не считался ни с чем и ни с кем, когда затрагивались его чувства. Если он любил кого-то, то готов был для него сделать многое; когда чувства остывали, уходил немедленно. Ему не важны были последствия таких решений, его не волновало, что кто-то страдает. Сейчас он любил меня, поэтому должна была страдать его семья, а когда постепенно пошли на убыль чувства ко мне, благосклонность была возвращена близким, а страдать начала я.
Я беру с полки фотоальбом: впервые вижу Ику на фотографии; я удивлена, потому что представляла ее себе дородной женщиной, а она рядом с Ежи выглядит как дочь, вначале я даже приняла ее за старшенькую, Олю, с которой отец ругается сейчас на кухне. Методом дедукции я пришла к выводу, что женщина на снимке – мать трех девочек, которые на следующих фотографиях становятся все взрослее, хотя пейзаж не меняется: море, пальмы. Видно, что семья проводила в этом месте отпуск ежегодно.
Ежи рассказывал мне о происшествии, которое случилось с ними на Сицилии. Ика взобралась на бронзовую скульптуру коня, вставшего на дыбы. Уселась в седло, а он подал ей самого младшего ребенка, в ту пору трехлетнего. Вдруг его жена потеряла равновесие и упала на землю, не выпуская, однако, из объятий дочку. С ребенком все обошлось, а мать разбила голову и, мало того, потеряла сознание.
– Представляешь себе, – говорил Ежи, – я несу ее на руках, дети цепляются за брюки, плачут…
Тогда он один-единственный раз подумал, что все-таки что-то питает к своей жене. А обычно упорно твердил, что никогда не любил ее, что она очень его добивалась, а потом появился ребенок, и не было другого выхода, ему пришлось жениться. Но, наверное, он не был до конца искренен, что-то его с ней связывало – быть может, чувство отвергнутого, которое часто путают с любовью.
Ика сразу же после свадьбы из перспективного юриста превратилась в неряшливую жену, она целый день ходила в халате; возвращаясь домой, Ежи заставал чудовищный беспорядок, в мойке грязная посуда и слоняющиеся по квартире сопливые дети.
К нему самому Ика относилась как к предмету меблировки, который в таком антураже становился ненужным, даже мешал. Когда он, усталый после рабочего дня, ложился на диван, его дочерям это преподносилось так: отец ничего не делает, только валяется на диване.
Старшая дочь Ежи выходит из кухни, останавливается лишь на секунду, окидывает меня взглядом, затем без слов взбегает по лестнице и исчезает наверху. Она почти точная копия своей матери, маленькая, с треугольным кукольным личиком. Трудно поверить, что в следующем году она заканчивает школу.
Спустя минуту появляется ее отец:
– К сожалению, чая нет, есть кофе, будешь?
– Нет, спасибо, дай, пожалуйста, минеральной воды.
– Воды тоже нет, – сообщает он немного смущенно, – есть кофе.
– Нет, спасибо.
Он обнимает меня, садясь рядом на канареечный диван:
– Вы познакомились с Олей?
– В некотором смысле, – отвечаю я и добавляю: – Может, мне не следует сюда приходить?
– Почему?
– Она, вероятно, догадывается, что между нами что-то есть.
– Но это не повод, чтобы капризничать, – строго замечает он.
Раздается звонок. Это Джулин. Мы радушно приветствуем друг друга. Познакомились мы раньше, она подошла к нашему стенду на Франкфуртской книжной ярмарке, когда я раздавала автографы. Джулин расцеловывает меня.
Ежи предлагает ей кофе. Она просит чаю. Если нетрудно, добавляет она.
– Нет проблем, – отвечает он неуверенно, – только… чай, наверное, кончился.
– Тогда можно минеральной воды, – легко соглашается актриса.
Ежи отвечает молчанием. Мы начинаем разговор о фильме, о возможностях его съемки.
– С твоим лицом ты идеально подходишь на эту роль, – говорю я. Сверху доносится шум, как будто кто-то опрокидывает мебель, затем гул шагов на лестнице.
Вниз сбегает дочь Ежи, пересекает салон, словно нас там вообще нет, и выходит из дома, громко хлопнув дверью.
Джулин в полном недоумении.
– Ох уж эта нынешняя молодежь, – старается спасти положение Ежи.
Мне его жаль, но жаль также и себя, потому что я осознаю, что полюбила мужчину, обремененного прошлым, и это может означать трудное начало нашей совместной жизни.
Когда он везет меня в аэропорт, мы разговариваем.
– Во всем виновата Ика, – говорит он, – она подорвала мой авторитет в глазах детей, и ты видишь, каков результат, они ни во что меня не ставят. У них сформирован образ отца-растяпы, который не умеет ни забить гвоздь, ни починить кран, а первый жених их матери умел – был, кажется, сантехником. Ика хотела бы, чтобы я и семью содержал, и одновременно все делал по дому, включая мытье посуды.
«И окон», – добавляю я про себя.
Как это было давно. Я уже не помню себя ту, такую безумно счастливую. Я сидела в самолете, который уносил меня в Польшу, и готова была перецеловать всех вокруг и рассказать им, что со мной случилось. Я получила подарок от Бога. Этим подарком был мужчина, и этому мужчине я хотела бросить к ногам весь мир. Я хотела поделиться с ним всем, что имела, сию же минуту, немедленно. И это был первородный грех нашего союза, потому что я нарушала установленный порядок вещей. Это мужчина обычно бросал к ногам женщины весь мир, это мужчина одаривал и делился всем, что у него было, со своей избранницей. Так было испокон веку, с того времени, когда пещерный человек притащил первую добычу.
Что он задумал, этот комиссар? Я полагала, что уже никто и ничто не сможет причинить мне зла, столько ведь всего уже произошло, но он явно дает мне понять, что подозревает моих дочерей. Может, захочет обвинить их в соучастии в преступлении? Конечно, сперва ему пришлось бы это доказать, но они могут начать путаться в показаниях, ведь Габи растерялась в суде, когда слушалось дело о моей собственности, а уж что говорить сейчас, когда речь идет о смерти человека. А Лилька… я не могу о ней думать без боли в сердце. Ее мне больше всего недостает, я бы хотела ей возместить всю ту нежность, которую она недополучила в детстве.
В начале апреля Ежи прилетел в Варшаву, и мы сразу же, на следующее утро, поехали на моей машине в Карвенские Болота. Эти десять дней, наверное, были самыми прекрасными в моей жизни. Мы ходили на долгие прогулки вдоль берега моря, ели рыбу и пили вино в маленьком ресторанчике в Кроковой, возле восстанавливаемого замка. Я даже огорчалась, что пишу о его развалинах, ведь, прежде чем я закончу книгу, он будет уже стоять во всем своем великолепии.
У меня появилась новая героиня, я назвала ее Марианной. Я наткнулась в Интернете на историю немецкой монахини, которая руководила полевым роддомом в Заире и, к сожалению, умерла, заразившись от одной из пациенток СПИДом. Меня заинтересовал ее конфликт с папой Римским Иоанном Павлом Вторым относительно применения противозачаточных средств.
Несколько часов в день я работала. Ежи в это время просматривал польскую прессу, он соскучился по ней, поэтому мы выкупали половину газетного киоска, а по вечерам я зачитывала ему то, что мне удалось написать.
– Тема необычная, и ты прекрасно все описываешь, – говорил он. – Откуда ты, черт побери, знаешь, что происходит в душе у двух старых немок?
Как-то раз ему на сотовый позвонила жена, речь шла о налоге, не заплаченном с тех времен, когда они совместно управляли в Белостоке фирмой, кажется торговавшей запчастями для автомобилей. Я слушала, как он с ней разговаривает – голосом, полным доброжелательности, – и думала, что он ничего ей не сказал обо мне, потому что тогда разговор проходил бы иначе.
– Какая у вас погода? – спросил он наконец. – Здесь хорошо. Я возвращаюсь через три дня, держись!
Я не знала еще, что это его «держись!» предопределяло все. В период нашей любви он здоровался со мной и прощался словами «привет, дорогая»; когда уже стало ясно, что конец наших отношений близок, но мы еще жили вместе, он занимал квартиру на улице Фрета, и мне некуда было переехать, он тоже говорил мне «держись!», и я воспринимала это как удар под дых. Теперь «дорогими» были уже только его дочери, он обращался к ним точно таким же тоном, как когда-то ко мне. И перестал ходить голым по дому. Как только я появлялась в кухне, где Ежи хозяйничал по утрам, он надевал халат. Вероятно, он полагал, что, обретя статус постороннего лица, я не имею права видеть его голым.
Я везла Ежи в аэропорт, чувствуя, что не смогу без него жить. Он непременно должен быть рядом, я должна ощущать тепло его тела, слышать его голос, чтобы хоть как-то существовать. Но наш короткий отдых от мира завершался, и надо было снова начать уважать его законы. Консул Баран ехал в Мюнхен, а писательница Сворович – в Брвинов. Правда, только на минутку, потому что я собиралась вернуться на море, чтобы закончить там книгу.
– Ты будешь занята, увидишь, время быстро пролетит, – утешал он меня, – а в июне мы ведь едем на Шри-Ланку… Я оформлю тур через агентство в Германии: там намного дешевле.
Он позвонил мне из Мюнхена.
– Привет, дорогая, – услышала я, – не знаю даже, как тебе сказать, но сейчас мне эта поездка немного не по карману: у нас с Икой отрицательный баланс на счете.
– Все в порядке, – ответила я быстро, – скажи только, сколько мне выслать тебе денег.
Спустя почти год я навестила свою сестру, раньше не хватало духу. Я бы наверняка тут же услышала: «А что я говорила?» Да, она говорила, и не раз. Взывала к моему рассудку, пугала, что я из-за своего легкомыслия окажусь на улице.
Я наблюдала за ней, как она хлопочет на кухне в своей варшавской квартире, шаркая ногами, как старуха. Но так оно и было, ведь ей скоро восемьдесят.
– Что с домом? – спросила она. – Вы его уже вернули?
– Еще нет, – ответила я.
– Но есть шансы?
– Надеюсь, да.
Моя сестра посмотрела на меня внимательно:
– А что будет, если вы все-таки не отсудите дом?
– Тогда и буду об этом думать. Эта мебель из Брвинова, которая у тебя…
– Ах, мебель может здесь остаться, – прервала она. – Все по наследству переходит вам, поэтому так или иначе она к вам вернется. Но… – она сделала паузу, – свое имущество я завещала пополам Габриэле и Пётрусю, потому что вы с Лилькой не умеете обращаться с деньгами и вмиг все промотаете.
Я пожала плечами:
– Мне дела нет до твоего имущества, можешь завещать его своим кошкам.
У Зоси краска прилила к лицу.
– В завещании оговаривается, что часть завещанных денег должна пойти на содержание моих животных и распоряжаться этими средствами я доверяю Габи.
– Оставим эти разговоры, – сказала я устало, – ты же не умираешь еще.
– Но в моем возрасте всего можно ожидать.
Как же меня утомило наше экзотическое путешествие – двенадцать часов в самолете, да еще в не очень комфортных условиях. В аэробусе расстояние между креслами было слишком маленькое, поэтому я сидела, упершись коленками в подбородок. Мне было тесно, а что уж говорить о Ежи, кроме того, места у нас были в разных рядах. Потом еще дорога на стареньком расхлябанном джипе через кошмарно жаркое, многолюдное Коломбо. И наконец, отель. В номере кондиционер! Мы оба мгновенно бросились под душ. Я вышла затем на минуту на балкон, а когда вернулась, застала Ежи в кресле с бокалом виски. Тогда меня это еще не насторожило, но под конец нашего двухнедельного пребывания – уже да. Он, правда, не напивался, но постоянно был подшофе, и меня это начинало тревожить. То же самое в Карвенских Болотах. Я шла спать, а он хозяйничал внизу, ложился около двух ночи – такая у него была привычка, ему хватало пяти часов сна. Я находила потом опорожненные винные бутылки из моего погребка. После его отъезда погребок был пуст.
Я не путешественник по натуре, меня трудно вытащить из дому, но уж если ехать, то в Италию или во Францию. Ежи все уже видел, и у него не было желания смотреть второй раз. Его миром был Дальний Восток. Он безошибочно там ориентировался, чувствовал себя почти как дома. Он ездил туда много раз студентом, часто из-за отсутствия финансов ночевал под открытым небом, на пляже. Во время этих давних поездок его сопровождала Ика; он рассказывал, что однажды их путешествие едва не закончилось трагически. Они ночевали под пальмой, и возле самой ее головы упал зрелый кокос.
Я сделала кое-какие наброски о нашей поездке на Шри-Ланку, надеясь использовать их потом в одной из своих книг. Ежи отметил, что у меня оригинальный взгляд на мир, что он никогда с подобным описанием не встречался.
«Со всех сторон на меня обрушились яркие краски, от которых рябило в глазах. Таких насыщенных цветов я не знала, отсюда Европа казалась погруженной во мрак. Здесь небо было по-настоящему голубым, море – по-настоящему синим, а песок на пляже – желтым. Словно на детском рисунке. Именно так я и чувствовала себя – как ребенок, который познает мир, или как слепец, которому чудодейственным способом возвращено зрение. Я оказалась не только далеко от своего места жительства, но так же далеко от самой себя. Даже мои сны изменились, снились мне теперь пальмы, укрытые в зеленых листьях кокосовые орехи, величаво шагающие слоны.
Но у меня было ощущение, что я вдруг утратила свою личность. Я перестала получать какие-либо сигналы изнутри, а только вбирала в себя то, что видели мои глаза: всю непохожесть этого мира. Пребывание на острове было как анестезия, а я всегда этого боялась, боялась потерять контроль над реальностью. Поэтому я не люблю алкоголя, а наркоз наводит на меня ужас. Я должна всегда держать руку на пульсе, на Шри-Ланке этот пульс исчезал. Кто-то может сказать, что в таком вычеркивании себя из жизни как раз и состоит отдых, внутреннее обновление, но я воспринимала все иначе. Все эти места, которые мы посетили: национальный парк Шри-Ланки с множеством причудливых, незнакомых мне деревьев и кустарников, зона орхидей, в которой каждый цветок имел свой собственный, неповторимый облик, и, наконец, слоновий приют для брошенных и осиротевших слонят… Впечатления доминировали надо мной, не я была в их центре, это они приобретали смысл и значимость, они поглощали меня, уничтожали как мыслящее существо. А я привыкла соприкасаться с европейским искусством, с великой живописью, которая меня вдохновляла, обогащала внутренне… Мое „я“ на Шри-Ланке исчезало, а возвращение оттуда должно было стать рождением сызнова, возвращением к самой себе».
Нечто подобное я испытывала и к Ежи, как будто бы его образ тоже начал расплываться. Я была в ужасе, потому что мы собирались начать совместную жизнь.
«Что я ему скажу, – думала я, – если он спросит?..» Но он, к счастью, не спрашивал, тоже утомленный экскурсиями и жарой; по вечерам он выбирал виски, а не меня, и это было весьма мне на руку. Не знаю, почему я так тогда обостренно все чувствовала, может, мое подсознание что-то мне подсказывало, а может, активизировалось мое внутреннее зрение, которое просвечивало моего партнера насквозь… К сожалению, недолго. Уже в самолете, на обратном пути в Европу, когда я обернулась – Ежи сидел через несколько рядов позади меня – и увидела его голову, возвышавшуюся над креслами, то поняла, что люблю его.
Мы смотрим друг на друга. Ни один из нас ничего не говорит.
– Значит, я не дождусь ответа? – спрашивает комиссар меня.
– Нет, пан комиссар, вы приходите ко мне не ради праздных разговоров, – вырывается у меня, – вы рассчитываете, что уличите меня в непоследовательности либо я сболтну что-то лишнее и это обернется не только против меня, но и против моей семьи. Вы мне не друг, а сотрудник сыскной полиции.
– Спасибо, что пощадили и не назвали легавым, – улыбается он и, конечно, слегка щурится.
– Легавые собаки – вполне приличные существа, наверняка приличнее людей, – замечаю я.
– И не виляют во время следствия, – добавляет он.
– Это относится ко мне?
– Может быть… отчасти. – Комиссар неожиданно меняет тон: – Пани Нина, положение серьезное: если это вы стреляли в Ежи Барана, то прошу вас дать показания и сказать, где находится орудие преступления. Я не верю, что это было преднамеренное убийство, я уже успел вас узнать, читая ваши записи… Кое-что мне рассказали ваши дочери.
– Они дают показания? – спросила я, по-видимому не сумев скрыть ужаса.
– А вы договаривались о другом?
На миг наши глаза встретились, и в моей голове мелькнула мысль – он уже все знает, и то, что скажу я или скажут они, уже ничего не сможет изменить.
– У нас не было возможности договориться о чем бы то ни было, – говорю я, отводя в сторону взгляд. – Тогда… ведь был вечер… я живу в Старом городе, а они – в Подкове Лесной… я рано утром явилась в комиссариат…
Я закончила книгу о двух старых немках. Благодаря Ежи я смогла использовать оригинальное письмо, рассылаемое из Ватикана по случаю Великого Юбилея[67]67
Великий Юбилей – праздник всепрощения, радости и обновления, отмечаемый католической церковью каждые двадцать пять лет. Последнее празднование было в 2000 г. (началось в Рождество 1999 г. и продолжалось до 6 января 2001 г.).
[Закрыть] церковным сановникам. Он выцыганил его для меня у знакомого священника в польском приходе в Мюнхене. В моей книге его получает умирающая и вступившая в конфликт с Ватиканом и самим папой Римским монахиня.
Ежи был первым читателем этого романа, я послала ему сигнальный экземпляр. Через несколько дней он позвонил:
– Я тобой горжусь… ты написала выдающуюся книгу.
Я решила посвятить роман ему. Ежи был очень тронут. С последующих изданий я распорядилась убрать посвящение. Я не сделала бы этого, если бы не его высказывание в журнале, поместившем репортаж о судебном процессе, который я возбудила против него. Я беседовала с журналистом, не скрывая ни своего подлинного имени, ни фамилии, а он выступал как Ежи Б., сославшись на то, что не хотел бы, чтобы его фамилия мелькала в прессе, потому что он боится потерять клиентов. Он высказался, в частности, по поводу моей писательской деятельности: «Я невысоко оцениваю то, что она пишет. У нее есть определенный талант рассказчика, но все это какое-то поверхностное…»
Вот что остается от больших чувств, от больших надежд. Люди, которые когда-то любили друг друга, спали в одной постели, сидели за одним столом, внезапно становятся врагами и не щадят друг друга.
Разве я была врагом Ежи Б.? То, что он забрал у меня дом, что годами крал у меня деньги – увы, именно так это следует назвать, – было не самым плохим в наших отношениях. Но он пользовался тем, что я слабее его.
Моя дочь Лилька спросила меня, что бы я сделала, если бы Ежи захотел вернуться ко мне. Приняла бы его обратно? Нет. Потому что того человека, которого я любила, уже нет.
– Тогда почему ты все еще страдаешь?
Когда я любила, все имело другой цвет, другой запах. Сейчас я не могу найти себя в этом черно-белом мире. Словно две половинки моего мозга не совмещались друг с другом. Одна копила обвинения, указывала на ошибки, его и мои, обрекая нас на вечную разлуку, а вторая продолжала жить прошлым, тем прекрасным, что было между нами.
Он так сказал:
– Не все было плохо, были и прекрасные моменты.
Он так быстро смирился с нашим расставанием и стал организовывать свою жизнь без меня. А для меня жизнь без него потеряла смысл. Мы еще жили под одной крышей, а он уже не замечал меня. Он всегда был эмоционально не развит, поэтому с такой легкостью отказывался от чувств. Сам мне рассказывал о женщине, с которой провел два года. Тогда в первый раз Ежи ушел от жены.
– Ты любил ее? – спросила я.
– Да, любил, – ответил он.
Она была судьей, а он юрисконсультом, их соединяла запретная любовь. Несмотря на это, они начали жить вместе.
– Мне все завидовали, – хвастался он.
Она была выше его, но это ему не мешало.
– У меня нет комплексов, – говорил он, и я это могу подтвердить.
Пани судья, несмотря на свой высокий рост, ходила на каблуках и не любила носить трусики. Но это тоже ему не мешало, даже приводило в восторг.
Он оставил ее в один день, заявив, что возвращается к детям.
Она жаловалась потом:
– Я открыла рот, хотела что-то сказать, а его и след простыл…
– Почему ты ушел, – спросила я, – если любил ее?
Ежи сделал неопределенный жест рукой:
– Потому что она слишком многого хотела!
А на вопрос нашей общей знакомой, почему распался наш союз, он ответил:
– Завышенные требования!
Со своего дивана я услышала разговор дочерей.
– Я тоже любила без взаимности, – сказала Габи с горечью. – Собственную мать.
Мне стало горько. Я старалась поровну делить свою любовь к дочерям, возможно, это не всегда удавалось. Мне трудно найти с Габи общий язык, потому что у нас разный жизненный опыт. После смерти мужа она заперлась в своем доме, полностью посвятив себя другим людям. Несомненно, это очень благородно, но что будет с ее жизнью? Даже тогда, когда был жив муж, она не уделяла себе внимания. Важен был только он, Мирек. И я даже обижалась на него за то, что он с такой легкостью принимает ее жертву, пользуется этим без удержу. Чуть ли не с каждым месяцем в их союзе его было все больше, а моей дочери все меньше; если бы не вмешалась судьба, Габи могла бы окончательно потерять себя. Теперь, по крайней мере, она сама принимает решения, какие-никакие, но свои собственные. И по-видимому, чувствует себя счастливой в этом мире.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.