Электронная библиотека » Мария Нуровская » » онлайн чтение - страница 8

Текст книги "Дело Нины С."


  • Текст добавлен: 24 марта 2014, 00:31


Автор книги: Мария Нуровская


Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Сомневаюсь. – Зося явно встала с левой ноги.

О чем я ей и сказала. Сестра, должно быть, имела в виду меня.

«Письма с рампы» были переведены на немецкий язык и имели успех. В течение недели разошлось сто тысяч экземпляров, а за месяц это число возросло вдвое. Когда пришел банковский перевод, я подумала, что это ошибка. Невероятно, чтобы указанная сумма была настоящей. Однако это было так. За один день я превратилась в состоятельную особу. Зося осуждала меня за то, что я неправильно распоряжаюсь капиталом. Вместо того чтобы положить в банк под хороший процент, я строю дом на море и купила машину – на ее взгляд, слишком дорогую, слишком большую.

– Ты разоришься на бензине, – предостерегала она.

– Но я не так много езжу.

– Тогда зачем тебе автомобиль?

– Чтобы ездить в Карвенские Болота.

– В Карвенские Болота я могу вас всегда отвезти, – ответила сестра резонно.

А мне вспомнилась басня о стрекозе и муравье. По мнению Зоси, я была той стрекозой, которая не думала о том, что когда-то придет зима. Может, и придет, но сейчас лето!


Сентябрь 1992 года

Дом стоит. На окраине луга. Достаточно выглянуть за окно, чтобы увидеть гордо вышагивающих в высокой траве аистов. Строительство, по правде говоря, прошло не так гладко, как мы надеялись. Я вынашивала в мечтах крышу, крытую соломой, как это было во времена осевших здесь голландцев, но подрядчик настойчиво убеждал остановиться на черепице. Он утверждал, что с соломенной крышей в будущем не оберешься хлопот. В конце концов я поддалась на его уговоры и согласилась на черепицу цветов осени, то есть коричнево-терракотовую.

Внутри, на первом этаже, находится гостиная с камином, соединенная с кухней, дальше маленький коридорчик, направо мой кабинет, прямо ванная комната, налево маленькая котельная и выход на крыльцо. С южной стороны пристроена терраса, на которую ведет балконная дверь из гостиной. Чтобы попасть к главному входу, надо обойти дом, поэтому все входят через террасу.

Наверх ведет деревянная лестница с красивой балюстрадой. Я долго искала мастера, который мог бы украсить ее кашубскими мотивами. Началось все с того, что меня привела в восторг придорожная часовенка со скорбящим Иисусом. Страдание, застывшее на его деревянном, покрытом краской лице, впечатляло. И под пробитыми гвоздями стопами Христа надпись: Jedn drëdżému brzemiona niesta[61]61
  «Один несет бремя другого» – фраза на кашубском диалекте.


[Закрыть]
. Я спросила, кто автор скульптуры, и узнала, что он и ныне здравствует, живет примерно в двадцати километрах отсюда. Я поехала туда и увидела весьма преклонных лет художника. Он отнесся ко мне с недоверием, но, когда узнал, что я не туристка и у меня есть дом в этих местах, стал разговаривать со мной совсем по-другому и не обиделся на такой несложный заказ. «Все для людей», – сказал он. Балюстраду вырезал прекрасную.

На втором этаже – небольшой холл, две спальни и ванная. Вид на море закрывает ряд старых дубов, но, когда открываешь окно, слышен его шум.

Я уже знаю, я полюблю сюда приезжать. Таким образом, наша почтенная брвиновская вилла получила серьезного конкурента. Однако я больше чем уверена, что сумею разобраться со своими чувствами.


5 октября 1999 года

Мы часто ходим с Пётрусем к руинам замка, расположенного от нашего дома всего в нескольких километрах. Когда-то в этих стенах жизнь била ключом, проходили шумные собрания шляхты и устраивались балы, а теперь царит тишина… Удастся ли мне оживить это место? Силой воображения воскресить его, заселить людьми? Бродит у меня в голове одна идея, скорее даже наметки идеи, но до ее осуществления еще далеко. Может, когда я останусь здесь одна, что-нибудь из моих задумок и получится.

На пару дней приехала Габи и, уезжая, забрала с собой Пётруся. Отговариваться уже нечем, я должна решиться: либо я начинаю работу над книгой, либо отказываюсь от замысла.

Посоветуюсь с ближайшим соседом и, можно сказать, уже другом, паном Карликом, пенсионером, в прошлом штейгером, то есть горным мастером, из Силезии. Мы знакомы с тех времен, когда у меня еще не было дома и я приезжала сюда на отдых. Он появлялся обычно, когда местность пустела. Выходя на вечернюю прогулку, я часто замечала вдали его сгорбленную фигуру.

Он живет в доме, построенном собственными руками: по его словам, у него не было другого выхода. Врачи сказали, что, если он не проветрит легкие от угольной пыли, ему конец. Поэтому он постаскивал, как сорока в свое гнездо, какие-то плиты, куски гофрированной жести, купил немного древесины и смастерил из этого свою резиденцию. Так он называет свое жилище. Мы часто беседуем вдвоем в его конуре за сколоченным из досок столом, потому что пана Карлика никак не удается зазвать «в мои салоны». Здесь, правда, нет электричества, зато есть коза, железная печка с трубой, которая служит для обогрева и готовки, а если открыть дверцу, то она выполняет роль также маленького камина.

Есть еще кровать, застланная покрывалом с кашубскими узорами, а на стене висит полка с книжками.

Я ловлю себя на том, что рассказываю этому человеку такие вещи, о которых до этого никому открыто не говорила. Я очень недоверчива по природе, но его лицо, с крупицами угольной пыли, въевшейся в морщинки вокруг глаз, располагает к откровенности.

Мы сидим за столом, едим только что пожаренных хозяином окуней и запиваем их «штейгеровкой», как пан Карлик называет наливку собственного производства.

– Ты как будто многого в жизни добилась, Нина, – говорит он. – И семья у тебя вроде как есть… дочери, внучок, а мужчины вот рядом не видно. А женщина ведь ты красивая.

– Нет его и не будет.

– Это почему?

– Потому что… в моей жизни царит полный кавардак, и для мужчины в ней нет места…

* * *

«А в моей жизни есть место для женщины?» – подумал комиссар.

До сих пор у него не складывались с ними отношения, и вина, несомненно, лежала на нем. Нина С. говорила дочерям о благодати любви, он, видимо, этой благодати не удостоился. Он ни по кому не тосковал. Единственным человеком, к кому он испытывал какие-то чувства, была его мать. Но она-то больше всего и переживала по этому поводу. «Ендрусь, когда я познакомлюсь со своей невесткой?» – спрашивала она в каждый его приезд в родной дом. Может, как раз поэтому он бывал там так редко.

То, что дочь Нины С. рассказывала о своей сестре Лилиане, показалось ему удивительно знакомым. Он тоже никому не умел открыть свою душу, и ни одна из партнерш ничего не знала о его жизни. Ну а его парт нерши… Проблема была не в том, как комиссар с ними знакомился, а в том, как потом разрывал эти отношения. Случалось, что при расставании он слышал парочку крепких слов в свой адрес, из которых самым мягким было слово «трус». Но как он мог сказать женщине, что он ей ничего не обещал и ему нужен был только секс?

«Интересно, как эта Лилиана выглядит?» – мелькнула у комиссара мысль. Он ждал этой встречи.


Конец октября 1999 года

Мне удалось разыскать женщину, которая работала в замке до того, как его покинули владельцы. Пани Геновефа уже почти слепая и с трудом передвигается по квартире.

– Я вас почти не вижу, – говорит она. – Какая вы? Старая или молодая?

Я на минуту задумалась.

– У меня уже есть внук, – отвечаю я дипломатично.

– Внук, – бормочет она, и лицо у нее по-прежнему недоверчивое. – Чего вы от меня хотите?

– Я хотела бы написать книгу о жителях замка…

– Жители замка уже почти все в могиле, зачем их тревожить?

– У них наверняка была интересная жизнь.

– Как знать? – пожимает она плечами. – Это были немцы, а теперь здесь повсюду поляки, зачем полякам читать о немцах?

– О людях, пани Геновефа, – убеждаю я ее.

– О людях, – повторяет она гневно. – Для некоторых здесь немцы – не люди.

– Пожалуйста, не говорите так.

– Обо мне тоже думают, что я немка, потому что прислуживала им, а я за свое польское происхождение не раз получала на орехи.

– Так, может, вы мне об этом расскажете?

– Может, и расскажу, – услышала я, к своему удивлению.

Я была готова к большему сопротивлению.

Пани Геновефа еще совсем юной девушкой, опасаясь насильственного угона на работы в Германию, предпринимала отчаянные попытки трудоустроиться в Польше. В одной из газет она наткнулась на объявление, что требуется «девушка для работы по дому, католичка». По-видимому, нельзя было написать прямо, кто конкретно был нужен. Таким образом она попала в замок. Ее приняла пожилая дама, одетая в черное, и сказала, что сын женится и будущая невестка ищет себе горничную, непременно польку.

– Моя молоденькая госпожа, – рассказывала пани Геновефа, – была того же возраста, что и я. Ох и красавица же, только совсем не следила за собой. Каждый день ездила в поле верхом в чем попало, в каких-то штанах и высоких сапожищах. У нее были длинные волосы, всегда растрепанные, мы не могли их вечером расчесать, потому что они спутывались на ветру. Она злилась на эти «проклятые космы». А волосы у нее были как пшеница, переливались на солнце так, что глаза приходилось щурить…

В этот момент я поняла, что родилась героиня моего нового романа: молоденькая невестка владелицы замка в Кроковой[62]62
  Крокова – область в составе Поморского воеводства на севере Польши, вблизи Балтийского моря.


[Закрыть]
, девушка с копной волос, которые переливались на солнце…

Я возвращалась домой берегом моря, и радость распирала мне грудь. Во мне крепла уверенность, что начинается новое увлекательное приключение, новая книга…


7 февраля 2000

От пани Геновефы я узнала, что ее работодательница из кроковского замка жива и находится в одном из домов для престарелых в Мюнхене. Я очень настаивала на том, чтобы она разыскала ее адрес. Сначала она мне отказала, но я уже успела немного ее изучить – и знала, что она, если сможет, поможет. Именно так и произошло.

Меня очень взволновала возможность встретиться с обладательницей роскошных волос, и вскоре такой случай представился, потому что именно из Мюнхена мне пришло приглашение на авторский вечер.


Последней датой в дневнике Нины С. было седьмое февраля двухтысячного года. Неизвестно, последу ющая его часть затерялась или автор перестала писать. Жаль, потому что с этого момента началась драма Нины С. Она постепенно утрачивала контроль над своей жизнью, что привело к пагубным последствиям для нее самой и всей ее семьи. Действительно ли она любила Ежи Барана? Очень похоже, что любовь к нему понемногу превращалась в манию. В то время когда они были вместе, Нина не могла сосредоточиться ни на ком другом, почти каждая ее мысль была направлена на него. Важен был только он.

У комиссара сложилось впечатление, что и сейчас писательница не рассталась со своим партнером до конца. Она говорила о нем как о ком-то живом. А ведь Нина не была сумасшедшей, относительно этого у него не было сомнений, она ни на секунду не утрачивала связи с реальностью, а значит, если это она стреляла в адвоката Б., то хорошо осознавала, что делает.

Только неужели на самом деле можно до такой степени отдаться чувству, что отречение от себя, от своих стремлений окажется чем-то таким простым? Все в жизни меняется одним росчерком пера. Подпись на документе – и исчезли приморская недвижимость, деньги со счета, наконец, родной дом. Заменой всему был этот человек. Был и, скорее всего, еще есть.

Думала бы она так об этом мужчине, если бы могла представить его лежащим на полу, как тогда?

Смерть самым безжалостным образом вносила свои коррективы в представление о Ежи Баране как о человеке интересном при жизни, обладающем незаурядным умом и, по мнению Нины С., нравившемся женщинам. Комиссару не выдалось случая переброситься с ним ни единым словцом, он не мог оценить всех этих качеств, а запомнил только тело, безжизненно распростертое на полу.


То, что я очутилась в этом месте, на нескольких квадратных метрах цемента, с нарами вместо кровати, повинна я, и только я. С невероятным упорством я шла к этому, не реагируя на все предостережения, которые получала извне. Но, видимо, нельзя жить неперекор своей судьбе, я уверена, что это Провидение купило мне билет на самолет в Мюнхен именно на второе марта двухтысячного года. Я думаю, теперь у меня будет много времени, чтобы окинуть взглядом всю свою жизнь, жаль только, что делать выводы уже слишком поздно.


Мюнхен… После авторского вечера небольшой фуршет, ко мне подходят люди, я разговариваю с ними, смеюсь. Уже немного под хмельком, потому что дорога, выступление перед публикой, напряжение… Вино очень мне нравится.

Я рассказываю:

– Какое-то время тому назад в Варшаве проходил конкурс имени Шопена, но на заключительный концерт я не смогла достать билета. Тем не менее я пошла в филармонию. Стою в холле возле колонны и жду в толпе, хотя не очень понимаю чего: через минуту начнется первое конкурсное выступление. И тут ко мне подходит молодая девушка и протягивает билет. Обрадовавшись, я достаю кошелек. «Уберите, пожалуйста, деньги, – слышу я. – Мой муж не смог пойти, билеты мы получили бесплатно…» Этот вечер был действительно необычный. Когда начал свое выступление молоденький пианист, все, включая жюри, затаили дыхание, а я терялась в догадках: в холле было столько людей, а она подошла ко мне. Почему?

– Очень просто, вы встретили ангела, – доносится до меня чей-то голос.

Я поворачиваю голову и вижу теплые, ореховые глаза. Кто-то представляет мне подошедшего мужчину:

– Пан консул Ежи Баран.

Он низко кланяется:

– Это я буду завтра сопровождать вас в поисках героини вашей книги.

Потом, в отеле, я спохватилась, что не помню, как этот консул выглядит. Только его глаза, глаза без лица, парящие в воздухе…


Эти глаза… Их в моей жизни уже нет и не будет. Неужели я и вправду желала его смерти? Нет, я хотела только вновь обрести себя. Но меня не удалось залатать, мне попался неумелый хирург. Вместо того чтобы безболезненно отделить меня от мужчины, он лишь покалечил меня. Этот хирург – время. Все твердили: время, тебе нужно время. Но я считала, что у меня уже нет времени. Через год, два или три я буду старухой, а я хотела еще хоть бы раз вздохнуть полной грудью и радоваться тому, что завтра наступит новый день. Но этот наступающий день наводил на меня ужас. Я знала, что может быть только хуже. Боль бесследно не проходит, боль разрушает. Я видела себя в болезни, а какой буду я выздоравливающей? Один поэт написал: «Есть такая граница страдания, за которой улыбки мягкой черед настает». Однако я не улыбалась…


Мюнхен… Мы входим в здание, обвитое диким виноградом, сбросившим листья; оголившиеся стебли, словно старческие руки, судорожно цепляются за каменную стену. Пансион расположен в красивом месте, на окраине парка.

– Это Englischen Garten[63]63
  Английский сад (нем.) – один из крупнейших городских парков в мире.


[Закрыть]
, – объясняет мой спутник.

Мы спрашиваем у администратора о фрау Элизе фон Сааров.

– Да, разумеется, она здесь, только что вернулась с прогулки, – улыбается симпатичная девушка. – Как мне о вас доложить?

Фрау Элиза занимает небольшие апартаменты на первом этаже, с застекленной верандой, с которой открывается вид на парк. Уведомленная о нашем приходе, она радушно приветствует нас, приглашает сесть на диванчик около низкого столика, на нем стоят чашки и кофейник с кофе, на большом красивом блюде – фруктовый штрудель.

Я украдкой подсматриваю за ней и думаю, что ее внешность соответствует моей героине: статная, с благородными чертами лица, держится немного надменно. А волосы, теперь седые, уложены валиком вокруг головы.

Консул выступает в роли переводчика, потому что мои знания немецкого языка не позволяют вести беседу. Кроме того, фрау Элиза говорит довольно невнятно, я почти ее не понимаю.

По лицу консула я вижу, что он в замешательстве.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Графиня хочет меня усыновить. Она думает, что я пришел с адвокатшей.

– Что такое? – прыскаю я со смеху. – Она, наверное, шутит!

– Говори тише, она немного понимает по-польски, – делает он мне замечание, и таким образом мы переходим на «ты».

Оказывается, что произошло недоразумение: наша собеседница считала, что мы пришли к ней, чтобы выкупить ее титул. У нее уже есть несколько приемных сыновей, которые ей каждый месяц выплачивают определенные суммы.

Меня это развеселило и одновременно привело в восторг. Это идеальный материал для моей будущей книги. Но в этом вопросе фрау Элиза проявляет сдержанность, делая оговорку, что должна подумать.

– Я не люблю возвращаться туда, потому что уже много лет живу здесь, – говорит она и добавляет: – Если бы мне сказали в молодости, что такой будет моя старость, я бы не поверила. Мне казалось, что моя жизнь пройдет в том месте, где я появилась на свет, среди знакомых лиц, вблизи семейных могил.

Мы выходим из пансиона и выбираем дорогу через парк. Когда мы проходим мимо китайской чайной, мой спутник предлагает туда зайти.

Мы садимся за столик в углу, среди красочных украшений и цветных фонариков.

– Как проходит твоя жизнь на чужбине? – спрашиваю я.

– Приезд сюда был ошибкой, я, выдающийся юрист, размениваюсь здесь по пустякам.

– Ты не отличаешься скромностью!

Он смеется:

– Если бы ты занималась главным образом отправкой урн с прахом умерших в Польшу, тебе бы тоже захотелось чем-то себе польстить.

– Ты здесь один?

– Нет, – отвечает он не сразу, – со мной мои дочери.

– А жена?

– И она тоже.

Нам приносят чай в тонких фарфоровых чашках с китайскими дракончиками и карамельные пирожные.

У меня ощущение, что судьба ко мне благоволит. Это место, этот человек рядом. Это неслучайно, что он и я оказались здесь.

– Давно вы женаты? – спрашиваю я с неясным чувством, что не должна это делать.

– Восемнадцать лет, – отвечает он.

– Значит, вы уже достигли совершеннолетия.

– Вот именно, пора начать настоящую взрослую жизнь, – слышу я в ответ.

Это звучит довольно странно, я размышляю, что он хочет этим сказать.

– Ты смотрела фильм Штура «Любовные истории»?

– Еще нет, но я знаю, о чем он.

– О разном жизненном выборе людей, за который потом приходится расплачиваться. Меня это заставило задуматься, я не хотел бы в конце концов спуститься на лифте вниз.

– Любой бы предпочел подняться наверх, – отвечаю я со смехом, – но, наверное, далеко немногим это удается.

– А может, вместе бы нам удалось? – Пан консул взволнован.

* * *

Собственно говоря, в том месте, в каком я оказалась, можно было бы не заниматься подведением каких-либо итогов, прошлое и будущее – это уже пустые слова. Существует только настоящее время, которое будет суживаться до тех пор, пока не сократится до нескольких метров, выделенных мне казенным учреждением. Наверное, я только сейчас поняла, что значат выражения: обстановка или антураж чьей-то жизни. Антураж моей жизни свелся к камере с нарами по обеим сторонам, с зарешеченным окном, прикрытым козырьком, и с голой электрической лампочкой под потолком. Мне не следует забывать и о глазке в двери. Кто-то отметил свое присутствие выцарапанной на стене надписью: «Я здесь бывал и мечтал». Интересно, о чем были эти мечты? О женщине? О банке пива? А может быть, о свободе?

Стена… Я тоже дождалась своей стены. Жизнь Малгожаты[64]64
  Речь идет об известной польской поэтессе Малгожате Гилляр (1926–1995).


[Закрыть]
и моя жизнь – как они похожи и непохожи одновременно, мы обе в проигрыше из-за любви. Сначала от нее ушел муж, потом сын, который не мог смириться с ее алкоголизмом. Она осталась одна в четырех стенах.

 
Люблю тебя, стена,
за то терпение,
с которым слушаешь мой плач…
 

Она умерла от сердечного приступа, внезапно. Ее нашли в маленькой квартирке только спустя две недели.

И наверное, она, предвидев это, заканчивает свое стихотворение словами:

 
Благославляю тебя, стена,
поскольку знаю,
что ты единственная
будешь моей верной
подругой до смерти.
 

Как же хорошо я знала и другие ее стихи, но сейчас не смогла бы воспроизвести ни одного из них. Я не могу также вспомнить и себя такой, какой я была тогда. Жизнь что-то мне сулила, подсовывая векселя, которые я подписывала, не поведя бровью.

Человек, который представляется комиссаром Зацепкой, не отступается. Он разыскал меня в этом ужасном месте, где от меня уже ничего не зависит, я не могу ни распоряжаться собой и делать то, что хотела бы, ни выйти отсюда, если бы у меня появилось желание.

– Я не буду давать показания, – говорю я решительно.

Если бы мне надо было описать комиссара, я бы сказала, что он человек приятной наружности. Возраст – около пятидесяти лет, но, наученная опытом, я знаю, что внешность бывает обманчива, он равно может быть как моложе, так и старше. Довольно высокий, худощавый, с темными волосами, слегка седеющими на висках. На лице примечательны прежде всего глаза, особенно поражает их насыщенный синий цвет, какой бывает у маленьких детей.

Он смотрит на меня, сощурив глаза:

– Но так ли это разумно?

– Говорить о благоразумии в моей ситуации неуместно, – отвечаю я.

– Я бы этого не сказал, всегда есть несколько выходов, и следует выбрать самый лучший.

– Любой будет плохим.

– Для кого?

– Конечно же для меня, – удивляет меня его вопрос.

– Вы в этом уверены? Потому что я не очень.

– Не понимаю.

– Вы отлично понимаете, – не соглашается комиссар с улыбкой. – Я готов дать голову на отсечение, что это не вы стреляли в Ежи Барана.

– Значит, вы уже без головы, – говорю я, но ощущаю беспокойство.

– Я задам вам только один вопрос: где оружие?


Входит Лилька, нагруженная покупками, убирает продукты в холодильник. Я со своего дивана наблюдаю за дочерью. Она молода, полна обаяния, всегда на высоких каблуках. Наверное, она чувствует мой взгляд, потому что поворачивает голову.

– Эй там, на плоту! – восклицает она. – Сегодня плывем по ветру или против ветра?

– Против ветра, как всегда, – отвечаю я.

– Не такой должен быть ответ!

Она присаживается рядом со мной.

– Ты, конечно, не помнишь, но когда-то была такая актриса Джин Сиберг, – говорю я. – Ты мне напоминаешь ее, только у нее, кажется, волосы были короче и очень светлые.

– А где она играла? – спрашивает дочь с интересом.

– Ну… в частности, в фильме моей молодости «На последнем дыхании».

Лилька смотрит на меня осуждающе:

– Ты по-прежнему молодая, посмотри на себя в зеркало. У тебя еще много всего впереди, мама.

Действительно ли существовало слово «будущее»? Ведь я до такой степени вошла в роль медсестры, что не представляла себя без своей униформы с белым чепчиком, не могла снять ее, несмотря на то что пациент давно выздоровел и ушел. Уже в Мюнхене появилась эта третья – плохая – жена, которая едва ли не со дня свадьбы уничтожала своего мужа, унижала, делала все, чтобы высмеять его в глазах детей.

– Почему? – спросила я.

– Такой характер, – ответил он. – Эдита Бартосевич пела о доме со стенами изо льда, я часто ставил диск с этой песней Ике, когда мы ехали куда-нибудь вместе на машине. Жену эта песня бесила.

Поэтому я хотела быть другой, чем эта Ика. Я восхищалась всем, что он сделал и чего не сделал. Не беда, говорила я, не вышло сегодня, получится завтра. Юридическая консультация пока приносит убытки, это нормально. Здесь тебя никто не знает, нужно какое-то время. И так было со всем. Мои профессиональные и личные дела отошли на второй план, а затем и я сама, только я не заметила это вовремя.


Мы выходим из китайского домика, начинает порошить снег, он оседает на моих волосах. Ежи стряхивает его заботливым жестом. Неожиданный спазм в горле, мне это незнакомо. Я не познала этого ребенком, очень рано потеряв мать. Мужчины всегда существовали где-то далеко от меня, и ни один из них не стряхивал снега с моих волос.

– И как же мы продолжим так прекрасно начатый день? – спрашивает он.

– Ты, наверное, должен вернуться на работу, а я отправлюсь в Пинакотеку – говорят, сто ит.

– Несомненно. Но есть еще вечер.

– А твоя семья?

– Жена с двумя младшими дочерьми уехала в Польшу, остались только старшая, Оля, и собака, шотландская овчарка по кличке Лодырь.

– Она и в самом деле лодырь? – спрашиваю я, чтобы оттянуть разговор на тему сегодняшнего вечера, потому что не знаю еще, хочу ли я снова встретиться с этим мужчиной. Меня охватывает страх. Как будто предчувствие, что, если я с ним встречусь, произойдет что-то неотвратимое, что-то, что навсегда изменит мою жизнь.

– Он лентяй, это правда, – отвечает Ежи с улыбкой, – но мы назвали его так в честь Лесси[65]65
  «Лесси» (1994) – американский приключенческий фильм о колли по кличке Лесси.


[Закрыть]
. Ну как? Мы идем ужинать? Я знаю одно очень милое местечко.

– Хорошо, – соглашаюсь я покорно, и так уже будет всегда: в расчет будет приниматься только то, что хочет Ежи.


Лилька смотрит на меня умоляющим взглядом, она чего-то от меня ждет, но я уже разучилась угадывать чьи-либо желания, даже собственных детей. С ней мне, впрочем, всегда было легче общаться, чем с Габи. Конечно, Габи – моя дочь, и я ее очень люблю, но меня раздражает ее излишняя доброта ко всем. Если б она могла, то прижала бы к груди весь мир. Но этот ее мир какой-то искусственный, словно из целлулоида. Как-то раз во время ссоры я сказала, что ей следовало бы стать мормонкой.

Лилькин мир мне ближе, правда, когда она уехала, мы отдалились друг от друга, теперь знакомимся заново. Меня интересует она. И то, что она думает. А что она может думать обо мне? Я сделалась скучной и предсказуемой. Я была брошенной, обманутой женщиной, от таких бегут.

– Мамочка, пойдем погуляем, сегодня так хорошо.

– Ну, ладно, – отвечаю я, испугавшись, что мне придется покинуть диван.

Чем стала эта «оккупация» углового дивана из темно-зеленой кожи? Бегством? Остановкой в пути? Безусловно, ни один из прежних вариантов моей жизни не мог быть повторен. «Что-то кончилось», – сказал Ежи. Для него – некий этап, в котором присутствовала я. А для меня?.. Удар был настолько сильным, что мой мозг отключился. Остались навыки: еда, питье, чистка зубов. Диван стал прибежищем, он давал ощущение безопасности, вне его был чужой, непонятный мир.

Лильке удалось вытащить меня из дому, мы поехали под Варшаву, ко второй моей дочери, Габи. Был теплый вечер, я сидела на веранде, внезапно повеяло сильным, сладковатым ароматом настурций, и это было как пробуждение к жизни.


Мы идем по аллее парка позади библиотеки Красинских, держимся за руки.

– Смотри, уже листья желтеют, – говорю я удивленно. – Я прозевала весну и лето.

– Будут следующие. – Лилька сжимает мою ладонь.


Ежи пригласил меня в маленький ресторанчик под Мюнхеном. В приглушенном свете его лицо было едва различимо, мое тоже было в тени. Меня это очень устраивало, потому что я боялась, что он прочтет на нем мои чувства. Впервые моя независимость была нарушена, и во мне все замирало от страха, потому что я не знала, кто входит на мою территорию. Как-то я слышала выражение: «Легкость в общении». Вникнув поглубже, я пришла к выводу, что у меня этой легкости нет. Где бы и с кем бы я ни была, в конечном итоге оказывалось, что я остаюсь без пары. Появление Ежи в моей жизни означало перемену и было чем-то столь неизбежным, что любые слова были напрасны.

Мы очутились в гостиничном номере. Я не боялась перед ним раздеться, но его физический облик меня поразил. Освобожденное от одежды тело Ежи превратилось в бесформенную глыбу.

Он ходил голым по номеру.

«Как можно так выглядеть?» – думала я с ужасом.

Он доставал из холодильника какие-то бутылки, задавал вопросы:

– Что ты будешь пить? Виски? Джин с тоником?

– Виски. – Именно это было мне сейчас необходимо.

– Со льдом или без?

– Со льдом. – Я нервно сглотнула.

В эту ночь все было подвергнуто переоценке, в том числе канон мужской красоты. Я познала это тело, полюбила его, вопреки прежним опасениям, оно вызывало во мне вожделение. Первый раз в жизни я провела целую ночь с мужчиной, и не мешало мне даже то, что он издавал во сне чудовищные звуки.

– Я храпел? – спросил он утром с некоторым беспокойством.

– Не знаю, я спала крепко, – сказала я, и это была первая ложь во имя любви.

Мы сидим с Лилькой на скамейке в парке, перед нами большая клумба, засаженная осенними цветами, а дальше – благородные очертания библиотеки Красинских.

Лилька кладет голову мне на плечо:

– Сделаем небольшую передышку, мамочка?

Нет нужды отвечать – мы понимает друг друга без слов.

– Почему, ну почему ты так страдаешь из-за этого человека? Он не стоит того, – говорит моя дочь. – Знаешь, я смотрела в Лондоне в Доме польской эмиграции очень интересный документальный фильм об известных случаях побега из Польши сразу же после войны. Две пары молодых людей решили попытать счастья. Они целые месяцы составляли план побега, моз говым центром всей операции был N., врач, безумно влюбленный в свою жену, красивую, впрочем, и обаятельную. В фильме показывали их фотографии, какими они были в молодости, их роли исполняли актеры. И вот молодые придумали, что ночью они проберутся из Свиноустья в ГДР. Но, к сожалению, надо было вплавь преодолеть несколько километров по морю. И хотя они были сильные, натренированные, девушки занимались баскетболом, уже через час все оказались на грани физического истощения. Отступать было некуда, потому что в Польше им уготован был арест. И тогда N. сломался. Он оставил жену позади, несмотря на то что она умоляла помочь ей. За ней вернулся второй мужчина. Если бы не он, ее неминуемо ждала бы смерть от переохлаждения.


– Твой Ежи тебя бы тоже оставил, мама, я в этом ничуть не сомневаюсь, – говорит Лилька. – Я вообще не понимаю, как можно любить кого-то, не узнав его до конца.

– Никогда никого не узнаешь до конца, – отвечаю я. – Даже самого себя.

– А я бы могла полюбить только такого мужчину, который был бы готов рискнуть своей жизнью ради меня, и я ради него, естественно, тоже.

– Это наивно – то, что ты говоришь, – улыбаюсь я.

– Нет, мама, это честно.

– И поэтому ты ни с кем не сошлась? Твой Джон не выдержал испытания?

– Это не мой Джон, – протестует она, – мы только иногда с ним спим.

– Но Габи говорила, что он в тебя влюблен, это видно с первого взгляда.

Лилька не отвечает, а мне вспоминается разговор с Ежи в Карвенских Болотах в апреле двухтысячного года.

Мы сидели в телевизионном салончике на диване «паровозиком», то есть я, зажатая у него между коленей, опиралась спиной ему на живот. Не помню названия фильма, который мы смотрели, но речь шла о том, что бандиты собирались убить жену героя, а ее муж покорно на это согласился. Я слышу голос Ежи:

– У него не было выбора.

– Он мог бы за нее бороться, – отвечаю я, пораженная.

– Убили бы их обоих.

Для меня это было неприемлемо, по-видимому, я думала тогда так же, как моя дочь. Но у мужчины, которого я любила, было на этот счет другое мнение, и если я, невзирая ни на что, хотела с ним быть, то должна была с этим смириться. Теперь я понимаю, что нет ничего хуже компромисса в чувствах, потому что это предвещает их крах. Все имеет свою цену, но существует грань, за которую нельзя переходить.

Ежи уж точно оставил бы меня в этом ледяном море, потому что, взвесив все «за» и «против», он бы решил, что раз только одному из нас дано выжить, то пусть лучше это будет он.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации