Текст книги "М7"

Метаморфозы родных рук

Ближе к весне Кати перебралась жить в дачный дом своей бабушки под Балашихой – в поселок Никольское на пятую линию. Необходимо было срочно арендовать помещения и начинать ремонт студий, которые она открывала. Тем более Кати уже зарегистрировала общество с ограниченной ответственностью, встала на учет в фондах, открыла расчетный счет в банке, прошла все юридические согласования на пути к получению заветной печати. Она уже заказала оборудование для массажного кабинета и реквизит для айенгар-йоги, нужно было торопиться, экономить время, деньги и угасающую молодость. Да и душа просила вернуться в родные края. Кати мечтала, что когда начнет достаточно зарабатывать, перестроит старый бабушкин дом и превратит его в свой домашний очаг, а в Москву будет наведываться лишь по острой необходимости.

Вернувшись в тот дом, где когда-то мечтала продать «Бьюик» и начать новую жизнь, она пересилила себя одним из вечеров и написала В. сообщение: «Давай увидимся. Я снова балашихинский житель. Правда, уже без необходимости продавать “Бьюик”».

«Хочешь, я приеду?» – получила она встречное сообщение.

«Хочу».

В. приехал без цветов, вина и сопутствующих. Приехал без водителей и сопровождения – просто сорвался и приехал.

Он появился у резной калитки без ручки и пульта управления, которая запиралась просто на крючок, а по ночам – на навесной замок.

– Я постарел? – спросил он, стоя у куста жасмина…

Кати кивнула головой.

– Но тебе идет.

Она действительно любила седину в волосах и зрелость во взгляде.

– Врешь ты все.

– Нет, мне нравится твоя седина – тем более что, если не приглядываться, можно и не заметить. Ты вспоминал обо мне?

– Почти каждый день. Я даже звонил тебе часто.

– Почему ты тогда меня отпустил? – Кати задала тот вопрос, который так боялась озвучить в предыдущую встречу.

– Я думал, что тебе так будет лучше. Что ты встретишь кого-то молодого, влюбишься и построишь свое счастье. И каждый раз, когда ты не брала трубку, я получал подтверждение тому, что ты счастлива. И мне этого было достаточно. Когда я потерял жену и сына, я зарекся жениться на какое-то время. Потому что не хотел снова брать за кого-то ответственность, чтобы не потерять и не винить себя. А потом все так закрутилось в моей жизни… Да я и не думал, что ты когда-то вернешься.

– И теперь ты не знаешь, что со мной делать. Потому что я приехала, как побитая собака. Не волнуйся, я залижу свои ранки… Как собака… – Кати посмотрела на молочно-бледную луну и звезды, которые в Москве скрываются за дымкой[2]2
  Лесные пожары подбирались к Москве с востока области – по М7.


[Закрыть]. – Знаешь, я когда-то мечтала состариться рядом с тобой. Иногда самой казалось, что мне уже хорошо за сорок. А сейчас я стареть уже не готова… – Кати рассмеялась.

– Ты сейчас так говоришь, что готова была со мной состариться… Прошло бы десять лет, я бы начал болеть, и большую часть своей жизни ты бы провела, ухаживая за больным человеком – ну это я так, вношу нотку лирики в нашу беседу, сама знаешь, политиков – их выносят… – В. шутил, а это значило, что он снова переводит тему и не все так просто у него в голове и мыслях. – Да я вообще тогда удивился, что ты рано замуж вышла, я же подглядывал за тобой на «Одноклассниках», меня там зовут Андрей Мерзоев, – В. снова рассмеялся, – ты же была настроена свернуть горы. А для этого тебе был нужен молодой… но не муж, не обязательства… Ты пока не добьешься самостоятельности, не получишь то, чего хотела – тебе никакой мужчина не будет в радость, все время будут возвращаться мысли, что упустила что-то важное и настоящее.

– Последние годы мне казалось, что я упустила именно тебя. Почему ты все время отталкивал меня? Почему не мог пустить меня тогда в свою жизнь? Я же и так была в ней. Ты думал, что я еще молодая и ничего не понимаю. Сколько лет мне надо было тогда стоять под твоей дверью, чтобы ты поверил, что я никуда не уйду? Ты просто не любил меня – так и скажи. Не надо говорить, что ты хотел, чтобы я была счастливой. Скажи мне сейчас честно. Что ты просто меня не любил.

– Если я кого и любил после того, как потерял семью – то тебя, но какой-то странной на тот момент любовью – наполовину как отец, наполовину как мужчина. Мне действительно хотелось о тебе заботиться и дать тебе лучшую жизнь, честно, и я понимал, что внеси я туда секс, ты бы чувствовала себя обыкновенной содержанкой. Не думай, что я его не хотел или ты меня в этом плане не привлекала… А потом все слишком сильно закрутилось. И в работе, и в личном – везде… Да что теперь вспоминать… Ты была верной женой?

– Ты когда-то сомневался в моей верности и стойкости? Я не ушла от мужа, даже когда у нас на ужин была банка зеленого горошка. И так почти месяц. Если он работал до середины ночи – не позволяла себе гулять в это время – из солидарности. Я вообще никогда не уходила от него в беде. И не потому, что любила. А потому что знаю, что такое быть брошенным, когда тебе страшно. Я всю жизнь задавалась вопросом, почему у других есть отцы, а у меня нет. А сейчас, по прошествии лет, понимаю, что дело не в отце – жизнь просто пыталась научить меня выживать самой. И когда ты учишься преодолевать свои трудности сам – тут и приходят спасители. Но первый рывок – твой. Это твой выбор.

В. крепко обнял ее.

– Банка горошка на ужин? Девочка, почему же ты не приехала ко мне, когда тебе было плохо? Почему ты так долго терпела? Я бы помог, я бы все для тебя сделал. Почему ты мне не позвонила?

– Потому что я думала, что ты счастлив. И потому что не комильфо просить помощи у мужчины при живом муже.

– Я мог бы его убить.

– Не сомневаюсь.

Им обоим иногда хотелось переиграть жизнь так, чтобы она оказалась его дочерью, а он ее отцом. Но у жизни нет сослагательного наклонения.

Они так и остались просто мужчиной и женщиной, которых тянуло друг к другу. Уже который год. Иногда просыпались чувства более глубокие, а с ними и нестерпимое желание каждого из них сделать другого счастливым, даже если для этого им предстояло навсегда оставить друг друга. А потом снова тяга… И они не могли этого сделать.

– У тебя есть сейчас женщина?

– Можно я оставлю ответ на этот вопрос за скобками? – совсем запутался В., хочет ли он рассказать Кати правду. И главное, стоит ли.

– Ты любишь ее?

– Не знаю. Но я ее уважаю. И я за многое ей благодарен.

– Понятно, – шмыгнула носом Кати.

– Ревнуешь?

– Нет, главное, чтобы тебе хорошо было, – Кати действительно так думала, это не было отговоркой. И В. прекрасно это знал. – Так глупо складывается жизнь. Я могла быть рядом с тобой эти три года. Родить тебе уже двух детей. А вместо этого мы проводим эту жизнь в странном одиночестве, может, у тебя и есть женщина, но я чувствую твое одиночество кожей – все эти предвыборные гонки, не к месту взявшаяся политика – это все не ты… Знаешь… Проживая один день за другим и даже уже не мечтая о счастье, я все время думала, как будет выглядеть наша с тобой встреча. Думала, она будет случайной. Я буду красивая, дорого одетая, с красивым мужем. Ты с молодой и статной женщиной. Мы улыбнемся друг другу и пройдем мимо. И вот тогда я позвонила тебе, как побитая собака. Которая, кроме жалости, в общем-то, вряд ли что вызывает. А сейчас я чувствую себя настолько сильной и готовой покорить мир! Не знаю, что это – долгожданная свобода, ты или город детства… Я так хочу работать… Так что в следующий раз мы с тобой увидимся, только когда я добьюсь успеха, о котором захочу тебе рассказать. Или будет, что показать… – Кати не рассказывала ему про то, что зарегистрировала ОАО и собирается вернуться в Балашиху владелицей небольших студий.

– Ты замечательная. Тебе просто достался не тот мужик. Который не смог этого оценить.

– Ты думаешь, я еще встречу свою любовь? – Кати вынесла плед и, накрывшись им, прижалась к В.

– Конечно, встретишь. И не одну. В твоей жизни еще будет очень много любви.

Они оба знали, что это не так. Оба врали. С улыбкой и тягой друг к другу.

– Давай я куплю тебе квартиру. Рядом, чтобы ты всегда смогла приехать ко мне.

– Ты же знаешь, что я откажусь.

– А ты знаешь, что я ее куплю.

– Не надо. Если ты желаешь мне добра – не мешай мне всего добиться самой.

Кати зашла в комнату и вспомнила, как засыпала в ней после того, как первый раз встретилась с В. После той их встречи в «Руси», как много тогда было иллюзий и мечтаний в ее голове, и как сильно они заставляли ее жить и верить.

– Разреши мне позаботиться о тебе, пока ты не встретишь того самого – которому я смогу тебя доверить.

– А тебе на это требуется разрешение?

– Нет, не требуется.

– Вот и не спрашивай тогда.

В. улыбнулся, опустив взгляд на садовую дорожку с потрескавшимся асфальтом и, поцеловав Кати в уголок губ, уехал.

Метаморфозы нежных слов

Сначала В. думал пойти спать и не звонить Кати какое-то время – жена и дочь В. несколько дней назад улетели в их дом в Португалии. Почему у него не повернулся язык рассказать Кати правду? Что в ту ночь, когда она решила прояснить с ним ситуацию, он уже знал, что женщина, которая с ним встречалась (к слову, едва старше Кати), беременна… Он не планировал жениться и заводить ребенка… Он вообще ничего не планировал… Просто так случилось… И та женщина его устраивала… Во многом… С ней было легко и просто… Она и сама была простой и понимающей… У нее не было собственных амбиций, так часто ставящих ценность семьи под угрозу. Да и друзья В. часто завидовали ему. Эх, нашел себе молодую жену со спокойным, абсолютно не ревнивым характером.

До звонка Кати В. был уверен, что все сделал правильно – и он был счастлив, в конце концов, у него росла дочь – Соня. Зачем Кати появилась именно сейчас? Что ему с ней делать? Но опустевший дом и отсутствие вопрошающих взглядов как будто вынудили его позвонить Кати:

– Поговори со мной, пока я не усну…

– О чем разговаривать будем? – весело отозвалась Кати.

– Ты в чем спишь? Все так же в мужских рубашках?

– Только по особым случаям.

М6. Мгла

«В конце концов, все крутится вокруг любви. Даже деньги, к которым все так рвутся, являются средством достижения самого простого и обыденного – человеческих чувств.

ДД

Мгла без просвета и надежды

На следующий день Николай позвонил Кати. Попросил о встрече… Кати долго не решалась, связанная договором с Ильдаром, но все же согласилась.

Они встретились в кафе прямо на М7, на пересечении с улицей Разина в торговом центре «Вертикаль». Сели за самым темным и далеким столиком.

– Неужели ты правда думала, что до той аварии у меня что-то было с Сабиной? Она для меня всегда была скорее другом, чем женщиной… Никак не выходил из головы ее образ из школьных времен, с татарскими усиками. А она меня, как оказалось, действительно любила…

– К чему сейчас этот разговор? Ты хочешь сказать, что меня никогда не обманывал? Знаешь, что самое страшное и чудовищное в этой истории, что границу между правдой и ложью не провести. Потому что ты много врал и не важно, спал ты с ней или нет – дело не в этом. Ты сам-то помнишь, как спустя год после свадьбы я нашла у тебя в телефоне фотографии Сабины из Цюриха, а ты меня убеждал, что это паранойя, и твердил, что ездил в Швейцарию к Мартину и Густаву, телефонных номеров которых у тебя не было? А помнишь, как я жала на газ, превышая скорость? Сначала до 120… Потом до 140… Потом до 160… Ты только на 190 сознался, что ездил к ней… Когда испугался, что мы разобьемся… Ты рассказал, когда испугался, что подушка безопасности оставит на тебе синяки. А потом ты по чистой случайности проводишь с ней ночь и оказываешься с утра в больнице в соседней с ней палате… Конечно, ты у нас чистый…

– Ты всегда умела окрашивать ситуацию в нужные тебе тона.

– Тогда и ты окрась свою ложь в ярко-желтый радостный цвет и расскажи, как прекрасны твои действия. Если они в действительности не так разрушительны.

– Я же врал ради тебя. Я хотел защитить своей ложью нашу семью… Зачем мне было тебе об этом рассказывать, если у нас с Сабиной ничего не было?

– Это у тебя с ней, может, ничего и не было – но у нее с тобой было… И она мучилась и страдала.

– Я же забыл, что ты общалась с ее отцом и теперь думаешь, что знаешь Сабину как свои пять пальцев… Думала, я об этом не узнаю?

– А знаешь, каково мне было сравнивать себя с ней? Она катается по жизни в кабриолетах, укутанная в кашемир с ног до головы, да еще и изо рта золотой половник торчит. А я, как бродячая псина из подворотни. И не было у меня ничего подобного никогда – ни образования, ни социального статуса…

– Зато она в отличие от тебя не продала меня за тридцать сребреников… Скажи мне только одно, за сколько ты меня продала? Мне просто интересно, сколько я для тебя стоил…

– Я продала тебя за мечту. И возможность все начать с самого начала…

– Это только у трассы есть начало и конец – и то смутные… А у человеческой жизни – все одна сплошная история… И конец, и начало в жизни только одни…

– Тебе Сабина все рассказала? – поинтересовалась Кати.

– Нет, ее отец… Сабина месяц назад умерла.

После ухода Кати Николай начал чаще видеться с Сабиной. Та стала для него нежной и родной. И так было проще было пережить развод: вечерами слушать чей-то голос и не оставаться одному в тишине дома… Николай подумывал о романе… Просто попробовать… Каково это – быть любимым и принимать любовь, не отдавая все, что у тебя есть, не вырывая клочьями из сердца и не кладя к ногам любимой женщины, а просто позволяя заботиться о себе. Он был бы благодарным: цветы, подарки, жесты, он бы даже обнимал ее перед сном. И со временем влюбился бы… Но однажды вечером Николай попал в небольшое дорожно-транспортное происшествие… Ничего серьезного… Влетел в глубокую яму на скорости, пробил картер, потекло масло… Машину на эвакуаторе отвезли в сервис в конце Щелковского шоссе. И ничего не оставалось, как попросить Сабину забрать его из сервиса.

Она за несколько часов до звонка Николая купила ему травянисто-зеленый кашемировый свитер в центральном универсаме, и ей не терпелось вручить его. Так она намеревалась поздравить Николая с официальным разводом. Обычно Николай сам заезжал за Сабиной – на все встречи она выходила на каблуках и с возможностью выпить бокал вина. Брелок с ключами от машины Ильдар после той аварии, когда она выкрутила руль, пытаясь произвести впечатление на Николая, запрятал в ящик, который запер на замок, а ключ носил в нагрудном кармане – чтобы наверняка.

Однако стол, в котором скрывались ключи, был антикварный, и потому ящик можно было вскрыть кухонным ножом – раньше, правда, никому в семье не нужен был доступ к нему в отсутствие Ильдара.

Сабина хотела забрать Николая за рулем – без такси, она не хотела рассказывать про психологов, к которым ее водил отец, про то, что он отобрал машину и следит теперь за каждым ее шагом – вроде взрослая уже, двадцать шесть лет…

Вместе с ключами Сабина нашла страшное – стопку писем, которые писала когда-то Георгу… Все до единого хранились в ящике стола ее отца. Это он – Георг. Сабина даже поняла, как к нему попало первое письмо. Она сразу догадалась, что соседка Алла – любовница Ильдара, поэтому та часто опускала взгляд, встречаясь с ней на лестнице… Вспомнила об умении ее отца писать двумя руками и разным почерком… Что в Цюрихе, куда она отправляла письма на адрес компании, работал бывший партнер ее отца. Как она могла быть такой дурой? Как она могла не заметить стольких несостыковок с самого начала?

Сабина перечитывала письма одно за другим, как писала, что ненавидит Лету, как хотела, чтобы та умерла… Она начала рыться во всех документах подряд… Договорах аренды соседней квартиры… Выписках с банковского счета, где нашла перевод на имя Кати Григ. Сабина собрала дома все флаконы духов, которые нашла, в чулане выискала растворитель, в аптечке нашла медицинский спирт… Она бросала один за другим флаконы о стены, и те с грохотом и шумом разбивались на миллионы осколков, оставляя ароматные пятна на мебели и ковре, Сабина обрызгала растворителем стены, рамки для фото, а спирт вылила на гардины, зажгла каминную спичку и бросила ее в сторону окна, шторы вспыхнули, а пламя язычками облизывало стены, сжигая все мосты.

Повернув ключ зажигания, Сабина поняла, что уезжает отсюда в последний раз и больше она уже не вернется – ни в отчий дом, ни к некогда родным людям… Лета как всегда отдыхала в Мадриде, а Ильдар ужинал с Аллой…

– Сколько заплатил тебе мой отец, чтобы ты проводил со мной время? – спросила она холодным голосом Николая, совершив вызов уже доступного для нее и свободного абонента.

– В плане?

– Да ладно, что, еще не заплатил? Сказал, что заплатит, если женишься?

– Что за бред?

– Теперь это бред? Знаешь, я никогда не ругалась матом. Никогда не позволяла себе ни единого бранного слова, а теперь так хочется. – И она набрала воздуха в грудь и начала истошно орать: – Ненавижу! Как же вы меня, суки, заебали! – чтобы выговорить последнее слово, ей понадобилась недюжинная смелость, но, выпустив его из себя, Сабина испытала безумное облегчение. Она вдруг поняла, зачем, а главное, почему люди ругаются матом.

– Ты ненормальная! – повесил трубку Николай.

Сабина меж тем выехала на привычную и знакомую ей М7. Она не хотела выкручивать руль, ей казалось, что она столько еще всего не успела сделать… Рожать детей она никогда не хотела – и сейчас не думала ни о том, что могла бы в перспективе выйти замуж, ни о том, что могла бы вырастить пару избалованных дочерей… Она вдруг подумала, что никогда не ела рыбы, не пробовала суши, не намазывала ореховую пасту на хлеб – и всю жизнь облизывалась, видя, как одноклассники едят все, что попадается им на глаза. Да, аллергия! Да, она астматик! Да, бывал даже отек Квинки. Но плевать! Ей безумно хотелось есть.

В Балашихе Сабина забежала в японский ресторан, где заказала с собой набор роллов ассорти, в магазине кинула в корзинку банку ореховой пасты и баклажаны с орехами и брынзой.

Сабинино бегство на восток заняло всего несколько часов. Она вспоминала каждый прожитый год и поступательными движениями от рождения к настоящему вычеркивала Ильдара из своей жизни, а кроме него в ее жизни по сути никого любящего и не было… В Гороховецком районе недалеко от Владимира она увидела одноименный мотель «М7»… И решила, что именно здесь устроит свой пир на весь мир. В детстве она мечтала найти Китеж-град, ту самую русскую шамбалу, землю обетованную, населенную полубогами. Но согласно легенде, туманный остров открывается лишь чистым душой и сердцем… А в ее холодном сердце – авгиевы конюшни от боли и сожалений.

Сабина на несколько часов заперлась в номере, а потом спустилась на ресепшн.

– Я хотела бы попросить вас об одном одолжении. Конечно, не бесплатно. Когда вы соберетесь уходить с работы, пройдите мимо почты и купите марку. Мне нужно отправить письмо. У меня есть конверт – но нет марки, – обратилась она к девушке за стойкой.

– Хорошо. Только напишите адрес разборчиво на конверте, – послышалось из-за стойки.

– Давайте, я лучше на бумаге напишу, а то вдруг этот конверт не подойдет.

– Подойдет. Сейчас любые отправляют – главное, чтобы марки были и адрес. Так что пишите смело, – девушка, не отрываясь, смотрела какой-то очередной юмористический балаган на развлекательном телеканале.

Сабина имела отвратительную память на числа, она не могла запомнить даже собственного номера телефона, не говоря уже про индекс, который был так необходим для писем – зато как точно она подмечала детали и записывала их кровью у себя на сердце. Сколько таких деталей она записала в папку «Георгий», а теперь эта папка не давала ей дышать. Георгия никогда, как оказалось, и не было, а папка меж тем осталась.

– Как вы думаете, в паспорте, где сведения о прописке, индекс написан?

– Понятия не имею, у меня ж только регистрация, – выплюнула вместе с шелухой от семечек фразу администратор. Она бы душу дьяволу продала за московскую прописку.

Сабина открыла паспорт и начала листать страницу за страницей.

– Нет… Индекс не написан, – удрученно поделилась она своей проблемой.

– Вы что? Собираетесь отправлять письмо себе домой? – девушка оторвалась от экрана.

– Да, но я не собираюсь туда больше возвращаться.

– Письмо важное небось? Мужику? – Девушка расплылась в улыбке, потому что любила наблюдать мелодрамы, а не привычный эротический сюжет «дальнобойщики и шлюхи».

– Да, мужчине, – Сабина не стала говорить, что отцу, хотя и хотела с кем-то поделиться своими невзгодами, но не могла, не умела она открывать ставни души незнакомцам, ее воспитали иначе. Иначе. Или все время боялась, что проходимцы украдут ее чувства. Но боль не крадут – боль никому не нужна. Ее и так в избытке.

– Смари тада, – перешла на тыкание и гакание девушка за пурпурной стойкой, – у меня братуха мой едет седня вечером на Курский вокзал корягу свою встречать – если у тебя недалеко от Курка, может закинуть.

– Близко очень – в трех минутах езды – на Николоямскую. Считайте, почти на Садовом.

– Соточку добросишь на горючку?

Сабина улыбнулась.

– Давайте я дам пятьсот. Пусть куда-нибудь заедет поест по пути.

– Хватит с него трех сотен и Макдака, – девушка вернула ей двести рублей, и добавила: – Хорошая ты телка, какими судьбами тут?

– Захотелось спрятаться.

– Ищет тебя мужик твой, что ли?

– Нет, не ищет, затем и прячусь. Слушайте, а что у вас есть с орехами? «Пикник» давайте, фисташки – торт или пирожное.

– Может, тебе лучше дисков смешных? Есть «Камеди Клаб», «Одна за всех», «Моя прекрасная няня»? Чего тебе принести?

– Давайте «Мою прекрасную няню».

Сабина сразу вспомнила физрука Аристарха Апполинариевича, как он едко и колко обзывал ее медлительной копушей, а про себя и вовсе «разожравшейся клячей». А тут она первая среди своих одноклассников пришла к финишу. В гонке под названием «Жизнь».

Рыба показалась ей вкусной, мягкой, не такой волокнистой, как мясо, и чуть солоноватой на вкус, правда сразу захотелось пить, и перед глазами показались кисельные реки с молочными берегами, туманные острова. «Беловодье» – промелькнуло у нее в мыслях, и Сабина перестала дышать.

Как вы догадались, в том конверте в Москву отправилось ее прощальное письмо Георгию.

«Мой Сказочный и Осторожный!

Это будет последнее письмо. Спросишь, прощу ли я тебя? Тебя, Сказочный Георгий, я прощу! Тебя я любила всем сердцем пять лет и каждый день надеялась увидеть! А вот человека, так жестоко меня обманувшего, придумавшего тебя для моих развлечений (что завело меня так далеко и так глубоко задело), я вряд ли смогу простить. Ты только сам подумай, Георгий, как долго я могла быть в заблуждении? А Лета! Лета оказалась не такой плохой, но уже слишком поздно переставать ее ненавидеть. Теперь я знаю, что та И. в письмах – это Лета. Та И., которую я жалела и которой так симпатизировала. Муха не виновата, что родилась мухой. Я помню это странное ощущение из детства.

Духота, июль, прелый воздух, всюду пахнет нагретой солнцем землей и скошенной травой, мы с бабушкой сидим на веранде, пережидая полуденный зной. И рядом, стучась в стекло, не замечая форточки, бьется муха. Такая обычная муха. Она видела сквозь это стекло свой мир – мир подорожников, осоки, дубов, рябин, огуречных грядок – и не могла туда выбраться. Сказать, что она желала нам зла? Нет, отнюдь. Просто оказалась не в том месте не в то время – бабушка убила ее грязной тряпкой, той, которой протирала стол после обеда, муха размазалась по стеклу. И исчезла. И мне стало так больно. Почему надо убивать муху? Муха же не виновата, что родилась мухой?

А я виновата? Виновата ли я, что родилась твоей дочерью? Была ли я с тобой настоящей в письмах? Нет, не была – хотела казаться. Да, сейчас ты будешь смеяться – как часто ты слышал от меня слова, что надо быть, а не казаться. И я, и ты – видимость.

Перечитать бы нашу переписку, можно кино снять или книжку написать. Грустную и жестокую – а зрителю будет смешно. И я бы смеялась, не окажись я заложником твоей игры. Ты пытался помочь, дать уверенности или просто пытался узнать, как я на самом деле отношусь к вам с Летой? Теперь мне становится ясен твой интерес к моей семье. Ты мне ответь только на один вопрос: тебе не страшно стало, когда я в тебя влюбилась? Нет, я могу и сама ответить – тебе стало страшно, и ты решил, что сможешь все исправить – просчитаешь все мои ходы, найдешь мне юношу, расскажешь, как и на что ловить добычу – я выйду замуж, и ты с чистой совестью сожжешь мои письма. Улыбнешься моим словам.

Ты знаешь, я даже могу представить себе текст письма, о котором ты так мечтал. Оно начиналось бы с обращения «Уже не мой, но все такой же Сказочный», ты, со свойственной добродушной улыбкой, с поднятым правым уголком губ, налил бы себе чая с коньяком и апельсином, сел бы в кресло и начал бы слушать мои извинения про скоропостижный брак, про то, что не осмелилась рассказать тебе раньше. Дальше ты бы ждал благодарностей, я бы долго расписывала, что если б не ты со своими советами, как наладить мои взаимоотношения с Николаем, ничего не получилось бы. И ты с чувством выполненного отцовского долга лег бы спать, застрахованный от ночных кошмаров.

Хороший был план. Я бы сейчас все отдала, чтобы он сработал, и я не писала бы тебе это письмо, а занималась предсвадебной чехардой или чем там занимаются невесты. Я же не знаю. Я даже не знаю толком, чем девушки занимаются. Покупают свитера, книги, чашки-ложки и дарят их по всевозможным поводам, вроде Дня Парижской Коммуны? Я это делала.

Я так хотела быть для всех хорошей – для тебя быть кроткой, уважительной и нежной, для Николая пыталась быть спокойной, уравновешенной, доброй, благородной, интеллигентной, изысканной. И вот сейчас, за этим письмом, я поняла, какая я. Я обманутая. Я обманута собой, тобой, Николаем, я обманута целым миром, обманута собственными ожиданиями. Я наивна. Я мечтательна. Я не такая злая, какой хотела казаться. Я не такая сильная, как мечтала стать. Я просто надеялась встретить кого-то, кто будет заботиться обо мне – как ты вторую половину моей жизни, как ты заботился о Лете, несмотря на измены, несмотря на дистанцию – я просто хотела быть для кого-то слабой и нежной. Сколько раз ты мне говорил, что надо быть самой собой и рано или поздно появится человек, способный все это оценить, – очередной обман. Знаешь, когда я начинала нравиться? Когда искусственно вносила себе в характер чертовщинку, когда строила коварные планы, когда играла, когда просчитывала каждый шаг, когда придумывала образы и тщательно следовала им, а вовсе не тогда, когда надевала старую, но любимую майку, джинсы и шла гулять по переулкам. Но ты, как отец, еженедельно утешал, что все наладится и главное не изменять себе, но, как Георгий, ты столь же часто рассказывал мне, какие женщины сражают – а какие наивно и кротко семенят по обочине жизни… И я съехала сейчас на обочину… Возле какого-то мотеля… Потому что я поняла, что я не смогу убежать от тебя, от себя, от обмана… Я просто устала бежать…

Ты найдешь меня на М7 в одноименном мотеле. Думаю, ты найдешь меня даже до того, как получишь это письмо. Ты не смотри на меня… Запомни меня другой… Той далекой… Когда-то родной.

Папа, я тебя прощаю, твоя С.»