Текст книги "Боюсь тебя любить"

26

Тата.

Почему именно сегодня? Зачем он приехал?

Все эти мысли крутятся в моей голове, пока отец медленным шагом поднимается по лестнице и заходит в дом.

– Я тебя не приглашала.

Да, я воспринимаю его появление на моем празднике в штыки. Он сам в этом виноват. Он ударил меня. В тот день, когда я убегала из дома, он влепил мне пощечину. Говорил ужасные вещи, сравнивал… я даже не хочу это вспоминать.

Да и где он был, когда мне так нужен был отец? Когда в свои пять я отказывалась ложиться спать, потому что знала, что могу увидеть папу лишь поздно вечером. Ему было плевать. А сейчас он всеми силами пытается вклиниться в мою жизнь со своими правилами, чтобы ее разрушить.

– Я не мог не поздравить единственную дочь. И ты тут? – с усмешкой смотрит на Серёгу. – Жрать захотелось, домой из своей Азии примчался. Все, как я и говорил, сынок.

– Пошел ты.

Папа снисходительно улыбается. Смотрит на Серёжу как на капризного ребенка, но брат не остается в долгу. Он просто уничтожает его своим безразличием и холодом.

Оценив, что на сына он больше давить не в состоянии, папа снова приковывает свое удушающее внимание ко мне…

– Доченька, – он говорит громко, диджей делает музыку тише, чем только подстегивает всех здесь собравшихся сосредоточиться на нас.

В этот момент к горлу подкатывает тошнота. Я будто становлюсь ватной. Внутри меня колошматит от страха. Я боюсь, что он выкинет очередную гадость. А после скажет, что хотел как лучше, ведь все, что он делает в этой жизни, только ради меня…

Хочется казаться сильной. Для него, для собравшихся гостей. Но я не могу, не получается. Ловлю на себе Ванькин взгляд и на какие-то секунды зависаю на его глазах. Ищу в них поддержку и, как ни странно, получаю. Я словно напитываюсь его силой и бесстрашием. Улыбаюсь. Да, не совсем искренне, приходится себя перебарывать, но это неважно.

Главное, теперь я смотрю на папу не как загнанная в угол мышь.

Правда, эффект этот длится недолго.

– Разве я не могу заехать, чтобы пожелать тебе счастья? – касается моей щеки пальцами. Такой легкий, но до ужаса пренебрежительный жест. – Я очень хочу, чтобы ты образумилась, дочь. Пора признать, что музыка – это не твое. К сожалению, этот год не открыл для нас новой, яркой певицы, друзья, – салютует бокалом шампанского. – Впрочем, все, как я и говорил, – смеется, осматривая столпившихся гостей. – Но у меня есть утешительный приз. Двадцать лет – круглая дата, милая. – Тянется во внутренний карман пиджака. – Я дарю тебе квартиру, как и обещал когда-то.

Гости взрываются улюлюканьем. Не знаю, зачем я беру из его рук ключи.

Только сразу после этого Серый с ухмылкой на лице сваливает подальше от этого цирка. Показательно выходит на улицу.

Чувствую себя предательницей. Внутри бушует злость, но смятение сейчас сильнее. Все, на что у меня хватает сил, это робко кивнуть.

Отец не задерживается здесь долго. Поправляет пиджак, черный, дорогой, сидящий на его фигуре как влитой. В свои пятьдесят папа выглядит шикарно. Не знай я его, то сказала бы, какой красивый и импозантный мужчина.

Но загвоздка в том, что я его знаю. Он злой. В нем столько желчи.

Даже сегодня его визит был жестом пренебрежения.

Посмотри, какая ты никчемная, но, вопреки этому, я хороший отец и дарю тебе квартиру. Ты ведешь себя как неблагодарная дрянь, но я выше этого, доченька…

Крепче сжимаю в руке ключи и, словно в замедленной съемке, наблюдаю за его удаляющейся спиной.

Папа показал себя во всей красе. Больше ему здесь делать нечего.

Обидно, смотрю на поблескивающий металл и чувствую подступающие слезы.

Мне так хочется, чтобы все было иначе. Без этой наигранности…

– Не плачь, – чувствую Ванину руку на своем плече.

– Он просто меня опозорил. Перед всеми. Он знает, что за этот год у меня ничего не вышло. Он все знает и упивается тем, что оказался прав. Он опозорил меня, а я приняла подарок. Ты видел? Серёжа ушел. Сразу, как только я взяла эти чертовы ключи.

– Пойдем, – тянет меня к лестнице.

Мы поднимаемся на второй этаж, и Токман заталкивает меня в первую попавшуюся дверь, к счастью, это помещение оказывается моей спальней. Значит, все-таки не в первую попавшуюся. Ваня, в отличие от меня, ничего не делает просто так.

– Какая тебе разница, что думает Серёга?

Ваня включает свет и практически усаживает меня на кровать. Сам же подходит к окну и задергивает шторы.

– Тебе подарили квартиру, радуйся. Теперь не придется бегать по друзьям.

– Ты не понимаешь…

– Это ты не понимаешь. Какая разница, что сказал твой отец? Ну не считает он тебя певицей, и дальше что? Ты перестанешь петь в ресторане и бегать по прослушиваниям? Вряд ли. Тогда в чем проблема? Доказать ему, что ты можешь? Он не оценит. Можешь хоть сейчас вывернуться наизнанку, но он не оценит.

Чем больше он говорит, тем злее я становлюсь. Слушать подобное больно. Но слышать это от человека, что тебе небезразличен, ужасно вдвойне.

– Со стороны всегда проще, Ванечка. Ты ничего не знаешь.

– Проще сказать, что я ничего не знаю, чем сделать хоть какой-то вывод. Что за мания стараться быть для всех хорошей и удобной? Пытаться доказать, что ты лучше?

В первый раз в жизни я хочу кого-то ударить. Так сильно, что действительно замахиваюсь. Вскакиваю с кровати и направляю горящую от волнения ладонь к его лицу. В этот момент, кажется, вижу себя со стороны. Такую жалкую. Слабую.

Ванька перехватывает мою руку, крепко фиксируя запястье.

– Это так не работает, – ухмыляется.

– Прости, я…

– Глупо показывать характер там, где до этого никому нет дела. Ты ушла из дома, но твой папаша не оценил. Он как не считал тебя самостоятельной и сильной, так и не считает. Энергию свою перенаправь. И не вздумай возвращать ключи.

– Но…

– Тебе негде жить. А там, где есть возможность, ты не хочешь.

– Но тогда он победит.

– Какая разница? Он никогда и не считал себя проигравшим. Взрослей и мысли рационально.

Я слышу все, что он говорит, но почему-то внимание сосредотачиваю на его губах. Хочу почувствовать. Хочу ощущать, что я не одна. Что мы вместе, хоть и выглядит сейчас это слишком размыто.

– Поцелуй меня, – сама тянусь к нему. – Пожалуйста. Я так боялась, что ты не придешь.

27

Ваню не нужно просить дважды. Что-что, но это я точно уяснила на всю жизнь.

От его прикосновений становится жарко. Впервые за долгие часы этого вечера мое пышное платье кажется тяжелым. Оно сковывает. Сдавливает грудную клетку корсетом и не позволяет вздохнуть глубже. Прочувствовать весь спектр бушующих внутри эмоций.

Ваня не старается казаться лучше или нежнее, чем есть на самом деле. Нет. В нем просыпается какой-то первобытный порыв. Он уничтожает абсолютно все на своем пути. Все преграды, склонив голову, ложатся к его ногам.

Это пугает. Бешеный напор. Теперь это не просто поцелуй, это страсть. Настоящий диалог без слов.

Трогаю Ванькины плечи, веду чуть ниже, сдавливая твердые бицепсы.

Разгоряченная кожа, о которую можно обжечься.

Ванины пальцы виртуозно развязывают шнурки, высвобождая меня из клетки. Платье летит на пол. Переступаю через пышную ткань.

Чувствую легкую прохладу, словно где-то совсем немного приоткрыли окно. В висках пульсирует.

Это сильнее нас. Это поглощает обоих.

Нет, это не следствие моего отчаяния. Это то, к чему мы шли всю неделю.

Правильно или нет, ответить просто невозможно.

Главное лишь то, что мне хорошо. С ним. Быть рядом с ним – абсолютно другой уровень эмоций.

Они переполняют. Я меняюсь, когда он со мной. Становлюсь смелее. Ведь нужно быть очень смелой, чтобы толкнуть его на кровать и усесться сверху.

Мне необходима эта близость, я к ней готова. Я на нее решилась просто потому, что, как бы я это ни отрицала… но я без ума от Токмана.

С ним все совершено иначе, так, как не было ни с кем другим.

Ваня сжимает мою талию и тянет вперед. Склоняет к себе, чтобы лишить контроля.

Зажмуриваюсь, когда соприкасаюсь спиной с одеялом. Мне не верится, что все это на самом деле. А еще дико раздражает, что все происходит не так, как я это рисовала в своей голове.

Я выгляжу растрепанной, потерянной. Во мне нет экстравагантности и изящности. Я не тигрица, а скорее нахохлившийся цыпленок-неумеха.

Несмотря на то, что у меня уже были отношения в подобной плоскости, неуверенность зашкаливает. Я никак не могу расслабиться, в голову лезут всякие бредни типа: волосы некрасиво лежат, а еще я поправилась за новогодние праздники на полтора килограмма. Мой жирок теперь точно будет замечен… и грудь у меня маленькая.

Пока я забиваю свою голову этими мыслями, моя реакция воспринимается Ваней иначе.

Он убирает руки, и от этой потери становится еще более неуютно. Ванька заглядывает мне в глаза, не то чтобы обеспокоенно, но смотрит специфически.

– Первый раз?

Мне кажется, он намеренно говорит тише обычного.

– Нет, – качаю головой.

Очень хочется избежать этого разговора. Пусть все идет так, как шло. Но Токман будет не Токман, если не вытрясет из меня правду.

– Что не так? – приподымает бровь.

– Я… плохо выгляжу, – выдыхаю в его губы.

– Ты обалденно выглядишь, – он отстраняется, совсем немного. – Если не готова, шли меня на фиг.

Ваня упирается кулаками в матрац по обе стороны от моей головы.

– А если готова? – губы сами изгибаются в улыбке.

– А если готова, – снова шепотом, – то мы, пожалуй, продолжим. Иди сюда, моя самая красивая девочка.

Он говорит это с улыбкой на лице. Может быть, это уловка, но его слова действуют на меня. Становится легче. Стеснение, конечно, не исчезает, но дурных мыслей в голове становится в разы меньше.

Я наконец-то могу отпустить себя.

28

***

Открываю глаза.

Между лопатками такое беспокоящее, тянущее ощущение. Растираю заспанное лицо ладонями.

Хочется пить. Усаживаюсь на кровать, прикрываясь краем одеяла. Ванька еще спит. Поправляю свои растрепавшиеся волосы, похожие сейчас на маленькое гнездо, и перевожу все внимание на Ивана.

Несколько минут наблюдаю за его размеренно вздымающейся грудью и обхватываю свои согнутые колени руками.

Восемь дней. Восемь дней, и я влезла в новые отношения. Зашла так далеко, что теперь, кажется, точно не выпутаюсь.

Со стороны это выглядит легкомысленно. Переспать с парнем, который, по сути, ничего мне не обещал. Что у нас было? Пара встреч и спасений.

Несколько колкостей и граничащее с безумием притяжение.

– Отомри.

Ванька переворачивается на бок, стягивая с меня одеяло. Правда, в последний момент я успеваю его перехватить.

– Что ты делаешь?

– Смотрю.

– Куда?

– На тебя, – Ванька обнажает зубы и прищуривается от слепящих лучей солнца, что проникают в комнату через небольшое расстояние между шторами. – Честно, даже слегка удивлен.

– Чем?

– Ты до сих пор здесь.

Зависаю на долю секунды. Это просьба уйти или…

– До этого я всегда просыпался один, несмотря на то, что ложились мы с тобой в одну постель.

– Ты об этом… Ну, – пожимаю плечами, – сегодня я осталась.

– И я очень этому рад.

Ваня не разводит сопливых разговоров о любви. Снова ничего не обещает. С одной стороны, все это более чем адекватно, а с другой, я так хочу услышать от него что-то приятное.

Мне нужен самый маленький намек… намек на будущее. Что нас в нем ждет?

– Тебя что-то беспокоит?

Ваня уже поднялся с кровати и даже успел надеть джинсы. Плюс раздвинул шторы и наконец-то впустил в комнату свет.

– Нет, – отрицательно качаю головой. Выпрашивать слова любви, или что там между нами может быть, – тупо.

До такого я пока не докатилась. Интересно, что он думает? Считает меня легкодоступной? Встряхиваю головой, высовывая руку из-под одеяла. Поднимаю с пола платье, пытаясь натянуть его на себя, не вылезая из укрытия.

В какой-то момент чувствую на себе пристальный взгляд.

Токман смотрит на меня как на сумасшедшую, с улыбкой. Его это, видимо, забавляет.

– Встань и оденься нормально. Я не кусаюсь. Плюс я и так все видел.

– Точно, – поджимаю губы, продолжая оставаться в кровати.

Ваня еще пару минут наблюдает за устроенным мною каламбуром, а потом выходит из комнаты.

Как только дверь закрывается, я на сверхскоростях вытаскиваю из шкафа припрятанные джинсы и свитер.

Наконец-то одевшись, спускаюсь и сразу иду в кухню. Сейчас мне просто жизненно необходим крепкий кофе.

– Ну что, моя зажигалочка, – Сонька хлопает в ладоши, как только я появляюсь в дверном проеме. – Я смотрю, ночь у тебя выдалась бессонной. Судя по кругам под глазами.

– Каким кругам?

Сразу хочется подбежать к зеркалу и внимательно себя рассмотреть, но я этого не делаю. Замечаю Ванину фигуру, что маячит в гостиной, и целенаправленно иду варить кофе.

– Подробностей, что ли, не будет?

Соня просто фонтанирует остроумием, и все, что я сейчас хочу, это придушить ее. Снимаю турку с огня, переливая все это дело в кружку.

– Со-о-о-онь, –  сажусь за стол, сдавливая пальцами виски.

– Значит, точно было. И чего тогда такая кислая?

– Ничего. Просто…

Позади слышатся шаги, и я замираю. Знаю, конечно, что это Ваня. Но вот как себя вести после произошедшего, понятия не имею. Почему-то с Токманом у меня все сложнее.

Пока я в сотый раз обдумываю свою речь, Ваня забирает мою кружку и делает большой глоток кофе, полностью игнорируя то, что он горячий.

Смотрю на него, и сердце замирает. Зря я полезла в петлю. Зря.

Токман возвращает чашку и так по-собственнически закидывает руку на мое плечо.

– У вас любовь?

Сонька говорит это так громко, что мне хочется спрятаться под стол. Язык ей отпилить и выбросить. Убью заразу. Вот как только останусь с ней наедине, ей точно не поздоровится.

Это надо… Додумать не успеваю, потому что Ванька в свойственной ему манере очень так легко отвечает на Сонькин вопрос:

– Любовь-любовь. Не завидуй, Комарова, – хмыкает и, сжав мою ладонь, снова тащит в спальню. Правда, выражение лица у него такое… Короче, не предвещает ничего хорошего. Да и руку он мне так сдавливает, еще немного – и посинеют пальцы.

29

Иван

Таткины непосредственность и скрытность срывают с меня последнюю маску спокойствия. Первым звоночком было ее желание спрятаться утром. Да, в этот раз она не сбежала, но, скорее всего, дело тупо в обстоятельствах. Квартирка-то ее.

Вторым – испуганные взгляды в кухонный дверной проем.

И вишенка на торте – обсуждение своих надуманностей с Комаровой. Не со мной, а с подружкой.

Раздражение зашкаливает. Я тащу Азарину наверх, не слишком беспокоясь о ее комфорте. Точнее, совсем не беспокоясь. Сейчас мне плевать.

– Больно, Ваня. Отпусти, у меня уже пальцы посинели.

Заталкиваю ее в спальню, со всей силы хлопнув дверью.

– Можно было сказать сразу, а не терпеть! – понимаю, что просто ору ей в лицо. – У тебя все и всегда так, – убавляю громкость.

Татка ошарашена. Хлопает своими глазищами и ни черта не понимает. Она никогда и ничего не понимает! Меня просто кроет, а она строит из себя фарфоровую куклу.

Неживая. И эмоции на лице такие же. Нет их. Совершенно.

– Как так, Ванечка?

Это ее «Ванечка» заставляет сбавить обороты. Перестроиться на более мирный лад.

– Вместо того чтобы сказать мне напрямую, что тебя беспокоит, ты сидишь и обсуждаешь свои заморочки с Комаровой на кухне.

– А что я, по-твоему, должна сказать?

– То, что вбила в свою башку, – упираюсь пальцем ей в лоб, и Татка кривит губы.

Не нравится ей. Мне тоже не нравится.

Раньше все было проще. Никаких эмоций. Случилось и случилось. Каждая новая равно проходящая.

А с ней… сам не думал, что одна ночь настолько перетряхнет мое сознание. И до того крыло, а сейчас так вообще.

Собственнические инстинкты ревут и устраивают забастовку.

Грубость и резкость лишь результат Наташкиных секретов и тупизма. Мне нужно знать, что она себе придумала. В чем причина?

К чему усложнять? Шептаться с подружкой, но при этом стрематься сказать, что ее беспокоит, мне в лицо?

Сцепляю пальцы в замок на затылке и отхожу к окну.

– Это ничего не значит.

Ее слова летят в спину. Конечно, сказать подобное в глаза она не решится. Маленькая лгунья.

Делаю глубокий вдох и прикрываю глаза. Считаю про себя до десяти, чтобы не сморозить глупость. Это я умею.

– То, что произошло… Все было хорошо, но это никого ни к чему не обязывает. Можно жить как раньше.

Голос становится громче. Чем дольше я стою к ней спиной, тем больше вселяю в нее уверенности. На миг ловлю себя на мысли, что мне хочется хорошенько ее встряхнуть. Может быть, мозги встанут на место?

Но я продолжаю пялиться в окно. Лучшим вариантом сейчас будет уйти и не доводить все это до еще большего абсурда.

Именно это я и делаю: огибаю Азаринскую фигуру и касаюсь ручки двери.

– Если тебе этого хочется, то пожалуйста…

Я не слышу ответа.

Куртку накидываю уже на улице. Какое-то время просто иду вперед, проветриваюсь, чтобы не вернуться и не свернуть ей шею.

Ничего не значит у нее. Дура!

В город возвращаюсь на такси. Домой прихожу лишь под вечер. Переодеваюсь и сразу иду в качалку. Нужно сместить вектор переживаний.

Все дурные мысли всегда выходят с по́том.

На следующий день заезжает Серёга и сообщает как бы между делом, что Татка улетела с Агатой в Питер на два дня. Стараюсь реагировать со всем равнодушием, и, возможно, рожа у меня остается каменной, но вот внутри все клокочет.

Через эти самые два дня я отправляюсь на квартиру Комаровой. Бывал там как-то пару раз с Серым.

Цель у меня одна – вытянуть Татку на разговор. Исходя из того, что сказал Серёга, она уже должна была вернуться.

Звоню в дверь, которую Сонька открывает почти сразу.

– Привет. Как ты попал в подъезд?

– Зашел вместе с какой-то теткой. Пригласишь?

Комарова мечется, но в квартиру пропускает. Стоит, спрятав руки за спину, и пялится.

– Тата съехала еще вчера, в подаренную квартиру. Сразу, как прилетела. Адрес пока не оставила.

Хоть где-то поступила правильно. Но все же я рассчитывал застать ее здесь.

– Если мне понадобится ее адрес, я найду.

Расстегиваю куртку и прохожу на кухню.

– Я ненадолго. Рассказывай.

– Что рассказывать?

– Что у твоей подружки за придурь?

– Ну, ты разве не знаешь Тату? Она решила, что вам все равно не по пути. У тебя учеба, серьезная профессия в будущем… А она хочет быть, – Комарова закатывает глаза, – сам знаешь, кем она хочет быть. И чтобы чего-то добиться, любовь ей не нужна. Потому что чувства – это помеха на пути к цели. Если что, я дословно.

– Только поэтому?

– Ага, чай будешь?

– Да.

Сонька гремит чашками, но в какой-то момент замирает и поворачивается ко мне лицом.

– Звонил?

– Третьи сутки звоню.

И это чистая правда. Три дня в коматозе. Сначала она просто сбрасывала, а теперь не удосуживается сделать даже это. Приходится слушать долгие гудки, понимая, что мне все равно никто не ответит.

Сегодня последний день дома. Завтра утром я должен быть в академии.

Знал, с самого начала знал, что вляпаюсь. Это уже не азарт, как я думал вначале. Это мания. Тотальное помешательство.

Честно говоря, я абсолютно не знаю, как действовать. К сожалению или к счастью, в моей жизни не было подобных ситуаций.

Не приходилось ни за кем бегать. А здесь, получается… приходится.

– Боже, моя Азарина точно с придурцой, – Комарова хмыкает и достает какие-то конфеты. – Перестань ей звонить.

– В смысле?

– В прямом. Пусть помучается. Вот увидишь, сама трезвонить начнет.

– Любишь ты подругу.

– Очень люблю. Поэтому и советую.

30

– Курс, подъем!

Открываю глаза. На часах шесть ноль-ноль. За пять лет к этому привыкаешь. Вставать в такую рань.

Дальше все по распорядку. Зарядка и пробежка на пару километров. Какая на улице погода, особо значения не имеет. Дальше завтрак и занятия.

Набираю в ладони снега и растираю по лицу. Жарко капец.

Дневальный по курсу дает команду выстроиться в шеренгу, прежде чем пойти жрать, а на подходе к плацу виднеется круглая фигура капитана Рязанцева. Видимо, опять с женой поцапался, раз приперся сюда в такую рань. Сейчас ему только дай волю, он бы нам без проблем устроил марш-бросок километров на десять. Злой как черт после своих семейных драм. Но мужик хороший.

– Так, Синичкин, встать в строй, – капитан вливается в нашу тусовку, загоняя дневального в шеренгу.

Следующую команду отдает сам:

– Напра-ВО!

Взвод направляется в столовую строевым шагом.

Башечкин толкает меня в бок и устремляет взгляд в сторону, вытягивая шею.

– У перваков новая математичка. Видел?

Что интересно, неважно, какое высшее учебное заведение ты выбрал, но от логарифмов на первых курсах все равно никуда не денешься. Несмотря на то, что пошел ты в военку.

– Зачетная, – продолжает Жека.

– Башечкин! – капитан вклинивается в поток Женькиных мыслей. – Рот закрыть. Откроешь, когда я скажу. Взвод, вольно.

– Ничего особенного, – совсем ненадолго задерживаю взгляд на ее обтянутой юбкой заднице.

Что эта мадам делает здесь в такую рань, тоже загадка. Она преподает с начала этого года. Почти две недели в этих стенах, но уже каждый второй успел мне сообщить, что ей двадцать шесть лет.

Вообще, о ней ходят довольно интересные слухи. Говорят – дочь начальника училища. Внебрачная, поэтому и фамилии у них разные. И вот если это так, то Жеке лучше захлопнуть рот и повесить свой «интерес» на гвоздь.

– Токман, Башечкин, вы сюда не трындеть пришли.

Капитан продолжает разглагольствовать, пока все рассаживаются по местам.

Набираю в ложку кашу, но она не лезет в глотку. Жрачка эта.

Двенадцать дней с одной-единственной мыслью – мне нужен увал.

Просто необходим, чтобы наконец-то поймать Азарину, которая все это время продолжает меня игнорить. Она там верит в придуманные собой же проблемы, а я землю готов жрать, лишь бы побыстрее вырваться к этой повернутой.

Вечером, после отбоя, зависаю в умывальнике. Единственное место, откуда можно позвонить без лишних ушей в это время суток.

В сотый раз звоню Азарину, слушаю гудки, а после вырубаю мобильник.

Да и пошла она. Сжимаю руки в кулаки, легонько ударяя сжатыми пальцами о кафельную стенку.

– Токман? – Женька, шныряющий по коридору, заворачивает ко мне. – Че с лицом?

– Отвали.

– Серьезно, кому ты там всю неделю названиваешь?

– Не твое дело.

– Очередная развлекаловка наметилась?

– Товарищ курсант, покиньте помещение.

– Ты че, охре…

– Вам отдает приказ старший по званию, будьте добры выполнять.

– Походу, совсем чокнулся. Нехило она тебя там динамит.

– С чего ты взял?

– На лбу написано. Вляпался, да?

– Пока еще точно не решил, – говорю чуть тише, прижимая край телефона к подбородку.

– Фиг с ней. Забей.

Башечкин ржет аки конь и хлопает меня по плечу.

– Ладно, царевна-несмеяна, оставлю тебя один на один со своей драмой.

После очередных ночных размышлений я решаю действительно забить на всю дурь, что успела скопиться в моей башке. Заколотить на остаток недели двадцатисантиметровый гвоздь в крышку нашего с Азариной своеобразного общения.

В подобном духе проходят еще сутки. А утром сообщают список тех, кто заслужил это привилегированное право пойти в увал.

– Токман.

Слышу свою фамилию, но никакой особой радости не испытываю. Плевать мне.

Желание увидеть Татку пропало. Я был одержим им все время, что находился за забором, а сегодня словно попустило.

Открываю дверь в квартиру и кидаю ключи в корзинку, что стоит на тумбе в прихожей.

– Ба, я дома.

– Ванечка, наконец-то, я как знала, что сегодня придешь. Пирожки испекла. Мой руки и…

В кармане жужжит телефон.

– Хорошо. Я быстро, – достаю мобильник, зажимая его между ухом и плечом. Свободной рукой сворачиваю вентиль, намыливая ладони.

– Привет.

Тоненький Таткин голос не удивляет. Я видел, кто мне звонит, и особой радости не испытал. Скорее раздражение. Все-таки ее подружка была права: стоило перестать проявлять настойчивость – и вот она Азарина, тут как тут.

Голосок у нее звучит жалобно. Волнуется. А мне плевать.

– Чего тебе? – обтираю руки полотенцем.

– Ты пропал… И я подумала, может быть, что-то случилось? У тебя все хорошо?

– Лучше, чем ты можешь себе представить. И да, в твой маленький мозг не приходило, что ты меня просто достала? Не звони сюда больше.

– Ваня, ты что-то кричал? – бабушка заглядывает в ванную.

– Нет! – выходит чуть резче, чем хотел.