Текст книги "Восьмерка"

Глава 41

Легко сказать – «попробуй увидеть». А куда смотреть-то?!

В капсуле я села за стол, открыла блокнот, взяла ручку… И так и просидела часа два. Олег говорит, что для любого творческого процесса нужно вдохновение. А для вдохновения нужны специальные условия. Только вот объяснить, какие такие условия мне нужно создать, он не может, потому что это «очень индивидуально» и я должна сама понять, что заставляет меня писать. Может быть, любимая книга или какое-то особое место. Я полистала свои закладки в Хранилище. Много хороших книг. Только как они могут мне помочь? Они ведь уже написаны!

Ладно, главное – начать. «Жила-была красивая и хорошая девушка, которая очень любила своего папу. А мамы у нее не было. И вот однажды в доме появилась злая женщина с двумя своими дочерьми…» Дальше я хотела написать, что женщина и ее дочери стали обижать девушку, но внезапно поняла, что кое-что такое уже сочинили до меня.

Тогда попробовала по-другому: «Жил-был трудолюбивый и добрый юноша со своей ласковой, любимой мамой. Но однажды в доме появился грубый мужчина с двумя своими сыновьями…»

Я перечитала написанное. Оказывается, если вместо девушки героем сделать юношу, по большому счету, ничего не поменяется. Только как-то странно будет, если в конце прискачут стражники и станут примерять всем мужские туфли…

Наверное, я прочитала слишком много сказок про людей. Попробую писать про животных. «В некотором царстве, в некотором государстве жили-были хомяк со своей…» Тут я опять задумалась. Как правильно назвать жену хомяка – хомячка или хомячиха? И разве хомяк пошел бы ловить рыбу? А если не на рыбалку, то куда? В зоомагазин? Мама заходила в такой, когда несла домой кролика. И я видела там золотых рыбок, совсем как на картинках в Хранилище.

Значит, что получается – хомяк пошел в зоомагазин и купил там волшебную золотую рыбку… А почему она была волшебной? Потому что умела говорить. Но если хомяк был обычный, не волшебный и не умел говорить, то как он смог объяснить в магазине, что ему нужно?

Я совсем запуталась, вырвала лист из блокнота и сердито смяла. Если бы Олег только знал, как это сложно – писать! Ему, конечно, легко, сидит там, черкает что-то в своем блокноте.

Я походила по капсуле, глубоко подышала («Дыши носом», – так бабушка всегда говорит маме. Интересно, а как еще можно дышать? Попробовала ртом – неудобно, а ушами вообще не получается) и решила писать о тех, кого я знаю. Буду писать серьезные книги о настоящих, невыдуманных людях.

«Однажды в Управлении жила девочка Рита. Она была рыжая и с косичками. А потом она Появилась и Родилась раньше времени. И стала совсем маленькой. Еще у нее была красная юбка и веснушки». Ой, только красная юбка была у Риты до того, как она Родилась. А остались ли у нее веснушки, я даже не могла сейчас разглядеть – Ритку было плохо видно через стекло за всеми этими трубками.

Тут мне очень захотелось посмотреть, как дела у Риты и родителей, и я полезла за экранчиком. Сеанс связи был недоступен, но я решила подождать. А пока ждала, залезла в Хранилище, чтобы посмотреть, что такое вдохновение. В этой статье было много красивых картинок – стройные девушки в красивых пышных юбочках стояли на одних пальцах (попробовала – не получилось), Пушкин сидел за столом, подперев щеку рукой и мечтательно глядя куда-то вдаль (посидела за столом в такой же позе, но вдохновение так и не появилось), какой-то неизвестный мне мужчина, прищурившись, смотрел на картину (наверное, это была картина, по крайней мере, на таких штуках всегда рисовала Сережина мама. Только у нее получались красивые цветы, кошки, дети, а этот художник изобразил непонятные загогулины, похожие на те, что Даша любит чертить на песке в саду).

Я все листала и листала эти картинки. А когда вышла из капсулы, оказалось, что уже наступил вечер.

А я так и не придумала, о чем писать.

Глава 42

– Мда, – сказал Олег, после того, как вдоволь насмеялся, посмотрев мой блокнот. Я даже смятый листок достала из-под кровати, чтобы хоть что-то показать.

– Думаешь, это очень легко? – я яростно пинала землю носком своих туфель.

– Нет, не думаю, – серьезно ответил Олег. – Было бы легко, все кому не лень стали бы писателями. Просто мне кажется, писать нужно о том, что кроме тебя никто не знает. Разве интересно будет читать о том, что уже написали до тебя? Даже если вместо хрустальной туфельки будут примерять охотничьи сапоги, история от этого не поменяется. А тебе нужно придумать что-то совсем новое, свою историю.

Настроение у меня с каждой минутой становилось все хуже, хотя Олег и пытался меня утешить:

– Не переживай, Восьмерка, это муки творчества. Каждый через это проходит. Думаешь, я всегда сразу могу придумать, как должен выглядеть новый мост? Иногда целый день сижу, и совсем ничего в голову не приходит.

– По тебе и не скажешь, чертишь что-то постоянно, – я забрала у Олега блокнот и направилась подальше в лес, чтобы побыть одной.

– Эй, Философ! Хомяк в зоомагазине, покупающий рыбку, – это здорово! Такого точно ни у кого не написано!

По-моему, он продолжал надо мной смеяться, даже когда я ушла. Ну и ладно. Я все равно уже не хочу быть писателем. Не нужна мне известность и всякие дурацкие награды. Лучше уж вернусь к своему первому плану и буду лекарство изобретать. Правда, там тоже непонятно, с чего начинать…

И вообще, я не обязана ничего делать. Что Олег ко мне пристал? Некоторые ребята даже не задумываются до Рождения, что у них должно быть какое-то особое призвание! А я чем лучше?

Ноги сами вели к озеру. С первого ночного посещения мы нечасто здесь бывали, Олег говорил, что это особое место для особых моментов. Но сейчас мне очень хотелось посмотреть на воду, отражение неба и деревьев… Почему-то от всего этого на душе становилось хорошо.

В этот раз я села совсем близко к воде, так что могла разглядеть себя в отражении. Настя вечно хвасталась, что мама у нее красавица, а она на нее очень похожа. У меня мама была в сто раз лучше, только вот я, по-моему, на нее совсем не похожа. У мамы длинные волосы, которые красиво блестят, когда она расчесывает их утром и вечером. Такой маленький аккуратный носик, а глаза – совсем синие.

А у меня глаза были непонятные, то ли серые, то ли зеленые, нос совсем не такой, как у мамы и Ритки, а волосы – светлые и тонкие, постоянно выбивающиеся из хвостика…

Я повернулась и начала придирчиво рассматривать свои уши, пытаясь вспомнить, какие они у мамы, но тут услышала чей-то тоненький плач.

Глава 43

Я даже не сразу ее нашла, так глубоко она зарылась в заросли на берегу. Ни разу не встречала никого из ребят в этой части леса, но она, похоже, приходила сюда не в первый раз – к озеру вела хорошо утоптанная дорожка, а примятые кусты и трава напоминали обустроенное гнездо или норку.

Сама же девочка… Ни у нас, ни у распределенцев я ее не видела. Да и вообще она была не похожа ни на кого из наших ребят – очень худенькая, с торчащими во все стороны хвостиками, одетая в смешные брюки, которые явно были ей большими, и разноцветный полосатый свитер. Наверное, она вытирала слезы грязными руками, потому что все щеки у нее были в темно-коричневых разводах.

Увидев меня, она вскочила, но я успела схватить ее за руку:

– Подожди, не убегай! Меня зовут Восьмерка. А тебя как?

Она даже до плеча мне не доставала и смотрела снизу вверх испуганно и недоверчиво. От этого мне стало ее совсем жалко:

– Прости, что напугала. Я даже не знала, что на это озеро еще кто-то ходит.

Она несколько раз шмыгнула носом, оттерла слезы, добавив новые полоски на щеки, и сказала:

– Здесь красиво поет птица.

– Правда? – удивилась я. – Никогда не видела и не слышала здесь никаких птиц.

– Большая красивая птица, – упрямо повторила она своим тонким голоском, – прилетает к Эле и поет для нее.

– Так значит, тебя зовут Эля? Какое необычное имя.

Она опять заплакала, на этот раз беззвучно, только лицо сморщилось и слезы закапали.

Олег говорит, когда человек хочет поплакать, ему не надо мешать. Поэтому я села около Элиной «норки» и стала ждать. Сначала она плакала стоя, но потом затихла и наконец уселась рядом со мной.

– Я тоже однажды плакала на этом озере, – сказала я. – Жалко, тогда я не знала, что ты тоже сюда ходишь – поплакали бы вместе.

– Эля любит плакать одна, – она нахмурила свои черные брови так, что они сошлись прямо на переносице.

– Вообще-то, я тоже, – призналась я, – но иногда, наверное, хорошо с кем-нибудь поделиться.

Она снова взглянула недоверчиво, хотела что-то сказать, но потом передумала, свернулась клубочком и уткнулась лицом в траву.

– А ты почему плакала? – теперь ее голос звучал совсем глухо.

Я задумалась. Как коротко рассказать обо всем, что со мной произошло в последнее время?

– Потому что я очень хочу к своим родителям. Но пока не получается. И сейчас у них Родилась моя сестра, но только Родилась она раньше времени и неизвестно, что с ней будет.

– Она болеет, да?

– Можно и так сказать.

Эля села и обхватила колени руками:

– Я знаю, как люди болеют. Моя мама живет на улице. Она часто болеет.

Глава 44

А я-то думала, вдохновение – это что-то приятное. И приходит оно, когда тебе хорошо и радостно.

В капсуле я больше ни о чем другом думать не могла. Села за стол и стала писать. И писала, пока не закончила.

Но мне было совсем не хорошо, нет. Правду говорят – чем больше узнаешь, тем трудней становится.

Руки у этой женщины были в ужасных красных разводах и царапинах, сине-черные ногти. Спутанные волосы какого-то серого цвета. Некрасивая одежда – грязная, старая, болтающаяся на ее худом теле. Старушка-нищенка из сказок.

Разве мамы бывают такими?

Дрожащими руками она подносила ко рту обгрызанный бутерброд, не глядя на него, и крошки сыпались прямо на одежду.

Эля крепко зажмурилась и открыла глаза, только когда экран с тихим жужжанием погас.

Что там говорил Олег: «Распределение – это не наказание»?

А что бы он сказал этой пугливой девочке, которая мечтает Родиться и стать знаменитой певицей, чтобы заработать много денег и купить для своей мамы большой дом, красивую одежду и много вкусной еды, чтобы та больше никогда не подбирала объедки за другими людьми…

Она боялась жить на улице, но больше всего боялась за маму. В последнее время та совсем похудела, сидит и смотрит в одну точку. И экран теперь показывает ее совсем редко.

Эля плачет от жалости к маме и боится, что она не дождется того момента, когда Эля немножко подрастет и станет заботиться о ней.

Увидев маму в первый раз, Эля почти перестала выходить из капсулы и разговаривать с ребятами, только иногда потихоньку пробирается к озеру. Большая голубая птица садится на ветку, склонившуюся над водой, и поет для нее свои песни, пока та не засыпает. Эле снится большой дворец. Все комнаты в нем нежно-голубые. Мама спит на большой кровати с кружевным одеялом, кудри разметались по подушке. Мама проснется, и они с Элей будут пить чай из маленьких белых чашек и есть пирожные с вишней – однажды мама вытащила такое из мусорки. Тогда Эля впервые увидела, как она улыбается.

Глава 45

«Жила-была маленькая, очень красивая девочка. Так уж случилось, что ей пришлось жить на улице – в укромном уголочке, под мостом. Зато они с мамой очень любили друг друга, и это грело их даже в самые холодные зимние ночи. Днем мама уходила в город, чтобы достать какой-нибудь еды. А девочка оставалась ждать ее под мостом в компании большого пса, который выбрал малышку своей хозяйкой и всегда громко рычал, стоило кому-нибудь приблизиться к их убежищу.

Однажды мама не приходила очень долго. Девочка была голодна, напугана. Она горько заплакала, уткнувшись в лохматую спину своего единственного друга. И вдруг услышала непривычные звуки – нежный, звонкий щебет, окликнувший ее и перешедший в длинную пронзительную трель. Девочка подняла голову и увидела ярко-синюю птицу, усевшуюся на перила моста. Птица пела одну песнь за другой, девочка все слушала ее, свернувшись клубочком рядом с псом, который прикрыл глаза и тоже, казалось, слушал, положив голову на лапы. Девочка перенеслась в волшебную страну своих самых любимых снов, а псу виделось детство – уютный двор, мама с добрыми глазами, братья и сестры. Много вкусной еды и веселые игры на лужайке перед домом…

Ни один из них не заметил, как улетела птица. Вернулась мама. Сегодня ей удалось принести немного хлеба, так что ужин, разделенный на троих, получился необыкновенно сытным.

С тех пор птица прилетала каждый раз, когда девочке становилось грустно, одиноко и холодно. И нужно сказать, что прилетала она частенько. Но однажды птица не появилась. Прошел день, сменил его другой, третий… Девочка грустила без чудесных песен и, стараясь вспомнить их, стала напевать сама. Так она пела целый день, а пес стучал в такт хвостом. Вечером девочка спела все свои песни маме, и та с изумлением слушала дочь, украдкой вытирая слезы и улыбаясь одновременно.

На следующий день девочка впервые отправилась с мамой в город. Она робко и неуверенно взобралась на каменное крыльцо, указанное мамой и начала петь. Сначала прохожие сновали мимо, в городской суете никто не слышал тоненький чистый голос. Но вот какой-то пожилой мужчина в шляпе остановился и стал напряженно вслушиваться в пение. Он снял шляпу и потер лоб. Ему вдруг представилось единственное в жизни путешествие, совершенное еще в молодости – большая площадь с журчащими фонтанами и он за столиком кафе, погруженный в тишину незнакомого ночного города…

Следующей остановилась женщина сурового вида, с плотно сжатыми губами. Но скоро лицо стало совсем другим – губы растянулись в непривычную мечтательную улыбку: ей снова было семнадцать, в руках ароматные розы, легкое платье струится на ветру, она смеется шутке своего спутника и поправляет волосы.

Вскоре девочка потеряла счет остановившимся и просто продолжила петь, закрыв глаза. А когда закончила, обнаружила себя в центре безмолвной, пораженной толпы, через секунду разразившейся аплодисментами. Верный пес обошел собравшихся со старенькой маминой шляпкой, и в нее посыпалось множество монет.

В эту ночь они впервые ночевали не под мостом, а в старом домике за мостом, который им сдали за несколько монет. Это была убогая лачуга, но как же они втроем были счастливы, растянувшись на теплом шерстяном одеяле.

С тех пор она стала петь каждый день, и всюду находились желающие услышать «девочку, которая поет о счастье». Так ее прозвали в городе. Вскоре лачуга превратилась в уютный теплый домик с красивой посудой. Пес теперь гордо сопровождал повсюду свою маленькую хозяйку, щеголяя новеньким красным ошейником.

А тот мужчина в шляпе – помните, который остановился первым? – однажды отвел девочку в большой красивый дом, где было «фор-те-пи-а-но» (как же девочке понравилось это слово!) и много других разных музыкальных инструментов. Там с девочкой стала заниматься добрая женщина, и вскоре она пела уже не на порожках, а на большой сцене. Мама сидела в зале, непривычная, в длинном платье, с высокой прической, и щеки ее горели от волнения. А каждый зритель слушал и уносился в свои самые лучшие воспоминания…»

– Откуда ты все это взяла? – Олег смотрел на меня недоверчиво.

– Не знаю, – я и сама удивлялась ничуть не меньше. – Не знаю, я просто села и стала писать. И оно как-то само.

И добавила шепотом (потому что, если честно, ото всего этого мне было немножко не по себе):

– Я даже не все слова знала, которые написала. Но чувствовала, что вот именно это слово нужно здесь написать, чтобы получилось хорошо.

– Ну ты даешь, Восьмерка, – он как-то по-новому на меня смотрел. – Пожалуй, теперь я не буду тебя называть Хомяком.

И Олег все с тем же задумчивым видом протянул мне листок бумаги. Точно такой же листок с аккуратно переписанным текстом я оставила вчера под дверью капсулы Эли. Мы совсем недолго дружили с этой странной маленькой девочкой – вчера ее вызвали в Управление и объявили о Появлении на следующий день.

Мне очень хотелось сделать для моей новой подруги что-нибудь хорошее, и я вспомнила про историю, которую написала после первой нашей встречи.

Я не успела попрощаться с Элей – как и Лиза, она Появилась, едва стемнело, но когда я на следующее утро нашла ее капсулу в Саду Появившихся, увидела, что она улыбается во сне, а из кармашка смешных брюк торчит уголок моего листочка.

И я была рада, что моя история отправилась вместе с Элей.

Глава 46

Экран снова молчал два дня. А потом внезапно все стало хорошо. Все это было так, как я себе и представляла: много цветов, сияющая мама, взволнованный папа, бабушка, украдкой вытирающая слезы.

А вечером все они собрались около Риткиной кроватки, над которой кружились разноцветные собачки, котята и звездочки. Свет был приглушен, и все говорили только шепотом, а Ритка важно лежала в своей кроватке. Теперь она была беленькая и уже совсем не такая сморщенная. Кажется, она даже стала похожа на прежнюю Ритку.

Сначала я расстроилась, услышав, как папа обращается к ней: «Маргарита». Мне ужасно хотелось, чтобы Ритка и оставалась Риткой. Ей очень подходило это задорное имя.

Пока не поняла, что Маргарита – это и есть Рита. Мама почему-то звала ее Маргошей, а бабушка – котеночком, солнышком и Дюймовочкой.

А я только удивлялась: было сложно представить, что вот это крошечное, пищащее существо сидело на лекциях, скакало по дорожкам, читало книги в Хранилище… Неужели и мы тоже станем такими и все позабудем?

Показала Ритку Олегу. Он долго задумчиво тер щеку, потом как всегда улыбнулся:

– Да, конечно, это странно. Одно дело, когда читаешь об этом, другое – самому видеть. Но все зачем-то нужно.

Я не очень была с этим согласна:

– Зачем? Не понимаю! Мы ведь уже столько всего выучили, зачем все забывать? И почему нельзя сразу сказать маме, как я ее люблю?! Сколько времени еще пройдет, пока мы говорить научимся?

– Хомяк опять разбушевался, – смеялся Олег.

– Ты же обещал меня больше так не называть!

– Передумал. Слишком ты смешная, когда злишься.

И хотя мы частенько ссорились, все-таки я к нему очень привыкла. Странно, но даже больше, чем к Лизе или Смотрителю. Когда я с ними разговаривала, всегда боялась, что скажу что-то не то. А Олегу можно было говорить все что угодно. Хоть он и высмеивал мои рассуждения, но на него не получалось долго обижаться.

Мы с ним виделись каждый день – сидели на опушке, каждый занятый своим делом, или болтали у озера, или играли во что-нибудь вместе с другими ребятами.

Только вот после внезапного Появления Эли я поняла, что и Олег может исчезнуть в любой момент… Распределенцам часто сообщали о Появлении прямо накануне. Вдруг я однажды приду на нашу полянку, а там – никого?

Конечно, я не могла признаться Олегу, что так переживаю из-за него. Снова примется меня дразнить. Но теперь на всякий случай потихоньку прибегала к его капсуле каждый вечер, чтобы убедиться, что он на месте.

Олег не любил сидеть в капсуле и даже перед сном всегда выходил на крыльцо со своим вечным блокнотом.

В один из вечеров около капсулы никого не оказалось, и я в панике кинулась к двери и принялась колотить по ней изо всех сил.

– Кто это ломает мой дом? – раздался насмешливый голос за спиной. И я так обрадовалась, что кинулась ему на шею. Олег, кажется, смутился. А потом и мне стало неловко.

– Это что за перепады настроения? – спросил он.

И все-таки пришлось признаться в своих страхах.

– Послушай, Восьмерка, – Олег взял меня за руку и заговорил очень серьезно, даже без своей обычной улыбки, – мы далеко не все знаем, но в одном я уверен точно: что бы ни происходило, мы с тобой обязательно встретимся после Рождения. По-другому и быть не может. Ты мне веришь?

Я ему верила.

Глава 47

Дел у меня теперь было невпроворот.

Началось все с Эли. Потом Максим. Он почти всегда молчал, все возился со своими деревянными фигурками. А однажды подошел и, не поднимая глаз, попросил:

– Можешь написать про меня историю, как ты сочинила для Эли?

Я возмущенно посмотрела на Олега – кто-то говорил, что я слишком много болтаю. А сам?! Но он только улыбался себе под нос, уткнувшись в блокнот и делая вид, что не замечает моего взгляда.

Максим мне, в общем-то, нравился. И я совсем не хотела его обижать.

– А что, ты тоже боишься Появляться?

Он пожал плечами:

– Да нет. Просто подумал, что было бы интересно прочитать какую-нибудь историю о себе.

Тогда я пошла к озеру и написала небольшую сказку об отважном человеке, который больше всего мечтал о путешествиях. И однажды море так поманило его, что он принялся строить корабль. Каждую его деталь, каждую мачту он с любовью выпилил из дерева сам и в одиночку отправился в путешествие по морям и океанам. В одной из дальних стран он встретил прекрасную девушку, которая стала путешествовать вместе с ним. А вскоре по палубе стали носиться малыши, для которых отважный моряк мастерил чудесные деревянные игрушки…

Кажется, Максиму история понравилась. Хотя он и покраснел, когда, читая вслух, я дошла до появления красавицы.

Через два дня в капсулу постучали. Этого мальчика я видела впервые. Он был чумазый, взлохмаченный и очень шумный. И тоже хотел историю:

– Только без всяких глупостей про какую-то девушку, – он громко шмыгнул носом, – что-нибудь про настоящие приключения.

А я и не собиралась ничего такого про него писать. Какой-то он был нескладный, вертлявый, зато животные его слушались с первого слова. Не знаю, как я это поняла. Но сказка вышла о человеке, который мог укротить любую лошадь, приручить самую злую собаку и даже подружиться со львом бы не побоялся…

Потом была тихая Соня, которая в моей истории превратилась в известную балерину, и задавака Оля, которая вообще редко с нами разговаривала (я честно написала первое, что пришло в голову – про девушку, которая ходила по улице, так высоко задрав нос, что однажды врезалась в столб. Но зато после этого что-то у нее в голове перевернулось, и она стала помогать всем. Оля, конечно, обиделась и сначала назвала меня «дурой» и «врединой», но листочек все-таки забрала).

И еще многие ребята просили написать что-нибудь о них. Я еле успевала сочинять истории и переписывать их в свой блокнот, чтобы не потерялись. Иногда мы читали их вслух по вечерам, собравшись на площадке или в одной из беседок.

До своего экранчика я добиралась теперь в основном ночью. Хорошо, что родители часто не спали в это время – то укачивали Ритку, то кормили ее из маленькой бутылочки, пока она не засыпала у мамы на руках…

Однажды ночью, включив экранчик и посмотрев на подросшую Риту, я вдруг поняла, что так увлеклась ребятами и их историями, что перестала считать дни. А ведь прошло уже довольно много времени с Риткиного Рождения.

И это значило, что я могу отправиться к дедушке Старшему по датам и наконец назначить день Появления.