Текст книги "Жюстина, или Несчастья добродетели. Преступления любви, или Безумства страстей"

Из внутреннего дворика баронесса прошла в великолепно украшенные покои, где, склонившись в почтительном поклоне, ее встретили шестьдесят женщин: это супруги побежденных великанов, каждая из коих более восьми футов росту. Все они держали корзины, наполненные великолепными подарками, состоящими, однако, из вещей весьма обыденных, дабы пощадить щепетильность Дольсе, которая не приняла бы в дар дорогих украшений: это были редчайшие живые цветы и свежайшие фрукты, собранные со всех концов света. Одежды женщин являли собой разнообразные костюмы далеких стран. Вокруг были разложены изделия из сахарного теста, варенья; ленты всевозможных расцветок, тридцать коробочек с притираниями и помадами, прекрасные кружева; стрелы и луки, коими пользуются дикари; несколько вещей, сохранившихся от римского владычества, бесценные греческие вазы; букетики птичьих перышек, собранных со всего света; шестьдесят париков, представляющих женские прически, кои носят у нас и у иных народов; пятнадцать видов мехов; более тридцати пар редких птиц и зверьков удивительной красоты, среди коих пламенели желтые китайские горлицы; три больших сервиза из заморского фарфора и два сервиза фарфора французского; коробочки с миррой, алоэ и прочими ароматическими веществами из Аравии, среди коих был даже нард, возжигаемый, как известно, иудеями лишь перед ковчегом Господним; прекрасная коллекция драгоценных камней; коробочки с корицей, шафраном, ванилью и кофе самых редких туземных сортов; сто фунтов свечей розового цвета; четыре полных комплекта мебели, один из коих был обит расшитым золотом зеленым шелком, другой – трехцветным дамасским шелком, третий – бархатом, а четвертый – китайской тафтой; шесть персидских ковров и один индийский паланкин.

Когда баронесса осмотрела все вещи, великаны разложили их на возвышении, сооруженном в пиршественном зале. Рыцарь в черных доспехах вышел вперед и, преклонив колено перед Дольсе, стал молить ее принять эти дары, уверяя, что таковы законы войны, и он сам потребовал бы их у побежденного врага, если бы ему посчастливилось выиграть сражение. Дольсе покраснела… Она чувствовала себя неловко и бросала на своего рыцаря взоры, исполненные смущения и любви одновременно… Селькур сжимал руки сей очаровательной женщины и, покрывая их слезами и поцелуями, заклинал ее не огорчать его отказом от таких безделиц. Невольные слезы полились из прекрасных глаз Дольсе, сердце же ее воспылало еще большей страстью к Селькуру. У нее не было сил ответить «да»… она знаками выражала признательность свою. Засим подали ужин.

Скамьи, расположенные напротив возвышения, где были разложены подарки, заполнились побежденными великанами. Катчукрикакамбос попросил у баронессы дозволения исполнить несколько музыкальных отрывков его собственного сочинения.

– Сударыня, – добавил он, – лишенные взыскательных слушателей звуки, рожденные в лесах наших, не могут сравниться с теми, что столь гармонично звучат у вас в городах, и если они вам не понравятся, сделайте знак, и они умолкнут.

И в ту же минуту полилась прелестная увертюра к Ифиге-нии, исполняемая ничуть не хуже, чем в Опере.

Один за другим звучали отрывки из сочинений великих мэтров Европы. Под эту сладостную музыку все уселись за стол. За ужином, куда допущены были только рыцари-победители и несколько женщин из свиты баронессы, прислуживали черные карлики и великаны. Во всем присутствовали утонченная роскошь и великолепие. Катчукрикакамбос, почтя свои новые обязанности за честь, исполнял их изящно и грациозно.

По выходе из-за стола сей благородный великан спросил у баронессы, не желает ли она поохотиться в лесу. Влекомая от развлечения к развлечению, уверовав в счастье свое, она на все согласилась с радостью. Победители вместе с побежденными усадили даму Солнца на трон из цветов, сооруженный на холме, что возвышался над лесными дорогами, ведущими к черному замку.

Как только она оказалась на троне, более шестидесяти белых ланей, украшенных огромными розовыми бантами, спасаясь от преследований охотников, припали к ее ногам, а подоспевшие загонщики связали их цепями из фиалок.

Тем временем день склонялся к вечеру… Трубы протрубили отъезд. Все рыцари, друзья и враги, вернулись с охоты и ждали лишь указаний начальника. Селькур предложил руку своей даме и помог ей подняться в карету, ту самую, в которой она прибыла сюда. В эту минуту ворота замка черного великана с шумом распахнулись и оттуда выехала огромная колесница, запряженная двенадцатью великолепными конями. Колесница эта напоминала повозку бродячего театра, где, словно декорация к гигантскому спектаклю, установлены были дары, преподнесенные даме Солнца. Четыре прекрасные пленницы-великанши были прикованы гирляндами из роз к углам колесницы. Великолепная махина эта быстро неслась вперед.

Все уже готовы пуститься в обратный путь, но Селькур попросил баронессу обернуться на замок великана, что прислуживал им за столом… Она оглянулась: весь дворец был объят пламенем. На смотровых площадках высоких башен толпились карлики-негры, прислуживавшие за обедом, и, испуская отчаянные вопли, звали на помощь. Крики их, заглушаемые свистом огненных вихрей, придавали зрелищу сему поистине трагическое величие. Баронесса была в ужасе, ее нежная и сострадательная душа не в силах переносить страдания ближних. Однако возлюбленный заверил ее, что все, что видит она сейчас, всего лишь умело устроенный фейерверк и театральная декорация… Дольсе успокоилась, и все помчались в замок Селькура. От дворца великана остался лишь пепел…

Там уже все было готово для великолепного бала, и Сель-кур открыл его вместе с Дольсе. Под звуки сладчайшей музыки, исполняемой на различных инструментах, танцы следовали один за другим.

Но что за непредвиденное событие грозит омрачить праздник? Около десяти вечера появился встревоженный рыцарь и сообщил, что Катчукрикакамбос, желая отомстить за свое поражение и за сгоревший замок, прибыл сюда во главе огромной армии, чтобы уничтожить рыцаря в зеленых доспехах вместе с возлюбленной его и разграбить его владения.

– Идемте, сударыня! – воскликнул Селькур, предлагая руку Дольсе. – Идемте и посмотрим, прежде чем впадать в отчаяние…

Поднялась суматоха, все стремительно покидали бал. Выйдя на улицу, каждый увидел вдали пятьдесят огненных колесниц, запряженных огненными же чудовищами. Сей чудный легион величественно двигался вперед… В ста шагах от зрителей из каждой колесницы вылетал сноп снарядов. Разрываясь, они оставляли после себя огненный дождь, чьи брызги, выпадая на землю, образовывали вензеля Селькура и Дольсе.

– Вот истинно галантный противник, – сказала баронесса, – и я больше не боюсь его.

Тем временем огонь не прекращался: множество огненных ракет и шутих сменяли друг друга – словно сам воздух горел вокруг. В эту минуту все увидели, как в ряды колесниц опустился Раздор. С помощью змей своих он разгонял диковинные экипажи… Те расступились, дабы затем завертеться в вихре огненной карусели: из них вылетали взрывные бомбы; колесницы сталкивались и с треском опрокидывались; половина повозок, увлекаемых грифонами и чудовищными орлами, поднималась в воздух и взрывалась в пятистах туазах над землей. Сотни амурчиков, связанных звездными гирляндами, вылетали из их обломков и бесшумно опускались на террасу, где стояла баронесса; не достигнув земли, они повисали над ее головой, наполняя весь парк таким ярким светом, что перед ним померкло наше дневное светило. Полилась приятнейшая музыка, и колдовское очарование гармоничных звуков, сопровождающее сей ослепительный фейерверк, никого не оставляло равнодушным. Можно было подумать, что ты попал в Элизиум или в сладостный рай, обещанный нам Магометом.

На смену бесчисленным огням пришла глубокая тьма; все вернулись в дом. Но Селькур, считая, что первая часть испытания, уготованного его возлюбленной, окончена, нежно увлек ее под боскету из цветов, где сиденья из дерна рассчитаны как раз на двоих.

– О прекрасная Дольсе, – молвил он, – сумел ли я немного развлечь вас? Или вы уже раскаялись, что согласились оказать мне любезность и поскучать пару дней в деревне?

– Вопрос сей звучит насмешкой, – ответила Дольсе, – и мне должно рассердиться на вас за это. Почему вы неискренни со мной? К тому же вы совершили множество сумасбродств, и я обязана пожурить вас за них.

– Если единственная в мире женщина, кою я люблю, хотя бы на миг порадовалась затеям моим, то неужели меня можно счесть сумасбродом?

– Невозможно представить себе более изысканного праздника, но ослепительная роскошь его меня удручает.

– Но разве чувство, побудившее меня устроить его, также утомляет вас?

– Вы желаете знать, что творится в душе моей?

– Нет, я желаю гораздо большего: я хочу первенствовать там.

– Будьте уверены, что только ваш образ запечатлен в ней.

– Слова ваши вселяют надежду и неуверенность одновременно, ибо безмятежность одного может обернуться ужасными мучениями другого.

– Но не стану ли я самой несчастной из женщин, если поверю в чувство, кое вы пытаетесь мне внушить?

– А я буду самым несчастным из мужчин, если мне не удастся убедить вас в нем.

– О Селькур, вы хотите, чтобы я всю жизнь оплакивала счастье узнать вас?

– Я хотел бы, чтобы вы лелеяли его и тот миг, когда мы узнали друг друга, был бы столь же ценен для вас, как сердцу моему дорога та минута, когда любовь навечно повергла меня к стопам вашим…

– Ах, Селькур, – вздохнула Дольсе, уронив слезу, – вы не знаете, сколь чувствительна душа моя… не можете знать… А потому не смущайте разум мой, если не уверены, что воистину стремитесь завоевать расположение мое. Вы не знаете, чего будет стоить мне неверность ваша… Давайте же считать, что дни эти прошли как обычно… За удовольствия же, кои свидетельствуют о вашем утонченном вкусе, я вам весьма признательна. Однако на сем и остановимся. Для спокойствия своего я предпочту постоянно видеть в вас наилюбезнейшего из мужчин, нежели, полюбив, однажды разглядеть самого жестокого человека. Мне дорога моя свобода, никогда еще потеря ее не стоила мне стольких слез. Если же вы окажетесь соблазнителем, похожим на всех прочих, то горькое море слез поглотит меня навеки.

– Ваши страхи напрасны, Дольсе. Я делаю все, чтобы развеять их, вы же говорите мне, что вы несчастны!.. Ах, я чувствую, что все рассуждения ваши ведут к тому, чтобы я поскорее смирился с печальной участью моей… отказался от попыток зажечь в душе вашей тот же пламень, что бушует в моей… и вместо вечного блаженства стал бы навеки несчастен… И это вы… вы, жестокая, хотите навсегда лишить меня счастья!

Темнота не позволила Селькуру разглядеть, в какое состояние слова его привели возлюбленную: она залилась слезами… рыдания душили ее… Дольсе хотела встать и выйти из беседки; Селькур удержал ее и побудил снова сесть.

– Нет… нет, – говорил он ей, – я не дам вам ускользнуть, пока не узнаю, что ждет меня, на что надеяться мне… Верните мне жизнь или вонзите кинжал в мое сердце! Смею ли надеяться на ответное чувство… или мне суждено умереть, ибо нет средств смягчить непреклонность вашу?

– Оставьте меня, оставьте, заклинаю вас! Не вырывайте из меня признание, ибо, не добавив ничего нового к вашему счастью, оно лишь разрушит мое.

– О, праведное Небо! Разве этого ждал я?.. Я понял вас, сударыня… Да, вы вынесли приговор мне… предначертали ужасную судьбу мою… Что ж! Я покину вас… избавлю от кошмара находиться рядом с человеком, которого вы ненавидите.

И с этими словами Селькур встал.

– Мне – и ненавидеть вас? – вопрошала Дольсе, в свою очередь удерживая его… – Ах! Вы же знаете, что все наоборот… Раз вы настаиваете… что ж, да… я люблю вас… Вот оно, это слово, но чего стоило мне оно… Если вы злоупотребите им, заставите меня страдать… если полюбите другую… вы сведете меня в могилу.

– Вот он, желанный миг! – воскликнул Селькур, покрывая поцелуями руки возлюбленной своей… – Я услышал его, услышал слово, кое станет счастьем всей моей жизни!..

Селькур удерживал руки Дольсе, прижимал их к сердцу.

– О, я буду обожать вас до последнего вздоха, – пылко продолжал он, – и если слова ваши искренни, если мне удалось пробудить в вас нежное сие чувство, то что препятствует вам убедить меня в этом… Зачем откладывать на завтра наше счастье?.. Мы одни в убежище сем… вокруг царит тишина… одни и те же чувства воспламеняют нас обоих… О Дольсе!.. Дольсе! Что за дивная минута для наслаждения, так воспользуемся же ею.

И с этими словами Селькур, воодушевившись и пылая страстью, сжал в объятиях предмет обожания своего… Но баронесса ускользнула от него.

– Коварный! – воскликнула она. – Я знала, что вы обманете меня… Дайте же мне уйти… Ах, недостойный! Где же обещанные любовь и уважение? – гневно продолжала она. – Вот какова награда за признание, которое вырвали у меня… чтобы удовлетворить низменное свое желание!.. А я поверила, что страсть ваша достойна вас!.. Жестокосердный, за что вы презираете меня? Не думала я, что Селькур может столь жестоко оскорбить меня… Отправляйтесь к женщинам, чей нрав не отличается щепетильностью и которые будут ждать от вас единственно удовольствий… Мне же дайте уйти, дабы оплакать заблуждение свое, ибо, возгордившись, я решила, что сумела завоевать ваше сердце.

– Небесное создание! – воскликнул Селькур, падая к ногам этого ангела. – Нет, ни единой слезы вашей не будет пролито от того, что вы удостоили меня благорасположением вашим! Сердце мое навеки принадлежит вам… оно ваше… вы одна царствуете там безраздельно. Простите мне минутное заблуждение, всему виной неистовая страсть моя… Но ведь из-за вас, Дольсе, из-за очарования вашего оступился я, и было бы несправедливо покарать меня за эту слабость. Забудьте о ней… забудьте, сударыня… заклинаю вас!

– Уйдемте отсюда, Селькур… Я поняла оплошность свою… Не думала я, что подле вас мне может грозить опасность… Вы правы, я сама во всем виновата… – Иона попыталась удалиться.

– Значит, вы хотите увидеть, как я умру у ног ваших? – вопрошал Селькур. – Нет, я не отпущу вас, пока вы не простите меня.

– Но, сударь, мне нечего вам прощать, ибо поступок ваш свидетельствует о полнейшем вашем равнодушии ко мне.

– Поступок мой вызван был самой пылкой любовью.

– Но если женщину любят, ее не унижают.

– Простите, что дал извергнуться вулкану чувств своих.

– Встаньте, Селькур… Разлюбить вас выше моих сил… Я прощаю вас, но не оскорбляйте меня более, не унижайте ту, которая, по словам вашим, может составить счастье вашей жизни. Разве утонченный ум не порождает утонченность чувств?.. Если правда, что вы любите меня так же, как я люблю вас, то как могли вы пожертвовать чувством сим ради минутной прихоти? Как посмотрели бы вы на меня сейчас, если бы я удовлетворила желание ваше? И как бы я стала презирать себя, если бы слабостью сей запятнала душу!

– Но ведь вы простили меня, Дольсе, за то, что я не устоял перед чарами вашими?.. Не презираете меня за то, что я, в волнении забыв о разуме, на мгновение послушался зова страсти, поддался опьянению ее? Ах! Неужели я так и не услышу, как в устах ваших прозвучит окончательное прощение мое?

– Идемте, идемте, Селькур, – говорила баронесса, увлекая возлюбленного своего в замок. – Я прощаю вас, но лучше нам поскорей покинуть этот опасный утолок. Нам следует избегать тех мест, где искушение смогло бы снова одержать верх над разумом. И раз мы оба виноваты: вы – в том, что до сих пор не знаете, что такое настоящая любовь, а я – в том, что доверилась вам, то не будем умножать ошибки наши.

Оба вернулись на бал. Прежде чем войти в дом, Дольсе взяла Селькура за руку.

– Дорогой друг, – сказала она ему, – теперь я сама прощаю вас… Не вините меня ни в избытке осторожности, ни в чрезмерной строгости, ибо, уповая на любовь вашу, я из-за собственной слабости едва не утратила ее… Так что же, я все еще хозяйка сердца вашего?

– О Дольсе! Вы самая мудрая, самая чувствительная, самая обожаемая женщина!

Затем вернулись к развлечениям… Очарованный Селькур чувствовал себя на вершине блаженства.

«Вот женщина, которую я ищу, она составит счастье мое. Следующее испытание, коему хотел я подвергнуть ее, становится по существу бесполезным: все добродетели, что только есть на земле, пребывают в сердце моей Дольсе… Небесное создание! Она чиста, как небо в ясный день. Впрочем, не станем обольщаться заранее, – продолжал Селькур свои размышления, – я обещал себе довести задуманное предприятие до конца… Конечно, графиня де Нельмур ветрена, легкомысленна, остра на язык, но она не менее прелестна, чем Дольсе. Так почему бы и душе ее не быть столь же прекрасной… Испытаем и ее».

По окончании бала баронесса уехала. В карете, запряженной шестерней, Селькур сам проводил ее до границ владений своих, еще раз принес извинения, тысячу раз поклялся любить ее вечно и, простившись с очаровательной женщиной, остался уверен как в любви ее, так и в добродетели и утонченности души.

Подарки, кои баронесса получила от великана в черных доспехах, опередили ее, но она не знала об этом. Вернувшись, Дольсе увидела, что все они украшают дом ее.

Лишь несколько мгновений ей было лестно созерцать эти роскошные дары.

«Увы, – вздохнула она. – Сердце мое терзает печаль. Неужели он опять решил проверить, бескорыстна ли любовь моя? Хотя, может быть, это всего лишь следствие легкомыслия человека светского или же просто знак учтивости».

Вернувшись в Париж, Селькур прежде всего отправился к графине де Нельмур. Он не знал, известно ли ей о празднике, устроенном им для Дольсе. В случае осведомленности ее он хотел посмотреть, как известие сие подействовало на горделивую графиню.

Нельмур только что обо всем узнала. Селькура ждал холодный прием, его спрашивали, как это он решился покинуть деревню и приятные увеселения ее. Селькур отвечал, что никак не мог предположить, что простая вежливость, принятая в обществе, и букет цветов, преподнесенный доброй знакомой, могут так взволновать ее…

– Вы же знаете, прекрасная графиня, – продолжал он, – что если бы я действительно пожелал устроить праздник, то королевой его могли быть только вы.

– Тогда вы хотя бы не вернулись оттуда с такой кислой миной. Впрочем, вы сами заслужили ее, избрав дамой сердца эту маленькую недотрогу, почти не бывающую в свете. Вероятно, она уединяется, чтобы никто не мешал ей грезить о своем рыцаре.

– Согласен и признаю свои заблуждения, – отвечал Сель-кур. – К несчастью, я знаю лишь один способ избавиться от них.

– Что же это за способ?

– Требуется согласие ваше… Но вы же его никогда не дадите.

– А что мне придется делать, скажите, пожалуйста?

– Выслушайте и постарайтесь не сердиться. Букет цветов, преподнесенный баронессе Дольсе, – не более чем милый пустячок Чтобы убедить вас в этом, мне ничего не остается, как устроить настоящий праздник в честь графини де Нельмур.

– Вы предлагаете мне покривляться вместо этой малютки… Позволить швырять себе в нос цветы, ломать комедию!.. О! И вы считаете, что я подхожу для этого? Вы собираетесь исправлять свои ошибки моими руками, но у меня нет желания ни разделять безумства ваши, ни поощрять ваше непостоянство! Яне желаю рисковать собственной репутацией и стать всеобщим посмешищем.

– Но кто сказал вам, что, однажды подарив женщине цветы, ты навсегда теряешь разум?

– Так, значит, вам она нравится?.. Вот уж, действительно, поздравляю вас, что за милая парочка! Почему же вы до сих пор не сообщили мне о привязанности своей… Вам следовало бы это сделать… Разве вы не знаете, что мне интересны развлечения ваши? Еще полгода назад кто бы мог подумать, что появится это маленькое создание… кукольного роста… согласна, у нее довольно красивые глаза, однако они пусты… Если бы я была мужчиной, ее постная физиономия вывела бы меня из терпения… к тому же ум ее мало развит, она словно только что вышла из монастыря. Возможно, она и успела прочитать два-три романа, но сразу вообразила, что, явившись в обществе, также может рассчитывать на успех… Ах, как это забавно! Дайте же мне вволю посмеяться, прошу вас… Почему вы умолчали, сколько хлопот она вам доставила? Целых двадцать четыре часа… Держу пари, что вы не чаяли, как избавиться от нее. Что за нелепая история! Над ней будет смеяться весь Париж. Все будут просто в восторге от выбора вашего, равно как и от пристрастия к празднествам… Однако, кроме шуток, говорят, что все было весьма изысканно… Так, значит, вы решили и меня осчастливить, избрав наследницей вашей героини? О, сударь, какая честь…

– Прекрасная графиня, – невозмутимо отвечал Селькур, – когда вы исчерпаете все свои сарказмы, я попытаюсь воззвать к вашему разуму… если таковое возможно.

– Ну же, говорите, я слушаю вас, оправдывайтесь, если посмеете.

– Оправдываться – но в чем? Прежде чем начать оправдываться, надо наделать ошибок, а вы обвиняете меня в том, чего не было. Вы же знаете, какие чувства питаю я к вам.

– Вовсе нет, сие мне неведомо. К тому же я что-то не припомню, чтобы вы явили по отношению ко мне хотя бы одно из тех, вероятно, нежных чувств, на кои вы намекаете. Ведь если бы вы говорили искренне, вы не устраивали бы праздник Дольсе.

– Ах, графиня, забудьте об этой забаве, не имеющей продолжения. Да, я устроил бал и подарил несколько цветов Дольсе… Но лишь для графини де Нельмур, красавицы, не имеющей себе равных, могу я устроить настоящее празднество…

– Если уж вам так хотелось устроить два праздника, могли бы, по крайней мере, пригласить меня первой!

– В том нет моей вины, во всем повинен календарь, где святая Ирина стоит на целых три недели раньше святой Ан-риетты. Но что значат эти три недели, когда в сердце моем царит одна лишь Анриетта? Да пусть кто угодно предшествует ей в календаре!

– Вы опять за свое. Ну как могу я верить вам?

– Неужели вы так плохо думаете обо мне? Или непомерная гордыня побуждает вас к подобным вопросам? И это после того, как я целый вечер слышу от вас одни лишь упреки!

– О, вы забываетесь! Легкомыслие не принадлежит к числу моих недостатков, гордость же моя не уступит вашей. Я не дозволю унизить себя перед этой недотрогой, а посему оставляю за собой право острить насчет вас обоих, когда мне заблагорассудится.

– Хотя бы раз в жизни прислушайтесь к голосу справедливости и попробуйте судить о вещах так, как они действительно того заслуживают. От этого мы все только выиграем.

– То есть вы хотите сказать, что возмущение мое напрасно и вы вовсе не увлечены этой особой… а раз нет повода для гнева, то все красноречие мое пропало даром… Согласна, но тогда поклянитесь, что сия маленькая простушка вам совершенно безразлична.

– Неужели вы так ревнивы, что вам недостаточно слов моих? Берегитесь, я могу подумать, что вы не верите мне… Сие же для меня оскорбительно, и я вынужден буду навеки расстаться с вами.

– Ах! Я так и знала, что этот казуист заставит меня просить у него прощения.

– Вовсе нет, однако же есть вещи совершенно очевидные.

– И разумеется, такова и ваша история.

– Если вы сами это поняли, то к чему столько ненужных слов?

– Я не желаю иметь соперниц.

– Но о них и речи не идет.

– О, как коварны эти мужчины!

– Вы снова меня с кем-то путаете.

– Почему вы уверены, что я прощу вас?

– Вы обязаны сделать это… Ну же, не будьте ребенком… Приезжайте ко мне на пару дней и убедитесь наверняка, а не по слухам, что устроенный мной праздник был всего лишь прелюдией торжества для моей дорогой графини…

И опытный обольститель взял руку той, кого желал подвергнуть испытанию, и прижал ее к сердцу.

– Жестокая, – молвил он проникновенно, – ваш образ запечатлен здесь навеки… Как могли вы подумать, что иная женщина способна поколебать владычество ваше?

– Довольно, не будем больше говорить об этом… Но два дня, о которых просите вы…

– Я на них рассчитываю.

– Но это подлинное безумие.

– Вы совершите его.

– Ну вот, всегда вы вынуждаете меня поступить по-вашему.

– Всегда ли?

– О! Разумеется, нет, есть границы, кои я никогда не преступлю… И если бы я сочла, что в предложении вашем кроется стремление побудить меня позабыть об этом, я бы, несомненно, отказала вам.

– Нет, нет, давайте чтить принципы друг друга… Но судите сами, разве могу я желать соблазнить вас? Можно обмануть первую встречную, женщину презираемую, от которой хочется получить минутное удовольствие, дабы потом забыть о ней навсегда. Но подобные уловки недостойны, когда ждешь, что счастье твое будет длиться всю жизнь!

– Положительно, рассудительность идет вам на пользу… Что ж, раз вы так хотите, я приеду… Но подумайте хорошенько, как поступить, чтобы я не почувствовала, что вы приравняли меня к сопернице моей. Никто не должен усомниться, что с той крошкой вы были не более чем вежливы, со мной же обошлись, как с нежным и искренним другом сердца вашего.

– Обещаю, – говорил Селькур, откланиваясь, – руководствоваться единственно желаниями вашими… Дозвольте просить вас лишь об одном: если я чудом заслужу одобрение ваше, вспомните, что похвала ваша для меня превыше всех наград. Я буду счастлив, если увижу, что сумел пробудить в вас ответное нежное чувство, кое и вознаградит меня за труды…

Селькур приказал приступить к приготовлениям. В оставшееся время он несколько раз виделся с графиней, чтобы та не изменила своего решения. Дважды он тайно навещал Дольсе, к которой по-прежнему испытывал неодолимую склонность. Более чем когда-либо убеждался он в утонченности чувств трепетного создания сего и понимал, что, если Дольсе случайно узнает о планах его, горе ее будет неизбывно. Поэтому он старательно скрывал от нее готовящееся для графини де Нельмур торжество, а в остальном положился на судьбу и на обстоятельства. Приняв решение под воздействием веских причин, надлежит сделать все возможное, дабы избежать непредсказуемых последствий, постараться, чтобы действия не противоречили бы результату, что, несомненно, вызвало бы смятение рассудка нашего.

20 июля, накануне своих именин, прекрасная госпожа де Нельмур ранним утром направилась в поместье Селькура. К полудню она уже подъезжала к аллее, ведущей к замку. Два гения встречали карету и попросили ее остановиться.

– Сегодня, сударыня, принц Оромазис никого не ждет, – сказал один из них, – ибо он поглощен снедающей его страстью. Укрывшись от суеты, он предается печали, не желает никого видеть, а чтобы никто ненароком не нарушил уединения его, он приказал разрыть все дороги, ведущие в его королевство.

В самом деле, графиня, взглянув на огромную аллею, протянувшуюся перед ней, увидела лишь засохшие деревья, окруженные пустынной почвой… и разбитую дорогу, сплошь из рытвин и колдобин.

– Если бы я только знала, – возмутилась Нельмур, приняв всерьез подготовленный для нее спектакль, – что ему в голову придет подобная затея, ни за что бы не приехала сюда. Довольно, я возвращаюсь домой!

– Сударыня, подождите, – молвил один из гениев, – вы же знаете, что стоит принцу приказать, как все вокруг мгновенно изменится. Ему сейчас же сообщат о прибытии вашем, и, уверен, он мгновенно забудет о печали своей и примчится к вам навстречу.

– А что прикажете делать мне, пока вы будете извещать принца?

– Сударыня, уж не думаете ли вы, что гонец будет слишком долго исполнять поручение свое?

Гений взмахнул палочкой – из-за дерева выпорхнул сильф и, рассекая воздух, мгновенно улетел, но еще быстрее возвратился. Подлетев к карете, он попросил графиню еще немного подождать и с прежней быстротой понесся вперед. А пока он мчался, пейзаж вокруг менялся на глазах. Исковерканная аллея, где среди дикой пустоты не было ни души, внезапно превратилась в шумную ярмарку с трехтысячной разнаряженной толпой, а по обеим сторонам ее выстроились четыреста лавок, где сидели красивые, живописно одетые девушки и продавали всяческие украшения и модные безделушки. Ветви деревьев, только что голые и сухие, ломились теперь под грузом фруктов и цветочных гирлянд. Разрытая и ухабистая дорога являла собой ковер из зелени, расстеленный среди густых зарослей роз, сирени и жасмина.

– Поистине, ваш принц сумасшедший, – говорила графиня сопровождающим ее гениям.

Однако по лицу ее было видно, что она необычайно горда и польщена заботами, кои предприняты, дабы удивить ее и поразить. Они продолжали свой путь.

– Принцесса, – обратился к ней один из гениев, – все пустяки и безделушки, кои глаза ваши, сияющие ярче любых алмазов, видят в лавках, принц дарит вам. Прошу вас, выбирайте, и все, что ваш алебастровый пальчик удостоит прикосновением своим, сегодня же будет доставлено в апартаменты ваши.

– Как это мило и великодушно, – отвечала графиня. – Отказ мог бы обидеть хозяина этих мест, но я буду скромна в выборе своем.

Проходя по аллее, она то справа, то слева осматривала прилавки и разложенный на них товар. Пальчик ее коснулся немногих вещей, но видно, что хотелось ей гораздо больше. Атак как за ней внимательно наблюдали, не упуская из виду ни единого жеста, ни взгляда, то все, что хотелось бы ей иметь, но к чему она не притронулась, было отмечено с точностью, как и то, на что она сама указала. Не забыты были и похвалы ее красоте некоторых продавщиц драгоценностей… Скоро мы увидим, каким образом Селькур предупредил все невысказанные желания графини.

Шагах в тридцати от замка героиня наша увидела возлюбленного своего, облаченного в костюм гения Воздуха, в сопровождении свиты из тридцати иных гениев.

– Сударыня, – говорил Оромазис (мы, конечно, знаем, что этим именем назвался Селькур), – я не ожидал, что вы удостоите меня подобной чести: если бы меня вовремя предупредили, что вы изволили прибыть в скромные владения мои, я бы мгновенно вылетел вам навстречу. Позвольте же мне, – продолжал он, склоняясь до земли, – поцеловать пыль у ног ваших, ибо лишь так должно приветствовать божество, кое с небесных высот управляет движением земли.

С этими словами Оромазис и все гении из свиты его попадали ниц и пребывали в таком положении до тех пор, пока графиня не приказала им встать. Поднявшись, все направились к замку.

Едва графиня ступила на порог, как навстречу ей вышла всемогущая фея, покровительница владений Оромазиса, и почтительно приветствовала ее. Фея была высока ростом, на вид лет сорока, необычайно красива, а платье подчеркивало величие ее; однако это не мешало ей говорить со всеми просто и приветливо.

– Сударыня, – обратилась фея к новоявленной богине, – гений, проживающий в замке сем, – мой брат. Но в отличие от меня, его могущество ограниченно, и без помощи моей вряд ли он смог бы достойно принять вас. Любая женщина всегда испытывает больше доверия к лицу одного с ней пола; позводьте же мне сопровождать вас, дабы исполнять все желания ваши.