Текст книги "Жюстина, или Несчастья добродетели. Преступления любви, или Безумства страстей"

И Брессак, действительно более воспламененный близким исполнением своего замысла, чем прелестями Жюстины, не удержался, схватил ее в охапку, бросил ничком на кровать и задрал, несмотря на отчаянное сопротивление, ее юбку до пояса.

– О, черт побери, вот самый прекрасный зад в мире, но, к несчастью, там рядом еще и эта дыра. Какое невыносимое соседство… – проговорил он с сожалением, опуская подол юбки.

– Итак, Жюстина, обговорим наше дело, – продолжал Брессак – Ты, отважная моя подруга, отравишь мою мать, я на это рассчитываю. Вот очень тонкий яд. Ты бросишь его в чашку с липовым отваром, который она пьет по утрам для укрепления здоровья. Не беспокойся: он не имеет ни вкуса, ни запаха. Он был испытан мною уже тысячи раз…

– Тысячи раз, сударь?!

– Ну да. Я пользовался этим замечательным средством, чтобы избавиться от тех, кто мне мешал, или просто из любопытства. Это чрезвычайно волнующее чувство – ощущать себя хозяином жизни других, и я частенько составлял проскрипционные списки единственно для того, чтобы пощекотать свои нервы. Так ты исполнишь это, Жюстина? О, ты это исполнишь! Я гарантирую тебе все последствия, я сразу же после этого подпишу с тобой соглашение о предоставлении тебе двухтысячной ренты…

Брессак позвонил. Явился красавец мальчик.

– Что вам угодно, сударь?

– Мне угоден твой зад, дитя мое. Жюстина, спустите-ка с него панталоны, приведите в готовность мое оружие и направьте его в эту нору.

Брессака обслужили, как ему этого хотелось, и он насладился мальчиком, извергнув в него целый поток.

– Ах, Жюстина, – сказал он, готовясь удалиться восвояси, – эти почести оказаны только в твою честь. Ты знаешь, что я не могу принести жертвы на твой алтарь, но твое смелое согласие помочь мне зажгло во мне это пламя, и оно пылало только ради тебя.

Между тем произошло одно странное событие, слишком важное для полного разоблачения сути того дикого чудовища, о котором мы рассказываем нашим читателям, чтобы не прервать ни на минуту повествование о развязке той авантюры, в которую вовлекли Жюстину.

Брессаку стало известно, что умер его дядюшка, на кончину которого он совершенно не рассчитывал. Дядюшка этот оставил племяннику пятьдесят тысяч экю ренты. Известие это пришло на следующий день после заключения преступного договора.

«О Небо! – сказала себе Жюстина, узнав эту новость. – Возможно ли, чтобы рука Всевышнего разрушила страшный заговор?»

И, бросившись на колени, она, мучимая раскаянием, просила Провидение простить ей невольный грех. Она надеялась, что это неожиданное событие, может быть, изменит планы Брессака.

Как она ошибалась!

– Ах, дорогая Жюстина! – закричал он, вбежав в ее комнату в тот же вечер. – Удачи так и сыплются на меня! Я ж тебе говорил: сама мысль о преступлении, не говоря о его совершении, не может быть не вознаграждена.

– Как, сударь! – отвечала Жюстина. – Это богатство, на которое вы не рассчитывали… рука протянутого вам… – Она задумалась на мгновение и решительно продолжала: – Да, сударь, госпожа мне все рассказала. Без нее ваш дядюшка распорядился бы иначе своим состоянием. Вы знаете, что он не любил вас. Это лишь мадам вы обязаны этой удачей. Это она убедила брата в вашу пользу… и ваша неблагодарность…

– Не смеши меня, – прервал ее Брессак – Что значит эта благодарность, которую ты мне навязываешь? Ты никак не можешь понять, Жюстина, что в качестве благодетеля он прежде всего тешит свое тщеславие. Он доставил некоторое удовольствие самому себе, уж я-то знаю. Или я должен отложить свои замыслы, чтобы возблагодарить мадам де Брессак? Терпеливо ждать остальной части принадлежащего мне? О Жюстина, как плохо ты меня знаешь! Сказать ли тебе, что эта неожиданная смерть – дело моих рук? Я испытал на брате яд, который должен оборвать и дни его сестрицы. И вот теперь ты пробуешь просить отсрочки? Нет, нет, Жюстина, откладывать мы не будем. Завтра, самое позднее послезавтра… Мне и сейчас уже не терпится отсчитать тебе четверть твоей доли и ввести тебя во владение соответствующей бумагой…

Жюстина сумела подавить в себе дрожь омерзения: разумнее было не показывать виду. Пусть этот человек думает, что договор, заключенный накануне, остается в силе. Ей же оставался путь разоблачения. Она решила предупредить свою госпожу: из всех возможных средств это казалось ей наилучшим, и она прибегла к нему.

– Мадам, – обратилась она к ней назавтра после последней беседы с молодым графом. – Я должна сообщить вам вещь чрезвычайной важности, но, как бы она ни была для вас важна, я буду сохранять молчание, если вы мне прежде не дадите слова, что никак не проявите свои чувства по отношению к вашему сыну. Вы будете действовать, мадам, вы примете необходимые меры, но ни слова! Иначе я ничего не скажу вам.

Госпожа де Брессак, уверенная, что речь идет об обычных выходках ее сына, легко согласилась на это условие, и Жюстина поведала ей все…

– Позор! – закричала несчастная женщина, – Что я только не делала для него! Умоляю тебя, Жюстина, предоставь мне верные доказательства этого гнусного замысла. Сделай так, чтобы ни тени сомнения не оставалось во мне. Я должна погасить в себе чувства, которые мое слепое сердце еще питает к этому исчадию зла.

Жюстина молча протянула ей пакетик с ядом – что могло быть убедительнее этого? Но госпожа де Брессак никак не хотела расставаться с иллюзией. Она пожелала еще раз все проверить и дала щепотку снадобья собаке, которая через два часа издохла в страшных конвульсиях. Сомнений больше не оставалось. Госпожа де Брессак тут же набросала письмо господину де Сензевалю, своему родственнику. Она попросила его немедленно и тайно посетить министра, раскрыть ему страшный замысел ее сына, получить от министра lettre-de-cachet[4]4
  В те времена ордер на арест за подписью короля.


[Закрыть] и прибыть с возможной быстротой, чтобы освободить ее от чудовища, замыслившего покуситься на жизнь своей матери.

Но неслыханное это преступление все же должно было совершиться. Надо было, чтобы и на этот раз, по непостижимому соизволению Неба, порок восторжествовал над добром. Животное, на котором был поставлен опыт, открыло все. Брессак услышал вой собаки, затем увидел ее труп. Он спросил, что это значит, но с этой минуты подозрительность его все возрастала. Он не произнес ни слова, но он помрачнел. Жюстина сообщила о его состоянии маркизе. Та не нашла ничего лучшего, чем поторопить курьера и запрятать как можно тщательнее свое письмо. Сыну она сказала, что спешно посылает в Париж просить господина де Сензеваля принять участие в оформлении наследства своего брата, ибо господин де Сензеваль пользуется ее полным доверием и очень пригодится в случае процесса, который может возникнуть по спору о наследстве. Поэтому она просит еще господина де Сензеваля прибыть к ней как можно скорее, чтобы обсудить все вопросы и решить, не нужно ли ей и сыну воротиться в Париж.

Но Брессак, большой физиономист, не мог не заметить волнения матери и смущения находившейся тут же Жюсти-ны. Согласившись со всем, он не поверил ничему. Под предлогом поездки на охоту он покинул замок. Он ждал курьера в месте, которое тот никак не мог миновать. Человек этот, более преданный Брессаку, чем маркизе, охотно предоставил в распоряжение графа послание его матушки. Брессак, убедившись в предательстве Жюстины, вручил посланцу сто луидоров с наказом больше не возвращаться к госпоже де Брессак. Взбешенный, он вернулся в замок, отослал всех слуг в Париж, оставив в замке лишь Жасмина, Жозефа и Жюстину. По разъяренному взгляду злодея бедная наша сиротка поняла, какая участь ожидает ее госпожу. Брессак между тем не терял времени: двери были заперты, все забаррикадировано, привратнику было велено никого не пускать.

Увы! Страшное преступление еще не было совершено, но злодей торопил его исполнение. Он начал… Мы содрогаемся перед необходимостью передавать эти факты, но мы обещали быть правдивыми и сдержим это обещание, как бы ни противилось этому наше чувство стыдливости.

– Мерзкое создание, – обратился Брессак к Жюстине, – ты меня предала, но сама попала в ловушку, приготовленную тобой для меня. Зачем, решившись меня обмануть, ты обещала мне сделать то, о чем я тебя просил? Поставленная в необходимость выбирать между двумя преступлениями, зачем ты выбрала наиболее отвратительное? Надо было отказаться от него. Да, шлюха, отказаться и не предавать меня.

Затем Брессак с удовольствием рассказал Жюстине, как он перехватил гонца, прочел письмо и подозрения его подтвердились.

– Безмозглая тварь, – продолжал Брессак, – ты рискнула своей жизнью и ничем не помогла своей госпоже. Она умрет, да притом еще умрет у тебя на глазах. А потом ты последуешь за нею. Я докажу тебе, Жюстина, что путь добродетели не ведет к успеху и что бывают обстоятельства, когда лучше совершить преступление, чем отказаться от него.

После этого Брессак поднялся к своей матери.

– Вам вынесен приговор, мадам, – сказал изверг, – надо ему покориться. Может быть, вам было бы лучше, зная всю мою ненависть к вам, принять послушно ту смерть, которую я уготовил для вас ранее, чтобы избегнуть более страшной кончины.

– В чем же ты меня обвиняешь, варвар?

– Прочитайте это письмо.

– Раз ты злоумышлял против моей жизни, разве я не должна была защищаться?

– Нет. Твое существование на земле теперь совершенно бесполезно и бессмысленно. Дни твои принадлежат мне, а мои права священны.

– Негодяй, твои страсти ослепили тебя.

– Сократ спокойно принял предложенный ему яд. Я тебе тоже предложил яд, почему же ты отвергла его?

– Боже мой, дитя мое, как можешь ты говорить так жестоко с той, которая носила тебя в своей утробе!

– Эта услуга ничего не дала мне. Ты заботилась не о моем существовании, а лишь о том, чтобы ублажить свою мерзкую расщелину. Тебе не в чем упрекать меня.

Его спокойный тон вдруг изменился, и он закричал:

– Иди за мной, шлюха, иди за мной! – И, схватив свою мать за волосы, потащил ее вон из комнаты.

Несколько кипарисов росло в маленьком, окруженном высокими стенами дворике. Именно туда притащил Брессак свою несчастную мать. Здесь, в этом непроницаемом убежище, царили холод могилы и безмолвие смерти. Здесь Жюстина под строгой охраной Жозефа и Жасмина ждала решения своей участи. Первое, что увидела госпожа де Брессак, была широкая, глубокая яма, приготовленная для нее. Потом ее глазам предстали четыре чудовищной величины дога. Их пасти были в пене, глаза горели – доги явно были некормлены. Брессак обнажил свою мать, сбросил все ее одежды. Его грязные пальцы шарили по гладкой коже несчастной женщины. Матереубийца крепко схватил сосок и повернулся к собакам: «Апорт!» И одна из них прыгнула вперед, из белоснежной груди брызнула кровь. «Сюда», – говорил Брессак, щипля лобок, и – новый укус и снова кровь.

– Они, надеюсь, ее разорвут и сожрут, – продолжал монстр, – привяжем-ка ее и посмотрим!

– Как, – восклицает удивленный Жасмин, – разве ты ее не огуляешь? Ну-ка вставь ей в зад, а я как следует искровеню ее, пока ты забавляешься.

– Добрая мысль, – соглашается Брессак, и забава началась: он содомирует мать, в то время как Жасмин колет ее в ягодицы и поочередно подставляет то одну, то другую клыкам свирепых псов.

– Ну-ка и с сосками сделай то же самое, пока я еще в ней, – распоряжается Брессак, – а Жасмин пусть вставит мне и пощупает хорошенько Жюстину.

Какая картина! Она недоступна взору людей, но Ты, Всемогущий Бог, Ты единственный, видящий это, что же Ты молчишь? Что же Твоя десница не бросит карающую молнию с небес и не испепелит всех этих нечестивцев?

– Хватит, а не то я кончу, – спустя несколько мгновений говорит Брессак – Привяжем теперь эту тварь к деревьям.

Он сам подтаскивает к дереву и сам привязывает несчастную жертву, оставляя ей руки свободными и давая возможность двигаться на длину веревки.

– Великолепные половики, – говорил злодей, с вожделением рассматривая окровавленные ягодицы своей матери. – Ах, какое мясо! Великолепный завтрак для моих собачек Вот так-то!.. Собака помогла тебе распознать мой яд, и собаки же накажут тебя за это.

По тому, с какой яростью начинает он терзать ягодицы, грудь и все тело своей матери, кажется, что он хочет своими руками заменить собачьи клыки.

– Давай, Жасмин, спускай собачек. А ты, Жозеф, отведай-ка Жюстину любимым твоим манером. Потом мы дадим псам и ее, надо же, чтобы верная служанка ни в чем не отступилась от своей госпожи. Пусть они и в могиле будут вместе. Видишь, – повернулся он к Жюстине, – какая она глубокая и широкая, я подумал об этом.

Трепещущая Жюстина рыдает, умоляет о пощаде, но слышит в ответ лишь грубую брань и смех. Науськанные Жасмином собаки бросаются на госпожу де Брессак Тщетно пытается она защищаться от них. Все ее движения только еще более разъяряют свирепых псов, и кровь бурным потоком хлещет на траву. Брессак совокупляется с Жасмином, а Жозеф содомиру-ет Жюстину. Он в полном восторге от этой мерзости. Вопли нашей бедной сиротки смешиваются со стонами ее госпожи. Жюстина мало подготовлена к подобному обращению, и требуются все силы Жозефа, чтобы не дать ей вырваться. Этот дуэт страдальческих криков и стонов вызывает бурный экстаз у молодого графа – он наносит все более сильные и глубокие удары Жасмину, а мать его между тем готова испустить последний вздох, Жюстина оказывается в обмороке, и все это приводит к тому, что конвульсии высочайшего наслаждения сотрясают тело страшного злодея, которого когда-либо создала природа, – подлинного гения злодейства.

– Ну ладно, – говорит, придя в чувство, Брессак, – отлично отделали!.. Теперь надо кончать с одной и подумать об участи другой.

Госпожу де Брессак снова втащили в ее комнату, бросили на кровать, и недостойный сын ее, видя, что она еще жива, вложил в ладонь Жюстины тяжелый кинжал и, крепко сжав ее руку, заставил нанести смертельный удар прямо в сердце госпожи де Брессак Последними словами госпожи де Брессак были слова, призывающие милость Божью на ее сына.

Обрызганная кровью Жюстина была почти без чувств.

– Ты видишь, – сказал ей варвар Брессак, – ты видишь, какое преступление ты только что совершила. Что может быть ужаснее такого убийства? И ты за него жестоко поплатишься… Тебя колесуют, тебя сожгут заживо.

И с этими словами он втолкнул Жюстину в соседнюю комнату и запер ее там, не забыв положить возле нее окровавленный кинжал.

Затем, распахнув двери комнаты, где лежала убитая, он созвал всю оставшуюся прислугу, открыл двери замка и, рыдая, рассказал, что чудовище в женском образе только что убило его дорогую матушку, что убийца вместе с орудием убийства взят им под замок и что он сейчас же призовет правосудие, чтобы оно справедливо воздало этому чудовищу за содеянное.

Но Бог-хранитель пощадил на этот раз невинность. Чаша страданий, правда, не была испита еще до конца; Жюстине предстояло испытать еще много превратностей судьбы, но на этот раз она оказалась спасена. Брессак в спешке не смог надежно запереть дверь, и Жюстина, воспользовавшись моментом, когда все собрались во дворе замка, тихо выскользнула из комнаты, спустилась в сад, увидела открытую в парк калитку, пробежала им и оказалась в лесу.

В отчаянии упала Жюстина к подножию деревьев и дала волю своей скорби. Деревья отзывались ее жалобам, земля вздрагивала от ее рыданий, трава блестела каплями ее слез.

– Боже, Боже мой! – рыдала Жюстина, – Ты этого хотел! В Твоих скрижалях было начертано, чтобы невинность стала орудием преступления. Но Ты простишь меня, и однажды я стану достойной Твоего снисхождения, которое Ты всегда оказываешь слабым и униженным душам, обожающим Тебя.

Между тем наступила ночь, и Жюстина не решилась идти далее. Она боялась, избежав одной опасности, встретиться с еще более страшной. Она бросила взгляд вокруг себя: кустарник оказался ей знакомым. И тут она узнала то место, где пряталась два года тому назад и где произошла роковая встреча, приведшая ее в замок де Брессак Нечего говорить, что ночь, проведенная ею здесь, была одной из самых беспокойных ночей в ее жизни.

Однако, едва наступило утро, тревога ее усилилась. Ведь она находилась совсем недалеко от замка. Надо было спешить поскорее покинуть эти страшные места. Жюстина припустила во всю прыть, положив себе искать пристанища в первом попавшемся на ее пути доме. Дом этот оказался одним из первых домов городка Сен-Марсель, отстоящего от Парижа примерно на пять лье. Выглядел он великолепно. Жюстина постучалась, ей открыли. Она узнала, что здесь располагается школа господина Родена, в которой обучаются дети, собранные в это заведение со всей округи. Иные прибывали и за двадцать лье – на таком высоком счету было это училище. Учитель, господин Роден, был весьма сведущим человеком, особенно в медицине и хирургии. К тому же его школа давала солидные знания и по другим предметам, а также отличное воспитание. «Заходите смелей, – ободрила Жюстину особа, открывшая ей дверь, – я догадываюсь, что вы ищете место, и не сомневаюсь, что господин Роден с радостью поможет вам. Это весьма порядочный человек Все в Сен-Марселе в нем души не чают, он пользуется всеобщим уважением».

Жюстина не колебалась больше. Она вошла… А все, что она увидела, все, что она услышала, все, что с ней случилось в этом доме, вы узнаете из следующей, последней, главы нашего повествования.

Глава VI

Что было предложено в новом пристанище нашей несчастной. Какого рода гостеприимством она пользовалась. Ужасное приключение

К тому часу, когда она предстала перед господином Роденом, содержателем пансиона и школы в Сен-Марселе, нашей героине исполнилось семнадцать лет. Красота ее расцвела совершенно: весь облик, несмотря на все перенесенные ею невзгоды, приобрел такие законченные черты, что ею можно было любоваться бесконечно.

– Мадемуазель, – обратился к ней чрезвычайно почтительным тоном Роден, – вы, несомненно, обманываете меня, представившись мне как ищущая место служанка. Это никак не вяжется ни с вашим прекрасным сложением, ни с вашей нежной кожей, ни с вашими сияющими глазами, ни с вашими великолепными волосами; ваша безупречная манера общения, безусловно, превосходит то, что необходимо особам, идущим в услужение. Нет, мадемуазель! Столь щедро одаренная природой, вы не можете быть жертвой роковых обстоятельств, вы не из тех, кому пристало выслушивать приказания. Скорее я могу ждать от вас распоряжений и с готовностью исполнять их.

– О сударь, и все-таки я не могу не жаловаться на судьбу!

– Это несправедливость, и мы постараемся ее исправить… И тогда воспрянувшая духом Жюстина поведала Родену обо всех своих злоключениях.

– Ужасно! – вздохнул ловкий притворщик. – Этот самый господин Брессак – настоящее чудовище. Он давно уже прославился своим неистовым распутством, и поздравляю вас с тем, что вам удалось выбраться из его рук. Но, прекрасная Жюстина, я по-прежнему настаиваю на том, что вы не созданы для роли прислужницы. Та, пред кем должен склониться весь мир, та, которая несет свет и радость в своих очах, должна жить беззаботно. Лилии не могут прясть… Если мой дом вас устраивает, он в вашем распоряжении… У меня есть дочь, которой только что исполнилось четырнадцать лет, она будет счастлива общением с вами. Вы разделите с нами наш стол; вся Франция сочла меня достойным заботиться о нуждах весьма интересной части человеческого общества, вы разделите и эти труды, вместе с нами вы внесете свой вклад в похвальное дело развития способностей юных созданий; вместе с нами вы потрудитесь над улучшением их нравов.

Могло ли быть что-нибудь более подходящее для нашей мягкой, чуткой, добропорядочной сиротки? Мог ли кто-либо предложить ей больше? Со слезами на глазах бросилась она целовать руки своего благодетеля, но осторожный Роден поспешил уклониться от этого изъявления благодарности, столь мало им заслуживаемой. Он позвал дочь. Розали и Жюстина были представлены друг другу, и чувство взаимной живой привязанности тотчас же поселилось в сердцах очаровательных созданий.

Жюстине не терпелось узнать, что же происходит в замке Брессак после ее бегства. Для этой комиссии выбор ее пал на одну крестьяночку – живую, сообразительную, которая охотно согласилась собрать все интересующие Жюстину сведения. Увы, Жаннетта показалась подозрительной в замке, ее задержали, допросили, она во всем призналась; у нее, однако, достало мужества не выдать местопребывания своей доверительницы.

– Хорошо, – сказал Брессак, – можешь хранить свою тайну. Но где бы ни скрывалась эта мошенница, передай ей мое письмо и предупреди ее: пусть остерегается предпринимать что-либо против меня.

Перепуганная Жаннетта поспешила восвояси, и вот какое письмо вручила она Жюстине:

«Злодейка, виновная в зверском убийстве моей матери, набралась дерзости подослать шпионку на место своего преступления. Пусть же остережется предпринимать это вторично: посланница ее будет немедленно взята под стражу. Кроме того, хорошо бы ей узнать, что дело о пожаре в Консьержери, которое она почитает закрытым, в действительности не окончено. Приговор лишь отсрочен и поставлен в зависимость от ее дальнейшего поведения. Пусть же рассудит она в нынешнем своем положении, каково ей будет получить еще одно обвинение, и гораздо большей тяжести».

Жюстина едва не упала в обморок, прочитав это письмо; она отнесла его Родену, тот ее успокоил, и милая простушка снова принялась расспрашивать Жаннетту. По пути домой ловкая посланница, чтобы запутать следы, завернула в Париж и провела там ночь, отправившись в дальнейший путь только на следующее утро. Между тем в замке Брессака все кипело: собрались родственники, прибыли следственные власти, перед которыми Брессак, разыгрывая отчаяние, обвинял Жюстину в произошедшем несчастье. Попутно он взвалил на нее все кражи, случившиеся в замке прежде: кроме нее, объявил он, красть было некому. Допросили Жасмина и Жозе-фа – они были вне подозрений. Жюстине пришлось содрогнуться при этом известии. Впрочем, следствием всего происшедшего стало то, что Брессак разбогател много более того, чем он рассчитывал. Содержимое сейфов, портфелей, обстановка, различные драгоценности принесли ему, помимо других доходов, едва ли не миллион. Родственники, призванные для опознания тела, оплакивали участь бедной жертвы и клялись отомстить за нее. Следы укусов на теле, правда, несколько смутили проводившего исследование хирурга, но Брессак объяснил, что по недосмотру собаки оказались почти на сутки запертыми возле трупа, а он в это время заботился о доставлении священника для заупокойной службы. Эта ловкая ложь рассеяла подозрения хирурга.

– Вот, – сказала Жюстина, – еще один крест, который взваливают на меня по воле Неба. По непостижимой жестокости судьбы я должна буду отвечать за преступление, сама мысль о котором вызывала во мне ужас и омерзение. А тот, кто заставил меня его совершить, тот, кто направлял мою руку, тот, кто только и был способен на беспримерное на земле матереубийство, тот, говорю я, счастлив, богат, осыпан милостями фортуны. У меня же нет в этом мире уголка, где я могла бы чувствовать себя в безопасности. Всевышний, – продолжала она, проливая горькие слезы, – я покоряюсь воле Твоей. Пусть все вершится по Твоему велению, ибо лишь для того, чтобы исполнить волю Твою, я и родилась на этот свет.

Пока Жюстина предается горестным размышлениям о злобе и коварстве людей, о развратниках, готовых принести все в жертву своей страсти к возможно более извращенному совокуплению, мы постараемся дать нашим читателям краткий и точный очерк того персонажа, к помощи которого прибегла Жюстина, и разъяснить мотивы, по которым он так ласково ее принял.

Хозяин дома Роден был тридцатишестилетним мужчиной, брюнетом с живым взглядом и черными густыми бровями, весьма уверенным в себе и держащимся даже несколько высокомерно. Росту он был довольно высокого, выражение его лица выдавало здоровье и силу, но в то же время и некоторую склонность к распутству. Обладая хорошим состоянием, Роден занимался хирургией только из интереса к этой науке, а преподаванием – из страсти к роскоши, поскольку имел, помимо платы за свою деятельность, приблизительно двадцать тысяч ливров ренты. Его сестра, красивая как ангел, занимала возле него, в полном смысле этого слова, место законной супруги, которую Роден схоронил за десять лет до описываемых событий. Хорошенькая гувернантка и Розали, его дочь, также пользовались расположением этого бесстыдника. Попробуем изобразить его окружение.

Селестине, его сестре, исполнилось тридцать лет. Это была высокая, худощавая, ладно скроенная женщина. Глаза у нее были очень живые и выразительные, физиономия самая похотливая, какую только можно вообразить, кожа, выражаясь изящно, была покрыта пушком, а попросту говоря, была волосатой. Чтобы закончить ее физический очерк, добавим такую деталь, как чрезвычайно развитый клитор.

Что же касается темперамента этой дамы, то она была подвержена всем страстям, которым подвержены женщины, но особенный интерес она питала к своему полу, а мужчинам предпочитала отдаваться тем способом, который осуждают глупцы, но который на самом деле является самым сладким из всех известных нашей плоти амурных отклонений.

Гувернантку звали Марта. Кругленькая, пышная восемнадцатилетняя блондинка, она смотрела на вас такими безоблачными голубыми глазами, что нельзя было сомневаться в ее невинности. Кожа, белая как воск, грудь великолепной формы и такой же красивый зад – вот Марта.

Что же касается Розали, то о ней смело можно сказать, что она была само совершенство. В ее лице природа постаралась создать образец для всех смертных. Розали соединяла все чары, способные пробудить страсть в человеке: стан нимфы, глаза, полные самого живого любопытства, точеные черты лица, прелестный свежий рот, темно-русые волосы, ниспадавшие густой волной до пояса, матовую кожу, самую красивую в мире грудь и зад… О тонкие ценители этой дивной части человеческого тела! Не нашлось бы ни одного из вас, кто не пришел бы в восторг при виде этих упоительных ягодиц, никто из вас не удержался бы от того, чтобы тут же не воздать им все почести, которые они заслуживали. Разве только Жюс-тина могла в этом смысле соперничать с Розали.

Господин Роден, как мы уже говорили, содержал пансион для детей обоего пола. Сестра его, за неимением супруги, исполняла роль хозяйки дома. Ученики Родена были многочисленны и тщательно отобраны: он держал у себя постоянно двести воспитанников – мальчиков и девочек Они поступали к нему в двенадцатилетнем возрасте и заканчивали обучение в семнадцать лет. Все воспитанники Родена отличались исключительной привлекательностью. Если кто-либо из предлагаемых ему в ученики оказывался с физическими недостатками или просто не обладал красивой внешностью, Роден тотчас же отказывал ему в зачислении под разными предлогами. Сам Роден давал уроки мальчикам, обучая их наукам и искусствам, сестра его опекала девочек. Ни один учитель со стороны не переступал порога этого заведения, и все маленькие сладострастные мистерии, все нескромные тайны дома не выходили из его стен.

Как только Жюстина достаточно осмотрелась, ее проницательный ум обнаружил кое-какие странности, и она, воспользовавшись дружбой с Розали, обратилась к ней за разъяснениями. Дочь Родена сначала только улыбалась в ответ на расспросы Жюстины. Это лишь удвоило беспокойство нашей юной исследовательницы, расспросы делались все настойчивей, и Розали наконец уступила.

– Послушай, – сказала эта очаровательная девчушка со всем чистосердечием своего возраста и простодушием милого своего характера, – я вижу, что ты не способна выдавать секреты, о которых я могу тебе рассказать, и потому не стану их от тебя утаивать.

Конечно, милая моя подружка, отец мой, как ты могла в этом убедиться, вполне мог бы обойтись без этих своих занятий, он мог не преподавать, не содержать пансион. То, что он за это взялся, объясняется двумя причинами. Хирургия, предмет его подлинной страсти, позволяет ему насладиться новыми открытиями. Он уже много преуспел в этой науке и, возможно, является сейчас самым знающим хирургом во всей Франции. Несколько лет он работал в Париже, пока не надумал переехать сюда. Здешний хирург по имени Ромбо находится под его покровительством и помогает ему в экспериментах. Ты хочешь знать теперь, милая подружка, что побуждает отца содержать пансион? Распутство, одно только распутство, и более ничего. Отец мой и моя тетка оба в равной степени преданы разврату и нашли в своих воспитанниках удобный предмет для удовлетворения своей похоти. У отца и тетки одинаковые вкусы, одинаковые наклонности, и они так спелись между собой, что нет ни одной девочки, которую бы брат не отдал бы сестре, и ни одного мальчика, которого бы сестра не предложила брату.

– И следствием этого, – воскликнула Жюстина, – несомненно, станет самое ужасное кровосмешение.

– Если бы они остановились на этом, – сказала Розали.

– Боже! Ты меня пугаешь.

– Ты, ангел мой, узнаешь все, – отвечала прелестная дочь Родена. – Да, я открою тебе все… Иди за мною… Сегодня пятница. Это один из тех дней, когда учитель наказывает провинившихся. Это день радости для Родена, он упивается наказаниями, которые накладывает. Здесь источник наслаждений. Идем, идем со мною: ты увидишь, как все это делается. Мы спрячемся в чуланчике рядом с моей комнатой; он как раз примыкает к кабинету, где это происходит. Только не вздумай шуметь и, упаси тебя Бог, рассказать кому-либо о том, что ты здесь увидишь и услышишь.

Разумеется, Жюстине было очень важно как можно больше узнать о нравах того, кто дал ей приют, и она решила не отказываться ни от чего, что поможет ей как можно шире распахнуть завесу. Она последовала за Розали; они очутились в крохотной каморке, отделенной от соседней комнаты дощатой перегородкой. Кое-где доски разошлись, и сквозь образовавшиеся щели можно было прекрасно слышать и видеть все, что происходит за стеной.

Мадемуазель Роден и ее брат находились уже на месте. Мы постараемся дать возможно более точный отчет о том, что довелось услышать и увидеть Жюстине. Они вошли в кабинет незадолго до появления Жюстины в чуланчике, и она не пропустила ничего серьезного из их разговора.

– Кого ты сегодня будешь пороть? – спросила женщина.

– Ах, как я хотел бы, чтобы это была Жюстина!

– Тебе так вскружила голову эта птичка?

– Ты же сама знаешь, сестрица. Я отделал тебя сегодня дважды, и оба раза воображал, что изливаюсь в нее. Думаю, что у нее должна быть очаровательная попка. Ты не можешь себе представить, как мне не терпится ею полюбоваться!

– Мне кажется, это не так уж трудно…