Текст книги "Женщина в черном 2. Ангел смерти"

Пламя в небесах

Эдвард не мог уснуть. Крепко зажмурившись, он старался лежать в постели совсем неподвижно, однако толку что-то не было. Сна ни в одном глазу, палец по-прежнему во рту, мистер Панч крепко прижат к груди. Он знал – прочие ребята о нем сплетничают, но, хотя и это особенно спокойному сну не способствовало, главной причиной его бессонницы являлись не сплетни.

Он слышал – Том шепчет Фрейзеру, мол, наверное, Эдвард призрака в детской увидел, когда его там заперли. Фрейзер от возбуждения аж подскочил – посыпались вопросы и самые безумные предположения, и Эдвард, прислушиваясь к ним, понимал: нынче ночью ему точно не уснуть.

Мальчик сел. Нацепил на нос очки. Окинул взглядом дортуар.

Еще горели несколько свечей, слабо освещая огромную комнату. Том с Фрейзером по-прежнему шептались, нагнувшись друг к дружке с соседних кроватей. Когда увидели, что Эдвард тоже не спит, Фрейзер так на него и уставился, разинув рот, а Том – тот посмотрел прямо ему в лицо.

– Видел ты или нет? – спросил Том, уже сообразивший, что Эдвард, похоже, слышал весь ночной разговор. – Видел ты привидение, а, Эдвард?

Эдвард молчал.

– Это мама твоя была? – предположил Фрейзер, и Флора, тоже внимательно прислушивавшаяся, вздрогнула от бестактности малыша.

– Отстаньте от него, – потребовала решительно.

Том презрительно поморщился:

– Ой, да болтай чего охота. Он тебе дружок, что ли?

– Утихните, – приказала Джойс обычным своим, авторитарным тоном прирожденной школьной учительницы, – не то я на вас миссис Хогг пожалуюсь. На вас на всех, вот.

Элфи натянул одеяло на голову, свернулся клубочком, сказал неразборчиво и сонно:

– Кто как, а я так спать хочу.

Эдвард отвернулся к стене – глаза б его никого не видели – и зажал уши ладонями. Чтобы только их не слышать.

Чтобы только никого не слышать.

Лучше уж в стену смотреть.

Он посмотрел, и на фоне стены, прямо перед ним, возникло чудовищное лицо…

Эдвард дернулся в ужасе – так сильно, что не удержался и выпал из кровати. Потом все же рискнул сквозь сомкнутые пальцы взглянуть на жуткую морду снова, дрожа и не дыша, в ожидании нового приступа ужаса, – и понял, наконец, что перед ним такое.

Всего лишь Том, нацепивший противогаз.

– Че, попался? – завопил Том, стягивая противогаз и отбрасывая прочь. С торжествующим хохотом он направился в сторону своей постели.

Эдвард медленно поднялся с пола и залез, изнывая от стыда и унижения, в кровать. Сжался. Покрепче обнял мистера Панча.

Том откровенно наслаждался страданиями, которые сумел причинить, однако полностью удовлетворен не был. Ему было ясно: симпатии остальных ребят не на его стороне, а Эдварда, но страстное желание действовать мальчику на нервы перевешивало.

Том вынул рисунок Эдварда. Помахал им в воздухе. Изобразил целую пантомиму – сначала аккуратно сложил бумагу, потом засунул в карман пижамы, демонстративно похлопал по карману… мучениям Эдварда не было предела.

– Слышь, отдай.

Вся компания приподнялась на кроватях, дабы получше видеть происходящее. В ногах постели Тома, уперев кулаки в бедра, стоял Джеймс.

– Сказано тебе, отдай Эдварду картинку.

Том ошалело уставился на Джеймса – впервые тот пошел ему наперекор. Ему вообще впервые осмелились перечить. И, судя по выражению лица Джеймса, отступать он не собирался, напротив, готовился к бою.

Том отбросил одеяла, принялся угрожающе подниматься, но драка не состоялась, поскольку в тот же миг за окнами раздался нарастающий рев самолетных моторов.

Дети мгновенно поняли, что творится, – сработали месяцы и месяцы авиационных налетов на Лондон.

Забыв о ссорах, все дети повыскакивали из кроватей и кинулись к окнам – прилипли к стеклам, отпихивая друг друга, чтоб лучше видеть, для более ясного обзора приложив сжатые на манер биноклей ладони к глазам.

Там, вдалеке, плыло сквозь ночное небо звено бомбардировщиков «галифакс», возвращавшихся с боевого вылета.

– Бомбежка начинается! – взвизгнул Фрейзер.

– Дебил, – хмыкнул Элфи, – это наши.

Малыш смущенно огляделся и неубедительно пролепетал:

– Да я уж и сам догадался.

Джойс зашипела, ткнула пальцем куда-то в окно:

– Смотрите!

Один из бомбардировщиков загорелся. Вот он начал отставать от остальных машин – дети смотрели, замерев и не дыша, шепча кто молитвы, кто почти беззвучные слова поддержки, изо всех сил желая экипажу уцелеть.

Никто из них не заметил, как в бледном мерцающем свете свечей из множества теней выделилась одна, как поплыла она в направлении ребятишек.

То была женщина, одетая в черное, женщина с мертвенно-белым лицом. Она бесшумно подошла к детям и замерла у них за спиной. Они смотрели на самолет, а она на них, и в ее огромных угольно-черных глазах тлели огоньки нескрываемой угрозы. Она скользила взором по детским спинам. Она выбирала…

– Что, ради всего святого, здесь происходит?

В дверном проеме стояла Джин. Поначалу собиравшаяся приструнить учеников, директриса проследила в направлении их взглядов – и тоже бросилась к окну.

Так никем и не замеченная женщина с мертвенно-белым лицом беззвучно растворилась во мраке.

Подбитый самолет уже не мог лететь. Огонь перекинулся с фюзеляжа на крыло – и машина начала падать, объятая языками пламени. Люди смотрели – вот самолет по спирали падает в море, вот ударяется о воду – так далеко от берега, что из дома было почти ничего не слышно.

Остальные бомбардировщики продолжили путь в направлении базы, и скоро вновь настала тишина. Успокоилось море, точно ничто и не тревожило его гладь. И только люди в дортуаре все смотрели и смотрели в ночное небо, пытаясь справиться с только что увиденным. И дети, и даже Джин.

Ева из своей комнаты тоже видела, что произошло, но она зажмурилась задолго до того, как самолет ударился о воду. Судорожно прижала к груди медальон с херувимом и зашептала:

– Господи, пожалуйста… только не Гарри!..

Новое пришествие

Его мать, одетая в свое лучшее, черное пальто, улыбалась. Мать звала. И Эдвард, чье сердечко выпрыгивало из груди от радости, мчался навстречу.

«Это был просто страшный сон, – думал он на бегу. – Воздушная тревога, взрыв, дом на острове, детская… всего лишь страшный сон. Вот оно – настоящее. Оно действительно происходит».

Он бежал все быстрее, он приближался, он уже почти мог коснуться матери… но всякий раз она уплывала прочь и оставалась в отдалении. Не добраться. Не дотронуться. Мать звала – и понимала, что сыну до нее не добежать.

Наконец расстояние вроде бы начало сокращаться. Эдвард издал странный звук – не то всхлипнул, не то рассмеялся от счастья. Вот-вот он снова обнимет маму! Совсем скоро! Уже!

Только вот женщина впереди больше не была его матерью. Она изменилась. И одежда, хоть и по-прежнему черная, не была больше материнским пальто. Старинное платье, истрепанное и изношенное, а на голове… что это, неужели вуаль?

Вуаль не скрывала облика женщины. Бледная кожа так туго обтягивала кости, что лицо казалось выбеленным от времени черепом, и лишь в бездонных мрачных черных глазах горела ненависть и угроза. А Эдвард все бежал и бежал к ней.

Он попытался затормозить, заставить свои ноги остановиться, но побежал еще быстрее, едва касаясь земли. Замотал головой, силясь вскрикнуть, – и изо рта не вылетело ни звука. Это сон, твердил он себе, теперь уже снова сон. Пожалуйста, пожалуйста, пускай я проснусь!..

Эдвард сел на кровати. Грудь его тяжело ходила от пережитого во сне, на лбу выступил пот. Он не сразу открыл глаза.

В комнате царила тьма – свечи давно прогорели. Поскольку он был без очков, все кругом расплывалось, однако ему удалось все же разглядеть, что остальные ребята мирно спят. Эдвард попробовал нашарить очки на прикроватной тумбочке и по неловкости, случайно уронил их на пол. Наклонился с кровати, близоруко зашарил по полу, – очки все не попадались… а за спиной раздавался странный звук. Что-то потрескивало. Двигалось. Приближалось?

Эдвард сел и осмотрелся. За спиной у него была только стена, но что же, это стена потрескивала? Прищурившись, он постарался вглядеться пристальнее. Поначалу удавалось различить лишь неясные формы, полускрытые тенями, но вот одна из теней стала приближаться. Чем ближе она подбиралась, тем более явственно потрескивание сменялось иным звуком – скользящим, шуршащим…

Тень двигалась очень быстро, увеличивалась, нависала над ним. Его обдало мерзкой вонью плесени и гнили, настолько сильной, что аж в висках заломило.

Вне себя от ужаса мальчик сжался изо всех сил в постели и с головой укрылся одеялами, судорожно притискивая к себе мистера Панча и ощущая, как прижимаются к груди твердый деревянный нос и щека игрушки.

Свободной рукой он вцепился в край одеяла и лежал, не смея шелохнуться, почти не дыша, стараясь стать беззвучным и невидимым. Лежал – и пытался последовать совету матери, думать о чем-нибудь хорошем, ведь добрые мысли, – говорила она когда-то, – отгоняют прочь дурные сны… возможно, сработает и с этим непонятным кем-то или чем-то, что пробралось в комнату?

Чьи-то руки стали стягивать с него одеяло.

Эдвард вцепился в него с силой отчаяния, но таинственное существо принялось тянуть сильнее. Готовый на все, лишь бы не сдаваться, мальчик яростно удерживал ткань…

Одеяло в его руках обвисло.

Он вновь услышал звук шелестящих, скользящих шагов – на сей раз они удалялись. Отвратительное зловоние медленно рассеивалось. Эдвард замер, прислушиваясь до тех пор, пока его дыхание не стало единственным звуком, что он мог расслышать.

Дрожа всем телом, Эдвард с трудом удержался от крика – вдруг страшная тень услышит его? Старательно зажмурившись, приказал себе снова уснуть, вернуться в мир сновидений. В хорошую его часть, ту, где была мама. Одна его рука прижимала к сердцу мистера Панча, пальцы другой он прикусил, чтобы не закричать.

Так и пролежал до самого утра.

Женщина с мертвенно-белым лицом меж тем отвернулась от съежившегося в комок Эдварда. Скользнула взором по дортуару и задержалась на Томе. Она смотрела неторопливо и задумчиво – и атмосфера в комнате изменялась, воздух потрескивал от ощутимой, кажется, почти физически угрозы.

Том сел на кровати. Моргнул. Потом моргнул снова.

Глаза его были открыты, но на лице застыла каменная пустота.

Он отбросил одеяла, слез с кровати. Вышел, в пижаме и босоногий, из комнаты.

Остановился у входной двери, будто в ожидании, – и дверь медленно, тяжело отворилась перед ним.

На дворе все еще шел снег. Снежный ветер ворвался в дверной проем, снежинки били Тома по щекам – точно кололи ледяными иголками. Он не вздрогнул, даже не моргнул, но все же повернулся прочь от метели, точно намереваясь вернуться в дом.

Обратную дорогу загораживала женщина. Том замер. Посмотрел на нее – и кивнул. Он понял.

Босые ноги шагнули в морозную снежную ночь.

Почти бесшумно затворилась за его спиной дверь.

Находка

Эдвард был абсолютно измотан.

Казалось, он вовсе глаз не сомкнул, однако на самом деле поспать ему удалось, причем, судя по оживленной возне в комнате, проснулся он нынче последним.

Мальчик нащупал на полу очки, надел…

Обе учительницы метались по дортуару, заглядывали под кровати и в комоды и время от времени, оборачиваясь друг к другу, отрицательно качали головами. Эдвард физически ощущал, насколько они встревожены. Остальные ребята тоже были на ногах и помогали в таинственных поисках, на лицах их застыла мрачная тревога.

Сообразив, что творится явно что-то серьезное, Эдвард счел за лучшее подняться и присоединиться к прочим.

Пока выкарабкивался из постели – заметил: из-под подушки что-то торчало. Эдвард осторожно потянул за краешек… и увидел собственный рисунок, похищенный Томом. Женщина и мальчик.

Осмотрелся, робко надеясь сообразить, кто подложил ему в кровать картинку, Джеймс, скорее всего, а может, Джойс? Но нет, никто и внимания не обратил на его находку, как и на него самого, впрочем. Эдвард снова зашарил взглядом по комнате – так, а где же Том?

Внизу, в холле, Джин подошла к входной двери и повернула ручку. Дверь отворилась.

Директриса пронзила грозным взглядом Еву, нервно поеживающуюся чуть поодаль, – и глаза молодой учительницы расширились от изумления.

– Да ведь я заперла ее вчера!..

Буквально оттолкнув Джин, Ева метнулась к двери. Вокруг ручки и замочной скважины дерево потемнело, утратило первоначальный цвет, насквозь прогнило и заплесневело. Ева знала – дети выбежали из дортуара и внимательно наблюдают за старшими.

– Все оставайтесь в доме, пожалуйста, – удалось ей выдавить из себя, пока они с Джин бежали за пальто.

Пальто, наброшенные прямо на ночные рубашки, согревали слабо, холод пощипывал ноги и руки Евы. Земля была покрыта твердой снежной коркой.

Ева принялась искать поблизости от фасада. Отсюда она хорошо видела подъездную дорогу, тянувшуюся к материку, – море вновь временно отступило от суши. Взглянув вниз, она увидела следы, тянувшиеся прочь от дома… следы босых мальчишеских ног, тянувшиеся к колючей проволоке, окружавшей парк на островке.

Ева побежала по следу и увидела: в проволоке что-то запуталось.

Том!

Тело его безвольно обвисло, выгнувшись в странной, неестественной позе, будто мальчик до последней секунды пытался вырваться из смертоносного захвата, однако бритвенно-острые колючки, впившиеся в плоть, удерживали намертво. Губы на бледном лице посинели, кровь из многочисленных ран и порезов по всему телу застыла рубиновыми бусинками на льду.

Он замерз насмерть.

После

Ева растерянно уставилась на семь детских мордашек – четырнадцать глаз смотрели на нее, на личиках скорбь мешалась с изумлением. Ребята нуждались в ответах, объяснениях и заверениях, а что могла дать им Ева? «Объяснить, зачем люди воюют – проще простого, если сравнивать с творящимся тут, – подумалось ей, – ведь я и сама не понимаю, что произошло!»

Вместе с Джин им удалось загнать детишек обратно в дортуар. Директриса заговорила, силясь найти случившейся с Томом трагедии хоть какие-то разумные объяснения. Ее долгая и немного сбивчивая речь не особенно напоминала присущие ей жесткие, уверенные и исполненные здравого смысла высказывания. Еве показалось: Джин и сама мечется в поисках подлинных ответов и парадоксальным образом надеется – если говорить достаточно громко, эти самые ответы придут сами собой.

– Я знаю, все вы… все здесь… потеряли близких или знаете тех, кто потерял близких на нынешней войне. – Джин старательно отвела взгляд от Эдварда, дабы не выделять его среди прочих. – И… и вы уже привыкли к утратам. Но тем не менее вы не должны… вы не должны, поскольку…

Директриса отвела глаза от ищущих, растерянных взоров. Передохнула секунду или две, собралась, взяла себя в руки:

– Здесь все по-другому. Здесь – в этом доме, на этом острове. По-другому, но не менее опасно.

Снова перевела дыхание. Кашлянула, прочищая горло, разгладила и без того безупречные оборочки на блузке.

– Сегодня ночью произошел… ужасный несчастный случай. Именно ужасный. И вы должны понять, что даже здесь, далеко от города… все равно по-своему опасно.

Краем глаза Ева заметила над кроватью Тома пятно плесени – оно, казалось, двигалось, подрагивая. Увеличивалось. Она прищурилась. Нет, конечно, ничего не увеличивалось, вот только откуда оно вообще там взялось? Поклясться можно – еще вчера ничего подобного не было!

А Джин все вещала:

– Вы должны… неукоснительно соблюдать правила. Да. Именно – неукоснительно. Так… и только так, нам всем удастся выжить. Так нам удастся… пройти через все это. Вот именно. Неукоснительно следуя правилам. Не знаю, как еще вам в головы вбить!

В холле раздался шум шагов.

Дети, перепуганные почти до истерики, замерли перед неведомым гостем. Дверь приоткрылась, и мимо дортуара тяжело прохромал Джим Родс, бережно удерживавший в руках завернутое в одеяло тело Тома, подготовленное к вывозу с острова.

Какое-то болезненное, мрачное возбуждение овладело детьми, с одной стороны, вынужденными повиноваться учительскому приказу, а с другой – изнывавшими от желания поглазеть на мертвого товарища.

Джин решительно прошествовала к двери и плотно ее прикрыла. Повернулась вновь к детям.

– Приказываю никому сегодня… из дома не выходить. Даже на время игр. Никому…

Директрису шатнуло. Она прикрыла на миг глаза, мотнула головой – и обернулась к Еве:

– Мисс Паркинс, прошу вас проследить, чтобы доктор Родс получил все ему необходимое. А я… пойду писать матери мальчика.

Царственной походкой Джин направилась к двери и резко захлопнула ее за собой. Ее маска готова была упасть, и она не имела права позволить детям увидеть себя в минуту слабости, но Ева прекрасно видела, как трясутся плечи несгибаемой директрисы, как покатились по ее щекам первые слезинки, когда она выходила из комнаты.

Ева посмотрела на ребятишек – и поняла: ей нечего им сказать.

Пришлось ограничиться тем, что, надеялась она, могло более или менее сойти за ободрительную улыбку, и отправиться следом за доктором Родсом.

Чтобы вызволить тело Тома, колючую проволоку пришлось разрезать и скатать. Теперь она снова была на месте, прикрывая образовавшуюся дыру. Единственным, что указывало на место случившегося несчастья, были капли крови на снегу.

Джим Родс стоял во дворе у своего автобуса и мрачно озирал окрестности, кутаясь в пальто и шарф и изо всех сил стараясь не смотреть на то место, где обнаружили тело Тома, однако ничего не мог с собой поделать – поневоле постоянно возвращался взглядом именно туда.

Ева подошла, тихонько встала рядом. Минуту-другую оба молчали, лишь дыхание вырывалось из губ клубами пара, уходившими в никуда.

– Я… поклясться готова, что заперла ее, – выговорила наконец Ева. – В смысле входную дверь. Я уверена.

Родс покачал головой, старательно глядя в сторону.

– Я вас предупреждал, что надо соблюдать осторожность.

– Да знаю я, но… – Ева вздохнула. – Простите, мне жаль.

Джим поднял голову, взглянул ей прямо в глаза:

– Не думаю, что кто-нибудь из нас пожалеет об этом так, как стоило бы.

Ева отвела глаза. Взор ее уперся в заделанную дыру в проволочной ограде, и она передернулась. Кровь на снегу засохла, потемнела до ржаво-бурого оттенка. Это казалось молодой учительнице отголоском женщины в черном, распространяющей плесень внутри дома. Она вновь повернулась к Родсу.

– Доктор, – начала неуверенно, но с неподдельной тревогой в голосе, – здесь что-то не так.

– О чем вы? – нахмурился Джим.

Глядя в сторону дома, Ева понизила голос, как будто обитавшее в нем нечто могло вселиться и в слова, которых она еще не произнесла.

– Там по стенам сплошь – черные потеки и пятна, кругом плесень. И когда никто не видит, она распространяется все сильнее. Сегодня утром я на входной двери ее нашла, а еще вчера там ничего подобного не было…

Родс молчал.

Ева уже не могла остановиться – все пережитые страхи хлестали из нее потоком:

– И… лицо там. Я его видела, видела лицо! Сквозь дыру в половице видела! В погребе, в погребе! Чье-то белое лицо! И звуки слышала странные, ну, такие, – Ева зажмурилась, силясь заставить себя припомнить как можно точнее, – такие, будто кто-то ходит туда и сюда. Я слышала, а больше никто. И потом еще – надписи!

Она запнулась, приостановилась – страх, выпущенный наконец на волю, иссяк.

– Я понимаю: звучит глупо, особенно сейчас, при свете дня, но, – перевела дыхание, – нам надо выбираться отсюда как можно скорее. Нам всем.

В глазах Джима Родса блестело искреннее участие, однако он возразил:

– Я ведь объяснял вам – больше ехать некуда.

Взял ее руку в свою, сочувствие в его глазах сменилось тревогой.

– Послушайте, – продолжил он, сильнее сжимая руку молодой женщины, осторожно, словно сообщая пациенту, что тот неизлечимо болен, – наверное, будет лучше, если вы уедете, как только прибудут другие учителя.

Ева похолодела – не такого ответа она ждала. Отшатнулась, и рука ее выпала из ладони Родса.

– Да вы не понимаете! Я ничего не выдумываю, я! Ничего я!..

– Следовало бы ожидать, – пожал плечами Джим, – что вы не выдержите необходимости круглосуточно присматривать за детьми. Вы сами еще почти девочка.

Еве на мгновение представилось, будто она – героиня трагического викторианского романа, которую объявили истеричкой, отказываются верить ее мольбам и жалобам и вообще скоро упрячут в лечебницу – для ее же собственного блага.

– Нет, – замотала она головой, – тут ничего общего с… я справлюсь. Обещаю.

Сострадание в глазах Родса сделалось почти болезненным. Он вновь взял ладонь Евы.

– Учителя, которые приедут, имеют больше опыта. Ничего личного, но у них есть собственные дети, – он потрепал ее по руке, улыбнулся, надеясь, что улыбка вышла одобрительной. – Я уверен, вы поймете.

Ева не находила слов для ответа. Она резко развернулась и увидела: на ступеньках у входной двери стоит Эдвард. Должно быть, он слышал каждое слово.

Мальчик смотрел сквозь нее, прижимая к груди куклу, и нарумяненное деревянное лицо игрушки, казалось, насмешливо, с издевкой ухмылялось.

Эдвард повернулся – и ушел в дом.