Текст книги "Я – Янковская. Психологическая автобиография"

Призвание

Чтобы делать что хочется, нужно хотеть что нужно.

В один прекрасный день, уже живя в Москве, я взяла в руки карандаш. А если я беру карандаш – это значит, что плод уже вызрел и готов упасть с ветки, а бумагомарательством во время творческих поисков заниматься не люблю – это очень сильно выматывает. Я нарисовала серию «Йога» в графике. Потом сразу же нарисовала серию «12», которая задала тематический вектор для моего творчества на много лет вперёд. Параллельно я рисовала иллюстрации на заказ. Меня взяли под своё крыло основатели журнала MENU magazine Азамат Цебоев и Наташа Спирина-Цебоева, считаю их своими московскими «родителями». Наташа с Азаматом не только дали мне возможность самовыражаться на страницах своего журнала, но и подтягивали других клиентов. По иронии судьбы, офис располагался на Винзаводе (Центр современного искусства в Москве).

Однажды они познакомились с куратором Евгенией Киселёвой и решили сделать галерею прямо в стенах офиса.

Меня вызвали на встречу. Без лишних слов друзья сообщили, что будет новая галерея и моя выставка пройдёт первой. Согласна? Согласна. На следующий день я пришла уже с пачкой работ, и мы с Женей придумали кураторскую концепцию. Вернее, Женя придумала, а я согласилась. Нужно было дорисовать кое-какие работы к открытию, которое было запланировано через месяц.

Незадолго до этого разворота событий у меня случилась первая продажа. То, что в детстве папа продавал мои этюды по 1000 рублей за штуку, давайте, пожалуйста, не будем считать. Итак, первая продажа искусства случилась следующим образом. Моя знакомая, Катя Положенцева, основала свою онлайн-галерею молодых художников и предложила сотрудничество. Я выбрала пять картинок из серии «Йога», и мы загрузили репродукции на сайт. Нужно было придумать цену. Тут я не сторонник прибедняться – работы классные. За ними стояли два года творческого созревания, экзистенциальный кризис и личностная трансформация, на которую были потрачены нечеловеческие усилия. Итак, 2013 год, курс доллара 30 рублей, мы ставим цену 30 000 рублей за один лист графики форматом 23×33 см, а это, на минуточку, тысяча долларов. На следующий день мне звонит Катя и сообщает, что четыре работы уже купили.

Меня от этой новости как обухом по голове ударило. Бывают такие решающие повороты в жизни, что интуиция буквально кричит: «Смотри, это оно!» В моём случае это действительно было оно.

Я тогда много мечтала о будущем, при этом не мелочилась. На доске желаний уже было всё: дома, машины, путешествия, красивый муж, а также гора драгоценностей и золотых часов, аккуратно вырезанных маникюрными ножницами из страниц глянцевых журналов. Не было главного звена в виде любимого дела. Я фантазировала, что буду и дальше делать предметные съёмки, может рекламу для брендов, за которую хорошо платят, но что-то не стыковалось в моих мечтах. И вот наконец-то я открыла для себя это недостающее звено, в моей голове всё сложилось идеально: я буду крутым художником.

Наученная негативным опытом с брендом одежды, я знала, что недостаточно просто хотеть чего-то. И даже если прикладывать нечеловеческие усилия – это не гарантия успеха. В идеале необходимо «наколдовать» себе реальность, в которой всё идёт как по маслу. Это нечто, не зависящее от нас, нечто алхимическое. Я сильно сомневаюсь, что меня читают материалисты, но даже они согласятся, что бывает, когда всё складывается, а бывает непруха. Очевидно одно: когда человек выбирает своё дело, то у него всё чаще складывается, чем нет. Это не просто талант и мозги в своём сочетании дают успех. Есть третий элемент. В моменте мы его не видим, а когда оглядываемся назад – находим следы. Они заключены в том, что все прошлые несчастья и радости имеют огромный смысл для того, что есть сейчас, и заключают в себе высшую гармонию, наблюдая которую испытываешь лишь изумление.

Так и я испытала изумление после сообщения о продаже. Это точно был знак. Когда человек верит в деньги или ему их очень сильно не хватает, Бог прикидывается деньгами, чтобы показать человеку, что он есть.

Подходила дата открытия моей первой выставки.

Я не могла спать спокойно. Я вбила себе в голову, что это должен быть триумф, а иначе конец моей карьере (как будто она имела начало). Все работы должны быть проданы, журналисты должны написать обо мне статьи, взять интервью, а само мероприятие должно прогреметь на всю Москву и я должна сразу быть признана самым успешным начинающим художником России. Очевидно, что это абсурд. Но мне тогда было не очевидно, для меня это был вопрос жизни и смерти. Несмотря на этот компульсивный бред, вернисаж прошёл нормально и было даже несколько продаж.

В одном из журналов вышло моё большое интервью.

Но я чувствовала досаду.

Опыт выставки графики показал много минусов. Например, большой бюджет. Чтобы выставить графику, её нужно оформить в багет. Багет стоит дорого даже на одну картинку, а представьте, если нужно оформить 50 картинок. У моей выставки был спонсор.

А что, если бы его не было? Плюс на графику – свой клиент, весьма немногочисленный. Размышляя об этом, я пришла к выводу, что нужно попробовать живопись…

При мысли о живописи становилось тяжело на душе.

Я вспоминала живописный класс зимой. Огромные окна, в щели которых задувает ледяной воздух. Натурщики сидят на деревянных постаментах, увешанных грязными тряпками. Один натурщик уже спит и даже храпит. Частокол из огромных мольбертов. Всё испачкано краской, стоит запах скипидара. Опять кто-то пишет на разбавителе № 2. А у меня от второго начинается мигрень. Заходит Татьяна – мигрень усиливается. Как можно так долго и сложно говорить?

Зачем делать из простого химеру? Я ведь не ненавижу живопись, меня принудили.

Купила холст 50×70 в «Передвижнике». Я тогда жила на Мещанской улице, это через Садовое от Цветного бульвара, центр. Моя комната была обставлена как классическая спальня. Два больших шкафа, а между ними огромная кровать. В единственном свободном углу я поставила стул вместо мольберта и на него холст. А палитру с красками вообще положила на кровать. Это всё было крайне убого и в полной мере неудобно, но эксперимент не стоил того, чтобы организовать рабочее пространство. Каждый момент времени я думала, что сейчас всё может просто взять и не получиться. И что придётся всё нафиг бросить и забыть. В таком состоянии я начала писать. Это что-то вроде состояния полного пофигизма. Я сразу просекла, что краску можно не сильно смешивать.

Для всех моих цветов есть соответствующие тюбики с краской. Для красного – кадмий красный светлый, для чёрного – сажа газовая, для волос – охра светлая. Кожу, так уж и быть, нужно было немножко смешать: неаполитанская розовая + охра + белила + красный. Кожа в тени: всё то же самое + умбра ленинградская. Главное, чтобы краски друг друга не пачкали на холсте. А это значит, что нужно просушивать слои. Совершенно было неясно, с какой целью Татьяна нас лечила тем, что нужно смешивать краски чуть ли не до грязи, и не говорила самого главного: вся фишка в контуре. Моя живопись в школе была похожа на папье-маше именно по причине отсутствия контура.

Первым делом я решила повторить маслом несколько своих же акварельных сюжетов. И это далось мне просто, поскольку не требовало супернавыков. То, что я неспособна выдавать живопись в традиционном понимании этого слова, я поняла уже давно. Но я могу создать изображение с помощью масляных красок и назвать его «живопись». И меня за это никто не осудит. Я никогда не претендовала на звание живописца с большой буквы Жо. Это просто такая графика на огромном холсте – чуть-чуть подкрашенная масляными красками. Когда меня пытаются задеть или обидеть люди, считающие себя интеллектуалами или экспертами в искусстве, они громко заявляют, что живопись Янковской – это не живопись. Наверное, они ждут, что я буду выглядеть как разоблачённая мошенница и сгорю от стыда. Но я прекрасно знаю, что не являюсь живописцем. Более того: я не считаю живопись божественным олимпом и вовсе не стремлюсь на него вскарабкаться, а прекрасно себя чувствую среди мошенников и самозванцев.

Чтобы считать этот эксперимент завершённым, нужно было выставить произведения на продажу. В очередной раз мне в этом помогла онлайн-галерея молодых художников. И картины очень быстро нашли своих коллекционеров.

Мне кажется, это был ещё один знак, потому что даже на тот момент, после выставки и всех продаж, я была не до конца уверена, что это является моим истинным призванием. Первые две картины маслом я продала по 50 тысяч рублей, и это произошло аккурат в тот момент, когда мне нечем было платить за комнату. Опять знак, и опять очень вовремя. Я подумала: «О’кей, о’кей, убедили».

Но чтобы казаться более серьёзным художником, нужно писать на более серьёзном формате. Я нашла место, где делают холсты на заказ, и заказала два холста 140×70. Это сейчас я пишу как принтер, а тогда картины рождались медленнее, можно сказать, в муках творчества. Впрочем, главный лайфхак о переносе эскиза на холст я просекла ещё в те времена.

В Академии художеств учили переносить эскиз по квадратикам, я же не могла себе этого позволить, потому что фон на моих картинах был белым. Да и не было у меня столько времени, чтобы рисовать как в древние времена. Первое время, пока размеры были небольшие, я пользовалась мини-проектором. Потом потребовалась ещё большая точность и я стала печатать эскиз на широкоформатном лазерном принтере и переносить, как переносят с кальки. Это может казаться сложно, но, как по мне, это элементарно. Мне кажется, даже мозгов для этого не надо. Сейчас я купила большой проектор, но он не прижился как средство переноса эскиза – я смотрю на нём фильмы. А эскизы переношу вот этим вышеописанным способом.

Итак, две картины, «Курящая» и «Поцелуй», были готовы на новых холстах. Они уже трансформировались и ушли от графики, стали более реалистичными. Я прописывала курящей тело, впервые в жизни делая это осознанно, было интересно.

У меня есть друг Федя Елютин. Федя из хорошей московской семьи. У Фединого папы своя галерея современного искусства. С одной стороны, я таким друзьям по-хорошему завидовала, потому что они коренные москвичи из настоящей интеллегенции, а не как я – приезжая без гроша за душой. С другой стороны, я бесконечно гордилась тем, что притягиваю таких друзей. И вот однажды я беру телефон, набираю номер и в лучших традициях подъезжаю на танке: «Федя, а вы с папой можете сделать мою выставку?» Федя сказал, что подумает. Через пару дней он мне перезвонил и попросил прийти с картинами к ним в галерею, чтобы папа посмотрел их. Так я и познакомилась с Константином Александровичем Елютиным.

И так весной 2016 года я оказалась в очень сложной ситуации. Константин Александрович мною загорелся. Он поставил открытие выставки на май и сказал, что мне нужно увеличить средний формат картин до 200×200 см и написать ещё штук 15 помимо тех двух, которые я принесла. Я не думала, согласна или нет с этими требованиями, а просто сказала «ДА», несмотря на то что у меня не было времени и вообще я такие огромные полотна никогда не писала. Если дело касалось творчества, я всегда была уверена в своих силах и всегда на всё соглашалась. Я знала, что даже если мне придётся выпрыгнуть из штанов, задание будет выполнено. Плюс ко всему я мастер по дедлайнам. У меня обычно всё готово за ночь до срока. И эту ночь я сладко сплю.

Мы с будущим мужем жили тогда в однушке на Полежаевской. Я заказала гору огромных холстов, и, когда их привезли, пришлось поставить их в коридоре между комнатой и кухней, из-за чего коридор стал примерно в два раза уже. Несколько эскизов к новым картинам были готовы, и я даже представляла, какую картину на каком холсте я напишу, но техника до сих пор оставалась под вопросом. Раньше моя живопись была более мультипликационная и стилизованная, и в маленьком размере это смотрелось нормально, но теперь фигуры на холсте были в натуральную величину, соответственно, нужно было изменить стиль. Я решила начать с картины «Курящая», на которой обнажённая девушка с сигаретой прикуривает из рук человека, находящегося за кадром. Мольберта у меня не было, поэтому я ставила холст на икеевскую табуретку и опирала его задней стороной на шкаф. Я перенесла эскиз «Курящей» на холст, села в кресло и впала в состояние транса. Я так называю состояние, когда трудно сфокусировать взгляд и ты смотришь в одну точку, но как бы насквозь, и мысли мозг не посещают. Так я просидела каких-то 10 минут, пока в голову не ударила идея сделать красный контур. Я взяла красный светлый кадмий, сделала контур и удивилась тому, как круто выглядит картина. Можно вообще даже так и оставить, подумала я.

Контур сам по себе – это не ноу-хау. Я не зря посещала дни открытых дверей в Академии художеств, пока училась в школе. Мы смотрели на работы лучших студентов, и я запомнила, что в самой модной тогда мастерской Мыльникова сильно злоупотребляют тёмным контуром и вообще работы очень графичные и плоские. Никаких пастозных мазков, ярких красок и живописности там не наблюдалось. Мы, конечно, между собой обсирали мастерскую Мыльникова. Особенно моя подружка Света, которая была дочерью классического художника, специализирующегося на пейзажах средней полосы России. Повторять за студентами Академии мне не хотелось, поэтому я решила сделать контур красного цвета – моё собственное изобретение. И это оказалось попаданием в яблочко. Красный контур на холсте выглядел настолько круто, что у меня поднялось давление. Нельзя было продолжать писать картину, а нужно было переспать с этим. Прочувствовать эйфорию момента.

То, что контур просох на следующий день, мне даже помогло. Я начала деликатно заполнять тело. Хотелось сохранить это ощущение воздушности и незавершённости, которое давал контур. Я едва касалась кисточкой холста, и белые прогалины мне нравились, их нужно было непременно оставить. Так я изобрела свою технику сухой лессировки с красным контуром. Каждый раз, когда я пишу об этом, находятся несогласные с тем, что я изобрела свою технику. Как можно в XXI веке что-то изобрести и ещё так дерзко об этом заявлять? Но я не только не отказываюсь от своих слов, а всё больше в них уверена. Кто первый встал, того и тапки, друзья! А именно: никто уже не будет работать в технике Маши Янковской, потому что она слишком signature и в этом её новаторство. Любые споры об этой уникальности следует оставить в первую очередь, потому что я, как художник, имею право манифестировать и быть необъективной. Отсутствие объективности – это мой творческий метод. А все мои слова – так же, как мазки краски на белом холсте – являются моим искусством и чистой правдой. Можно думать, что ничего невозможно изобрести, и всю жизнь рисовать, говорить, любить, работать, жить по гайдлайнам. А можно дать себе шанс. Один маленький шанс. И провозгласить себя тем, кем мечтал в своих самых бредовых фантазиях. Что я и делаю.

Это была основная кульминация, пожалуй. А описывать полтора месяца, последовавшие за ней, наверное, будет скучно. Я просто написала все картины, и написала их блестяще. Разве могло быть иначе?

Следующая выставка у меня прошла в Эстонии. Мой эстонский галерист Рене Кирспуу – уже бывший. Сейчас мы не общаемся и даже не здороваемся. Порой это жутко смешно, учитывая, что в Таллине невозможно не пересекаться со знакомыми, потому что город очень маленький. Вряд ли кто-то из нас поздоровается первым, потому что мы в своих негативных проявлениях похожи, как брат и сестра.

Мы с Рене познакомились зимой, примерно за полгода до моей выставки у Елютина. Я тогда была в Питере, и он тоже приехал в Питер и остановился в «Астории». Мы договорились о встрече в лобби отеля. Это было время, когда я ещё немного тушевалась от тяжёлого люкса. Я пришла в отель, он спустился на лифте и сразу же сказал, что у меня очень белые зубы в отличие от него. «Зато ты живёшь в «Астории», – подумала я, но озвучивать не стала, чтобы он не подумал, что я нищебродка. В то утро мы договорились делать выставку в его галерее в Таллине.

Следующая наша встреча состоялась на моей выставке в Москве. Видимо, Рене хотел произвести впечатление, и поэтому, проходя по выставке, он говорил: «Эту я продам, эту тоже продам, и эту я продам».

Потом он их действительно продал, но я не буду забегать вперёд. Мы договорились на ноябрь 2016-го.

В период подготовки к выставке в Эстонии я вынуждена была расстаться со своей работой в Esquire. Это было сложное решение, но, если бы я не уволилась, я не успела бы дописать картины к открытию. Мне была необходима поддержка моего гражданского мужа (терпеть не могу это словосочетание, но именно им он тогда был). Мы с Антоном гуляли в Филёвском парке, когда произошёл судьбоносный разговор. Наше скромное хозяйство на тот момент представляло однокомнатную съёмную квартиру на Полежаевской, только начатый бизнес Антона с неприятным партнёром, который в дальнейшем оправдал свою неприятность, старый «мерс», на котором я ездила и который очень любила. На работу в Esquire я отправлялась почти каждое утро: выходила из обосранного подъезда, садилась в свой бандитский «мерс» и ехала по Хорошёвскому шоссе до ТТК. Дальше до Марьиной рощи я ехала по ТТК, никуда не сворачивая. Я точно знала, в какое время нужно выйти, чтобы доехать без пробок, и знала, какой ряд трёхи в каком месте движется быстрее. Я знала, в каком месте нужно перестраиваться из крайнего правого в крайний левый, чтобы не застрять на эстакаде, и могла проделать этот путь с закрытыми глазами, а все машины меня пропускали. В старом «мерсе» было всего лишь 1,5 литра, но я умела нажать на педаль таким образом, чтобы он приподнимал свой нос и с рёвом дёргался с места.

Примерно в 11–12, вальяжно подпрыгивая на лежачих полицейских, я заезжала на парковку издательства Independent Media и сразу же отдавала своего любимчика в автомойку. Офис был знаком до боли – я чувствовала себя там как рыба в воде. Проходя мимо рекламного отдела, я с одного взгляда понимала, какое у них настроение и стоит ли сегодня заводить речь о рискованно-творческой съёмке часов и если стоит, то какими словами говорить. Я прошагивала в редакцию, громко разговаривая по телефону; после нескольких кругов возле зеркала я подходила к своему столу, заваленному подарками и вещами для съёмок. Потом начинала громко шуршать пакетами. У меня иногда было такое чувство, что я веду себя как главный редактор издания. Было ощущение, что все сгибались над компьютерами чуть сильнее, как будто я доминирую. Потом брала деньги на съёмку – это было ещё одно важное офисное дело.

Поболтав с редактором моды Ваней, я с деньгами и подарками садилась в намытый «мерс» и ехала в центр на какую-нибудь презентацию. Иногда мы с Ваней ехали вместе. Мы всё время говорили о тряпках и стиле, и наши прогулки и катания по Москве были настолько беззаботны и сладостны, что я уже чувствовала, что если сейчас не уничтожу этот комфортный мир, то навсегда закапсулируюсь в таком виде и, возможно, даже закапсулирую Ваню вместе с собой, потому что таким макаром он бы долго ещё работал в Esquire.

Но я уже чувствовала колючий ветер перемен, завывающий где-то среди высотных домов, видных из окна редакции или над пробкой, через которую я продиралась по Третьему кольцу. Он становился всё ближе и ближе, пока не начал завывать у меня в ушах. Наступил день, когда в хрустальный дворец моей карьеры, который я строила четыре года, нужно было ворваться с ломом. Мы с мужем гуляли в Филёвском парке. Мы вообще каждый вечер где-то гуляли, и я запомнила Филёвский парк только потому, что он был нетипичен для наших вечерних прогулок, а самый ближайший и любимый был Серебряный бор, но мы почему-то не поехали туда, а поехали в Филёвский. Я очень долго силилась это сказать: «Я хочу уйти с работы, мне кажется, с искусством всё серьёзно». И когда я готовлюсь сказать что-то важное и требующее внимания, Антон обычно пугается, что я собираюсь его бросить.

И в тот раз было то же самое. На радостях, что я его не бросаю, Антон меня очень уверенно поддержал. Потом мы обсудили вопрос детально и поняли, что справимся. Даже если на какое-то время придётся ограничить расходы.

Картины к выставке были готовы, сняты с подрамников, скручены и помещены в две фановые трубы, которые улеглись в чехол от сноуборда. С этим чехлом от сноуборда Антон провожает меня в Шереметьево, терминал Е. Груз оказался негабаритным, и последние 7000 рублей я заплатила за то, чтобы его провезти. Прямой рейс Москва – Таллин вылетал около 10. Я уже в восемь была в терминале. Сидя в «Кофемании» в Шереметьеве, я испытала странное мистическое ощущение, будто нет ничего из того, что 20 минут назад было за пределами этого терминала, но пока еще нет и того, что будет после него. Всем известно, что у Бога отличное чувство юмора, но, как оказалось, и по метафорам он мастер. Терминал – это блестящая метафора, потому что в физической реальности так и есть: ты заходишь в терминал у себя дома, а выходишь уже в другом месте, где всё по-другому. Было удивительно видеть своими глазами, как происходит трансфер между разными жизнями. Мозг человека нельзя изменить за секунду (если только не ударом молнии), поэтому меня посадили на час в терминал, чтобы установить новую прошивку. Позже я заметила странные несостыковки в моей прежней жизни в Москве, как будто матрица сбоила.

Я приземлилась в аэропорту Таллина. Меня встретили и отвезли в лучший отель. Я немного офигела, потому что раньше все свои роскошные командировки я имела только благодаря тому, что я редактор Esquire, а тут всё то же самое, только я уже Маша.

Потом мы с Рене пошли завтракать. За завтраком он вдруг начал активно возмущаться из-за того, что за соседним столом сидит женщина с простудой, что таким людям не место в общественных местах, потому что они могут заразить его. Я, конечно, в полном шоке от этого выступления, но в то же время чувствовала что-то очень родное. В дальнейшем я узнала, что под этой чешуёй скрывается тонкий, ранимый и чувствительный человек, при этом настолько своеобразный, что я точно скажу: нет больше таких на планете Земля. Порой мне жаль, что мы больше не общаемся, но расходиться со старыми друзьями – это иногда хорошо и полезно.

Открытие выставки прошло блестяще. Сразу купили больше половины работ. Люди были в восторге. По опыту прошлых выставок я уже не надеялась, что будет что-то продано сразу, поэтому сюрприз удался.

Часть денег я получила наличными. 3500 евро были разложены по кучкам на кровати в отеле, и мне приятно было на них смотреть, потому что я ещё никогда разом не получала столько, тем более за творчество.

Ещё тогда нужно было меня обучить финансовой грамотности, потому что я сразу начала выбирать себе новое пальто, вместо того чтобы распределить эти деньги на что-то более полезное.

Возвращение в Москву после открытия третьей персональной выставки было как похмелье. Несмотря на безоговорочный успех в Эстонии, прилетев домой, приземлилась я прямиком в депрессию. По своим внутренним ощущениям, сделав эту выставку, я совершила огромный рывок, буквально надорвалась эмоционально. Но, оценив ситуацию со стороны, я поняла, что это очень маленький шажок. Мне стало дурно от этой разницы. Я сделала вывод, что нужно очень много работать над собой, чтобы не волноваться так сильно на своих вернисажах, чтобы не было потом этого жуткого морального истощения. Однажды я написала картину «Неравный брак». Размер был маленький, но получилось очень здорово. Мне самой показалось, что это какой-то новый уровень. Потом я просто выложила фото в инстаграм. Спустя буквально пару часов мне пишет Наталья Давыдова (я ещё не знала, кто это): «Сколько стоит?

Хочу купить». Я отвечаю: «110 тысяч рублей». Она: «Пришлю водителя за картиной». На следующий день звонит дядечка, говорит, мол, спускайтесь. Спускаюсь из подъезда с холстом, вижу привычную картину: алкаши на скамейке сидят, беспризорные собаки резвятся на газоне, троллейбус отходит с остановки с характерным звуком и вся земля в голубином помёте, а голуби, как обычно, устроились на проводах. К этому всему добавился только «Майбах» с дядечкой в костюме, который приехал «отдать денежку». И я подумала тогда, что нужно как-то более презентабельно мне устроиться в Москве – так сказать, вступить на новый жизненный путь. Я же собираюсь остаток жизни провести в роскоши, а значит, нужно начинать прямо сейчас.

ОТСУТСТВИЕ ОБЪЕКТИВНОСТИ – ЭТО МОЙ ТВОРЧЕСКИЙ МЕТОД.