Текст книги "Я – Янковская. Психологическая автобиография"
Автор книги: Маша Янковская
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Роскошь
Роскошь – понятие, требующее некоторого переосмысления в новом мире. Это нечто на стыке между материальным и духовным, когда материальные вещи приносят духовную пищу.
Есть мнение, что роскошь – это не про деньги. Но я не буду лукавить. Деньги являются обязательным условием, тут ничего не поделаешь. Однако роскошь – это в большей мере состояние, нежели вещи; совокупность обстоятельств, при которых человек чувствует себя в изобилии, спокойствии, изысканности и красоте, при условии, что может всей этой благодатью распоряжаться на своё усмотрение. Когда я училась в СПбГУ, мы ходили на экскурсии по дворцам и паркам: Екатерининский в Пушкине, Павловский, Гатчинский и другие. У нас был очень хороший препод, рассказывал безумно интересно.
Простая девочка из интеллигентной, но небогатой семьи, всегда видевшая роскошь только со стороны, под действием сусального золота интерьеров отъезжала в мир фантазий. Я представляла себя царицей в этом дворце, как будто всё вокруг моё. Тогда я и узнала, что если войти в это состояние глубоко, то ощущение от роскоши совсем другое. Роскошь чужая или казённая по ощущению колкая и холодная. А своя роскошь тёплая и обволакивающая. Поэтому роскошь так приятна тем, у кого она есть, и так раздражающа для тех, кто видит её со стороны.
Роскошь меняет сознание, даже время в роскоши течёт по-другому. И мне понравилось. Несмотря на свою сдержанность в финансах, решила одно: роскошь я люблю. Я приняла её в себя, как волшебную таблетку.
Экономика и потребление росли не переставая, и было понятно, что будет точка. Не просто кризис, а реальная точка обрушения старого мира.
Что после этой точки всё двинется назад стремительно, а быть может, вообще упадёт в пропасть или наступит конец света. Произойдёт переоценка ценностей и слом старой системы. Пузырь лопнет.
И сейчас мы здесь. Мы стоим на краю извергающегося вулкана и пытаемся спешно обрести новые ценности. Я живу не ради новых Rolex. Я живу ради того, чтобы создавать картины и тексты, которые помогают людям совершить переход в новое агрегатное состояние, где польза для мира перевешивает количество использованного пластика.
И я отрабатываю по полной. Rolex – это лишь пенка, которая образовывается при варке варенья.
Есть вопросы, которые должен задать себе каждый.
Я дышу этим воздухом и топчу эту землю, езжу на этой машине, которая жрёт бензин и выбрасывает выхлоп. Я занимаю место в потоке. Куда я еду и о чём думаю? А достоин ли я ехать вот так? Быть может, со своими ценностями мне место в сыром подземелье, в набитом вагоне со спёртым воздухом?
Мы перестали ценить роскошь, потому что её стало слишком много, – это агония эпохи потребления.
Роскошь доступна каждому, но это уже не роскошь, а суррогат. Даже сами предметы роскоши стали какими-то ненастоящими, из каких-то одноразовых искусственных и неприятных на ощупь материалов.
Мода стремится к быстрой смене трендов и постоянному обновлению коллекции. Социальные сети подогревают необходимость в каждой сториз появляться в новом образе. Машины становятся всё технологичнее, и каждый год автомобильные концерны выпускают новые модели с новыми усложнениями. Раз в два года транспортное средство нужно менять, потому что по прошествии гарантии они начинают ломаться. В какой-то момент мы понимаем, что стали заложниками потребления. Люди тупеют, маркетинг умнеет. Маркетинг становится всё более зубастым, у него уже мёртвая хватка и железный оскал. Стоит произнести заветное «хочу», как сразу же всплывает контекстная реклама, отвечающая ключевым запросам. Одни задумались раньше, иные приходят к этому сейчас. Я говорю про осознанное потребление. На первый взгляд, в его парадигме роскошь не может существовать, но осознанное потребление не стоит путать с аскезой и самоограничением. Я лично придерживаюсь мнения, что человек имеет право на «нетоксичную роскошь». Во-первых, это значит остановить бег и перестать кормить корпорации. Во-вторых, осознавать прелесть вещей, которые ты можешь себе позволить, и испытывать благодарность за них. В-третьих, пользоваться вторичным рынком, покупать винтаж, антиквариат и не поощрять массовое производство. В-четвёртых, поддерживать малый и локальный бизнес. В-пятых, продавать вещи, которые надоели (или отдавать в хорошие руки). Очевидно, первое время будешь чувствовать себя идиотом или героем мемов. Это когда увлёкся раздельным сбором мусора и встретил у помойки мусорщиков, которые сбросили всё в одну кучу, громко хохоча. Это нормальная история для любого нового социального тренда. Однако я верю в будущее осознанного потребления. И верю в настоящую роскошь.
Роскошь надо чувствовать. В этом и заключается удовольствие от неё. Роскошь – это не соревнование, не показуха и не галочки в списке, а глубоко личное, чувственное переживание. Когда наблюдаешь мерцание драгоценного камня в кольце, когда трогаешь кожу в салоне старого «Мерседеса», когда под ногами скрипит деревянный пол, когда расплавленный воск свечи по серебряному подсвечнику стекает на лакированную поверхность стола, когда игла проходит по окружности виниловой пластинки, издавая глубокий бархатистый звук через систему усиления, когда в самолёте подали шампанское в стеклянном бокале, когда вернулся в отель и помнишь его аромат, когда пьёшь чай из фарфора. Роскошь убаюкивает и обволакивает. Роскошь не берёт на понт и не принуждает. Роскошь не кричит «КУПИ!».
Прошло много лет. Я уже жила в Москве и работала редактором часов и аксессуаров в журнале Esquire. В Женеву, Цюрих и другие города старой Европы я ездила с завидной регулярностью. Меня поражали двери и замки в старых отелях. Сделанные в махровые 60-е годы, они работают по сей день, и звук их защёлкивания как будто переносит тебя на машине времени в те годы. А ещё я любила ходить по мягкому ковру в новых туфлях на кожаной подошве. Мне больше всего нравилось посещать презентации часов в отелях. Это когда бренд снимает люкс на несколько дней и журналисты поодиночке или небольшими группами приходят в гости. Там всегда был свежий кофе, какие-то очень вкусные конфеты из швейцарского шоколада и тихое щебетание на французском языке. Несмотря на жуткую консервативность, часовщики всегда умели удивить. Однако новые усложнения механизмов мне были не так интересны, как отделки корпусов. В этой области постоянно придумывалось что-то новое. Например, циферблат из метеорита, радужное павэ, узорчатое сатинирование, отделка крупными бриллиантами формы «багет», роспись по эмали и прочее. Из презентаций, проходящих в павильоне, я больше всего любила Картье. Их стенд был самым огромным на выставке, и внутри он был весь красный. Мы заходили в большой зал, как зрители в театр, и рассаживались за столы. После того как всем наливали кофе или шампанское, начиналось «шоу». Обычно главным рассказчиком выступал директор часового направления. На английском языке с очень сильным французским акцентом он рассказывал по порядку про все модели часов.
В этот же момент его коллеги в чёрных костюмах и белых перчатках выносили за каждый стол по одному образцу, чтобы мы могли их потрогать. Меня всегда завораживала синхронность этого действа, хотя на таких презентациях нам не выносили слишком сложные и ювелирные часы, а показывали их в витринах. Презентация Audemars Piguet проходила как кинопоказ. Мы рассаживались в тёмном зале перед экраном. После короткого выступления CEO начинался фильм про модель Royal Oak с очень героической музыкой, выбивающей слезу от красоты и роскоши. На другой выставке, в Базеле, моим любимым стендом был Bvlgari, где рабочий день заканчивался роскошной вечеринкой, на которой шампанское лилось рекой, а устрицы так и прыгали в рот. Отвлекаясь от светского разговора, можно было залипнуть на часы, корпус которых нарисован самим Джеральдом Джентой, и испытать эстетический катарсис. С годами я поняла, что люблю часы. Просто удивительно, что в век технологий есть люди, которые создают вещь абсолютно механическую, по красоте и совершенству которой нет равных, сами верят в то, что это нужно… и это действительно нужно.
В Москве я делала предметные съёмки, которые печатали в конце журнала на несколько полос. Я арендовала студию сразу на весь день, и мы с фотографом погружались в творческий процесс. Часы привозили с охранниками. Эти охранники меня всегда очень раздражали: это такие большие бугаи в синих костюмах и галстуках, которые рассаживались по всей студии и смотрели. Мне не нравилось, что они разбросаны по всему залу. Поэтому я их кучковала. В студии был маленький диванчик из IKEA. Я сдвигала этот диван в угол и сажала на него двоих бугаёв, а рядом ставила табуретку и сажала третьего на табуретку. Таким образом у меня возникало ощущение порядка. Но больше всего меня бесило, когда дивана, допустим, не было и охранники стояли, сложив руки замком на животе.
Тогда я страшно злилась и даже выгоняла их за дверь. Потому что при стоящих охранниках у меня вообще не получалось делать съёмку. С часами я обходилась по-хозяйски. Я не боялась их сломать или поцарапать, надевая на ветку или кусок льда, или погружая в россыпь гвоздей, или раскладывая на битом стекле. Мне было комфортнее, когда охранники этого не видели. И это умение обходиться с дорогими вещами по-хозяйски воспитало во мне здоровое отношение к роскоши.
Я снимала не только часы, но и другие вещи: сорочки, галстуки, портфели, обувь и даже автомобили.
Эти вещи я собирала по бутикам и шоурумам иногда с водителем, а иногда сама. Водитель у меня был в буквальном смысле свой. Сергей Петрович был такой вредный и своенравный, что никто из моих коллег не думал пользоваться его услугами. А я нашла к нему подход, и много солнечных дней мы проездили по Москве, собирая вещи для съёмок. В какой-то из разов Сергей Петрович приболел, а собирать нужно было, как назло, чемоданы. Я была начинающим водителем, и мой первый автомобиль не поддавался никакому описанию, хотя я всё же попробую. Это был «Гольф» того же года выпуска, что и ваша покорная слуга, а именно 1988-го. Цвет был серо-голубой, по краям подёрнутый ржавчиной. Бамперы и листва были сделаны из тёмно-серого пластика, который я, паркуясь, мяла об заборы и столбики. Из удобств у него были печка и люк. Чтобы люк открылся, нужно было крутить ручку.
Радио, гидроусилителя руля и электропривода стёкол не было. Спидометр не работал, поэтому двигаться нужно было по ощущениям, со скоростью потока.
Коробка передач была механической и заедала на второй скорости, поэтому переключать нужно было с усилием. В сырую погоду лягушонок – так его звали – глох прямо на ходу. Чтобы этого не происходило, при торможении нужно было выжать сцепление, включить нейтральную, затем левой ногой тормозить, а правой ногой газовать. В мозгу от этого всё очень сильно напрягалось, поэтому я не любила сырую погоду. Салон лягушонка был уютный, как бабушкин диван. Сейчас такой тканью уже не обшивают машины, она даже чем-то похожа на шерсть. Однажды прямо на ходу у лягушонка отвалился глушитель, но это уже другая история… Собирать чемоданы по бутикам на Столешниковом переулке мне помогал редактор моды Ваня. Багаж собрался золотой: Prada, Brioni, Corneliani и сундук Louis Vuitton, как вишенка на всём этом торте. Общий чек составлял больше миллиона, и всё это добро аккуратно вошло в просторный багажник лягушонка. Но у «Гольфа» багажника как такового нет. Это просто ещё одна, откидывающаяся вверх дверь в салон, и поэтому всё, что лежит в багажнике, можно увидеть через стёкла. Лягушонок не закрывался, потому что центральный замок был сломан. Но мы с Ваней просто оставили все чемоданы внутри и ушли на какую-то презентацию. Конечно, я думала, что вероятность пропажи этих чемоданов есть. И что каждый из них стоит две моих зарплаты, а то и больше. Но, по сути, мне было плевать.
Лягушонок просто стоял на Петровке, напротив входа в бутик Gucci, между двумя «Майбахами», охраняемый ангелами и отпугивающий всех зевак своим паршивым видом. Оставить эту инсталляцию – роскошь. Не думать ни о чём – роскошь. Сесть потом в лягушонка и разогнаться по Петровке до четвёртой, чтобы в повороте выжать сцепление и врубить вторую, услышать, как двигатель ревёт на высоких оборотах, а чемоданы с грохотом вжимаются в правую стенку кузова, глядя на фасад «Метрополя», – роскошь.
Люблю роскошь, когда она нетривиальна. Люблю роскошь, когда пофиг на роскошь. Люблю роскошь на контрасте, но тотальную роскошь люблю ещё больше. Люблю, когда слюни текут не от жажды роскоши, а от пресыщения роскошью, например на подушку в номере пяти-звёздочного отеля. Люблю роскошь как штрих к стилю, а не наоборот.
Люблю роскошь как фильтр, через который смотреть на жизнь гораздо приятнее. Люблю роскошь как повод для разговора. Люблю роскошь как интеллектуальное удовольствие, а не как способ кидать понты.
Страдание
Страдание заканчивается на пределе, когда человек уже не может бороться. Это точка настоящего доверия и любви.
В нашей квартире на 6-й линии Васильевского острова всегда было много живности: кот Лёва, кошка Люся и собака Дуся – французский бульдог. Дуся страдала эпилепсией, и ей выписывали транквилизаторы: четвертинку фенозепама во время острых фаз. Мне было 19–20 лет, и я, в свою очередь, страдала по вопросам личной жизни. Честно, уже и не вспомню, из-за какого парня, но страдать мне было необходимо. Страшнее всего была неопределённость. Это когда ты не знаешь, напишет он или нет. Плюс учебные вопросы или проблемы с друзьями. Всё накладывалось друг на друга, создавая чудовищный пирог, от которого болела душа и мозг уставал крутить всё время одни и те же мысли. Это превращалось в какую-то адскую карусель, и я доходила до крайней точки, когда нужна перезагрузка всей системы. А когда ты в вопросах самостоятельной работы с психикой не сильно подкован, то остаётся лишь одно. Я пробиралась к ящику с лекарствами Дуси и доставала оттуда транквилизаторы для эпилептиков. Разделив таблетку ножом, я прикидывала дозу по весу. Если Дуся ест четвертинку, то мне, наверное, нужно три четверти. Проглотив спасительное зелье около 19 вечера, я впадала в летаргический сон как минимум на 13–14 часов. «Утро вечера мудренее», – думала я и засыпала. Проснувшись, я действительно чувствовала перезагрузку. В голове была полная каша. Я не помнила, что было вчера, и все проблемы казались очень далёкими. Опорно-двигательный аппарат включался постепенно, поэтому до кухни мне приходилось ползти по стенке. Кофе и бутерброд были очень вкусными, потому что я за это время успевала проголодаться. Новый день освещал комнату голубым мерцанием телевизора. Я включала утреннюю передачу по каналу «Санкт-Петербург». В светлой студии в прямом эфире уже сидели причёсанные улыбающиеся люди. Они много шутили, и вообще было интересно. Меня удивляло, что где-то есть энергия и жизнь, тогда как я убиваю время транквилизатором, чтобы просто остановить мысли. Мысли, причиняющие нестерпимую душевную боль. Кто бы мне тогда рассказал про медитацию. Впрочем, она бы мне не помогла в это плотное время.
Мне всегда важен момент просыпания. Ещё тогда я поняла, что именно момент просыпания является индикатором душевного состояния. Какие чувства возникают? Чувство страха, покинутости, боли. Или можно проснуться под транком, тогда не чувствуешь ничего. А страх и боль приходят уже после завтрака, по дороге в институт. Жизнь абсолютно бессмысленна, и декорации сильно не устраивают. Хотя… сильно не устраивают – понятие относительное. Вот Михайловский дворец цвета перчаток фаворитки Павла I, мимо которого я хожу каждое утро от метро «Гостиный двор» к институту. Красивое здание. Что мне красота, которой я не обладаю? Радости нет от такой красоты. Хотя цвет и правда интересный – как персиковый чупа-чупс. Вот бы никогда не страдать!
Москва, 2022 год, 8:45 утра. Я просыпаюсь естественно, без будильника, в своей спальне, обложенная со всех сторон пуховыми подушками. Глухие занавески закрывают окно, и я лежу в полной темноте. Увлажнитель Dyson за ночь высосал всю воду. Включается мыслительный процесс, а в нём заботы и беспокойства – какие-то неприятные. Они кружат вокруг меня минут пять. Достаю левую руку из-под одеяла и щёлкаю пальцами: «Отменить, отменить, отменить!!!» Впереди вкусный завтрак, и нужно срочно «накрутить себя» хорошим.
Человек в своей жизни может выбрать только два пути. Это путь радости и путь страданий. Независимо от того, как складывается судьба и с какими трудностями приходится сталкиваться, ты либо радуешься вещам, которые происходят, либо страдаешь от них.
Я не знаю точно, можно ли сознательно выбрать путь.
Вероятно, его выбирает душа перед своим воплощением. Если оценивать текущую жизнь как один эпизод сериала, то можно лучше понять смысл некоторых вещей. А смысл их в учении. Каждый день мы проходим уроки, в которых нужно сделать выбор: сила или слабость, разум или тупость, человечность или животность, высота или низость, свет или тьма. Каждая встреча – неважно с кем, неважно где и даже встреча с самим собой – является таким уроком. Каждый раз мы на экзамене и нужно как-то проявить себя.
Проявлять себя в радости – это одно. Это научиться не хорохориться, не быть эгоистом. Проявлять себя в страдании – совсем другое. Находить в себе силы для творчества и поддержки других в тот момент, когда сердце обливается кровью.
В любом из случаев единственное, что поможет прийти к желанной цели, – это дисциплина духа и тела. Не валяться в кровати под транком, а выйти на мороз, прогуляться по парку, получить удовольствие от движения. Взять себя за уши и вытащить из этого. Прекратить думать плохие мысли. Прекратить себя жалеть. Ты знаешь, Маша, говорю себе я, сидя на краю постели со сбившейся простынью в тёмной комнате на 6-й линии, – я смогла, и ты сможешь. Пока ты жертва, Маша, декорации не будут устраивать. Нет денег – это отговорка. Я тебе скажу прямо, без лукавства:
страдающий сам выбирает страдать. Это не зависит вообще ни от чего. Ах да, прости, я не сказала, в чём главная цель. Главная цель в том, чтобы развиваться. Для этого мы сдаём экзамены каждую минуту, и сегодня ты свой провалила. Ты лежишь в нокауте.
Но завтра ты одуплишься и в небесной канцелярии тебя простят, допустив к следующему экзамену. Они всегда прощают: не бывает так, чтобы не дали второго шанса. Я сейчас поеду в «Асторию» пить кофе, а ты, Маша, подумай над своим поведением. Цвет Михайловского замка для нас с тобой одинаков, разница лишь в том, что я умею получать от него удовольствие. Знаешь, у меня дисциплина радости, движения, творчества, заботы о здоровье, новых впечатлений и отношения к людям. Я не даю себе спуску ни на минуту. Если по расписанию живопись – я пишу. Если по расписанию вечерняя прогулка – я гуляю. И это реально работает. Если я падаю в тревоги – важно вылезти оттуда быстро и без ущерба. Я просто делаю то, что нужно делать. Даже если мне очень сильно лень. Если мне совсем тошно – я могу сделать перестановку в расписании. Важно с собой говорить и договариваться, находить компромиссы.
А теперь я всё упрощу до невозможного.
Два пути: радость или страдание.
Один смысл: проявлять себя.
Одна цель: стать лучше.
Рабочий инструмент: дисциплина.
А все вопросы о бессмысленности жизни я хочу оставить страдающим. Надеюсь, ты больше не в их числе. Чао.
ЧЕЛОВЕК В СВОЕЙ ЖИЗНИ МОЖЕТ ВЫБРАТЬ ТОЛЬКО ДВА ПУТИ.
ЭТО ПУТЬ РАДОСТИ И ПУТЬ СТРАДАНИЙ.
Традиции
Пятничная курица
В нашей квартире на 6-й линии, пока я ещё жила с родителями, каждую пятницу был семейный ужин. Мы это называли «Пятничная курица», потому что мама готовила всегда именно курицу. Сначала она отделяла от птицы белое мясо, чтобы приготовить его себе и мне каким-нибудь интересным способом. Всю остальную часть запекала в духовке при температуре 200 градусов, она предназначалась папе. Интересных способов приготовления грудки было несколько: с ананасами в кисло-сладком соусе, в панировке и жаренная кусочками с овощами. Курица всегда подавалась ровно в 20:00 с белым рисом и красным вином. В 19:59 раздавался звонок в дверь – входил папа с сигаретой во рту. Мы рассаживались за столом, мама выносила курицу двух видов, а папа наливал красное вино. Это было либо «Кьянти», либо «Каберне Совиньон». На вине папа старался экономить, поэтому чаще оно было столовое. Хорошее, но простое. Лет в 15–16 вино не лезло мне в глотку. Мне оно казалось кислым и невкусным. Но папа упорно наполнял бокалы. Праздновали мы «конец тяжёлой трудовой недели» и всегда чокались за этот конец, прежде чем приступить к поеданию курицы. За столом обсуждались разные семейные дела, творчество папы и моя учёба. Когда курица была съедена, а бутылка «Кьянти» почти осушена, родители начинали говорить о политике, и этот разговор всегда переходил в крики. Не было ни разу, чтобы политика обсуждалась в спокойных тонах. В диалоге то и дело мелькали слова «демократия, либерализм, совок, кризис, жопа», и так далее. По накалу страстей можно было бы подумать, что кризис и жопа наступят в течение предстоящей «тяжёлой трудовой недели», но неделя проходила так же, как предыдущая, и заканчивалась ровно тем же: пятничной курицей с итальянским вином.
Мой пубертат проходил тяжело, и однажды в пятницу я проколола себе язык, вставив пирсинг. Сразу после этого я пришла домой на пятничную курицу. Рот наполнялся кровью, которую я периодически проглатывала. А мама приготовила грудку в панировке. Мне нужно было как-то скрыть факт того, что я проколола язык. Отсутствие аппетита стало бы тревожным знаком для родителей, потому что домой из школы и с прогулок я всегда приходила зверски голодная. Я набралась смелости и села за стол. Сделав большой глоток красного вина, отрезала маленький кусочек от куриной грудки и положила его себе в рот, на левую сторону. Постепенно начав разжёвывать, я напряглась. Всё внимание было сосредоточено на процессе, пятничная курица давалась не так легко, как я думала. Курица и панировка смешивались с кровью, а железная серьга постоянно вставала поперёк рта, мешая мне прожёвывать эту массу. Проглотив то, что получилось, я поняла, что врать больше не смогу.
– Мам, пап, я проколола язык!
– Ты дура?
На этом разговор начался и закончился. С пирсингом в языке я ходила следующие три года – примерно столько же я соблюдала регулярность посещений пятничного ужина у родителей. Потом я совсем оторвалась, стала ужинать и ночевать непонятно где.
В 2017-м родители развелись, и квартиру на 6-й линии пришлось продать. Я уже на тот момент жила в Москве. Больше никогда не было пятничной курицы и поднятия бокалов за «конец тяжёлой трудовой недели».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.