Текст книги "Этна"

Имя трупа

В этой истории не было пока вот чего – покойника. А сейчас будет.

Половину последнего дня расследования я провел за рулем, на горячем ветру горных дорог, гоняя от Таормины до нашей кантины и обратно. И был постоянно зол, потому что стоит какому-то сельскому празднику перегородить мне путь по здешнему серпантину – и это уже не час пути и не полтора, а куда хуже. Что и происходило.

Я ставлю «мерседес» на нашу площадку и врываюсь в хозяйство Бориса в арке ворот.

Фигура Джоззи виднеется в дальнем конце двора, я намеренно ее не замечаю, прохожу в царство Бориса, сжав зубы (меня с таким лицом тут нечасто видят). Объяснения с Джоззи будут позже.

Вот сейчас я проверю одно свое умозаключение:

– Мне нужен труп, Борис.

Ну, а как вы думали. Реакция – чуть недовольное движение губами, и только. Труп – это как-то чересчур, вроде об этом не договаривались.

И это – всё. Никаких вопросов, никаких пальцев у виска.

Да, дорогой Борис, вот так. А кто же еще, если не вы? Конечно, в нашем хозяйстве немало и женщин, и кто сказал, что женщина не может работать на мафию? Да и работников мужеска пола в винных цехах хватает. Но кто сидит в самом центре паутины, на файлах и досье, делает все нужные звонки? Через кого мне организовали двух охранников? И кто мне объяснял, что мафии фактически уже не существует?

Конечно же, она не существует, зачем она нужна. Существуют, например, легальные охранно-детективные агентства, действующие пусть и не так демонстративно, как вот эти американцы. Ну и, как сказал тот же Борис, еще есть финансисты в Палермо и всё такое прочее. Что же касается графских семей – опять же Борис все правильно обозначил: им не надо бояться мафии. На старых семьях здесь стоит земля, как на стае китов. И к этим китам мафия должна с почтением приходить и просить о помощи, а не наоборот.

Я выдержал паузу и скромно добавил:

– Труп – из уже имеющихся в наличии. Допустим, из полицейского списка за последние два… Ну, три дня. Хороший вариант – кто-то сбитый на шоссе, если на мотоцикле – то вообще идеально. Подходящие профессии – ну, журналист, адвокат. Неважно. Мужчина или женщина, все равно. Итальянец, не надо иммигрантов. Смерть может выглядеть как несчастный случай, не вызывающий подозрений. Так даже будет лучше… или проломленная голова, и никаких концов. Мне нужно, собственно, только имя, адрес полицейского участка и номер досье – все, чтобы можно было проверить, что труп такой существует. И начинать отбор кандидатов надо с мотоцикла. Это важнее всего.

Борис заметно расслабился:

– Когда?

– А вот это самое главное. К сожалению, сегодня, до конца рабочего дня.

Борис пессимистично покрутил пальцами в воздухе, но возражать не стал. Поскольку полицейская статистика такова, что кандидатуры всегда найдутся.

А потом он предупреждающе посмотрел на меня.

– Конечно, конечно, – успокоил его я. – Никаких телефонов. Я здесь, в хозяйстве, пойду съем что-нибудь, потом зайду, запишу имя и данные от руки.

Борис кивнул и в ожидании уставился на меня. Да не буду я смотреть, как и по какому номеру он звонит. Я вышел из-под его сводчатых потолков на жару.

* * *

А до того, утром в Таормине, я сделал самое главное, даже не выписываясь из «Атлантиды» – я туда еще вернусь до ночи. Сделал вот что: вышел из отеля и просто перешел на другую сторону улицы.

Наверное, в обычной ситуации мне пришлось бы обойти штук десять точек, где дают мотоциклы или хилые скутеры напрокат. Хотя я бы очень удивился, если бы пришлось для этого подниматься в Таормину-верхнюю.

Но сейчас – дорогая Лена, что это был за маневр такой, когда я наблюдал за вами: выходите из отеля, поворачиваете резко налево, идете чуть согнувшись под усеянными цветами ветвями, которые переливаются на улицу из-за каменного забора чьего-то дома или виллы. Да, по сути, пробираетесь крадучись по тротуару, прикрываясь машинами, выстроившимися в цепочку у бордюра. А потом переходите дорогу, ныряете во тьму магазинчика, берете там какую-то несъедобную штуку на обед… И – обратно, под прикрытие веток и машин.

Очень характерный маршрут, потому что он по широкому радиусу обходит туристическую лавку, перед которой как раз и выстроились в рядочек разноцветные мотоциклы. Спасибо, Лена.

Это же естественно – выйти из отеля вдвоем, увидеть почти прямо перед собой эту мотовыставку и понять, как это здорово, да еще и недорого – объехать все окрестности именно на такой вот штуке. Хотя бывает всякое, ребята могли бы вдруг решиться на этот подвиг в любом другом месте.

Я согнулся и зашел в лавку:

– Здравствуйте, синьор. Я вижу, у вас много мотоциклов.

Он как-то сразу почувствовал, что я не собираюсь брать напрокат ни один из них. Смотрел на меня и молчал.

– Что меня интересует – это что вы обычно делаете, если клиент не возвращает машину вовремя.

– Да ровно ничего! – всплеснул руками этот весьма достойный, седоусый и совсем не худой синьор. – Потому что они никогда их не возвращают вовремя. Что ж, заплатят за лишний день. За царапины еще, за всё прочее.

В лавке на мгновение стемнело. Хозяин очень быстро посмотрел в сторону дверного проема и тут же отвел взгляд. Свет восстановился.

Как же мне повезло, подумал я. А что бы я делал, если бы за стойкой тут мельтешил какой-нибудь нелегальный тунисец, который вообще бы не понимал моего итальянского? Тунисцы, как я слышал, что-то могут произнести на французском, но не очень много. А тут – нормальный человек.

– А что бывает, если клиент вообще не возвращает мотоцикл… и через неделю, и через две? То есть, в общем, никогда?

– Присядьте, синьор, – вздохнул он и повернулся к стоявшему за его спиной аппарату для эспрессо. – Я так и понял, что вы по серьезному делу. Можем выйти наружу и посидеть на ступеньках – я тогда попрошу у вас вон ту сигарету из нагрудного кармана. Утром тут хорошо и прохладно.

Выйдя, я привычно повел глазами: серый зернистый асфальт, сизые кипарисы, золотая дрожь моря внизу, цепочка машин у тротуара… а вот и пара парней в отдалении.

Я повернулся к хозяину и не без любопытства обнаружил, что его тоже занимают пейзажи.

– Отличная сигарета, синьор. А что я в таких случаях делаю… Это вопрос денег. Вон там, в конце ряда, стоит хорошая «хонда». Она будет окупать себя до следующего лета, с учетом того, что зимой здесь тихо, – вы ведь, я вижу, иностранец, но местный?

– У вас хорошие глаза, синьор…

– Умберто. Не уверен насчет моих глаз. А остальные машины – так или иначе, они себя давно окупили. Так вот, если бы исчезла «хонда», я обратился бы в полицию. Давал бы показания, заполнял полдня документы, вместо того чтобы торговать, и мне бы «хонду» вернули через пару месяцев – покореженную, извлеченную из какой-нибудь канавы. Она застрахована, конечно.

– Так-так, а прочие страховать уже нет смысла?

– От угона? Естественно! Это же не автомобили!

– А те, кто брал у вас «хонду»?

– Подозреваю, что они уже давно бы покинули Италию, в нашем воображаемом случае. Могут сюда и не вернуться, и даже с моей помощью иметь потом проблемы на территории всей Европы. Но тут надо посчитать, сколько стоит мое рабочее время. В случае с «хондой» – да, оно того стоит, ведь без полиции я ничего не получу по страховке.

– Так, ну а когда пропадает старый, незастрахованный, давно окупивший себя мотоцикл?

– Сто евро, – махнул рукой он. – Для того, чтобы полиция его вычеркнула из списков, не глядя на номера, которые я должен отвинтить и им принести. Обычная процедура, они понимают, что мотоцикла у меня больше нет.

Я внимательно посмотрел на него. Он улыбался в усы и рассматривал мою сигарету.

– Синьор, – сказал Умберто, – повторю: я не уверен, что у меня такие же хорошие глаза, как были когда-то. Но они увидели двух очень симпатичных сельских парней, которые мелькнули у входа в мою лавку, убедились, что вы здесь, и сгинули. Но не совсем. Посмотрите направо…

Я направо смотреть не стал, вместо этого улыбнулся ему.

– Вот именно. Я здесь родился и вырос, – сообщил мне он.

Я втянул ноздрями запахи улицы: бензин, молочный запах сыра из пиццерии напротив, хвоя и жасмин над каменной оградой. Интересно, а он чувствует ли все эти запахи? Или для этого надо уехать на неделю, потом вернуться, вдохнуть полной грудью и понять, что ты снова дома?

А если я куплю у него вот этот домик за оградой – вон же черепица за зелеными ветвями, и в лавку явно можно войти из сада внутри – буду ли я ощущать эти запахи всегда, или через месяц перестану их замечать?

Да только он не продаст. И правильно сделает. Не всё продается.

– Ну, что ж, синьор, посмотрим на мои записи? – предложил он. – Пока только один довольно старый мотоцикл у меня задержался. Так что всё будет просто.

Всё было более чем просто. Оторванные номера, которые я то держал под кроватью, то засовывал за обшивку сиденья «мерседеса», я знал уже наизусть. Вот они, в его амбарной книге.

Умный местный житель аккуратно вписал что-то в предпоследнюю графу.

– Вот тут, синьор, хорошо бы вам поставить подпись, похожую на вот эту. Кстати, а та девушка всё еще пробирается, согнувшись, по противоположной стороне улицы, обходя мое заведение… Симптомы знакомые. Хорошая девушка, между прочим. Пусть уж начнет снова ходить прямо.

– Я же сказал, у вас хорошие глаза. Так, а вот тут…

Я достал заготовленный заранее конверт и вручил ему.

– Синьор, это чересчур щедро, – задумался он, посчитав.

Я знал, что тысяча евро – это очень даже щедро.

– Дело в том, – пояснил я, – что у меня есть дополнительная просьба.

И я перевел взгляд на ту самую строчку, которую я только что закрыл тщательно скопированной подписью. В этой строчке значилось много неприятного. Телефон, например.

Вот теперь я понимаю, почему молодой человек исчез так, что даже не звонит. Выкинул он его, этот телефон. И правильно сделал.

Но есть ведь не только телефон. А много чего другого.

– Синьор Умберто, а можно ли сделать так, чтобы этой записи вообще не существовало? И всего, что к ней прилагается?

Вот теперь он уже поверил, что никакой щедрости тут нет. Но, впрочем, особо не удивился.

В мои руки перекочевали целая страница с теми самыми записями и еще пачка копий документов. В том числе страниц паспорта. Паспорта Лены. Как его вообще зовут, этого героя с зелеными глазами?

– Это будет означать, что мотоцикл у меня уже месяц никто не арендовал, – пояснил он, сгружая кофейные чашечки в мойку. – И я решил, что его дешевле списать, чем ремонтировать.

Ну ясно, подумал я. Вот так мы улучшаем наши налоговые декларации. Никто, значит, не арендовал.

– А если где-то начнется громкое дело, то это будет означать, допустим, что какой-то плохой человек стащил мотоцикл из утилизации, – предупредил меня синьор Умберто. – Но там он должен быть без номеров, не забудьте. Потому что…

– Номеров как раз и нет, – сказал я.

– А тогда всё хорошо, – подтвердил он. – Нет номеров – нет и мотоцикла. Кто бы что ни показал полиции.

Он чуть задумался.

– А утилизация… Или лучше мне заявить, что он тут стоял, стоял, его украли, а я только что это заметил? Искать его точно не будут. Попадет в статистику, и все. И спишут. Вместе с номером.

– Да лучше так, – согласился я, уходя. – Отличный кофе, синьор Умберто.

* * *

Это было утром, а сейчас – я вышел от Бориса и задумался: куда пойти? Домой, вот пять шагов за ворота, и сразу справа мой порог? А почему мне так не хочется этого делать – боюсь, что ворвется Джоззи?

Я прошел к машине, сел за руль – все-таки когда держишь его в руках, жизнь ощущается по-иному. Выехал с площадки, осторожно повел табуретку вниз по грунтовой дороге. Вот так лучше. Я не сижу на месте, я никого не жду и не боюсь, я двигаюсь.

Виноградники – сейчас здесь тихо, сбор закончен; холмы, вверх и вниз, никогда не пытайтесь ездить на этой машине по сельским дорогам, скребет днищем о землю… роща и большой сад, а вот и черепичная крыша, плющ и виноград, кирпичные трубы – уменьшенная копия нашей крепости.

– Пришел, двуногое лекарство для женщины, – сказала мне маркиза Валерия.

Сзади ее малиново мигала чернота провала печи, и черным поблескивали ее фамильные глаза под фамильными бровями: ведьма, ждущая детей.

– Вы не знаете, маркиза, что благодаря Джоззи теперь я понимаю кое-что по-итальянски, – заметил я.

– Да всё я знаю, – негромко сказала она. – А Джоззи полчаса назад была здесь.

Тогда я сел за длинный деревянный стол, место кулинарных экспериментов, положил подбородок на руки и замолчал, глядя на нее.

– Хорошо, – удовлетворенно пробормотала она наконец – и пошевелилась, стала куда менее пугающей, заглянула в черный ковшик. – Я кормила ее вот этой штукой, соус сделала на двоих. Почему-то. Паста с бобами тебе тут еще не надоела?

– Надоела? Паста, которую вы готовили сами? Не надо так шутить.

– Я была в плохом настроении от разговора с Джоззи. Могло и не получиться. Феттучини подходят?

– Да более чем.

Только на Сицилии вы найдете эту совершенно немыслимую пасту, она бывает и в зимнем варианте, но задумана вот так: вы срываете с теплой грядки пару стручков, где бобы (большие, зеленые, похрустывающие) ждут этого часа, за несколько минут готовите из них до смешного простой соус. Но когда его только что сделала Валерия Пьетро Ланца, та, благодаря которой рецепт этот стал обсуждаться по всей Европе, – это не только удовольствие, но и честь.

Правда, думал я в тот момент совсем о другом. О том, сколько лет назад в последний раз передо мой ставила тарелку со вкусной едой женщина с седыми волосами. И как мне этого всю жизнь потом не хватало.

Я вдруг понял, как устал. И началась та усталость, когда Джоззи ушла от меня в «Атлантиде», поигрывая ключом.

– Я за тебя не волнуюсь, мальчик, – сказала мне Валерия, неодобрительно посматривая в мою сторону. Потом подумала и принесла мне крестьянский граненый стаканчик белого вина. – Знаю, ты сделаешь всё, что должен, кавальере, и всё будет как надо. Я волнуюсь за нее.

Я рывком поднял голову от тарелки.

– Ты полностью уверен, что она в безопасности?

Какой странный вопрос.

Я начал заново и лихорадочно думать. Какая опасность тут может быть, тем более что ведь всё уже, всё? Но это когда человек, подобно мне, хорошо знает, что делает. А если вытворять то, что Джоззи?..

– Вот именно, – удовлетворенно заметила маркиза, изучая мое лицо. – Ешь, ешь. Я же помню, что ты всегда доедаешь всё до конца. Значит, была хорошая семья. Пора внести в ваши мальчишеские игры некоторые коррективы. Я поговорю с племянником, этим Альфредо. Сколько еще времени до конца всего безобразия?

– Несколько часов, – ответил я. – Ну, до полного окончания – сутки-другие.

– Достаточно, чтобы эта глупышка… Ты ведь ее вообще не знаешь, между прочим.

– Знаю, маркиза. Уже всё, наконец, знаю.

– А тогда мог бы догадаться, зачем она это делает. Но ты не успел задуматься, так? Было много дел поважнее?

Я снова заглянул в ее угольные глаза. Они были грустными.

* * *

– Труп есть, – как бы между делом сообщил Борис. – Адвокатов не нашлось. Журналистов тоже. Но обнаружился финансист.

– Сойдет. Еще неизвестно, что лучше в данном случае. Хотя мертвый адвокат, как известно, – хорошее начало хорошего дня.

– Джанкарло Скифани. Его на мотоцикле ударила хвостом большая фура на въезде в Палермо, вчера ночью, водитель – он араб, наверное, – скрылся, номера никто не видел, свидетелей не оказалось.

– Да потрясающе же!

– Корпоративные финансы, консультационная фирма, тридцать шесть лет… в общем, нормально. Дело, похоже, будет закрыто. А номер…

Я с восторгом записал всё на маленькую бумажку.

– Ребята, – сказал я в трубку то ли Шуре, то ли Ивану. – Работа закончена. Через десять минут могу быть у вас в гольф-клубе с отчетом.

– А хрен тебе клуб, – сообщил мне Шура. – Мы на пути в Таормину. Возникла такая идея – пожрать в хорошем месте. Подъезжай.

Значит, такой у меня сегодня день – то от моря, то к морю.

И вот – снова ла страда, наши повороты и виражи, вниз с вулкана к только-только начинающим загораться огням Таормины. Лингуаглосса – выход на шоссе у Фьюме-Фреддо – Джардини-Наксос, освещенный бледными огнями туннель под громадной скалой, на которой прочно стоит Таормина-верхняя. Победный рев гудков убитых «фиатов», обгоняющих меня прямо в туннеле на скорости в сто пятьдесят.

* * *

Шура и Иван решили утолить голод в «Баронессе».

У баронессы есть – или было в девятнадцатом веке – имя, но я как-то не могу его запомнить. Хватит того, что в этом заведении помнят мое имя и хорошо знают, кто я такой. Тут самая длинная винная карта во всей Таормине, к составлению которой я тоже имею отношение – как и к некоторым проходящим в этом примечательном месте дегустациям. Я даже иногда их провожу.

Из всего сказанного уже ясно, что это за ресторан. Не то чтобы лучший в Таормине, но – официально первый. По крайней мере по ценам.

Он почти на той самой площади, где собираются поглазеть, с аханьем, на Этну, затмевающую горизонт. На площади, как я уже говорил, два собора с широкими лестницами и барочными фасадами, а сзади одной из церквей стоит дом века этак девятнадцатого. Вы туда входите и маршируете вверх по лестнице из чугунного кружева, минуя задрапированные малиновым бархатом залы с хрустальными люстрами, иногда там учиняют банкеты. Но ваш путь ведет на крышу, которая являет собой как бы еще одну смотровую площадку над смотровой площадкой. Вы сидите там и любуетесь не только морем, шоссе и вулканом, но и людьми, которые внизу, на площади, смотрят на море, шоссе и вулкан.

То, что официанты меня знают и хорошо ко мне относятся, от острого глаза Шуры и Ивана не укрылось.

– Смотри, Иван, наш парень тут в неплохих местах бывает, – порадовался Шура. – Вино к устрицам подберешь? А то шабли, шабли, скучно. Что-то бы местное.

Вино мы подобрали. И обсудили заведение – в духе «скромненько, но чистенько».

– Дело закончено, можете проводить свою встречу, – сказал я после первого глотка (и первой устрицы). – Ни российским, ни американским ее участникам с самого начала ничего не угрожало. История была другая и касалась винного предприятия «Пьетро дель Куоре». Нашего. Кое-кто хотел поиграть с финансами, долгами и прочим, устроить нечто вроде его рейдерского захвата. И чисто случайно врезался в этих ваших американских троллей. Что, кстати, помогло кому надо всю рейдерскую историю раскрыть и закончить. А то бы этого парня и не заметили бы.

Иван и Шура молчали.

– Его звали Джанкарло Скифани, – сообщил я и вручил им свою маленькую квадратную бумажку.

– Слышишь, Иван, – «звали», – подметил Шура.

– А ты думал? Вот ты только что тут морем на закате любовался, – показал Иван большим пальцем на лунную дорожку, – а он там стоит. Джан, блин, Карло. Ноги в тазике с цементом. Правильно я угадал, Серега?

– Неправильно, – вздохнул я. – В двадцать первом веке живем. На этой бумажке – номер дела, полицейский участок и всё прочее. Никаких тазиков. Сбила большегрузная фура на въезде в Палермо. Свидетелей нет. Мотоцикл парня увезли на свалку, номер имеется. Сам – финансист. Из вот этих консультантов, которые помогают чужой бизнес уводить. Пусть ваши американцы по своим каналам всё проверяют, никаких проблем.

Шура и Иван внимательно посмотрели на бумажку, она перекочевала в карман Ивана. Потом оба начали рассматривать меня с грустью.

– Врет ведь, гад, – сделал вывод Иван. – Всегда был умным и работал сам по себе. О некоторых фактах умалчивал.

– А мы что – не так разве работали? Главное – что труп, видимо, настоящий, – уточнил Шура.

Я тяжело вздохнул:

– Помех вашей встрече точно не будет. Из-за этой истории, по крайней мере. А если что – вы всегда знаете, где меня найти. И просто в глаза посмотреть.

– А глаза у него добрые-добрые, – сказал Шура Ивану.

– А мы-то думали, что тут какая-то баба замешана, – отозвался Иван. – А то чего он по Таормине все время болтался? Вместо того чтобы делом заниматься?

– А вы хотели, чтобы я болтался по тому въезду в Палермо, где этого финансиста сбили? – поинтересовался я. – Я, по-вашему, тут чем занят? Я дегустатор.

– Логично, – вынес заключение Шура. И мы приступили к закускам.

– Если ваши американцы считают, что труп – не доказательство, то дело их, – сообщил я, наконец, посматривая на несущиеся по шоссе, далеко внизу, потоки огней – бледных в одну сторону, красных в другую. – Но неинтересна здесь никому эта ваша встреча. Все заняты деньгами, акциями, собственностью, а какие-то там иностранцы пусть встречаются как хотят и где хотят. Если вы считаете, что я работу не выполнил, то вполне обойдусь без гонорара. В конце концов, очень трудно собрать улики несуществующей акции. Все равно что описать пустоту. Как ее опишешь, если там ничего нет и не было?

– Да ладно, – успокоил меня добрый Шура. – Гонорар у нас вообще очень своеобразный. Но сначала – расходы. Как и сказано, в двойном размере. В отель твой мы позвонили, цену знаем. Когда выписываешься – завтра? Нам так и сказали. Плюс бензин. Командировочные. Вот.

Я сунул тонкую пачку денег в карман и на секунду задумался: а не отметить ли грядущие вот-вот полмиллиона евро покупкой, допустим, «альфа-ромео»? С другой стороны, а зачем? Машина пока есть. А может, и правда пришла пора чего-то посерьезнее, то есть домика с видом на море? Или еще поиграть с лондонским ан-примёрным фондом, возобновить через пару лет инвестицию? А домик… тут будто кто-то произнес в моей голове: Джоззи.

И я представил себе, как сижу в своем домике один и смотрю на это чертово море. И завтра тоже на него смотрю.

Не слишком ли дорого мне обойдется, или уже обошлась, эта история?

– Ладно, всё это фигня. Мы даем сигнал, что встреча будет, – сказал Иван, критически рассматривая принесенную ему рыбу. – И она будет. Послезавтра. Американских пиндосов мы уговорим, бумажку твою они съедят. Дело в том, что если бы всерьез готовилась какая-то пакость, то никто бы в них заранее врезаться не стал. А прочих угроз не зафиксировано.

И мы начали договариваться о том, что когда эта их встреча чрезвычайной важности закончится, то чтобы они обязательно зашли ко мне. Получат экскурсию по винным цехам, наверное – впервые в жизни.

– И вина попьем? – уточнил Шура.

– Да еще как.

– А что тут у вас пьют, когда начинается и вправду серьезный разговор? – спросил Иван.

– Кофе, потому что мы за рулем. И сейчас минимальной дозы пока почти не превысили, как я вижу. А вам еще ехать по незнакомым горам…

– Это ты прав. Так вот, настоящий гонорар ты сейчас получишь не за эту историю. Мы знаем, что ты бы для нас и так всё бы сделал, всё узнал и так далее. А мы сейчас сделаем кое-что для тебя, потому что ты сам понимаешь, кто ты, и сам понимаешь, что написал. Ну, начинаем серьезный разговор. Знаешь, что такое счастье?

Я, кажется, от такого вопроса загрустил, но они этого не заметили.

– Счастье – это когда не только тебе хорошо, но и другим вокруг очень хреново, – сказал Шура. – Мы тут с Иваном посовещались – рассказывать тебе всё это или нет. Оно ведь секретное. Консенсус у нас с ним достигнут. Потому что с какой это стати наши ребята должны плохо жить. Обязаны жить хорошо. Так вот. Что у нас будет за встреча – мы тебе почти всё сказали. Не сказали только, о чем там будут говорить. А тема серьезная. Она называется – полный и тотальный глобальный пипец о сорока восьми ногах.

– Вот если эта ваша штука завтра взорвется на хрен, – задумчиво проговорил Иван, махнув рукой в сторону почти невидимой сейчас за огнями шоссе Этны, – то это будет фигня. А фигню мы не лечим. А мы тебе говорим о том, что надвигается пипец. И его мы тоже не лечим, но что-то сделать можно.

Я посмотрел на них: сломанный нос Шуры, всегда мрачные глаза Ивана, у обоих морщины, четко обозначившиеся в полумраке веранды… и оба были не просто серьезны, а предельно серьезны.

– Разговор с республиканцами будет вот о чем: чтобы сейчас, пока они еще у власти, принять определенные решения по части мировых финансов, – начал монотонно говорить Шура. – Потому что пипец произойдет как бы типа завтра, ну, через неделю. Странно, что еще не произошел. Ты о чем-то, кроме как о вине своем, читаешь? Историю с «Сосьете Женераль» во Франции знаешь? Поразвлекалась группа финансистов на пятьдесят миллиардов евро. А то, что «Фиат» ваш закрыл пару заводов? Что по всей этой вашей Европе спад производства, и только финансисты мыльные пузыри продолжают надувать?

– Главная пакость вообще-то у них в Америке как раз, – уточнил Иван. – Ипотечный рынок квакнулся, это ты знаешь. Но тот бизнес был застрахован, вот только за страховщиками стояли банки. И я даже тебе не хочу говорить, как сейчас всё это висит на ниточке. Долбанется один крупный американский банк – и повалится весь мир. Я не шучу. Потому что один банк – это дыра миллиардов этак в сорок, пятьдесят, шестьдесят… Бюджет трех каких-нибудь там Ган, откуда пипец родом.

– Странно, что оно вообще не накрылось еще полгода назад, – покачал головой Шура. – Но ведь постепенно до всех доходит, что ехать уже некуда.

Ну да, подумал я: мне ведь всегда казалось, что если все-все пассажиры самолета, и пилоты, и стюардессы в одно и то же мгновение скажут себе, что не может эта тяжелая металлическая штука летать – то она в тот же момент камнем пойдет вниз.

– Ну и вот теперь прикинь, – поддержал его Иван, – после выборов в ноябре приходит к власти в Америке эта умная шоколадка. И говорит: ребята, вы тут понаписали друг другу всяких красивых долговых бумажек. И по ним выходит, что мы всем должны. Так вот, кому мы должны, я прощаю. Потому что это всё Буш. А я ведь не Буш. Доллар этот несчастный я роняю втрое, долги списываю, дутые финансовые конторы закрываю. И ведь это самое умное, что он, сука, может сделать.

– А нам сейчас надо, – вступил Шура, – пару вещей обсудить с пиндосами, причем до января, пока шоколадка не вселится в Белый дом. И договориться – не только вдвоем, а и с европейцами и прочими. А если прямо завтра рванет – то тем более надо. Чтобы шоколадка сел в бушиное кресло уже весь повязанный всякими соглашениями. На этом, кстати, козлиная история с Грузией и ее нападением на осетин тоже закончится. Не до грузин всем будет.

– А договариваемся – и вот сейчас я тебе очень серьезную информацию передаю, сам знаешь, что это значит, – договариваемся мы конкретно о том, что пустые бумажки пусть горят, но вот деньги и банки должны стоять. Помнишь, что было в двадцать девятом году? Нет, ты тогда маленьким был, небось. Банки лежат, бумажки по ветру летают, денег у половины Америки нет вообще, но можно погреться на улице у бочки, которую топят всякими там акциями. Вот нам этого не надо. Доллар должен остаться. И евро тоже. Понял?

Они молчали и смотрели на меня.

– Он не понял, – сказал то ли Шура, то ли Иван.

И они снова начали меня рассматривать.

– Майор, мы так полагаем, что ты тут не совсем бедный, – сказал, наконец, Шура. – Вряд ли у тебя есть много, но что есть, то твое. Так вот, получай свой гонорар: деривативы сбрасывай. Завтра. С утра.

– Слова какие знаем теперь – деривативы, – заметил Иван.

– Всё сбрасывай, выходи в чистые бабки. Потому что, когда начнется – а уже начинается, – ты бумажки эти деривативные в жизни не продашь. А бабки мы, в том числе если встреча послезавтра удастся, пока сохраним. Ну, на годик-другой хотя бы.

Я молчал и, видимо, проявлял признаки нетерпения: нет у меня никаких деривативов.

– Майор, ты не догоняешь, я так чувствую. Дериватив – это то, что вместо денег. И сверх денег. Это когда фонды всякие нарисовали бумажек, показали всем, что циферки на этих бумажках растут и растут как больные: двадцать процентов роста стоимости в год, тридцать процентов. И ведь кто-то их за реальные деньги продавал, эти бумажки, – чего же лучше, пока циферки растут. Но когда начнется, то расти не будут. И никто их у тебя даром не купит. Потому что за ними пустота. Теперь понял?

Я, кажется, понял.

Который сейчас час в Лондоне? Все равно вечер, офисы закрыты. Можно и не спешить.

Они – да не они, а мы – продавали друг другу цену вина, которая будет через три года, пять, десять. Хорошо зная, что она может только вырасти. Но что будет, если придет тот самый пипец? Что станет с индексом Liv-Ex, на который я смотрю раз в неделю, как садовник на фруктовое дерево? Что он такое, этот индекс? А то же, что уверенность всех пассажиров самолета…

И стюардесс, и пилотов…

– Хорошо посидели, – сказал Шура. – Город – просто задолбись. И остров. Ну, ты в плохом месте бы не поселился. И бабьё лучше не бывает, хотя в Риме в этом плане интереснее.

Не гнать. Только не гнать по темной горной дороге. Ворваться к себе, войти в компьютерную систему лондонского фонда с помощью оставшейся дома маленькой считалочки, каждый раз выдающей произвольное сочетание цифр. Написать: в соответствии с пунктом таким-то соглашения инструктирую продать немедленно мой пакет. За вычетом, может быть, той его несущественной части, которая касается новорожденной «Этны», добавил я, подумав. И убрал эти слова – так нельзя, не выйдет.

И всё. В машину – и в третий в этот день раз обратно, в затихшую Таормину. Еще один час в дороге. Завтра я оттуда выписываюсь и одновременно действительно завершаю всю историю с оторванными номерами от мотоцикла.

* * *

– Сеньор Рокотофф, вы уверены, что это хотите сделать? – зазвучал у меня в трубке голос на португальском. – А про пункт насчет штрафа в таком случае вы тоже помните? Я серьезно не советую сейчас что-либо продавать. Вы довольно много потеряете. В Америке этой ночью обрушился очень большой банк, «Братья Леман», и сейчас все индексы вообще падают, не только наш. Подождите хотя бы неделю.

– Не могу, – сказал я, не открывая глаз. – У меня финансовые неожиданности, нет у меня недели.

– Что-то у нас в эти дни много клиентов с неожиданностями, – вздохнула трубка. – Хорошо, инструкции ваши ясны, мы их обязаны исполнить.

Я, наконец, открыл глаза: что это, ведь утро – а в Лондоне вообще семь утра, и эти ребята уже на ногах, интересно… Утро, плещется за окном море, я в Таормине и «Атлантиде», просто не помню, как я сюда ночью вернулся, надо как-то проснуться окончательно, позавтракать и вызвать на встречу Лену.

На последнюю встречу.