Текст книги "Этна"

Камень сердца

А вот и индустрия гостеприимства в своем полном великолепии. Две гостьи – у меня, из Бразилии, с их португальским. И три датчанина с непроизносимыми именами – у Джоззи. Тут хватает ее английского. Так, одной командой, и ведем их по стандартному маршруту. Дегустация – виноградники – винодельня как таковая, то есть цеха, – обед – заход к маркизе с ее кухней и печью – там ужин – другие, знаменитые виноградники на вуканической почве. Ну, последнее будет завтра с утра.

Я поначалу размышлял: вот эта роль гида для меня тяжелая обязанность или нет? Скорее нет. На наших туристах я отрабатываю мысли, которые потом пригодятся мне в колонках. А некоторые их вопросы – это же целые темы.

Но на сегодняшних гостей я смотрю по-особому. Почему они здесь именно сейчас, когда начали происходить очень странные события? Кто они на самом деле?

Вот хоть Америнда и Дарки, мои бразильянки. Это же не имена. Это клички. Дарки («Темненькая») еще иногда путается, называет себя «Дарли» – это почти что «дорогая» по-английски.

Боже, вот это женщины. И ничего, что им заметно за сорок. Зато какие брюки (они меняют их постоянно, но суть остается – широкие и светлые). Какие громадные серьги в ушах, причем видно, что тут не только бижутерия. Какие кольца на длинных суставчатых пальцах: с камнями в пару сантиметров в диаметре. И темные очки несуразных размеров, причем у каждой по нескольку штук. Ну, и шляпы – монументальные, полупрозрачные, с полями иногда шире плеч, с вуалями, иной раз скрывающими хозяек чуть не до талии.

А еще они на вид явно не с этой планеты. Америнда: веснушчатая блондинка, даже немножко рыжая, с нежнейшей на вид кожей. У нее неожиданно большой и толстый в переносице прямой нос – но неожиданность тут только для тех, кто не видел латиноамериканских индейцев. Да и кличка ее – «американо-индианка» – о том же, и она этой кровью явно гордится.

И Дарки: вот именно что темная, наполовину или на четверть негритянка, со светло-шоколадной кожей, которую она с радостью выставляет напоказ до почти непристойной степени. Странное создание, не африканка, не европейка, но если вы знаете бразильцев, то обе дамы вполне вписываются в тамошний нескончаемый карнавал. А их португальский очень даже соответствует бразильской его версии.

И всё в них отлично, кроме одного – уж слишком настоящие, слишком эффектные. Нельзя же быть бразильянками до такой степени. И такими восторженными. И такими грандиозными.

* * *

Мозг действует в полуавтономном режиме, выдавая всё новые идеи о происходящем. Но единственная версия, которая сразу придет в голову любому постороннему человеку, там, в мозгу, отсутствует. Посторонний человек скажет вам: ведь это Сицилия. И удивится, что вы таких намеков не понимаете.

Но я-то местный. Вся штука в том, что сами сицилийцы относятся к своей мафии более чем специфически. Весной, когда у нас тут карнавалы, в некоторых городках марширует отдельная колонна носатых личностей в кепках, жилетках и даже с двустволками или настоящими лупарами (из этих стреляли в девятнадцатом еще веке). А за колонной иногда ползет официальная машина мафии – винтажный черный «мерседес».

Ну, а что творится в городке под названием Корлеоне, на той стороне острова, и говорить нечего. Это здесь уже индустрия и традиция – любить свою мафию.

О ней мне все рассказал Борис в том самом курительном углу на скамеечках под плющом. И видно было, как ему скучно говорить одно и то же разным людям:

– Понимаете, Серджио, к оргпреступности тут можно отнести тысяч пять человек на пять миллионов сицилийцев. И еще один миллион здешних жителей всегда поможет своим и не будет задавать вопросов. Но…

Он вздохнул и с великим почтением принял у меня сигару – редкую доминикану, которую курить так и не стал и уволок в свой домик для особых случаев.

– Но в реальной жизни нашей мафии больше нет. На самом деле она сначала ушла в большой бизнес, а потом растворилась в нем. Сегодня это финансовый капитал прежде всего. Серджио, там такие акулы, что старой доброй мафии до них далеко. Да вы почитайте Аугусто Кавади, книга так и называется – «Мафия. Ответы на вопросы туристов». Ее тут уже перевели на семь языков, включая, кажется, русский.

– Борис, как это ее нет, вы же только что сказали – пять тысяч!

– Это не мафия. Это всякие банды в Палермо, иммигрантские и прочие. Очень дрянные люди. А то, что осталось здесь, в селе, – ну, просят они у кого-то мелкие копейки за защиту, которая не так уж и нужна.

Он немного посмеялся и заключил:

– По крайней мере вы тут в безопасности. Графские семьи – чтобы они платили за защиту? Да это мафия, или ее остатки, к ним придет с кепкой в руке за советом, а не наоборот. Нет больше нашей мафии. А вот в Калабрии – о, да. Вот там положение дрянь, и что-то надо делать.

И Борис грустно покрутил головой.

А сейчас грустно крутил головой я. Потому что эту книгу Кавади я в итоге нашел и вычитал из нее, что на исходе Второй мировой не любившие Муссолини сицилийцы очень дружили с Америкой, готовили высадку здесь их десанта, и многих боссов мафии американцы потом назначили в местную администрацию. Тем более что тут поучаствовали американские сицилийцы, которые уже в США прославили своей остров весьма специфическим образом. Старая, известная история. Об этом вообще-то написаны книги, и не только Кавади.

И по крайней мере задуматься о том, что делают тут загадочные итальянцы с американской походкой и спецназовской подготовкой, было бы можно.

Но я сижу как привязанный к своим грандиозным бразильянкам, да еще без машины, и оказываю им безграничное гостеприимство с самого утра.

– Ах! – сказала Дарки, когда я (в очередной раз в моей жизни) начал рассказывать про название того хозяйства, где мы находимся.

История вообще-то замечательная. «Пьетро дель Куоре» содержит, конечно, имя хозяев – графов Пьетро, а Куоре – так обозначалась местность, которой они, может, и владели, но после Второй мировой здесь была земельная реформа, в результате которой Куоре у них отобрали. А вот название это они никому не отдадут. Зарегистрировано как товарный знак. Оно для семьи очень важно, потому что означает «сердце».

– Мы в этом хозяйстве делаем только то, что идет от сердца, – объяснял мне Альфредо, когда мы сидели с ним над новым пакетом рекламных документов для его компании на всех языках. – Наше вино – это концентрированная, ярко выраженная Сицилия, но оно прежде всего элегантно. Мы во всем ценим сердечность и легкость, когда любое дело как будто делается само собой.

Итак, с «сердцем» всё понятно, но есть еще «пьетро». А это не просто фамилия, ведь у нее есть значение – «камень». Получается «камень сердца». Я вспоминал об этом много раз, когда обнаруживал, что вообще вся Италия – это сколько угодно сердца (цветов, улыбок, стихов, снисходительности, вина). Но все это стоит не просто на твердой земле, а такой, что копнешь ее – и там очень близко к поверхности камень, такой, о который ломается любой металл.

– Как вы правы, как вы правы! – подтвердила Америнда и начала рассказывать о своей любви к Италии.

* * *

Дегустация: всё как всегда. Сначала – Bianco del Pietro, на нем держится хозяйство, выпуская эту милую вещь числом миллион двести тысяч бутылок в год. Классическая сицилийская мягкость, сорта – инзолия плюс катаратто плюс греканико, все местные. Нежное, с элегантной кисло-сладостью ближе к финишу, намек на горечь, послевкусие – абрикос? Конфетка дюшес?

Далее – куда более сложное Bianco d’Oro, в аромате чувствуются ночные цветы, айвовые тона во вкусе, мгновенный горький укус за язык на финише. Тяжелое красное Amorato, действительно нечто для влюбленных, которым не хочется отвлекаться на сложные напитки – черри плюс шоколад. Ну, и венец всему – главное вино рыцарского замка (хотя у нас и не совсем замок) – Rosso del Pietro.

И вот тут становится видно, кто твои гости. Amorato сделано для того, чтобы всем нравиться. А Rosso del Pietro – для серьезных людей. Оно знаменито. Специи, аромат дерева и подсушенной ежевики. Абсолютная мягкость и мощь одновременно. Описанию поддается с трудом.

Дегустацию веду я – дожил: в прежней жизни я был одним их тех, для кого их проводят. Да и сейчас регулярно бываю.

И что я вижу? Датчане озабоченно что-то записывают. Джоззи говорит им свое неподражаемое (научилась!): «этот аромат можно потрогать руками».

Португалки, с сомнением делая глотки вина (что на дегустациях не очень принято – одного глотка хватает), смотрят на нас всех как завороженные.

А я снова перевожу взгляд на Джоззи.

Она сидит и слушает меня, буквально и даже конкретно вывалив язык и восторженно выпучив глаза.

Да-да. Это очень для нее типично, такие штуки. Ну, она, правда, отодвинулась, чтобы датчане ее не засекли. Это мелкая пакость для меня, чтобы я сбился. Хотя она и датчан иногда развлекает – итальянцы, как известно, разговаривают руками, а Джоззи умеет это делать и ногами, и всем телом. Что-то датчанам рассказывает – и одновременно изображает шаркающую походочку и дрожащий подбородок. Так, мгновенная иллюстрация к какой-то ее мысли.

А на дегустациях она иногда буквально всовывает часть лба и нос внутрь бокала – нос даже сплющивается. И посматривает на окружающих.

Вечером она от всего этого устанет. Вот удивительно – если надо петь или прослушивать запись, она не устает. А разговаривать о вине, весь день проводя на ногах с очередными гостями – это ее утомляет.

И тогда бывает так: она без звонка входит ко мне в домик, я вижу эти странные (как в день нашей первой встречи) глаза без блеска. Сбрасывает с себя почти всё, распахивает на мне рубашку (если она есть), садится верхом на мои колени и клонится вперед, на мое плечо. Прижимается к моей груди своей большой грудью – мягкой, голой и иногда, летом, мокрой, и тогда от нее пахнет… псом? – ну, все-таки взмыленной женщиной, но ей все равно.

Ее надо помять. От копчика до головы, пройтись по ребрам, вдоль позвоночника, не забыть главное – загривок, почесать под взмокшими волосами. Джоззи тем временем урчит мне в плечо и ухо. А потом иногда одевается и, счастливая, уходит. Любовь – это одно, а спина – совсем другое. Важнее.

Конечно, у нас тут все знают, кто с кем дружит. Но наша пара вызывает какие-то особые чувства. Однажды мы встретились у моего порога и пошли на автостоянку – я в черном сюртуке, стоячем воротничке и при бабочке, а она… за такое платье где-то, возможно, арестуют, но здесь Италия… и нас от ворот проводили аплодисментами.

Да, мы оба любим оперу. А здесь есть потрясающей красоты оперный театр в Палермо, и в нелюбимой всеми нами Катании тоже есть Театро Массимо. То есть Большой театр, да еще и имени Винченцо Беллини.

А еще был период, когда отовсюду выскакивал народ – послушать нас. То было, когда Джоззи начала учить меня итальянскому, нам постоянно приходилось переходить на английский, на итальянском же я отбивался от нее строчками из опер. Джоззи морщилась, когда то был Верди – «ну, это неинтересно», но иногда я ее подлавливал на чем-то вроде бы и очевидном, а на самом деле не очень. Да вот хотя бы – pace, pace, mio caro tesoro… и она изумленно замолкает.

– Моцарт же! «Свадьба Фигаро»! – звучит, наконец, ее низкий голос. – Это нечестно! Он не итальянец!

В эфире вокруг нас звучат нежные, ласкающие друг друга голоса финала «Фигаро», и все собравшиеся купаются в этом тепле. Но тут Джоззи переходит на португальский – а это ужас, потому что я всего три недели как начал ее этому языку учить. И что странно, она кое-что на нем знала, но обрывками – примерно как у меня было сначала с итальянским.

В итоге от этой дикой смеси языков вся компания радостно ржет, что Джоззи только в радость. Она, в виде урока итальянского, начинает сипеть дурным голосом то, что здесь звучит из каждого утюга, – песня «Приезжай танцевать в Апулию» лохматого урода Капареццы. И заставляет меня делать то же.

Сейчас аудитория больше не собирается – мы оба начали разговаривать почти нормально.

Я все чаще вижу блеск в ее обычно тусклых глазах, и особенно – когда она поет. Поет у меня, сидя у компьютера, вполголоса, иногда на ужасном португальском – она замышляет новый диск. Пытается подобрать десять песен к десяти винам. А сладкое, как она уверена, идет с самбой, и как же тут без португальского языка.

Ее голос часто срывается, она иногда задыхается, но постепенно – вот так, методом проб и ошибок – учится петь.

* * *

А дальше мы ведем наших гостей на виноградники, идет сбор неро д’авола, вот только мы попали на довольно ранний обед. Народ перестал снимать кисти с лозы (в нашем хозяйстве о машинном сборе и слышать не хотят – тут вам не Америка). Во тьме кабины стоящего рядом трактора – небритые персонажи, наши обычные сборщики из соседних деревень. Жуют. У них на коленях пластиковые контейнеры для еды, на удивление большие. Вдоль рядов лозы цепочка «фиатов» разной степени разбитости, все крошечные.

А вот Мариано, идет с ножом и громадным арбузом. Отрезает нашим гостям и вообще всем по куску, вот так, на весу. Гости в диком восторге. И ведь понятно, что арбуз (а он их сам выращивает на участке) в одиночку ему все равно не съесть, но как же нам всем приятно.

До обеда еще далеко – гость должен сначала помучиться. Его дорога теперь туда, где принимают собранный виноград. Там стоит дикий грохот: насосы, сам приемник, транспортер, дробилка, еще рядом моют бочки… Тишина будет потом.

– Вино – это тишина, – заученно говорю я бразильянкам.

Гости постепенно понимают, что попали сюда в острый момент. Урожай – это когда непрерывно везут пластиковые ящики, сортируют ягоду, отбирают, в цеху надо постоянно и заново мыть и мыть всё что можно. Гудят шланги. Все нервно смотрят на датчики. На туристов не смотрят, на нас – привилегированный класс – тоже. Гиды – это которые могут в такое время обедать, болтать с гостями ни о чем. Но раз тоже как-то зарабатывают деньги, то пусть ходят.

Бразильянки в сладком ужасе, явно видят винное хозяйство впервые в жизни. Датчане – нет, им интересны детали. Да, говорят они, тут винодельня с полным компьютерным контролем. Но вот в Банфи разработали блок Horizon, это двухуровневые чаны из дуба и нержавеющей стали. У вас такое есть?

Объясняю, почему нам этого не надо. Хорошо бы когда-нибудь кому-то сообщить, что, несмотря на полный компьютерный контроль, Мать Мария, она же Крыска, контролирует этот контроль вручную и в технику не поверит до конца никогда. А только в свой нос и вкусовые рецепторы. И только так и можно.

Мария сегодня явно без обеда, но гостей мы ведем кормить. Показываю им на столе то, что не везде в сегодняшней Италии можно найти: у каждого сбоку тарелки поставлены похожие на фарфоровые ложки мисочки для оливкового масла. Когда-то обед для итальянского крестьянина был такой: кусок хлеба и вот такая мисочка масла, тягуче густого, с зеленым оттенком, с хвойной горчинкой. И стакан вина, и что-то еще: помидор, кусочек белого сыра. И всё.

Я такой обед себе иногда устраиваю, и это здорово.

Едим, говорим про политику. Бразильянки рассказывают о кандидате в будущие президенты США, который по составу крови точно такой, как Дарки. Этот Обама любит хорошие костюмы, от Харта Маркса, еще любит шоколад ручной работы и, к сожалению, шардонне (это примитивно). Но мы ему этот примитивизм простим. Потому что его конкурент Маккейн говорит, что предпочитает пиво.

От двери мне кивает Борис: что-то хочет сказать. А как отойти?

Но тут Джоззи выпячивает вперед нижнюю челюсть и указывает ею на моих бразильянок. Они почти спят сидя. А не надо было пить вино вместо того, чтобы дегустировать.

Как бы уложить в кровать на пару часов еще и датчан.

* * *

Вот оно и произошло. А то было так тихо, так хорошо…

Снова показали свои личики, чудища в камуфляже? А кто бы сомневался. Не могли же вы просто так сидеть.

Борис мне хотел, оказывается, сказать, что звонили и присылали почту из иммиграции. Интересуются данными на всех иностранных работников, получающих зарплату в «Пьетро дель Куоре». А тут такой всего один, некто Сергей Рокотофф. Попросили прислать им эти данные почтой, дали свой новый адрес.

Адрес «новый» – это как и следовало ожидать. В списках настоящего иммиграционного департамента, конечно, он не значится.

– А, – отвечаю я ему вяло. – Ну, это их работа. Борис, а можно взглянуть, что за данные, которые они получили? Потому что налоги… Сумма… Э-э-э… Можно?

Я знаю, что у Бориса в его хозяйстве – а это вроде ресепсии в отеле, здесь платят за комнаты гости, здесь продают вино, здесь стоит главный компьютер и царит Борис – есть список всех нас.

Повторяю: всех.

И мне заранее становится очень плохо.

Пришло то, от чего я отмахивался более года – с того момента, когда увидел Джоззи за резкой чеснока.

Дело в том, что с самого начала мне казалось, что я знаю тут всех. И только про одного человека я не знал и не хотел знать ничего. Потому что если всё очень хорошо, то зачем?

Да, у нее есть настоящее имя – я давно уже понимал, что никаких «Джоззи» в Италии не бывает. И есть фамилия. И какая-то история. Которая, возможно, тут всем известна. Или одному Альфредо.

Я не хотел этого знать. Я боялся, что узнаю – и всё изменится навсегда.

И вот теперь… Теперь, когда я внимательно смотрю на своих бразильянок, пытаясь понять, кто они такие – эти, видите ли, «Америнда» и «Дарки», и еще присматриваюсь к датчанам… то придется наконец задать себе тот самый вопрос.

А кто такая Джоззи?

С деревянным лицом я зашел за стойку, туда, где царит Борис, и он без особых проблем открыл для меня тот самый список. Вот он, я.

Но, конечно, меня никоим образом не интересовало, что именно обо мне в списке значится. И без того ясно, что по «новому адресу» этой самой «иммиграции» ушло самое главное. Они теперь знают, как меня зовут, откуда я родом и так далее. Часа три работы – и будут знать про меня вообще всё. Вот такой факт. Так что тут смотреть нечего.

Как бы случайно я нажал на клавишу PgUp. Список – подробный список всех нас, с полным именем, фамилией, возрастом, местом рождения, номером главного документа и прочим – скользнул вверх, к той самой букве.

И я увидел, что только один человек в этом списке обозначен самым невероятным образом.

А именно – вы не поверите…

Там стояло – «Джоззи»!!!

И больше ничего. Ни одной буквы или цифры.

Это что, черт вас возьми, за Атос, Портос и Арамис такие?

Я снова нажал клавишу, возвращая список на место.

– Налоги – это же отдельный вопрос, Серджио, – упрекнул меня Борис. – А тут иммиграция. Визы.

– Да, – сказал я замороженно. – Ну, не вижу для себя проблем. Надо, что ли, сказать Альфредо.

– Я сам скажу, – пообещал он.

* * *

Вот так.

Что она тут делает, эта женщина с севера, которая явно особыми знаниями в виноделии не обладает? Здесь же все местные или люди с дипломами из Милана.

– А вот вы попробуйте, – сказал мне однажды Альфредо, – взять на работу сюда кого-то не то что с севера, а хоть из Мессины по ту сторону пролива. Все крестьяне считают свои места сборщиков урожая наследственным владением. Устраивают сюда детей. Русский – тут у них вопросов нет, это что-то не из их мира. Значит, нужен зачем-то именно русский. А вот все прочие…

Что я вообще про нее знаю: что есть ее знакомые музыканты, которые сюда приезжали что-то писать. И запомнилась одна странная фраза, которую она однажды произнесла, уча меня итальянскому:

– Я – донна фугата. Это значит – убегающая женщина. Запоминай: фуга, то есть бег…

И всё бы было хорошо, если бы она не убежала сюда одновременно – и даже заранее – с историческим моментом, когда из погребов достали для первой дегустации «Этну».

Итак, все-таки, как и три года назад, это рейдеры? Хотят отнять у Альфредо хозяйство? И неплохое. Три с половиной миллиона бутылок в год – это ровно в десять раз меньше, чем у Мигеля Торо. Но немало. Двести постоянных работников, двадцать шесть вин и две граппы. Это деньги.

Да, они вот так работали три года назад. Создавали на ровном месте какую-то дрянную историю, связанную с хозяйством и его репутацией. В тот раз было отравление дегустатора. Как просто: человек умирает прямо на дегустации, и акции или доходы хозяйства идут вниз. Можно брать его голыми руками, за гроши.

А сейчас – что? Может, следить за руками всех гостей, бразильских и датских, чтобы не подсыпали крысиного яда? Дежурить ночью? Ерунда, Мать Мария с ее носом унюхает яд мгновенно.

Или тут не бизнес, а очень большая политика? Этак ведь можно свихнуться.

Нет, ребята, так не работают. Работают начиная с фактов. А у меня их как раз мало.

А что у меня есть? Вот появилась мысль: надо срочно вспомнить все, что произошло со мной за последнее время. Что-то необычное было. Ведь было же.