Текст книги "Двадцатый молескин"

16. English, motherfucker, do you speak it?

Страдание ожидания. Оно рождалось каждую ночь, переползало темнотой на день и заслоняло его болотной сыростью. Ощущение пустоты. Стержень растворился в серной кислоте гормонов, и нельзя синтезировать обратно, затащить, схватить, обнять и не отпускать.

Сидя на диване, стиснув пальцами айфон, Майя пыталась найти способ заставить его признаться в любви, побудить жениться на ней, как они в шутку обещали друг другу еще до первой встречи (блогеры!). В раскаленном от обиды мозге мелькали отрывочные воспоминания: взгляд, пара слов, руки. Как она могла, двадцатилетняя девочка, удержать мужчину на десять лет старше – без его на то желания?

Нож сквозь ребра и повернуть – настолько больно. Слишком легко привязаться, слишком ужасно дышать в вакууме, когда он исчезнет и не захочет знать тебя, уйдет и заберет с собой кислород, оставив судорожно раскрывать обожженные легкие.

Хоть кого-нибудь обнять и уснуть, тепло под руками – да хотя бы кошку, но нет – пусто – пустые комнаты и соседи молчат, Лола в чужом доме, лишь шумит дорога. Минута за минутой Майю перекручивало на кровати. Сворачивалась в клубок, и слезы текли всё сильнее. Кричала внутри: «Ненавижу! – и чуть тише: – Люблю!» – пытаясь забыть, незаметно проваливаясь в сон.

Не может быть, что он особенный. Двадцать лет не было никого, как он. Как холоден взгляд. Узнать его тайны? Стать полезной? Задеть самолюбие?

В груди нервно шевельнулась радость, она вскочила с дивана: верно, самолюбие, вера в себя, осознание собственной значимости – как это просто! Показать ему, что она его совсем не любит, не скучает, не ждет обратно, встречается с другими мужчинами, которые намного лучше. Тех, кто комплексно лучше, по всем направлениям, невозможно найти нигде, это понятно – но есть же превосходящие по красоте, по уму или – если повезет – по доходу!

Нервная дрожь, сотрясавшая тело Майи, диктовала дальнейшие шаги в кристальной, казалось, ясности. Демонстрировать как? Писать о свиданиях с незнакомцами в блоге и мучить мучителя, исколоть его самолюбие миллионом рубиновых иголок.

Пытаясь понять, кто на самом деле ее божество, Майя несколько дней подряд, не отрываясь, искала по всем поисковикам его фотографии, записи, связи, имя, фамилию, псевдонимы, аккаунты, друзей, номера телефонов, прежних подруг. Слишком мало – он был осторожен! – но достаточно, чтобы понять, как он изворотлив, хитер и холоден одновременно (Москва слезам не верит).

«В мае 2001 года господин *** зарегистрировал на имя жены компанию по производству воздушных шаров. Компания быстро заняла доминирующее положение на московском, а затем на российском рынке. Семь работников, входивших в число управляющих, характеризуют финансовые операции компании как зачастую недобросовестные, а также намекают на существование черной бухгалтерии. Впрочем, полезные связи позволили основателю выйти из бизнеса без потерь», – писало желтое издание, щеголяя правдоподобными фактами и фотографиями офиса компании. На одной из отсканированных страниц Майя с удивлением узнала молодого черноволосого мужчину, сидевшего за соседним столиком всё время первого свидания с Ильей. Майя, не веря глазам, вглядывалась в нечеткую фотографию, но сомнений быть не могло.

«Однажды попробовал. Зашли с девушкой в отель, заказал по ее просьбе Moet, но поставил условие – она сделает минет с шампанским. По ощущениям интересно, но не более», – находя его публичную переписку, Майя вспыхивала и приникала к экрану. Похоже, множество подружек сменяли друг друга, не задевая тихой поверхности его внутреннего моря, и самой сильной привязанностью оставалась бывшая жена. Они поженились студентами и восемь лет были вместе. После развода жена уехала в Америку, забрав сына, и с тех пор он каждый месяц летал к нему в Майями. Его слова о жене и сыне задевали сдержанной тоской, сквозившей в каждом слове, несмотря на мужество и немногословность его комментариев.

Лола рассеянно слушала очередной рассказ Майи о трех свиданиях и странном мужчине, раскачиваясь на стуле и рассматривая подаренное новым поклонником кольцо.

– На тебя не похоже, – произнесла она. – Что-то не помню, когда ты в последний раз в кого-то влюблялась.

– В школе, но…

– Но это не вопрос. Зачем он тебе?

– Ой, хватит. Хочешь сказать, он мне нужен? Не нужен, но должен же быть подход! Каждого можно влюбить в себя, абсолютно каждого, я знаю!

– Ну-ну, удачи, – Лола вскочила со стула. – Я пошла, куплю туфли и платье, нужно на вечер. Если что, пиши. И… напиши заодно, как помочь, ок? Поймаем тебе этого мудака!

Лола рассмеялась искрящимися нотами и с легким шуршанием выпорхнула из дома. Майя усмехнулась – Лола была забавным, чутким маленьким зверенышем, стеснявшимся признаться в человеческих чувствах. В этом они похожи.

Майя вышла в соседнюю комнату и поставила пластинку на проигрыватель.

 
                      Я же своей рукою
                   Сердце твое прикрою.
   Можешь лететь и не бояться больше ничего.
                   Сердце твое двулико:
                     Сверху оно набито
Мягкой травой, а снизу – каменное, каменное дно.
 

Музыка пульсировала в комнате, отражаясь от каменных стен и концентрируясь на освещенных светом лампы глазах, выхваченных из окружающего сумрака.

 
Не прячь музыку, она опиум ни для кого – только для нас.
 

Майя подняла голову, и пятно света переместилось на ее губы. Ницше писал (цитировала она в уме):

Эта музыка кажется мне совершенной. Она приближается легко, гибко, с учтивостью. Она любезна, она не вгоняет в пот. «Хорошее легко, всё божественное ходит нежными стопами» – первое положение моей эстетики. Эта музыка зла, утончённа, фаталистична: она остаётся при этом популярной, – она обладает утончённостью расы, а не отдельной личности. Она богата. Она точна. Она строит, организует, заканчивает: этим она представляет собою контраст полипу в музыке, «бесконечной мелодии». Слышали ли когда-нибудь более скорбный трагический тон на сцене? А как он достигается! Без гримас! Без фабрикации фальшивых монет! Без лжи высокого стиля! Наконец: эта музыка считает слушателя интеллигентным, даже музыкантом, – она и в этом является контрастом Вагнеру, который, как бы то ни было, во всяком случае был невежливейшим гением в мире.

Майя закрыла глаза и позволила сну овладеть маленьким, жалким телом и странной душой.

Алюминиевый экран, припорошенный пылью, как пудрой волшебника. Покрытый жирными отпечатками пальцев мобильный. Стопка желтоватых стареньких листов, на которые ложатся штрихи шариковой ручки. Кружка из дымчатого поцарапанного стекла с чаинками на донышке балансирует на диске с розовыми пони. Окно, за которым на старых яблонях распевается под пристальным взглядом кошки ободранный соловей. Луч света сквозь решетку падает на стол с отщепленным с краю куском деревянной оболочки.

Майя сидит на краешке стула, вбирая в заднюю поверхность бедра давление жесткой перекладины. Звуки окружающего мира переливаются волнами из форточки справа, из трех окон слева и огромной печной трубы. Музыка и ветер складываются в картину под мерное парение пылинок в лучах солнца. Она переламывает внутренний барьер между ней и зверем. Ощущает, как вырастают на лопатках острые металлические шипы, готовые к обороне поместья. Плавно поднимает над клавиатурой пальцы, охлажденные тонким золотым кольцом, чувствуя, как бежит между хрящами и мускулами кровь, вглядываясь в косточки запястий. Расправляет пальцы, вытягивает пальцы – и врывается в интернет, чтобы найти, понять, захватить и уничтожить пленившего 360 градусов ее воображения.

Блог был сетью, раскинутой по всему миру, а ее щупальцами были буквы и пиксели фотографий, и она затаилась, дрожа, по ту сторону холодного экрана. Целые дни проходили в борьбе. Илья. Илья! Он оставил онлайн совсем немного следов, но каждый был знаком, меткой, вехой, отзвуком. Отражения говорят о характере препятствий. Сила эха повествует о глубине пропасти. Комментарии в блогах рассказывают о его душе, столь загадочной, несмотря на самоописания, портреты, список друзей и комментарии. И едва он попадет в самый центр сети, как никогда больше не выберется. А сейчас он бродит вокруг, за пределами досягаемости, и она скулит, как волк на белую луну.

В кабинет, шаркая голыми ногами по паркету, зашла Лола и, сев прямо на пол, прислонилась мягкими светлыми волосами к ноге Майи. Та молчаливо рассматривала фотографии.

– Может, нанять агента? – предложила она. – Узнаешь о нем всё… хочешь?

– Нет… это слишком! – откинулась на спинку стула Майя. – Слишком сильно. Я боюсь, что не останется ничего, за что его можно любить, понимаешь? Я бы перестала себя любить, если бы знала, с кем встречаюсь, куда хожу… Что читаю и слушаю. А он… он такой идеальный, понимаешь?

– Не понимаю, – огорченно покачала головой Лола, но, заметив грустный взгляд Майи, добавила: – Это твоя история. Он твой – как хочешь, решай сама. А я бы наняла, знаю одного дешевого.

– У него есть девушка! – капслоком проорала новая страница. Майя пошатнулась и продолжала сшивать досье, впившись ногтями в клавиши, забыв про кота, дожиравшего за окном птичий скелет.

Лола снова подняла зеленые глаза и сосредоточенно нахмурилась, пытаясь найти способ отвлечь подругу от мерзавца-миллионера.

– Ну что, сколько еще женщин он перетрахал? – спросила она, вплетая в голос грубые пропитые ноты. – Сколько дней ты уже сидишь перед компом? По-моему, ты выучила наизусть оттенок его машины и сколько раз в год он ездит в химчистку. Забудь о нем, малышка, развлекись, напиши об этом в жж – сработает. А если будешь страдать и учить наизусть его биографию, ни хера не произойдет.

– Кто тебе сказал, что я страдаю? – Майя вскочила со стула, переступила через Лолу, схватила джинсовую куртку и начала завязывать красный платок вокруг шеи. – Поехали за билетами в Лондон.

– Да ладно, откуда у тебя деньги?!

– Фриланс помнишь? А работу в ЦУМе? А ночи в баре? Оттуда. Шевелись, толстяк! Расхохотавшись, подруги выбежали на улицу.

II
Лето. Лондон

17. Soave sia il vento

Здравствуй, Лондон! Со мной нет меня, но есть двадцатый молескин. Это зона отверженных, ссылка неблагонадежно-сильных, мечта хипстера московского. Худи, разрешенные моралью негры, разврат Кэмдэна, свободное искусство и Бэнкси. Здравствуй, грусть.

11 июля

Вышла из тьюба на Archway с тяжелым чемоданом на колесиках, безальтернативно и настойчиво завернутым в белую пленку, и попала под внезапный стремительный дождь. Мелькают номера автобусов, карта, стиснутая в правой руке, размокла и расплылась, на остановках nichego не понятно. Вежливые местные улыбались и качали головой. Села на первый попавшийся, проехала две остановки. Собралась выходить, как вдруг подходит ко мне молодой мужчина:

– Этот чемодан выглядит очень упакованным! – смеется он из-за очков.

– Я только что из аэропорта и не могу найти свой дом, – улыбаюсь в ответ. – Не могли бы вы?..

Он достает навигатор и доводит прямо до дверей общежития, комментируя каждый метр, куст роз (его нет на схеме!), номера домов и плотность прокраски стен.

– Как вас зовут? – опомнилась я на двадцатой минуте.

– Адам.

– Очень приятно, я Ева!

– Не шучу – впервые, ага, не поверишь. Запиши мой телефон, если захочешь посмотреть Лондон.

– Договорились!

В общежитии, мрачном блочном здании, меня нет в списках на заселение, хотя деньги ушли три месяца назад. Темная ночь за окном, я спорю с пакистанцем-охранником, который в итоге сдается и выдает ключ на ночь. Прелестно, разборки, утром наверняка выкинут за порог.

12 июля

Проснувшись в восемь, нечаянно съела в Макдональдсе рыбу, забыв упомянуть кодовое слово vegetarian. Смотрела на негров и детей сквозь стекла. Так же, как москвичи любят «порше кайен», лондонцы любят «порше бокстер эс» и религиозные граффити. Где тут Бэнкси?

Отправилась сидеть на траве рядом с Вестминстерским аббатством – толстые стены вызвали неприязнь узнавания. Скучно фотографировать здания, давно приевшиеся по школьным учебникам английского, и нужно прямо сейчас a little good company. По траве бегает индийский ребенок.

На легком зеленом ворсе приятно лежать и смотреть в небо, захватив периферией взгляда клочок каменной истории. Доносятся крики. Вскакиваю на ноги и вижу толпу бегунов в спортивных трико, огибающих угол освобожденной от машин улицы. В руках каждого оранжевый геторейд, а на плакатах слоган – race, it's about running. Прогулялась вдоль линии боя, рассматривая ягодицы молодых мальчиков.

17.43 Для меня забронировали «Виграм Хаус» на станции Виктория, хотя я платила на 100 фунтов меньше.

18.33 Переехала, живу в пяти минутах от Букингемского дворца. На ресепшене самый красивый двадцатилетний мальчик, которого я когда-либо видела, – кудрявый блондин с четкими скулами и голубыми глазами.

21:57 Из окна видно Лондон Ай и Тауэр. Темнеет. Читаю «Декамерон» под саундтрек Морриконе к «Однажды в Америке».

13 июля

Проснулась в семь, на завтрак: чай, хлеб, кетчуп и сыр. Через 2 часа первое занятие. Никогда раньше не слышала столько английской речи за день.

11:15. Познакомилась с 31-летним негром из Нигерии. В группе девочки из Америки, Китая и Бразилии. Таис, номер 703.

15:37. Ем дыню за 1 фунт. В бесплатной газете London Lite история про Эми Вайнхаус, из соседних окон доносится ее Back to Black.

16:33. Бразильская девочка очень дружелюбная. Большие зубы, но симпатичная, размер одежды S. Разрешает пользоваться макбуком бразильского бойфренда. Надо позвать на одну из бессмысленных одиноких прогулок вокруг Букингемского дворца, по Пикадилли и дальше, но не устанет ли?

Ничего не знаю о Бразилии помимо кадров из двух мрачных фильмов. Первый, кажется, «Город Бога». Проверить. Второй, кажется, «Бразилиа». Поправьте, если миспеллинг. Страна, возведенная на матрице испанской культуры под личным контролем Торквемады с того света. Реконкиста. Красиво.

По Латинской Америке шатался Че Гевара на мотоцикле, поезде, повозке, судне, самокате – был ли самокат? – это важно. Шатался без дела, умный перспективный медик. Искал лепрозории, где играл с людьми, зараженными проказой. Проказа – это хуже, чем чума и люди, объевшиеся крокодила. Сожранные части тела, чужеродные молекулы атакуют живую плоть и побеждают. Влажные тропики, пирамиды Майя.

Нет, я ничего не знаю о Бразилии, а девочка Таис с ее макбуком и бойфрендом в разноцветных джинсах могли бы материализоваться в Лондоне. И никто бы не заметил. Не отличил бы от аборигенов, ручаюсь.

14 июля

7:02. Попытки игнорировать существование Ильи провалились. Лежа в постели, ищу последние новости и молю богов апокалипсиса не дать ему найти новую девушку в моё отсутствие.

15:45. Перерыв в занятиях. Скучно. Но британский акцент настолько секси, что, если будешь сидеть в центре и прислушиваться к проходящим, достигнешь оргазма за 20 минут (проверено). В классе идеальное произношение у старшего теоретика онли. Практик Реза, рассказывающий о фото– и киносъемке, – перс и комично коверкает простейшие слова. Он коричневый, черноволосый и пухловатый.

20.09. Сижу на памятнике рядом с Букингемским дворцом. Вечерний гранит леденит сквозь тонкое синее платье. Попадаю в каждый кадр веселых японских туристов в бежевых шортах, коричневых сандалиях и мягких кепках, пришедших сфотографироваться на фоне монумента и владений Ее Величества. Красивое лондонское небо, оглашаемое иностранными вскриками. Грустно, что я не красивая. В общем, это мой единственный, но постоянный повод для грусти.

Над Сент-Джеймским парком поднялось несколько уток и, пронзительно крича, пролетело над дворцом. С сияющей от чистоты травы поднялся стройный мужчина в модных очках и помог встать с шезлонга светловолосой шестнадцатилетней девочке в футболке и узких красных джинсах, мимолетно обняв ее за тонкую подростковую талию. На древний аристократический дуб взбежала суетливая белка с горстью орехов за щекой – расслабленные gulyaki накормили фундуком и кешью.

22:39. Илья.

23.17. Life and death, energy and peace. If I stop today it was still worth it. Even the terrible mistakes that I made and would have unmade if I could. The pains that have burned me and scarred my soul, it was worth it, for having been allowed to walk where I've walked, which was to hell on earth, heaven on earth, back again, into, under, far in between, through it, in it, and above.

16 июля

11:15. Поговорила с двумя американками, одним англичанином из Лондона, девушкой из Бразилии, китаянкой и персом из Ирана. Найс интеррейшиал порн можно было бы снять!

17:03. «Giovanni Girolamo Savoldo – Mary Magdalene» и серия картин Francesco Guardi «Venice» at The National Gallery. Ммм, Джиованни. В одних только именах великих итальянцев – грация, внутренняя структура и отделка великого искусства. Религиозно, но в меру. Поэтично и традиционно, но не фанатично и узколобо. Есть, конечно, разница в концентрации церковной эротики. Мадонна знала в ней толк. «Поющие в терновнике» показали, какими должны быть священники. Жаль, что в «Оводе» не дошло до красивых сцен секса. Религия. Джиованни Джироламо Савольдо, Мария Магдалена, блудница, сверкает красками с полотна. Если она была такой на самом деле, неудивительно, что ее простили. (Простили ведь? В последний раз читала Библию сквозь фейспалм).

21:00. Empire Cinema «Harry Potter». Шумные подростки кричали весь фильм за моей спиной – по-русски, матом, пока я не обернулась и не сказала: «Может, заткнетесь, а?». Испуганно замолкли. Через пять минут пошли титры – посчитайте мой коэффициент терпения.

Великая книга – «Гарри Поттер». Читая, мечтала о профессоре Снейпе. Есть что-то приятное в совращении аскетов, в сочетании противоположностей. В том, что тебе оказывают честь и делают милостивое, отверженно-яростное исключение. И он так умен! Smart is the new sexy. Должна записать еще пару умных мыслей о Гарри Поттере, но карандаш затупился и рвет страницу, vot svoloch.

Ночь с 16 июля на 17

22.52. C Адамом в неопознанном баре, третьем за ночь. Пишу заметки в айфон на русском – специально, чтобы он не понял.

Заказали две бутылки белого, Адам хорошеет с каждым бокалом. Кружится голова. Английские слова вылетают из опьяненного мозга быстрее, чем русские. Говорим о Шекспире, он рассказывает о постановке в любительском театре, в которой играет какого-то принца. Срывает покровы. «Почему ты играешь в театре?» – смеясь не в тему и такт, спрашиваю я. «Решил изменить свою ёбаную жизнь, – отвечает Адам, нежно улыбаясь. – Я работал аналитиком в банке, получал хуеву тучу денег за просиживание штанов в офисе, стал миллионером – несколько миллионов фунтов, заработанных собственными руками! Я был горд собой, купил Одри белый „порше“ – она очень просила. А потом мы развелись, она отсудила половину состояния и ребенка, Тома. Давай вернемся к Шекспиру, а?»

Глотнула вина из бокала – ужасно вкусно! – и закинула ноги на колени Адаму. Соседи удивленно оглянулись, Адам положил горячие руки на кожу. В глубине паба оглушительно играла лондонская группа, похожая на «Гоголь Борделло» и «Радиохэд» одновременно. В шляпах, узких черных джинсах и кедах, у солиста очки… «Freaking hipsters!» – прокричала я Адаму. Он неопределенно улыбнулся. Подпела пару строк и допила последние капли из бутылки. Поцеловала актера и бросила ему в лицо: «Let's go to your place!» Кажется, он не очень пьян. Прихватили у стойки новую бутылку.

На улицах ливень. Крупные капли падают сплошной стеной на мои черные волосы, на короткое синее платье, на крепкую фигуру актера-аналитика… который внезапно запел, оглушительно выводя смутно знакомую мелодию.

– Что ты поешь, что ты поешь?

– Мюзикл «Поющие под дождем» – смотрела?

Счастливый, странный, громкий, но попадающий в ноты. Кружится, смотря в небо, с бутылкой в руке – пару секунд. Потом подбегает обратно, хватает меня всю, поднимает и начинает целовать, целовать беспощадно и быстро.

Шатаясь под ливнем, запрыгнули в автобус, потом во второй и третий. Как ты помнишь их номера, Адам? Дом с кирпичной отделкой на две квартиры, тихий район, огромные розы у соседки под окном. Забежали внутрь и рухнули на кровать.

10:52. Адам лежит справа, молочно-белый в сумрачном лондонском свете. Просыпается, поворачивается ко мне. Он большой. На огромной руке темнеет некрасивая родинка.

– But thou, contracted to thine own bright eyes, Feed'st thy light'st flame with self-substantial fuel, – произносит он вдруг хриплым голосом, с паузами, улыбаясь уголками губ.

– Что это, что это, снова Шекспир?

 
– Then hate me when thou wilt; if ever, now;
Now, while the world is bent my deeds to cross,
Join with the spite of fortune, make me bow,
And do not drop in for an after-loss:
Ah, do not, when my heart hath 'scoped this sorrow,
Come in the rearward of a conquer'd woe;
Give not a windy night a rainy morrow,
To linger out a purposed overthrow.
If thou wilt leave me, do not leave me last,
When other petty griefs have done their spite
But in the onset come; so shall I taste
At first the very worst of fortune's might,
And other strains of woe, which now seem woe,
Compared with loss of thee will not seem so.
 

– Как ты запомнил???

– Начало первого и девяностый сонет Шекспира, – отвечает он невпопад, и к кончикам пальцев приливает нежность. Десять минут не думала об Илье – хорошо.

В его ванной ютится косметика экс-жены, на маленькой кухне валяется грудами грязная посуда, в гостиной на черном кожаном диване две электрогитары. Холостяк.

17 июля

15:41. Портретист sir Thomas Lawrence, 1769–1830. Читаю биографию в Википедии. Sir Thomas Lawrence (13 April 1769 – 7 January 1830) was a leading English portrait painter and president of the Royal Academy.

«Lawrence was a child prodigy. He was born in Bristol and began drawing in Devizes, where his father was an innkeeper. At the age of ten, having moved to Bath, he was supporting his family with his pastel portraits. At eighteen he went to London and soon established his reputation as a portrait painter in oils, receiving his first royal commission, a portrait of Queen Charlotte, in 1790. He stayed at the top of his profession until his death, aged 60, in 1830. Self-taught, he was a brilliant draughtsman and known for his gift of capturing a likeness, as well as his virtuoso handling of paint. He became an associate of the Royal Academy in 1791, a full member in 1794, and president in 1820. In 1810 he acquired the generous patronage of the Prince Regent, was sent abroad to paint portraits of allied leaders for the Waterloo chamber at Windsor Castle, and is particularly remembered as the Romantic portraitist of the Regency. Lawrence's love affairs were not happy (his tortuous relationships with Sally and Maria Siddons became the subject of several books) and, in spite of his success, he spent most of life deep in debt. He never married. At his death, Lawrence was the most fashionable portrait painter in Europe. His reputation waned during Victorian times, but has been partially restored in more recent ones.»

Сложно поверить, но биография Лоуренса далеко не так хороша, как его прелестные, легкие, перламутровые портреты.

16:05. В Лондоне пусто, никого нет.

21:41. Лола прислала смс: «Лучше трахаться, чем плакать». Омерзительно, грубо… но она права – надо заставить Илью исчезнуть в опьянении кипящего Лондона. Do it, you stupid bitch!

18 июля

11:15. Tate Britain 10:00–17:50 free, Modern fri, sat 10:00–22:00, sun-thu 10:00–18:00 free. Запомнить.

12:00. Купила frozen yougurt, но вспомнила, что меня никто не любит. Буду худеть. Выбросила в урну.

17:41. «Я жру, чтоб трахаться, и трахаюсь, чтоб жрать». Безумие преследует тяжелыми мрачными безысходными приступами, когда от отчаяния я рыдаю молча и рву с запястья браслеты верности. Стоит Илье напомнить, что у меня нет ценности, что я вещь, которую можно отбросить, что он даже не захотел взглянуть на меня, что я недостойна ужина в его компании… как я, проклиная, готова встречаться с первым попавшимся, только восстановить справедливость, только разбить самой сотни черствых, остывших, покрытых вулканическим пеплом мужских сердец.

20:15. Купила в супермаркете пачку Lucky Strike – нужно подражать Дону Дрейперу. Дон красив демонически, когда гибнет от бессмысленности будней. Забыла купить зажигалку, пришлось вернуться. Пухлая афро-кассирша неодобрительно покачала головой, но ничего не сказала. Стою в сером индустриальном переулке, вокруг чисто, но пусто очень. Пытаюсь закурить, сигарета не зажигается. На уши давит тишина воздуха без новостей о нем, достала из сумки спутанные наушники и вставила в уши Земфиру. Небо Лондона разлилось осколками. Кончик сигареты вспыхнул, осветив фаланги пальцев. Во рту стало сухо и горько, запершило в горле, горячий воздух вырвался через ноздри. Изогнутые завитки дыма поднялись вверх и сожгли на десять секунд глаза. Упала на колени, выронив вещи, и беззвучно заплакала.

19 июля

12:00. Ровно двенадцать ноль-ноль. Привет. Считаю минуты. Пусто и холодно. Купить латте в «Старбаксе»? Лучше вино в пабе.

17:00. Ровно семнадцать ноль-ноль. Как там Илья? Лола не пишет, а я сбегаю подальше от интернета, чтобы не разбиться, налетев из-за угла на реальность.

17:17. Отчаяние – это я люблю, это по мне. Майя лузер. Бейте Майю.

23:02. Надела горячую футболку, только из сушилки – приятно. Вынося вещи из прачечной, столкнулась на ресепшн с кудрявым богом, шестой раз за день. Наверняка начинает подозревать. Хочу, чтобы он обнимал меня, и я чувствовала сквозь тонкий хлопок молодые мускулы его тела.

В Лондоне солнечно-ветреные улицы, и снова дождь, замороженный йогурт, когда тепло, и кофе, когда льет. Разноцветные лица, знакомые с детства слова, и так легко слетают фразы с языка. Camden и Tate Modern – места силы (черпать, когда нет своей). Цивилизация! А я дикарь, ужасный ребенок, раненый детеныш панды. В наушниках Wild Beasts и оперные арии для кастратов эпохи барокко, и первые партии выпадают, as always, божественному Фаринелли.

22 июля

Посмотреть фильм «Би-би-си» про прерафаэлитов Desperate Romantics (реклама в бесплатной газете!). Флорентийские художники раннего Возрождения, восхищенные длинными рыжими волосами. Перуджино, Фра Анджелико, Джованни Беллини (mesmerizing names). Магическое кватроченто светится изумрудным светом сквозь мутные воды Тибра. Правда и простота природы разворачиваются змеиными кольцами от изгиба полотна до изгиба, и смутное оцепенение приливает кровью к лицу.

Фра Анжелико! Помню его могилу в Риме, в церкви Санта-Мария-сопра-Минерва, помню мазки и сюжеты его картин. Спасалась в тот день от палящего римского солнца и очутилась в иллюзорной, мраморной, величественной тени.

19:00. Слежу за цифрами на часах. На улице дождь. Заперлась в маленькой комнатке с видом на Лондон Ай. Айпод трехсотый раз проигрывает Once upon a time in America и расщепляет остатки счастья на острые молекулы отчаяния. Илья.

23 июля

15:02. Редактируем видео в Macromedia Dreamweaver 8 – не забыть установить дома. Кромсаем то, что успели снять на улицах. Задавала вопросы про Путина и Медведева. Англичане внушительно и серьезно рассматривают вопросы о политике, но получаются damn funny. Несмотря на то, что в миллион раз красивее русских: высокие, подтянутые, хорошо одетые, вежливые. Не говоря о юноше, который отвечает за ресепшн в общежитии! Не напоминайте снова про —, не надо… Ах, британцы!

17:09. Ем fruitful yougurt в Itsu рядом с St. Paul's station. Надеюсь на zero % of fat.

21:56. Смс от Лолы: «Видела его в „Старбаксе“, заказал кофе толл и брауни, минут двадцать разговаривал с каким-то мужчиной в костюме и ушел».

24 июля

14:22. Scientific ties in the Science Museum. Не хватит денег. Купила один Сергею.

16:07. Рафаэль: красное, синее, золотое и серебряное. Краски и формы завораживают. Дурацкие посетители стремятся пробежать взглядом по полотнам и табличкам, сфотографироваться на фоне и шестьдесят лет после рассказывать внукам о роли Рафаэля в искусстве. В центре зала мраморные скамьи. Мучительно хочу подойти и дотронуться, но внимательная девушка в форме не спускает с меня глаз. Синее, золотое и серебряное. Как он смог? Как он сделал это? Он же человек, был совсем как я – покрытые плотью пальцы, жадные глаза, голодный желудок.

19:10. Википедия тянет руку из зала. Википедия хочет объяснить, как он смог. Слово Википедии. Raffaello Sanzio da Urbino (April 6 or March 28, 1483 – April 6, 1520), better known simply as Raphael, was an Italian painter and architect of the High Renaissance. Raphael was enormously productive, running an unusually large workshop, and despite his death at 37, a large body of his work remains. Many of his works are found in the Apostolic Palace of The Vatican, where the frescoed Raphael Rooms were the central, and the largest, work of his career.

Википедия – провал. Слова ничего не опишут. Постараюсь запомнить пару фактов, anyway, чтобы блеснуть при случае в аристократической гостиной.

25 июля

11:05. Портобелло. Суета, текстуры, типографика. Заворачивают винтажные чашки, одежду и фастфуд в грубую (роскошно-хипстерскую!) бумагу. Свобода.

18:31. Смс от Лолы как выстрел в живот: «Посмотри его статус в фейсбуке – in a relationship. Постараюсь узнать, с кем, но страница закрытая, ни хера не понятно». Врезался прохожий. Заорала «FUCK YOU!» ему вслед. Соседи обернулись.

Ночью с 25 на 26

23:04. Cтою у бара и жду Адама. У метро грязно, а здесь, у «Конца Света» – пустынно и холодно. Жду пять минут, мимо текут биомассы. Жду безвестного актера. Лучше бы подошел Джей Зи. Нас разделяет десяток кварталов, не больше. Ломать барьеры за границей – май факинг стайл, ведь дома сложнее, дома тысячи глаз и рук, которые держат над пропастью.

Надоело ждать. Он не Илья. Если поймать Илью и запереть, как зверя в вольере, я приду сама и буду спать рядом. Адам не Илья. Есть минимум, до которого противно, а после – можно. Он – после. Он громко читает Шекспира. На сцене бара напротив поют, как в правильной, позолоченной Москве. Но с лучшим акцентом – ах, да! Хочу играть в таких барах, а не пить. Ждать дольше стыдно, хочу. Хочу? Ты неправильно понял, но пошли. Путаются мысли, или показалось?

9:47. Стояла у окна его квартиры полностью голая, кричала прохожим по-русски и смеялась. Адам обнимал сзади, прижимаясь обнаженным телом к моей спине и ногам и целуя в шею. Забрала с полок Lord of the Rings с автографом жены. Расстались на автобусной остановке, и он, довольный, спокойный, ушел в утренний город.

26 июля

12:00. Встретилась с нигерийцем Influence – тем самым, который в University of Westminster изучает бизнес. 33 года, эбеново-черный, лондонски-дружелюбный, олдскульный и пронзительно молодой. Суббота, и мы съездим в пригородную церковь для нигерийской общины. Переоделась в розовое худи, серые джинсы и голубые кроссовки (те самые! ох). Троллить так троллить. Он serieznyi takoi, с Библией под мышкой. Сели на поезд на станции Victoria, he defaced the Book: