Текст книги "Двадцатый молескин"

19. Every act of love must include a third person

Пока Майя пыталась отвлечься от меча, зависшего над ее дрожащим сердцем, Илья, любовь всей ее жизни, пригласил на свидание. Крупная дрожь начала бить тело. Согласилась (о, боги!). Ждала до вечера, когда он уточнит, где и во сколько встречаются, сходя с ума, прогнав знакомых и сбрасывая чужие звонки, и в пять вечера поняла, что он забыл. Написала смс и отказалась под предлогом, что не успевает из-за учебы. Безнадежная, отчаявшаяся, трусливая дура.

20. That's the way they are! By nature! You know what I mean? VIOLENT!

Напомнив о себе, Илья разрушил хитроумные конструкции из чужеродных тел. Его отсутствие отдавалось нервной дрожью в пальцах. Майя едва могла двигаться и думать, что происходит вокруг. Ломка от отсутствия наркотика – вот каким было ее отчаяние. И в диком порыве вернуть его, она снова, после долгого перерыва, набрала желанное имя в поисковиках и читала новости, сплетни, рассматривала фотографии и следила за новыми девушками. Он был обязан своей карьерой нескольким прогосударственным журналистам и дружбе с влиятельным чиновником, вдруг поняла она. Не только уму, не только притягательному проницательному взгляду и харизме, но и связям. И она возненавидела государство, сделавшее его столь успешным.

В интернете самоорганизовывались тысячи блогеров и фотографов, которые раскрывали нарушения власти и призывали к митингам, маршам, протестным заявлениям, путчу, революции, свержению. Каждая строка излучала токсичную напряженность и ненависть человека, который хочет изменить мир и верит, что это возможно – надо только больше стараться.

Завороженно вглядываясь в экран, Майя впитывала их слова, баррикадную кровь, обреченность, цепи, «молотить ОМОН», листовки и плакаты, их «прорваться», их «мы победим». «Только тот, кто достаточно безумен, чтобы верить, что он сможет изменить мир, сделает это», – говорил Стив Джобс.

– Чего вы требуете?

– Приходи, разберемся на месте!

– Где ваша программа, я хочу изучить ее!

– Приходи на митинг, обсудим!

На митинге у статуи Пушкина мерзли с самодельными плакатами десяток активистов. С белых ватманских листов через раз краснели надписи «Долой Путина!». Вокруг активистов грустно бродили с фото– и видеокамерами журналисты, надеясь на яркое событие, способное привлечь трафик. Активисты явно не собирались делать ничего провокационнее радостного позирования. Крайние двое тихо обсуждали, кто какие издания звал и скольких часов работы это стоило. К ним приблизился один из журналистов – собеседники замолчали, кося глазом на вторгшегося в прайвеси. После минутной паузы обсудили, куда пойти после митинга – в «Маяк» или кофейню. Полчаса прошло, и с тщательно организованной акцией многочисленной оппозиции было покончено. Майя недоуменно поплелась за толпой в «Маяк».

Девятнадцатилетний мальчик, худой, в толстом болотно-зеленом свитере, не сбривший редкие волосики над верхней губой, отхлебнул из стакана пива и наклонился вперед.

– Что ты знаешь о политике?

– Ничего, – честно призналась Майя.

– Просвещу, хорошо, – засмеялся активист, и в голосе послышалась странная нотка самодовольства. – В Кремле, как всем известно, сидят мудаки, разворовавшие Россию, распилившие бюджеты и так далее, факты почитай потом в моем блоге. Подробно разбираю, с цифрами, с доказательствами. Путичка и его Медвежонок – понятно. Но главный, кто мешает нам пропагандировать либеральные идеи – Владислав Сурков. Вконец обнаглевший кукловод, диктующий телеку и газетам, что и как писать. Контролирует партии, все, от и до – в том числе Жирика с Зюгановым, они ручные давно, ты не думай. Получают деньги на свои партии и изображают активность. Десять лет, десять лет ничего не происходит! Он третий в Рашке по влиянию, накокаиненный чеченец, и скинуть его будет не просто, но мы готовим стратегию. Порвем на тряпки! Будет пиарить сельскую библиотеку через год, вот увидишь!

Майя слушала внимательно, вникая в жесты, лексику, взгляды активиста, борясь с крамольными мыслями о его недалекости. «Он готов умереть за идеи, как ты можешь!» – убеждала себя, стараясь не обращать внимания на жалкие усики.

Придя домой, набрала в гугле новые для нее имена политических лидеров, чтобы прочитать биографии и проникнуться идеями. Странно, странно, неубедительно… (Как ты можешь! Все честные люди в оппозиции! – продолжал убеждать внутренний голос, подхватываемый исподтишка желанием отомстить Илье и выступить на стороне его противников). «Подумаю об этом завтра», – решила она.

Борясь с последними сомнениями, напечатала имя мерзкого серого кардинала и с восторгом зависла над фотографией его длинных, тонких пальцев. Ooh finger fetish, what the…

21. I hate to break it to you, but there is no big lie, there is no system, the universe is indifferent

Ночью после митинга Майе с неотвратимостью приговора приснился Владислав Сурков. Высокий, стройный, обернулся к Майе с пронзительной улыбкой, когда она, разговаривая, пыталась соблазнить его, а он минимальными, но понятными движениями своего стройного тела препятствовал.

– Как вы со мной обращаетесь?! – возмущенно спросила она, и вот тогда он улыбнулся. По интуитивному взаимному согласию направились в сторону стены, где можно курить, Майя шла впереди, он сзади. И вдруг он шагнул вперед, прижался вплотную и обнял ее, притягивая к себе, нежно, но очень сильно, положив свои прекрасные руки с длинными пальцами ей на грудь. Майя вздохнула коротко от острого физического удовольствия и откинулась вся назад, прижав голову к его шее и щеке с легкой щетиной. Начала шевелиться порывами, чтобы усилить экстаз, и прижималась ягодицами к его члену. Он начал напрягаться. Сигареты выпали из их пальцев и лежали, дымясь, на асфальте. Напряглись его руки и сжали ее тело сильнее, сильнее. Напряглась спина. Напряглись стройные ноги. Майя двигалась упорнее, равномерно, четко в сжимавшемся вокруг нее кольце, оставался лишь миг до…

…и оглушительно, громко, грубо к нему подошли со спины – задать вопрос по делам, и, задыхаясь, им пришлось разжать объятия, прервав череду ритмичных содроганий. Он отвернулся и достал из пачки новую сигарету. Из офиса вышли несколько коллег. Обсудили последний текст Пелевина. Отчаянно хотелось сорваться с места и прижаться губами к его пальцам, но…

Майя проснулась. И поняла, что ей, очевидно, нечего делать в оппозиции.

22. Even in a time of intergalactic crisis, people still want to roll the bones

В начале ноября Антонио переехал к Майе в квартиру Лолы.

– Давай закажем пиццу? – спрашивал мулат, неизменно голодный, способный превратить любой фастфуд в идеальное сочетание атомов собственного мускулистого тела. – А потом посмотрим Бората, ок?

Выпить две бутылки вина и заняться сексом – перед компьютером, в гостиной, в спальне, в ванной, на полу, на столе или стуле. Проснуться ночью от острого приступа голода и снова заказать пиццу. Позвонить его другу-мулату и пригласить на вечеринку для троих. Поменять простыни.

Майя хотела создать – впервые в жизни – кристально чистые, понятные, замешанные на химии отношения, выгоняя на закоулки памяти недостижимо-идеального Илью. Майя хотела избавить новые отношения от недоумков, оравших в лицо, что негры – низшая раса, что они умеют только танцевать, играть джаз и писать рэп. Поэтому не предупреждала ни о чем Арину или Сергея, с которыми не общалась по несколько месяцев кряду. Майя готовила речи о том, что любит Тупака Шакура, Кид Кади, Барака Обаму, а гены их детей будут прочнее и здоровее, чем гены обычных.

Зачем родительский контроль, если вам хорошо вместе? Зачем государственная регистрация брака, если вы и так живете в трех комнатах, веранде и саду, в собственном мире подростков, не желающих стать another brick in the wall? Смешные правила мира фрустрированных взрослых. Is it snuggle time yet? – спрашиваешь себя каждый час и на виду у соседей запускаешь руку под футболку модели-мулата, картинно курящего на крыльце. Baby.

15 часов, Майя и Антонио только проснулись и лежат на разложенном посреди комнаты старом диване. В комнате пусто, в углу стул со стопкой книг и журналов. В розетку включен обогреватель, испускающий слабые дозы тепловой радиации. Холодно, в комнате холодно, и у Майи мерзнут руки. Антонио горячий всегда, сильнее обнимает мерзнущую девочку. Переплетаются руками и ногами. Его черные кудри обнимают прямые стрелы ее волос. На полу лежат пустые бутылки из-под вина и пива и коробки с пиццей. Антонио перегибается и нащупывает под диваном пленочный «Зенит». Осталось несколько кадров. Фотографируются, манерно принимая сонные позы. Майя выудила из-под скомканных простынь телефон и вышла в закрытый аккаунт твиттере. «Фотографирую мулата на „Зенит“», – появилась тщеславная строчка. Они поймали хипстерский zeitgeist, и это khorosho.

Майя пытается посчитать, сколько любовников у нее было за последний год – с тех пор, как… но ведь… нельзя вспоминать, что было раньше, и каким она выдумала ЕГО, что могло произойти с НИМ. Илья нереален, Антонио реален, вот он, разметал кудри по подушке, накрыл их ладонью, пухлые губы, напряженные мышцы. Илья – это три встречи, смс, невыполненные обещания, это… о, лучше не начинать! Майя отодвинулась от мулата и забилась в угол, скрючившись от боли и едва сдерживая горячие слезы.

На следующий день пришла к татуировщику, чтобы сделать первую надпись. На улице увядшие, цвета канадских лесов, листья. Мокрая земля и запах декаданса, тянет бомжами из переулков, асфальт отсвечивает серым небом, а тропинки капиталистов occupato черными зонтами. Салон в центре. Стены красные.

 
    u just do what u like
       and if I like shit?
    Don't eat it just do it
оh petrushka v моей golove
    petrushka is a drug
 

– написала Майя в интернете очередную порцию бессвязных мыслей и присела на диван. Диван был кожаный, черный, потертый задницами вольнолюбивых геев и бесстрашных лесбиянок. У них в пирсинге были, наверно, языки и соски, а дома хранились плетки для аристократичного joie de vivre. Феликс Юсупов, comrade, восстаньте и проучите бесславных бездельников.

Что написать на запястье правой руки? Майя задумалась. Она будет здороваться с людьми, люди будут здороваться с татуировкой. A prayer for the wild at heart kept in cages – она выводила четыре года назад хной эту фразу на крымском побережье, но цитата есть у Анджелины, а так не годится. Atlas Shrugged? Слишком позитивно и самонадеянно, Майя не Дагни Таггерт, поднимавшая железную дорогу s kolen раз за разом. Libertine. That's the answer. That's the word. Она вольнодумец и распутник одновременно, и едкая горечь правды будет разъедать глаза каждому рукопожатному человеку в зоне доступа маленькой Майи. Вольнодумец, который придет плюнуть на их могилы. Решено.

Жужжащая игла легко коснулась кожи. Пальцы татуировщика лежали на ее пульсе, высчитывая несмертельную дозу боли, вероятно, но боли… ее не было.

– Всего лишь? – вырвалось из уст девочки.

– Сделать больно? – спросил накачанный мужчина с тоннелями и кольцами, внимательно вглядевшись в ее разочарованное лицо. – Ни на что не намекаю, но, может, вы пришли за этим?

– Нет, нет, не надо, – ответила Майя после паузы. – Я просто…

– Ок, значит будет быстро и безболезненно. По-разному могу, так что намекните, если передумаете!

Его руки двигались быстро, выводя поверх печати-черновика вечные (пока смерть не разлучит их) буквы. L–I-B-E-R-T-I-N-E византийской вязью. Никакого таймзньюроман, ни строчки комиксанс, только византия, только хардкор.

– А что это значит? – спросил визави в боливийских шортах.

– Вольнодумец.

Татуировщик хмыкнул в ответ и порекомендовал картинку: «Это красиво, а надпись… Ну, ваше дело». Майя вышла с болью в запястье, как после кровопускания, как новый человек, обретший собственную идентичность.

По закрученным вверх улицам за ней увязалась странная маленькая фигура, завернутая в пуховик. Пуховик был похож на перевязанную веревочками свинину, которая выпирает наружу и краснеет от натуги, но только синий. Ошпарило кипятком. Майя остановилась и развернулась навстречу. Это была девушка, худая, серая, некрасивая, болезненно бледная и прозрачная.

– Привет! – сказала она. – Я увидела, как ты выходила из «Черных чернил», тебе нравится салон?

– Да, – коротко ответила Майя и быстро пошла в обратную сторону. Девушка не отставала.

– Подожди, давай познакомимся! Я Таня, а как тебя зовут?

– Никак, – Майя ускорила шаг.

– Ты очень красивая, знаешь? Я сразу это поняла. Никогда не видела настолько красивой девушки, как ты!

– Спасибо, – Майя ускорила шаг.

– Почему ты бежишь от меня?

– Я люблю мужчин.

– А я люблю тебя.

– Понятно, – Майя ускорила шаг. Слова Тани разбивали ей сердце.

– Не беги от меня, – Таня почти задыхалась, обгоняя Майю и заглядывая ей в лицо. – Пожалуйста, не беги. Ну зачем… Я ведь… Как тебя зовут? От меня все бегут в конце концов. Ты такая красивая, и, по-моему, мы очень похожи!

– Прости, я…

Майя сорвалась с места и помчалась вперед, спасаясь от невыносимой тяжести бескорыстной любви с первого взгляда. Таня осталась стоять, провожая взглядом спину, а потом перевела взгляд на следы Майи, которые постепенно заливал водяной пеной ноябрьский дождь.

23. Now… bring me that horizon!

Майя продолжала учиться в МГУ – повезло, что Арине с Сергеем не нужно было платить ни рубля, иначе ее высшее образование давно закончилось бы. Вырываясь из вязкой хиппи-коммуны, где осуществляются желания, заходила в строгое здание с колоннами. Чувствовала запах книг и незримое присутствие десятков несчастных утонченных интеллектуалов, преодолевающих режущие плоть границы мира в «Маяке» и «Жан-Жаке», она обнималась с девочками (старательно) и улыбалась мальчикам (насмешливо). На лекциях было скучно, но в маленьких параллелепипедах аудиторий за спинами студентов за тонким стеклом сиял омытый влажным воздухом Кремль. Майя мечтала, как через 15 лет – или, наверняка, раньше – она станет первым президентом-женщиной, и Владислав Юрьевич Сурков, ухоженный, надменный, не стареющий никогда, в модных кедах под дорогой костюм, поигрывая перстнями, согнется перед ней в приветствии и доложит политическую обстановку. А за его спиной будет стоять Илья.

24. Better call Saul!

Сумрачные позднеосенние дни тянулись маслом на хлебе, а дожди смывали в руки последние остатки полумертвой травы – в такой день раздался звонок. На экране телефона отобразился номер Арины. Медленно провела пальцем по стеклу, открывая связь с той стороной мира. Голос Арины был смущенным и оправдывающимся.

– Здравствуй, Майя! Как ты себя чувствуешь? У тебя всё в порядке? Кушаешь регулярно? Ну да что я, перейду к делу сразу. Моя знакомая, помнишь Валерию Ивановну, сказала, что поможет устроить тебя на работу, если захочешь. Это связано с кино. Ты вроде бы любишь кино? Зарплата средняя, но я подумала, вдруг тебя заинтересует… Дополнительный заработок всё же… – Арина суетилась, явно суетилась.

– Да, спасибо, не знаю, надо подумать. А что нужно сделать?

– Валерия Ивановна говорит – собрать все твои сценарии, для примера, и прийти на собеседование. Она пришлет тебе на почту информацию, будет поподробнее.

– О'кей, ноу проблем. Спасибо.

Молчание повисло с той стороны трубки.

– Сережа передает тебе привет! – неуверенно и с надеждой проговорила Арина.

– И ему тоже. От меня. До свидания.

Прошло сколько дней? Прошли десятки дней, в течение которых Майя пыталась изгнать из памяти воспитавших ее, водивших в кружки, кормивших, старавшихся передать ей всё возможное и лучшее. Когда она жила рядом, их ограниченность била в нос, как дурной запах, но в отдалении они начинали казаться простыми, добрыми, порядочными и не лишенными некоторой оригинальности людьми. В конце концов, они же не избивали ее, не пили сами, а работали. В доме было чисто и книги…

Стоп, стоп, а насилие над сознанием? Религиозный фанатизм с одной стороны, советская пропаганда с другой, яростная ненависть к инакомыслящим, и это позорное, затхлое желание не высовываться? «Пусть всё будет как есть», «за нас решат», «не твоего ума дело», «лучше синица в руке» – гнев закипал и бурлил, открывая старые шрамы на молодом теле. На диван сел Антонио и небрежно спросил:

– Кто звонил?

– Предки. Предлагают работу.

– А ты что? Какая работа?

– В кино. Не знаю, надо поговорить с каким-то чуваком, он решит, берет или нет.

– А сколько платят?

– Не сказали.

– Сходи обязательно, малышка, я же вижу, тебе со мной скучно, – рассмеялся Антонио, поднимая на Майю бархатно-черные глаза.

– Мне с тобой? – и Майя кинулась обниматься и драться с дерзко подначивающим ее парнем, понимая, что пойдет, конечно, пойдет на собеседование.

Лола прилетела через неделю после первой рабочей встречи, с солью на волосах, с пакетом манго, смешная и счастливая. Майя рассказала о работе и об Антонио, который второй раз за всё время вышел искать работу модели. Лола убеждала, что работать должен мужчина, а женщина – любить его и тратить его деньги, иначе распределение сил в мире не будет гармоничным. Она злилась, высмеивала, уговаривала, угрожала, умоляла – откуда только взялась ее бурная энергия для обращения подруги в единственно правильную веру!

Наконец Майя не выдержала. Серьезно, сосредоточенно посмотрела на Лолу и развернулась к ней корпусом, резко – так, что ножки стула очертили полукруглую линию на деревянном полу.

– Послушай. Что для тебя важно? Чего ты хочешь? – спросила она.

– Я хочу выйти замуж за миллионера, – после недолгой паузы рассказала Лола.

– И всё?

– Еще… жить в Ницце, ходить на лучшие вечеринки в мире, пожимать руку Кире Найтли и флиртовать с Джонни Деппом!

– И всё?

– Потом, годам к тридцати, я хочу родить красивую девочку и сделать ее балериной. Но что значит – всё? Тебе мало? Это до хуя, план-максимум! – Лола начинала злиться. – Ну, чего хочешь ты, королева?

– Мало, мне мало. Я хочу править миром, – тихо ответила Майя. – И создать что-то гениальное, за что меня будут вспоминать следующие поколения.

– Ты с ума сошла! Ну-ну! Я всегда знала, что ты ненормальная, малышка моя, – Лола сорвалась с дивана и бросилась обниматься. – Давай не будем ссориться, а?

– Давай, – обняла ее Майя, в душе упрямо цитируя: «People who are crazy enough to think they can change the world are the ones who do».

IV
Зима. Мардашвили

25. If you want to last longer than a week, you give me a blow-job

Мардашвили оказался боссом небольшой, но известной в узких кругах пиар-компании, продвигающей прославленных актеров за русские копейки; неизвестных, но небезнадежных – за американские тысячи налом. Конкуренты обвиняли его в жульничестве, неуплате налогов, маразматичности и неэффективности, но Майе было всё равно – она пришла сюда не ради карьеры, индустрии или этого человека – она пришла, чтобы почувствовать свою причастность к кино. Первые же дни оказались адом. Следующие дни опускали ее ниже, ступенями, лифтом шахты, заставляя забыть не только про моральные правила большинства, но и про ее собственные, как то: «Беги с отвращением от уродливых стариков, которые пытаются добиться тебя, особенно предлагающих деньги». Мардашвили ее домогался, и делал это нечистоплотно, настойчиво, публично.

Они ехали на опасно тарахтящих «Жигулях» по заснеженной Москве, где-то в центре, совсем близко к Таганской: водитель-таджик, альтернативный музжурналист, известный кинопродюсер и Майя. Придавленная большим барабаном (часть мизансцены!), она едва могла видеть в запотевшем стекле названия улиц, скрытые за крупным снегопадом. Продюсер потерялся и пытался найти дорогу на память. Стекла запотевали сильнее.

– Какой адрес? – тихо спросила Майя.

– Болотная улица, шесть, – с заминкой ответил полузадушенным голосом журналист из-под желтого барабана, в три раза больше его головы.

Достала из сумки айфон и нашла адрес в Гугл Мэпс:

– До первого поворота направо, а потом два квартала прямо, – сказала в темную влажность кабины.

Босс на первом сиденье заерзал и неуверенно толкнул таджика под локоть: «Давай». Через пять минут были на месте. Журналист, облагороженный бородой пятидесятилетний интеллигент, рывками затащил технику на базу, Майя стояла под первыми в этом году кинематографичными хлопьями. Со спины подошел продюсер, она резко развернулась, сдерживая дрожь отвращения, имитируя профессиональную вежливую улыбку.

– Сколько у тебя было мужчин?

– Девять.

– Мало. И как они?

Тошнота. Из каких глубин ада вылезают в последний год эти чудовища, чувствуя ее отчаяние? Отвернулась и промолчала. «Уйди от меня», – должно было светиться во взгляде, но продюсер был подслеповат.

Хватал ее за руки на заднем сиденье, куда пересел на обратном пути, а она выдергивала, ерзала, отодвигалась. Молчала – а что было сказать? – начальник, и дико нужны деньги. Что сообщить Арине и Сергею, если уволят в первую неделю? От голода свело желудок, второй раз, третий, горькая слюна подступила к зубам. Водитель высадил у мелкого, любимого Мардашвили за дешевизну кафе – вырвалась на свободу, отказавшись от совместного ужина и еще долго, до дома, счищала с рук липкую паутину. С рук, с глаз, с сердца, но картинка прилипла к реальности, гнусно касаясь лица, интерьеров и даже луны над зеленым бархатным лесом.