Текст книги "Двадцатый молескин"

31. In a state of suspended animation like a work of art, in a state of enchantment[1]1
  1 февраля, молескин Майи.


[Закрыть]

Я обняла его сзади за шею и плечи, он нервно постучал по столу два раза, обернулся, взглянул виновато и робко и поцеловал, и всё знакомо закружилось вокруг. Я гладила его волосы – изысканно черные, с сединой, я целовала его мягкие губы, дотрагивалась грудью до его груди и судорожно обнимала, чувствуя бедрами его колени. А потом он поднял и понес в спальню, не прекращая целовать. В один короткий момент с ужасом подумала, что, наверно, он привык носить более легких девушек.

Положил на кровать, с наслаждением ощутила тяжесть его тела – желанного и недосягаемого, ошеломляюще реального после почти годового ожидания. Он приподнялся, сорвала с него футболку, расстегнула джинсы. Он в Calvin Klein. Сняла платье, бросила нетерпеливо за пределы кровати.

Он начал целовать, опускаясь сверху ниже пупка, и я с исступленным наслаждением вновь ощутила страсть и ужас. Но он не сомневался, гладил горячими ладонями ноги, и я почувствовала его губы там, где давно мечтала. Схватила его за волосы. Он потянулся к тумбочке, укусила его за бок, не в силах ждать.

– Одну минуту, – сказал он, растягивая слова, присущим только ему очаровательно-рассудительным тоном. Вернулся и вошел, приблизив свое лицо – о, такое отчаянное! – к моему.

Час спустя легли на постель, он справа, ближе к открытому окну, я слева. Перевернулась к нему и вгляделась, пытаясь гравировкой на памяти оставить в себе навсегда. Закрыла глаза, чувствуя его присутствие, и лежала так долго, не в силах заснуть. Открыла глаза и снова смотрела, и, когда он просыпался, то ощущал на себе фанатично влюбленный взгляд счастливого до сумасшествия ребенка. Я подползла к нему ближе и обняла, а он вздрогнул и замер, ничего не говоря, как загнанный в угол зверь. Я убрала руку, уползла на свой край и закрыла глаза. Часа через два попыталась снова, но он не хотел – я чувствовала кожей. Я была чужой.

Проснулась с раскалывающейся головой и пустым желудком, пытаясь почувствовать любовь к единственно важному человеку рядом. Я знала – я должна ее почувствовать. Я знала – буду всегда вспоминать, что упустила момент и не сказала нескольких слов, потерявшихся в рутинном. Прошла по теплому деревянному полу к соковыжималке, чтобы приготовить завтрак. Оглядываясь в поисках тем для разговора, заметила множество книг на иврите, торжественно расположенных в центре небольшого книжного шкафа.

– Веришь в бога? – с вымученной непринужденностью произнесла я.

– Да… верю, – с задумчивой паузой ответил он и пристально посмотрел мне в глаза.

– Это очень поэтично! – с энтузиазмом воскликнула я.

– Согласен.

Не зная, что ответить, исчерпав слова и чувства за месяцы исступленного желания, я смущенно отвела взгляд. Моя личность, мои взгляды были досадной помехой на пути к его привязанности. Рассказать про религию? Нельзя, никогда, легче умереть. Пора было выходить, чтобы успеть добраться по сугробам, мимо грязных зимних машин, мимо дремлющих кофеен – в логово грязного паука, на работу. Кто бы знал, как я хотела медлить, цепляться за отговорки, растягивать секунды в часы.

Подошла к нему, чтобы поцеловать в последний раз. Его глаза беспощадно и холодно сверкнули, как у серийного убийцы, как у дикого волка, как у мустанга из прерий, рвущегося с привязи, и я поняла в одну короткую секунду, что мы видимся в последний раз. Поцеловала в мягкие губы. Отвернулась и, закрывая глаза, уходя прочь из его жизни под Una furtiva lagrima в исполнении Марио Ланца, мысленно рисовала на белых стенах последнюю предсмертную записку нашей любви. Как так случилось? Бессмысленно, глупо, трагично, нелепо.

Шел третий час перекладывания бумажек в затхлом, холодном, убогом полуподвальном помещении, где располагался офис чудовища. Минуты вязко текли в столь привычном для персонала состоянии полусна, тягостного, умышленного, уродливого. Только лицо Майи светилось слишком странно, и она ловила на себе взгляды коллег, вопрошающие – пытающиеся что-то спросить – но от лени молчавшие и от бессилия стыдившиеся любопытства.

Свежезаваренный зеленый чай толчками перемещался близко к сердцу, горячий пар бил в очки, отчего они покрывались мимолетной белой пленкой. В памяти смутно мелькали разговоры, всколыхнулся стыд за… за что? И вдруг так ясно, что заболело сердце, взорвался в голове его отчаянный темный взгляд, сильные руки на горле, пальцы, зажавшие в кулаке ее длинные волосы, горячий язык, блестящая от пота грудь и сам вкус его пота – лучшее, что ей доводилось пробовать. То, как он замер под ее рукой, то, как не мог заснуть под пристальным взглядом, а дворники в предутренней тишине чистили снег за окном… Свело горло, скрутило от невыносимой тоски, желания прийти под дверь и караулить, ведь там ее дом, там, где сердце. Любовь моя, моя любовь, ты мне не позвонил, не написал, не захотел до меня дотронуться снова, а я, обливаясь кровью, решила радоваться – ты был, был только моим, твои мысли и чувства – хотя бы на пять минут – оставались в моей власти. Власть над тобой, власть над мужчиной, невыносимо долго мучившим меня безразличием – это ли не сладость? Сладость, тоска и Песнь Соломона. Осталось много лет до смерти, но я сделаю тебя вечным.

Илья ничего не пишет. Прошло пять часов, но от него ни строчки. Илья, татуировка на сердце, неизбежное зло, это наш конец, не правда ли? Я знаю, что ты не напишешь, не захочешь встретиться, не отдашь кофту, которую я забыла. Выкинешь ее в мусор – вместе со всем, что соприкасалось со мной в ту ночь. Ведь ты понял, что не любишь меня. Ведь ты понял, что я не стоила ни минуты твоего времени. Ведь ты удивился, как мог проявлять ко мне что-то большее, чем вежливый интерес. Я прочитала тебя в прощальном взгляде – такие бросает волк перед убийством жертвы.

Расплакаться было нельзя. Написать ему было нельзя. С работы уйти нельзя. Майя металась, сочиняя послания, растрачивая силы, проклиная мир, его, богов, родителей, содрогалась от отвращения, корчилась от боли, ожидаемой после встречи, но от ожидания резкой не менее, кричала, скрежетала, покрывалась ржавчиной и распадалась. В памяти, как заноза, отозвался первый совместный ужин, быстрые взгляды, тонкие пальцы на Moscow Times и прерывистый диалог тех, у кого всё впереди.

– Это единственное бессмертие, которое мы можем с тобой разделить, Илья, – процитировала в молчащей пустоте черепа Майя и, с усилием застывшего на вершине флюгера, во второй раз за день решительно отвернулась от прошлого, теперь навсегда.

В комнату зашел паук, склизко улыбаясь, и просюсюкал приглашение зайти к нему кабинет. Выехали вчетвером на съемочную площадку – босс, манерная Алина из связей с селебрити, добродушная Катя из кастинг-отдела. Разбор полетов, получасовой, где «бля», «охуели» и «мудаки» сверкали ежеминутно и душеподъемно. Собрал всех после, отправил Катю и Алину в офис – как обычно, а Майю – забрать пленку у партнеров.

– Не возвращайся в офис, не надо, привезешь завтра утром. Я к инвесторам, мудаки задумали наебать. Все всё поняли? Ну. Похуярили быстро, всем пока.

Обернулся и тайком взглянул сально на Майю. Приглашение по отдельности приехать в его квартиру, не возбуждая подозрений. Металлическим привкусом на языке отдалась кровь и выковалось за секунду решение. Кивнула и зашагала в сторону метро.

32. I am not in danger, I am the danger

Майя сосредоточенно скользила по снегу, как упакованный в черные меха робот. Впалые глаза мерцали хтонически-темным, нервный смех прорезал разреженный воздух. Напряжение нарастало, как лавина, между пухленьким колобком с бобровым воротником и высокой худой фигурой в черном, идущими вместе к одной цели. Хлопнула металлическая входная дверь, отрезав путь к отступлению. Мардашвили почему-то молчал – вероятно, обдумывал программу уступок и противовесов, покерную партию развлечений, функционирование механистической системы разврата, вращать которую должен был винтик, идущий с ним рядом. Вызывающе вкусный винтик.

Захлопнулась вторая дверь. На полу было грязно, и Майя отказалась снимать обувь. Позволила пауку стащить с нее защитную оболочку. Встала в углу, пока фантомас поспешно, суетливо включал музыку (группа из Марокко, никто в России еще не слышал). Спрятал за надутый водой матрас пачку исписанных листов. Вывел на экран компьютера фотографию Караваджо. Заманивающе приоткрыл часть белесого, маслянистого, старого тела и возлег на ковер у ног Майи. Она содрогнулась. Медленно опустила взгляд, стараясь не кричать, не издать ни звука.

– Приготовил деньги?

– Замолчи, киска моя, в ящике, как договаривались, зачем сейчас вспоминаешь, иди ко мне…

Выученный давно сценарий Майя исполнила безмолвно, профессионально, сосредоточенно, вспоминая прощальный взгляд Ильи. Алекс, дернувшись в последний раз, встал, надел джинсы и сел за компьютер. Она поднялась на ноги, вытирая руки и наблюдая его равнодушную спину – стоило ему добиться своего, как он возвращался к работе, лишь изредка подавая односложные реплики.

– Я рассталась с Антонио, – произнесла она холодно.

– Зря, – ответил с задержкой продюсер.

– Вчера встречалась с миллионером, говорила о нем в прошлый раз, помнишь? – пыталась рассказать Майя о главном.

– Мм, – промычал он неопределенно в ответ.

Удовлетворенному зверю по хую было, отчего трясло Майю. Бизнес интересовал его в эту минуту намного сильнее. Он получил от нее, что хотел, и, удовлетворенный, расслабленный, переключился на деловые вопросы. Знаменитый продюсер. Прославленные подопечные. Майя, потерявшая из-за него Антонио, но взамен получившая лишь ночные кошмары и вранье коллегам, пошлые взгляды, необходимость продаваться каждый день за деньги – иначе не выжить. Илья – о, божество! – из-за которого начались сумерки разума. Он не позвонит, никогда не позвонит. И чудовище, захватившее щупальцами и присосавшееся, постмодернистский сон жены рыбака Хокусая…

Решение, принятое утром в опьянении зимней ярости, кристаллизовалось, застыло. Она рванула на кухню и рывком дернула ручку ящика, выбив его из модного дизайнерского комплекта. По полу рассыпались вилки, ножи, ложечки.

– Что ты там громишь? – раздался обязательный голос из гостиной.

Длинный тонкий нож сверкнул в ее худой руке, отразившись вспышкой в глазах. Тихое рычание, не похожее на человеческое, ей не принадлежавшее, пронеслось рывком до стула Мардашвили.

– Сволочь! Сволочь! Вот! Держи! – орала она, с каждым вскриком вонзая клинок в располневшее тело сладострастного продюсера, в его шею, спину, заплывшие жиром ключицы, а тот визжал, как свинья, пришедшая на случку и попавшая на казнь, и содрогался, вертелся, подпрыгивал на стуле, пока не упал кульком на забрызганный свежей кровью ковер. Взмах, два, три, четыре – Майя забылась в механических повторениях, в физической работе убийства, в то время как тело противника таяло за мутной пленкой, подернувшей ее глаза.

Босс давно перестал шевелиться. Потрясенная, уничтоженная, пронзенный страхом ребенок, она пятилась от расплывшегося смрадного трупа замороженными этим зрелищем ногами, пока не уткнулась в преграду. Почувствовала за собой устойчивую, холодную стену. Кошмар рассеялся, как кафкианский сон. Она упала на пол, громко ударившись костями, глупо, бессмысленно.

Постепенно опьянение злобы выветрилось из ее крови, нахлынула тоска и усталость. По голове как будто ударили обухом. Правая рука до сих пор сжимает нож, измазанный в крови, капли окутывают запястье преступными уликами, рукав, ткань на груди и животе красновато и мокро поблескивают. Сорвала с себя джемпер, вскочила, отбросила в ужасе нож. Мардашвили лежал потертым свертком на полу, кошмарно, подозрительно раскинув руки. Майя попятилась, медленно переставляя онемевшие ноги, шаг, еще шаг, два шага, вот так. Бери пальто, Майя, надень, выходи и тщательно закрой дверь. Теперь прочь, прочь, убегай!

В ушах звенело, два квартала скрылись за высотками и серыми облаками. Майя очнулась. Что она наделала! Улики, отпечатки, деньги, лежащие в углу – ее ведь поймают и посадят на десять лет – что случится после?

Вскрикнула (прохожая старушка обернулась и перекрестилась), помчалась обратно, высоко взбрасывая ноги, подпрыгивая над препятствием в немыслимой адреналиновой гонке. Затормозила у входа и набрала код. Тусклый запах подъезда обрушился смрадной стеной. Нет камер – удача. Никто не знает, что она приходила. На лестничной клетке никого, вверх, вниз – работают или спят. Остановилась перед дверью. Невозможно заставить себя повернуть ручку. Каждый миг – как мировая материя – скручивается в черные дыры, звезды, звезды, кружатся и падают, заворачивая в темные спирали удивленное, толстое, похотливое, жалкое лицо Мардашвили. Потеряла сознание. Надолго ли? Вокруг никого нет – на пять минут, наверно. Встала и вошла.

– Неважно, будет ли ребенок великим, – раздался внутри голос из финальной сцены «Матч-Поинта». – Главное, будет ли ему везти.

Майя встала и начала перебрасывать желтый мячик по ту сторону сетки. Телефон завибрировал – оповещение от Вконтакте. Сообщения от друга, который видел, что она зашла онлайн два часа назад, и написал ей несколько сообщений. Майя быстро ответила на каждое – «сорри, смотрела Матч-Поинт))» – и добавила видео в избранное. Написала на стене аккаунта: «Обожаю деловые встречи в центре за возможность любоваться из окна нежно-серыми, кремовыми, розовыми, освещенными зимним солнцем стенами». Алиби обеспечено. «You can always count on a murderer for a fancy proze style», – подумала случайно. Усмехнулась. Осторожно перешагнула через труп, взяла сброшенную кофту и вытерла ей рукоятку ножа, клавиатуру, фарфоровый бок шашки, обложки нескольких книг. Кровь смешалась с пылью на грубой ткани. В глаза бросился шкафчик, в котором Мардашвили всегда хранил наличные. Подняла ногу, чтобы сделать шаг – накатила волной тошнота, пришлось выбежать в ванную комнату. Вышла бледная, как металл. Распахнула дверцу и вынула несколько полок – повсюду лежали банкноты – рубли, доллары, евро, аккуратно перевязанные резинками. «Спасибо, милый, – прошептала Майя, – спасибо за твою заботу». Достала из сумки обычный полиэтиленовый пакет и закинула в него пачки. Тяжело. Много. Протерла полки шкафа и аккуратно закрыла. Обернулась, анализируя аккуратность уборки, игнорируя равнодушным взглядом нелепую окровавленную фигуру на полу. Вышла из квартиры, аккуратно закрыв дверь. В подъезде никого. В последний раз поехала на работу, оживленная, нервно-веселая – на работу, где о смерти любимого руководителя и вождя сказала только дочь Аня, заехавшая навестить отца утром следующего дня. Убийство закрыли как нераскрытое, побеседовав со всеми знакомыми и с Майей, красивой и уверенной, тоже.

V
И снова весна

33. With enough courage, you can do without a reputation

– Как вас зовут? – сонно и чеканно спрашивал мужчина в серой рубашке.

– Мария Вачовски, – не дрогнув, ответила Майя и протянула паспорт.

– Сколько вносите на депозит?

– Пятьсот тысяч рублей.

Через пятнадцать минут двери банка захлопнулись за ее спиной. Стараясь не расплакаться, Майя посмотрела в позднефевральское небо сквозь черные ветки деревьев, поймала такси и поехала на встречу с кофаундером своего бизнеса. В салоне играл шансон из нового.

– Ваенга – слышали? Хорошая баба, настоящая, – подал голос водитель.

Майя откинулась назад и прикрыла устало глаза. На внутренней поверхности век застыла фотография. Открыла глаза.

Владимир сидел за красным столиком модного графичного кафе, проверяя почту на айпаде. Футболка с принтом и светлые джинсы умело скрывали гарвардское образование и несколько миллионов долларов, заработанных в студенческие годы. Они познакомились несколько недель назад на стартап-вечеринке в Digital October, где Майя внимательно слушала заграничного гуру с трагично-серьезным лицом. Владимир присмотрелся и подошел знакомиться.

Они сразу нашли общий язык. Майя только зарегистрировала собственное digital-агентство по продвижению музыкантов в интернете и искала идеи по его пиару, команду, инвесторов, клиентов. Он же хотел найти новичка, способного ради бизнеса пойти до конца. В ее взгляде светилось то, чем были прискорбно обделены избалованные мальчики, играющие карманными деньгами.

– Открыла банковский счет? – спросил строго Владимир, отрывая взгляд от глянцевой поверхности девайса.

– Нет, купила нам кокаина, – в тон ответила она, ставя сумочку рядом с креслом и подзывая официанта. – Как тебе бизнес-план? Нормально просчитана финансовая модель?

– Очень четко, я удивлен. Еще не пришел ответ от друга, мы с ним вместе учились – посмотрим, что скажет. А так – пора реализовывать! Мы готовы. Главное – чтобы ты ничего не боялась.

– Чудесно! – посмотрела на него Майя, сдерживая насмешливый взгляд и культивируя радость (усердно).

– Мария? – Владимир прервался на полуслове и вопросительно посмотрел на нее. – Ты меня слушаешь?

За окном таяла весна, высвобождая из-под снега тонкие ростки, похожие на плантации риса.

– Конечно, рассказывай! Как Нью-Йорк, чем заняты партнеры?

Майя с облегчением откинулась на спинку кресла, позволяя себе раствориться в блаженной легкости последних недель. Бизнес, четкие правила игры, напряжение ума, аскеза, просыпающаяся земля – элементы складывались, как красивые картинки на тамблере. Весна, лето, осень и зима прошли, принеся с собой весну. Похороненные под прошлогодним снегом, секреты сгнили и растворились, как труп в серной кислоте, превратились в землю. Главное – не закрывать глаза, пока не устанешь смертельно.

В воздухе изгибался аромат слегка подгоревшего кофе. За соседним столиком раздался женский смех, и глубокий голос продекламировал:

 
 Lost in desart wild
  Is your little child.
How can Lyca sleep,
 If her mother weep.
 

– Songs of innocence and of experience, гравюры Блейка в Тейт Британ, – мелькнула ленивая мысль и спряталась за потоками тропического дождя. Для нее наконец начиналось что-то новое. По всем признакам – жизнь.