Текст книги "Беспощадная истина"

– Хотя в нашем государстве мы не выносим превентивного наказания (но это было именно то, что они отстаивали), лишение свободы, в качестве отправной точки, преследовало бы двойную цель: наказания и устрашения. Реабилитация, благодаря качественным программам нашей юрисдикции, может быть начата уже во время тюремного заключения и продолжаться во время испытательного срока. Учитывая отказ ответчика от ответственности, его вызывающее поведение, его замечания о своем характере и его предсказания своего будущего поведения, цели сдерживания и реабилитации могут никогда не быть достигнутыми. Однако, по крайней мере, на период отбывания наказания широкая общественность была бы защищена от его потенциала насилия.

Судья Джонсон согласился. Он приговорил меня к двум годам лишения свободы, с одним годом условно, штрафу на 5000 долларов, двум годам испытательного срока и двум тысячам часов общественных работ. Он также отказал мне во временном освобождении под залог в случае обжалования приговора.

В забитом до отказа зале судебного заседания раздались возгласы изумления. Я сам был ошеломлен. Моника начала плакать в истерике. На меня надели наручники и отправили прямо в тюрьму.

Ганслер получил свои пятнадцать минут славы. На самом деле все были возмущены тем, что меня могли отправить в тюрьму на год после того, как мы достигли с прежним прокурором штата договоренности о том, что мне не будет грозить тюремное заключение.

– Любой прокурор поступил бы так, как я, – сказал Ганслер корреспонденту агентства Ассошиэйтед Пресс. – А что уж говорят, то пускай говорят.

Меня бросили в камеру пять с половиной футов на восемь футов Второго тюремного корпуса, их вариант изолятора для содержания под стражей для обеспечения безопасности. Это означало, что я был отделен от остальных заключенных, которые были в основном белыми привилегированными детьми из округа Монтгомери. В моем блоке было всего несколько людей, либо слишком слабых, чтобы находиться среди остальных, либо слишком агрессивных. Я просил направить меня в общий корпус. Мне важно было оказаться там, чтобы воспользоваться своими привилегиями. Я был так воспитан. Вместо этого я был в изоляторе, а вокруг сновали охранники, которые фотографировали меня и продавали эти снимки газетам.

Я находился там две недели, а затем меня отправили в их вариант карцера. Это началось, когда для моего осмотра прислали тюремного психотерапевта. Я наблюдался у доктора Голдберга, одного из лучших психиатров страны, поэтому я отказался даже разговаривать с этим болваном. Он сократил вдвое мою обычную дозу золофта. Когда мне принесли таблетки, которые выглядели по-другому, я отказался принимать их. Спустя два дня я разговаривал по телефону в общей комнате, когда один охранник-садист подошел и повесил трубку прямо посреди разговора. В тюрьме я становился другим человеком: я был более обидчив, чем дома. Любая мелочь – и я мог сорваться и поднять шум.

Я вышел из себя, стащил телевизор с металлического кронштейна и швырнул его на пол, а затем поднял и бросил его на решетку камеры, через которую за мной наблюдал начальник тюрьмы и двое охранников. Небольшой пластмассовый осколок, пролетев сквозь решетку, попал в одного из охранников. Меня тут же перевели на строгую изоляцию. Я находился взаперти двадцать три часа в сутки, мне не разрешали покупать закуски из столовой, я был лишен посещений и разговоров по телефону. Исключения составляли лишь мои адвокаты и врачи. Доктор Голдберг посетил меня на следующий вечер и вернул мне мою очередную порцию золофта.

После инцидента с телевизором тюремная администрация обвинила меня в нарушении общественного порядка, хулиганском поведении, уничтожении имущества и применении насилия в отношении сотрудника исправительного учреждения, поскольку в него попал небольшой пластмассовый осколок. Они бросили меня в карцер, и это не доставило мне никакого удовольствия. Я сравнивал себя с теми немецкими политическими заключенными из фильма «Комплекс Баадера – Майнхоф», которые сходили с ума, когда их посадили в тюрьму. Они могли убить охранников, могли убить даже самих себя. Я стал носить на голове небольшую испанскую бандану, ходил с голым задом и бросался в охранников различными предметами.

Меня приговорили к двадцати пяти дням изоляции, но мой адвокат обжаловал это решение, и я вышел через пять дней. Мне действительно не нравилась эта тюрьма. Я хотел, чтобы меня отправили обратно в Индиану. В этой тюрьме у меня не было никого, с кем можно было бы пообщаться, кто принес бы мне какие-нибудь вещи или привел бы мне девушек. Я все еще находился на испытательном сроке штата Индиана, поэтому меня могли легко перевести туда. Проблема заключалась в том, что меня могли заставить досидеть четыре года моего срока по предыдущему приговору. Джим Войлес, мой адвокат в штате Индиана, совершил около двадцати поездок, мотаясь в Мэриленд и обратно, и, наконец, достиг договоренности о том, что я досижу шестьдесят дней в тюрьме штата Мэриленд, и Индиана навсегда избавится от меня. Судья Гиффорд была более чем рада завизировать это. Никто не хотел моего возвращения в Индиану.

Вначале я был вне себя. Я хотел подать в суд на судью, чтобы вернуться в Индиану. Но когда меня перевели в тюрьму Мэриленда, это оказалось не так уж плохо. Моника начала готовить для меня, и мне было разрешено получать эту еду. Через несколько месяцев я набрал так много веса, что спросил, не мог ли я заниматься на беговой дорожке и велотренажере, и мне разрешили. Я всегда был привилегированным полудурком в тюрьме.

Когда я там был, меня даже сфотографировали для обложки журнала «Эсквайр». Моника как-то пришла в тюрьму вместе с нашим маленьким сыном Амиром, и нас сняли для статьи обо мне в этом журнале.

Я начал общаться с другими парнями из изолятора. Там было несколько молодых ребят, которые сидели за убийство. Пока я там был, двое из них повесились: один парнишка был богатым израильтянином, а другой – черным пареньком. Я оплатил похороны последнего, потому что у его родителей не было денег. Мне было больно смотреть, как молодые красивые ребята из малообеспеченных семей подсаживались на наркоту, а затем совершали какую-нибудь глупость вроде убийства ради ста баксов. Когда я выходил из тюрьмы, у меня на внутреннем счете оставалось 12 000 долларов, и я договорился с администрацией, чтобы эту сумму разделили между пятью парнями, которые были в изоляторе вместе со мной. Это не были какие-то там крутые парни. Это были просто дети, у которых не было ни денег, ни дома, в который можно вернуться.

В этом изоляторе я стал кем-то вроде местного Дона. Другие парни посылали мне через охранников записки и просили меня обсудить с ними их проблемы. Некоторые из охранников приходили ко мне и рассказывали о парнишке, у которого, кажется, появилась какая-то проблема, и я посылал ему записку с просьбой успокоиться.

В тюрьме штата Мэриленд у меня было не так много посетителей. Приходила Моника, Крейг Буги, появлялись некоторые приятели. Как-то пришла моя ямайская подружка Лиза. Она написала свое имя в журнале посетителей, а спустя несколько часов пришла Моника, увидела ее имя и закатила мне скандал. Хорошо еще, что нас разделяло небольшое стеклянное окошко.

Но среди всех посетителей всеобщее внимание привлек, конечно же, Джон Кеннеди-младший. Он пришел ко мне однажды вечером. Когда этот факт получил огласку, сразу нарисовался с десяток новостных бригад, которые несколько часов дежурили снаружи. Внутри тоже было столпотворение. Я велел Джону поздороваться со всеми остальными заключенными в изоляторе: «Эй, обнимите за меня вашу маму! Поцелуйте малыша!» Я играл роль большого Дона.

Мы с Джоном познакомились в Нью-Йорке. Как-то я встретил его на улице, и он пригласил меня к себе в офис журнала «Джордж»[247]247
  Джон Кеннеди-младший создал собственный журнал «Джордж» (в честь первого президента США Джорджа Вашингтона) в 1995 году и работал в нем шеф-редактором.


[Закрыть]. Он был привлекательным человеком, не витал в облаках, катался по Манхэттену на велосипеде, зачастую пользовался общественным транспортом. Когда он пришел навестить меня, он сразу же сказал:

– Вся моя семья отговаривала меня от встречи с вами. Поэтому, когда увидите их и все они скажут вам: «Привет!» – вы будете доподлинно знать весь расклад.

Непосредственно перед приходом Джона у одного из его двоюродных братьев были неприятности, потому что тот поимел нянечку или что-то вроде этого.

– Да, мой кузен – это просто воплощение дрянного мальчишки, – сказал Джон.

– Что бы вы ни делали, не проявляйте на публике неуважения к своей семье. Так нельзя поступать, поскольку все именно этого и желают. Вас постоянно хотят сломать и превратить в ничтожество, – сказал я ему. – Можете называть провинившихся членов семьи мудаками сколько угодно – но только в узком кругу, в частной беседе. Никогда не делайте этого прилюдно.

Мы достаточно долго разговаривали о семье Кеннеди, особенно о его деде. Похоже, Джон не очень-то много знал о нем, кроме того, что тот не учил своих сыновей вести бизнес:

– Никто в моей семье не знает, как вести бизнес, поэтому все и ушли в политику. Он баловал нас.

Подозреваю, именно поэтому он и создал свой журнал – чтобы узнать практическую сторону дела. Ему показалось, что он ничего не достиг в жизни, и это было единственным, что давало ему основания надеяться на свою успешность.

Мы поговорили немного о моем деле.

– Слушайте, я знаю: единственная причина, по которой вы здесь, – потому что вы черный, – сказал он мне. Тем самым он дал мне понять, что осознает, какие это были времена.

В какой-то момент я сказал ему напрямик: «Вам следовало баллотироваться на политический пост».

– Что? – Он, казалось, немного растерялся. – Вы так думаете?

– Вы обманули ожидания моей матери, ожидания ее родителей. Они знали вас еще ребенком. Вы не можете позволить, чтобы потерянное поколение, которое верило в вашу семью, разочаровалось в вас. Речь идет не обо мне, черт бы меня побрал, я буду делать то, что я и делаю, но вы не можете обмануть ожидания этих людей. Ваш отец и ваш дядя были их надеждой, и они возлагают надежды и на вас, поскольку вы из этой семьи, – сказал я.

Он ничего не ответил. Должно быть, он решил, что я спятил.

«Ниггер, какого рожна тебе надо? Ты совсем спятил? Для чего ты живешь? Ты рожден только для одного. Все мечтают пользоваться тобой, приятель. Это тяжелое бремя, но, если ты недоволен, тебе следовало обзаводиться другими отцом и матерью».

Из него получился бы великий политик. Он, действительно, заботился о людях, это было именно так. Об этом свидетельствовало то, как он общался с людьми, как ловил взгляды тех, с кем он даже не был знаком. Он не опасался, что его могли заметить в общественных местах; он появлялся там, чтобы обсудить какие-либо проблемы. Я считаю, что это был интересный парень.

В тот вечер он выглядел усталым. Он сказал, что ему придется пить много кофе, потому что он собирался в тот вечер лететь обратно в Нью-Йорк. Он прилетел сюда вместе со своим пилотом-инструктором.

– Нет, приятель. Вам бы лучше отдохнуть у меня дома. Езжайте к Монике и детям, – предложил я ему. – Надо спятить, чтобы сейчас лететь на самолете куда бы то ни было.

– Вы не знаете, как я чувствую себя там, в воздухе. Я чувствую себя таким свободным! – сказал он мне.

– Вы должны чувствовать себя идиотом там, в воздухе, если вы не соображаете, что делаете. Если вам надо лететь, хорошо, летите сами. Но, пожалуйста, не берите с собой в самолет того, кого вы любите.

Он ничего не сказал мне, но в тот вечер он поехал к Монике, и она потом передала мне его слова: «Майк сказал, что я был бы идиотом, если бы полетел. А он побывал в аварии на мотоцикле».

Мы также говорили о том, как погуляем, когда я выйду из тюрьмы. Он упоминал других женщин, и у меня сложилось впечатление, что он хлебнул со своей женой.

– Когда вы освободитесь, дайте мне немного времени утрясти некоторые вопросы со своей женой. И после этого нам можно будет погулять. Вам надо поехать со мной в Аспен[248]248
  Аспен – город в штате Колорадо, известен дорогим горнолыжным курортом и наличием недвижимости политических деятелей, «звезд» спорта и шоу-бизнеса.


[Закрыть].

– Аспен? – спросил я. – В Аспене не водятся ниггеры. И меня вряд ли там полюбят.

– Хм-м. Там бывает Линн Суонн[249]249
  Линн Кертис Суонн (род. в 1952 г.) – американский профессиональный футбольный игрок, спортивный комментатор, в последующем – политический деятель; афроамериканец.


[Закрыть], – сказал Джон.

– Но Линн Суонн – не ниггер, – уточнил я.

– Да, вы правы, – признал он.

Конечно же, я попросил помощи в деле своего освобождения. Я был в тюрьме уже почти четыре месяца. Я полагал, что этого вполне достаточно. Одна из двоюродных сестер Джона, Кэтлин Кеннеди Таунсенд, старшая дочь Роберта Фрэнсиса Кеннеди, была в то время вице-губернатором штата Мэриленд.

– Вытащите меня отсюда, – попросил я. – Обратитесь к вашей чертовой кузине.

– Майк, но я совершенно не знаю ее, – ответил он.

Возможно, у него было достаточно опыта, чтобы не говорить чего-либо в комнате для свиданий.

– Вы не знаете ее? Что, черт возьми, вы имеете в виду? Вы же все вместе играете в футбол там, в Хианнис-порт!

Он улыбнулся и вышел. На выходе его сразу окружила пресса.

– Я нахожусь здесь, чтобы поддержать своего друга, – сказал им Джон. – Майк совсем другой человек, он разительно отличается от того имиджа, который сложился в общественном мнении. Он тот человек, который действительно в корне изменил свою жизнь и способен и впредь держаться этого курса. Я надеюсь, что после того, как я приехал сюда и рассказал об этом, все поверят этому, потому что у него была непростая жизнь.

Затем он сел в лимузин и поехал ко мне домой, чтобы выпить кофе. Вскоре после того, как Джон-Джон[250]250
  «Джон-Джон» – прозвище Джона Фицджеральда Кеннеди-младшего.


[Закрыть] побывал у меня, бац, я вышел из тюрьмы.

Глава 12

Как только я вышел из тюрьмы, в самый первый день, я поехал домой, взял сумку и отправился в Нью-Йорк. Я не отдыхал, не общался со своей семьей, как это следовало бы сделать. Просто, бац, я сел в машину и отправился в Нью-Йорк, чтобы встретиться с одной из своих подружек. У меня не было навыков, опыта человека с чувством ответственности. Или же элементарного желания приобрести их. Ты не можешь быть наполовину приличным женатым человеком, а наполовину – сексуальным подонком. Обилие всех этих подруг при моем женатом состоянии было для меня своего рода наркотиком. И если мне был нужен кто-то еще, я просто выходил на улицу – и женщины бросались на меня. Я был рабом беспорядочного образа жизни знаменитости. Я бы и хотел прекратить это, но не мог.

В то время в моей жизни все было как-то беспорядочно. Мои новые деловые партнеры договорились о новых сделках с телеканалом Showtime и руководством MGM Grand, поскольку Дон уже не принимался в расчет, но на мне все еще висели те миллионы, которые были предоставлены мне руководством Showtime и осели в кармане Дона. Кроме того, за мной по-прежнему числился долг налоговому управлению.

Я переехал в Финикс, чтобы начать подготовку к следующему бою. Одновременно в начале июня я приступил к общественным работам в печально известной тюрьме шерифа Джо Арпайо[251]251
  По инициативе Джо Арпайо при тюрьме округа Марикопа (штат Аризона) был создан палаточный городок с крайне тяжелыми условиями содержания заключенных.


[Закрыть] в Финиксе. Он был весьма взволнован, увидев меня в своем заведении. Я ходил по его палаточному городку, разговаривал с заключенными, советовал им держаться подальше от неприятностей. Между тем инспекторы, наблюдающие за условно осужденными, относились ко мне так, словно я был Джон Готти. Они старались в своих отчетах описать каждый мой шаг. Если до них доходили слухи, что я был в клубе, они звонили моему адвокату, и нам приходилось искать свидетелей, чтобы опровергнуть это. Адвокат писал им: «Как я сообщал вам, Майк не посещал ночного клуба «Амазонка» во вторник, 29 июня, и Моника подтверждает данный факт. Майк находился в это время в своей комнате и спал».

Мой адвокат даже предупреждал моих телохранителей, чтобы они были начеку:

– Как вы знаете, отдел по условному осуждению взрослых правонарушителей округа Марикопа усиливает надзор за Майком. Энтони уже поставлен в известность и приступил к исполнению, теперь я хотел бы проинформировать и вас, что устанавливаю следующие правила. Если Майк покидает отель после десяти часов вечера, вы должны сообщить об этом Полю и его офицеру службы наблюдения Чаду. У Энтони есть их номера. Кроме того, прошу сообщать мне на голосовую почту и оставлять мне сообщения, куда Майк направляется. Если он уходит в другой клуб или даже в ресторан, важно, чтобы вы сообщали об этом по телефону обоим офицерам отдела по условному осуждению и мне, информируя всех нас о его маршруте. Я уже обсудил с Энтони тот момент, что крайне важно, чтобы Майк оставался спокойным вне зависимости от того, как обстоит дело с испытательным сроком. В случае, если возникает какой-либо конфликт с отделом по условному осуждению, или же он назревает, прошу немедленно звонить мне.

Я – Аль Капоне! Я – скверный ниггер, страшный и ужасный! И моя самовлюбленная, эгоистичная, страдающая манией величия натура с этим легко согласилась. Они относились ко мне так, словно я был крестным отцом, криминальным авторитетом.

И меня, как и прежде, легко можно было огульно обвинить в чем угодно. Однажды в августе я выполнял свою отработку в городке шерифа Арпайо, когда он позвал меня в свой кабинет.

– Майк, одна из моих судебных исполнительниц выдвинула обвинение против вас. Она заявила, что вы ударили ее и сбили с ног. Не знаю, почему у нее ушла целая неделя на оформление этого обвинения, – сказал он.

– Все это время вы были вместе со мной. Вы знаете, что это чушь собачья, – сказал я.

– Не представляю, как вам удалось бы сделать это, – согласился он.

Все это было, конечно, фигня, но, тем не менее, через эту фигню мне пришлось пройти. Быть обвиненным в чем-то, когда ты на общественных работах? Они изучили видео– и фотосъемку того места, где имел место предполагаемый инцидент, судебная исполнительница была там со мной и широко улыбалась. Дело было прекращено, но у меня был шанс вновь загреметь в тюрьму штата Мэриленд. Подозреваю, что подчиненные просто желали сбить Арпайо с толку. Его судебные исполнители не особенно-то любили его.

Я вернулся на ринг в Лас-Вегасе 23 октября 1999 года. Моим противником был Орлин Норрис. Не знаю, кем был этот парень в то время, когда я был чемпионом, но он появлялся на моих пресс-конференциях и тупо пялился на меня. Он участвовал в боях «на разогреве» перед моими поединками, но я не помнил его. Я думал: «Может, у этого ниггера есть пушка? Кто он? Может, я оскорбил его или выиграл у него в кости все деньги?» Он меня пугал. Никто еще не отваживался так вести себя со мной: он просто смотрел на меня, молча, ничего не произнося. Я уже начал думать, что я его, быть может, случайно обидел на улице.

Он был чемпионом мира в первом тяжелом весе по версии Всемирной боксерской ассоциации, поэтому знал, как надо драться. В течение первого раунда мы прощупывали друг друга, и прямо во время гонга я провел левый апперкот, который отправил его на канвас. Ричард Стил снял с меня два очка за удар после гонга, но это уже не имело значения. Норрис вернулся в свой угол, сел на табурет и больше уже не вставал. Он утверждал, что при падении повредил правое колено и не мог продолжать бой. Зрители начали свистеть и бросаться разными предметами. Затем на ринге появилось полсотни копов в форме. Опять пошло-поехало! Сколько можно? Я был в хорошей форме, мог бы прибавить темпа и в следующем раунде нокаутировать его, но он не слезал со своего табурета. Забавно посмотреть видеозапись: он поднимается и направляется в свой угол, вполне здоровый, выслушивает своего тренера, который указывает ему на ошибки. А затем он отказывается от боя, и это еще одна черная метка для меня в Лас-Вегасе. Бой был признан несостоявшимся. В то время я этого еще не знал, но это был последний раз, когда я выступал на ринге в Лас-Вегасе.

Шелли Финкель полагал, что для меня может быть лучше некоторое время проводить поединки за пределами США, чтобы в Лас-Вегасе успокоились после фиаско с Норрисом. Поэтому он организовал для меня бой в Англии, в Манчестере, запланировав его на 29 января 2000 года. Я должен был драться с Джулиусом Фрэнсисом, чемпионом Великобритании в тяжелом весе. Это была отличная поездка! Куда бы я ни пошел, везде собиралась толпа. Когда я приехал в гетто в Брикстоне, там собралось столько моих поклонников, что я был вынужден укрыться в полицейском участке. Я еще подумал, что, похоже, в первый раз в своей жизни я пришел в полицейский участок по своей воле.

За неделю до поединка я дал интервью телеканалу Sky TV.

– Как вы полагаете, к вам здесь справедливое отношение? – спросил ведущий.

– По сравнению с тем, как поступают в США, здесь ко мне относятся с предельной деликатностью. Там у меня иногда даже пропадает желание выходить на улицу, но я отношусь к сильным личностям, и ничто не может остановить меня. Ничто не может сломить меня или подорвать мой дух. Что бы ни происходило со мной, я встречаю это с высоко поднятой головой.

– Двадцать одну тысячу билетов на ваш поединок раскупили за два дня. Как вы думаете, что в вас привлекает поклонников бокса?

– На этот вопрос я не знаю ответа. Но я точно знаю, что еще шестьдесят тысяч человек не смогли достать билетов. Полагаю, что им следует просто сломать двери и прорваться в зал, и я верю, что именно так они и поступят.

– Майк, не подавай им такой идеи! – В его голосе звучал ужас.

– Вот что им нужно – им нужна идея. Они хотели бы увидеть мой бой. Я как поклонник Дюрана собирал кучу парней с улицы, и мы прорывались прямо через двери: «Давай, старик, давай! Нас не остановят!»

– Еще несколько вопросов о Джулиусе Фрэнсисе. Дайте прогноз этого поединка. Какой будет результат?

– Я не знаю. Думаю, что я прикончу Джулиуса Фрэнсиса, – сказал я невозмутимо.

– Вы ведь не имеете в виду, что вы его по-настоящему прикончите? Если я это повторю, то все ухватятся за эту цитату и будут говорить: «О-о, Майк Тайсон хочет прикончить Джулиуса Фрэнсиса!»

– Все в порядке. Вот послушайте, что я вам скажу. Меня не очень-то беспокоит то, что обо мне говорят. Майк и Тайсон – это два разных человека. Для своих детей и жены я – Майк и папа. Но здесь я – Тайсон. Тайсон – это просто такой тип, который зарабатывает кучу денег. Меня никто не знает, никто никогда не считался с моими чувствами, с моей болью, с тем, что у меня было в моей жизни. Никто не имеет ни малейшего понятия, кто я и что я. Никто даже не знает, почему он болеет за меня. Потому что я хороший боксер? Потому что я могу постоять за себя? Тайсон – это не то, что я есть. Я становлюсь порой этой личностью, но прежде всего я – Майк и папа, и это для меня гораздо важнее.

– Вы становитесь этой личностью, только когда выходите на ринг? Так?

– Прямо сейчас! Я Тайсон прямо сейчас!

– Тот самый Тайсон?

– Да, я тот парень, который собирается устроить двадцать девятого числа настоящее гребаное шоу. Каждый может прийти и посмотреть, как я кого-нибудь прикончу, или набью кому-нибудь морду, или кого-нибудь отправлю в нокаут. Тайсон – это билет на зрелище, Тайсон – это выгодное дело. Не так много тех, кто действительно заботится непосредственно о Майкле, потому что Майкл – это просто какой-то ниггер из Бронсвилля, Бруклин, который однажды смог выкарабкаться оттуда и добиться успеха или которому повезло в этом. Там, откуда я родом, я был никем, дыркой от бублика. Но бог, возможно, благословил меня, не знаю, а может, он определил мне этот путь, не знаю. Так что не судите меня строго, ладно?

Я не мог ходить по улицам Лондона, поскольку наше появление приводило к массовым беспорядкам, поэтому по магазинам мы исключительно ездили. Однажды мы остановились на светофоре, и когда народ увидел меня, машину принялись раскачивать. Кто-то нырял в машину с головой. Это было похоже на сцену в стране третьего мира, когда диктатор пытается сбежать, а толпа мешает ему, останавливает автомобиль, срывает крышу. Но этими людьми руководила любовь.

– Мы любим тебя, Майк! Мы любим тебя! – кричали они.

Это было похоже на битломанию. Со мной была одна подружка, так с ней чуть не случился сердечный приступ.

– Вот черт! – сказала она, оборачиваясь, чтобы взглянуть на меня. – Кто же ты такой, черт бы тебя побрал?

Мы вернулись в свой отель, но под его окном собралась толпа, которая принялась скандировать мое имя. Она не разошлась, пока я не вышел на балкон, не поприветствовал их и не показал им: «Все отлично!» Я был похож, блин, на Карла Великого.

Но у меня были также и явные недоброжелатели. Женские сообщества не желали демонстрировать мне поддержку. Они бойкотировали мои появления на публике. Я был приглашен в Британский парламент, но все его представительницы заявили протест. Возможно, причиной послужило мое высказывание во времяпосещения музея восковых фигур мадам Тюссо: я назвал фигуру Уинстона Черчилля «еще одним бриттом, проклятым лайми»[252]252
  «Лайми» («limey») – аббревиатура от «lime-juicer» («человек, пьющий сок из лайма»), первоначальное полупрезрительное обозначение английского матроса: раньше на британском военно-морском флоте давали сок из лайма в качестве противоцинготного средства.


[Закрыть].

Мне доставляло удовольствие противоборство с этими группами протеста. Я наслаждался имиджем гребаного мерзавца международного уровня. Я чувствовал себя как Диллинджер[253]253
  Джон Герберт Диллинджер (1903–1934) – американский преступник середины 1930-х годов, грабитель банков, «враг общества номер 1» по классификации ФБР.


[Закрыть]. С такой отвратительной репутацией, практически репутацией международного гангстера, я без малейших проблем заходил в любые клубы и тусовался там.

– Х… й с ними, Майк, с этими пид… ми, – говорили они. – Мы с тобой.

В своем отеле я познакомился с одной шикарной русской девушкой, которая, взглянув на мои украшения, предложила мне навестить ее в магазине «Графф дайемондз», самом дорогом ювелирном магазине в мире. Она работала там переводчиком для российских олигархов и их жен, когда они заходили в этот магазин. Я отправился туда вместе со своим промоутером Фрэнком Уорреном, который являл собой Дона Кинга в Европе. Она уже ждала меня и сразу же начала флиртовать. Она спросила меня, что я за парень, и я ответил ей: «Я обычно граблю и ворую».

– Хватит играть! – сказала она.

– Нет, в самом деле! Я врывался в дома и грабил под дулом пистолета.

Она показала мне двое замечательных часов с инкрустацией стоимостью около 800 000 долларов каждые. Уоррен попытался выглядеть «большой шишкой» и сказал девушке:

– Я хочу купить эти для него.

У него были связи с владельцами магазина, поэтому я взял двое часов вместе с парой украшенных бриллиантами музыкальных карманных часов и браслет с бриллиантами, все вместе за 865 000 долларов.

Я забрал также и девушку и несколько раз переспал с ней, прежде чем мне пришлось отправиться в Манчестер на поединок. Я совершенно не беспокоился за исход боя. Можно было видеть, что Фрэнсис не готовился к бою серьезно: его вес составлял 243 фунта[254]254
  Чуть более 110 кг; сам Майк Тайсон на момент поединка весил 101,5 кг.


[Закрыть]. Он тренировался в каком-то армейском лагере и получал там жирную пищу. Не думаю, что английская пресса высоко оценивала его шансы. Лондонская газета «Дейли миррор» заплатила ему 50 000 долларов, чтобы разместить рекламу о себе на подошвах его боксерских ботинок. И она не прогадала, эти деньги окупились. В первые четыре минуты боя я пять раз отправлял Фрэнсиса в нокдаун, прежде чем рефери остановил поединок.

Вернувшись в Лондон, я позвонил своей русской подружке. Пока я разговаривал с ней, я услышал, как какой-то парень спросил ее: «Это кто, Тайсон?» Она повесила трубку и сразу же пришла ко мне в отель. Я, однако, начал нервничать, поскольку при нашей первой встрече она рассказала мне, что встречается с китайским торговцем оружием по имени Майкл.

«Дело дрянь! – подумал я. – Я труп, мать твою!»

Я был уверен, что он последует за ней до моего отеля. Когда она пришла, я сразу же забросал ее вопросами:

– А Майкл не будет злиться? Он ревнив?

– Да черт с ним! – ответила она. – Меня это больше не волнует. Он просто пристал ко мне, как банный лист. У него куча денег, и он заботится обо мне.

В комнате была Джеки Роу, которая совершенно по-уличному «наколола» эту наивную девушку. Та была безумно красива и, похоже, не привыкла мошенничать. И если она не собиралась потерять своего папика, то ей не следовало делать ничего необдуманного. На следующий день я должен был возвращаться в Америку. Мне хотелось бы взять ее с собой, это было совершенно невозможно. Именно это Джеки и изложила.

– Нет, нет, нет! – сказала ей Джеки. – Вы должны вернуться к нему и сказать, что все в порядке. Не следует резко вытаскивать голову из пасти льва. Делать это надо медленно и осторожно. Подумайте сами, ведь вам нужны деньги. А Майк собирается домой. Так что, не теряйте своего парня.

Она позаботилась обо всем. Я знал, что этот парень должен был забрать ее обратно. Это была, в самом деле, шикарная леди.

Я вернулся в Штаты, но очень скоро вновь попал в передрягу. 18 мая я со своим приятелем Маком отдыхал в Лас-Вегасе в стриптиз-клубе «Гепарды». В то время, когда мне хотелось быть с ясной головой, я шел в стрип-клуб. В начале 2000-х годов так было модно.

Так вот, я сидел на диване в глубине клуба рядом с кабиной диск-жокея и беседовал со своим приятелем Лонни, который был одним из менеджеров. Ко мне подошла стриптизерша, чье настоящее имя было Виктория, но она выступала под именем «Цветочек» и спросила меня, не желаю ли я танец на коленях. Я от нее ничего не желал, однако она была настойчива. Она настаивала на том, чтобы подарить мне танец на коленях. Она несколько раз подходила ко мне, а затем попыталась сесть ко мне на колени. Я поднял руку, чтобы остановить ее, она потеряла равновесие на своих высоких каблуках и упала на спину. Помню, я еще обозвал ее «уродиной» и «грязной шлюхой». Она, сконфуженная, ушла в свою раздевалку.

Из раздевалки она позвонила мужу и рассказала ему, что случилось. Тот, в свою очередь, позвонил в полицию и заявил, что в настоящий момент я с приятелями нахожусь в «Гепардах» и развлекаюсь рукоприкладством к стриптизершам и швырянием их по всему клубу. На место происшествия направилось восемь полицейских машин Лас-Вегаса. Я беседовал с одним из полицейских, который рассказал мне, что, когда он работал в подразделении, занимавшимся проституцией, стриптизерши не понимали ответа «нет». Они были обыкновенными проститутками, которые старались выдоить клиентов до последней капли. Полицейские отвели «Цветочек» в сторону, допросили ее как следует, и она призналась, что я никогда не ударял ее, что с ней все в полном порядке и что она была просто сконфужена. Она сообщила копам, что ее гордость была уязвлена и что она сказала мне, что если бы я дал ей 500 долларов, такого бы никогда не случилось. «После того как я так оконфузилась, я должна была бы что-то получить за это», – объяснила она им. Копы уехали, и поскольку никакого инцидента не было, против меня не стали выдвигать никаких обвинений. «Цветочек» успешно завершила свою смену, делая танцы на коленях и танцы у шеста.

Подозреваю, что, когда она пришла домой к своему мужу-мошеннику, он разобрался с ней как следует, потому что на следующий день она изменила свой рассказ и подала заявление в полицию, утверждая, что «Тайсон протянул руку и ударил/толкнул ее в район груди, что привело к тому, что она буквально пролетела по комнате и приземлилась на пол. Она была ошеломлена, а Тайсон после этого назвал ее «уродливой шлюхой» и «сукой». В результате инцидента она получила синяки». Полиция возобновила расследование и вновь не нашла причин для возбуждения дела, назвав выдвинутые обвинения «совершенно необоснованными».