Текст книги "Край земли. Прогулка по Провинстауну"

Летом туристы-натуралы, как им и положено, нередко забавляются, глядя на более экстравагантных представителей населения. Часто можно увидеть, как кто-нибудь фотографирует свою мать, платиновую блондинку в джинсах и “рибоках”, с воодушевлением обнимающую за плечи мужчину, одетого под Шер. Прошлым летом в Вест-Энде я встретил трансвестита, флаерившего для шоу (“флаерить” – чисто провинстаунский неологизм, который означает раздавать флаеры, рекламирующие шоу, часто надев при этом карнавальный костюм, чтобы привлечь больший интерес). Упомянутый мужчина, великан с ресницами, как у Минни-Маус, в голубом парике-улье, благодаря которому он стал ростом почти в два с половиной метра, стоял перед онемевшим от удивления мальчиком лет четырех. “Ладно, – сказал мужчина в парике. – Но это в последний раз”. Приподнял парик и показал ребенку свою короткую стрижку. Мальчик зашелся в приступе смеха. Мужчина вернул парик на место и был таков.

* * *

Большая, беспорядочная группа приезжих, эмигрантов, туристов, владельцев летних домов и прочих почти полностью, во всех смыслах, кроме географического, отстоит в Провинстауне от более оседлой жизни людей, которые здесь родились, – в основном это потомки португальских иммигрантов с Азорских островов. Когда в середине 1800-х в связи с развитием нефтедобычи китобойный промысел был упразднен, Провинстаун превратился в рыбацкую деревню, и среди населения стали преобладать португальцы, семьи которых на протяжении столетий ловили рыбу. До недавнего времени они процветали, но теперь воды, омывающие Провинстаун, опустели, и многие американцы португальского происхождения живут в нескольких небольших анклавах в дальнем конце Брэдфорд-стрит. Наиболее зажиточные из них управляют большинством предприятий, требующих круглогодичного пребывания: нефтегазовыми компаниями и банками, магазинами и аптеками. Вот как в своей книге 1942 года “Время и город”, единственной известной мне книге о Провинстауне, описывала их Мэри Хитон Ворс: “Смуглолицые прохожие, красивые темноглазые девушки, обожающие пестроту, – они расцвечивают улицы своими яркими платьями и смехом”, – и, полагаю, это был комплимент. Теперь эти “колоритные персонажи” – старая гвардия, традиционное население, самые досточтимые жители города. Одни и те же имена, некоторые из них англизированы более двухсот лет назад, снова и снова появляются на надгробных плитах на городском кладбище: Аткинс, Авеллар, Кабрал, Кук, Дейс, Инос, Роуз, Таша, Сильва, Сноу.

Из Ниоткуда[8]8
  Перевод Ж. Беркович.


[Закрыть]

 
Море – негодный учитель, в любую погоду
Вздымается в небо и падает, а наши жизни —
                                                         озера,
что распахнуты вечной, сбивающей
                                  с толка весне. Слушай,
будет день, и ты скажешь мне то,
                                      о чем я целую зиму
хотела тебя спросить, и треснувший
                                      лед грохочет, и там,
где он казался непробиваемым, звук
          отдается эхом, срывающим с места уток
и пугающим до полусмерти. В Вермонте
                                           ты видел во сне,
как с вершины горы, через овраги, ущелья
сияли огни, такие знакомые, что даже
                                            как будто наши,
они посылали нам свет из будущего.
И проснувшись, ты вернулся в реальность
ты увидел только деревья, ты вернулся
                                  безжизненно-мрачным,
от предвидения, с которым мы оба
                                         должны смириться.
Но сегодня утром, из ниоткуда, пришел
                                        замечательный день
и заваривая свой обычный кофе, отмеряя зерна
деревянной ложкой, я вспомнила —
да, вот так это все и бывает, чашка за чашкой,
                                              привычный жест
за привычным жестом, что еще мы можем
                                          знать о надежности
и плодородии? Мы семеним к неизбежной
                                                           оттепели
медленно, как февраль, пробираясь через потоки,
удивительно теплые. Вспомни, на прошлой неделе
ты проснулся, продолжая высвистывать птицу,
которая чудом покинула клетку, и вот,
                                         посмотри-ка, сегодня
ласточка прилетела, чтобы свить гнездо
                                    за водостоком на крыше,
сжимая в клюве веточку в два раза больше
                                       нее самой, пригибаясь
под ее весом, так изящно, так беспомощно,
                                    что кажется нам отсюда:
она держит в клюве все, что она знает.
 

Мари Хау

Звери

В месте с людьми в Провинстауне благополучно сосуществуют некоторые отряды животных. Это большой собачий город, где каждому известны жизненные привычки не только соседей, но и их собак (вот королевский пудель по кличке Дороти, вот черный лабрадор смешанной породы, известный как Люси, вот длинношерстная такса, принадлежащая дородному мужчине, который разгуливает по улицам в кафтанах), которых с той же вероятностью поприветствуют по имени, стоит им появиться на пороге магазина или кафе.

Провинстаун также может похвастаться впечатляющей когортой статных котов, как правило, белых с массивными черными отметинами, похожих на ожившие полотна Франца Клайна, потомков давно почившего пракота. Они по-мещански безмятежны – как будто им отсыпали часть привилегий, которыми когда-то обладали капитаны китобойных судов. Власть собак, в изобилии обитающих в Провинстауне, по крайней мере частично упразднена строго соблюдаемым даже на пляжах законом о поводках, навсегда низведшим их до статуса домашних животных. У каждой есть имя, каждая учтена – и каждая хотя бы отчасти унижена. Коты, куда более свободные и вездесущие, подчеркнуто независимы и расхаживают по улицам и пляжам с аристократической уверенностью. Они красавцы, эти коты. Тощие, хорькоподобные, пугливые особи в Провинстауне будто бы и не водятся – могу лишь предположить, что этих нервных костляков разогнали по задворкам и аллеям их более благополучные братья и сестры, холеные здоровяки с царственными головами и тяжелыми чувственными хвостами, которым нет дела ни до собак, ни до прохожих; которые иногда запросто могут вздремнуть посреди нагретой солнцем улицы.

Что же до диких животных, особое место в Провинстауне занимает процветающая популяция скунсов. Они здесь повсюду. Поскольку скунсы – ночные животные, при свете дня вы не увидите ни одного, но во время прогулки поздним вечером, скажем, после одиннадцати, когда улицы заметно пустеют, встречи с ними едва ли можно избежать. Хотя они преисполнены чувства собственного животного достоинства и щеголяют белыми полосками, сверкающими в свете фонарей, они не самые импозантные существа. В природе они пешеходы и мусорщики. Они бесцеремонно снуют туда-сюда по Коммершиал-стрит прямо в центре города и роются в отходах. Если вы оставите их в покое и пойдете по своим делам, они ответят тем же.

Местным собакам это известно, но заезжие псы, не будучи проинформированы о последствиях, часто преследуют скунсов, и, разумеется, стоит им загнать одного в угол, бурно радуясь собственным смелости и сноровке, случается худшее. Как-то раз летом мы с Кенни ужинали у друзей, и хозяйского скотч-терьера оросил скунс. Поскольку к тому моменту владелец собаки был слишком пьян и обдолбан, чтобы выразить хоть что-то, кроме смятения, мы с Кенни позаботились о ней сами, как могли. Мы слышали, что единственное средство поправить ситуацию – томатный сок, поэтому собрали весь томатный сок, имевшийся в наличии у соседей, хотя в ход пошли и кетчуп, и томатная паста, и томатный суп, поскольку нужного количества сока нам добыть не удалось. Мы поставили собаку в жестяной таз и вылили на нее все томатные продукты. Это сработало более или менее, но, могу вас заверить, вблизи вонь скунса не имеет ничего общего с той, которую вы могли слышать на шоссе. Это больше, чем зловоние. Это запах небытия. Мне на ум не приходит никакой аналогии. Не гниль, не сера, не аммиак; что-то неописуемо ужасное в своей собственной категории. Вдыхая, ты чувствуешь это на вкус. Чувствуешь, как оно просачивается в твой нос и легкие. Опыт был по-своему впечатляющий, но мне бы не хотелось пережить его вновь. Это было напоминание, самое действенное из всех мыслимых, что природа очень хороша в том, что она делает; что тот, кто выживает, заточен на это должным образом.

Если скунсы и коты – мелкая буржуазия Провинстауна, самые невозмутимые, слегка психопатичные, но все же уважаемые представители его фауны, прочие животные предпочитают держаться на незначительном, но ощутимом удалении. В дальних уголках можно время от времени встретить ярко-рыжую лису, как правило, замершую столь неподвижно – воплощенное внимание (приближаясь, вы создаете для нее шум, сравнимый с грохотом товарняка), – что поначалу бывает трудно определить, живое ли это существо. В дюнах я видел оленя, а как-то раз – лань с детенышем, бродивших среди кладбищенской травы.

Отважные отряды енотов, опоссумов, а иногда и койотов передвигаются среди отбросов и объедков вечернего Провинстауна более скрытно, чем скунсы, но со все той же решимостью. Однажды поздним вечером прошлым летом, когда мы с моим другом Джеймсом пошли забрать оставленные где-то велосипеды, на лужайку перед универсалистской церковью из кустов вышел опоссум и остановился прямо передо мной. Он был молодой – не детеныш, конечно, но и уж точно не взрослая особь; короче, подросток. Он стоял буквально в шаге, смотрел на меня, и в его взгляде не было ни дружелюбия, ни страха. Казалось, ему просто любопытно. Он был бледно-серый, почти белый; лопатообразная голова, нос розовый, как ластик, и глаза – идеальные черные бусины. Мы уставились друг на друга. До этого я ни разу не заглядывал в глаза дикому зверю. Машинально, не задумываясь, я протянул руку и осторожно коснулся его макушки. Без панибратства. Это была попытка осторожного контакта – так можно пытаться продемонстрировать не столько дружелюбие, сколько сам факт своего существования инопланетянину. Это было глупо, необдуманно. Шкурка опоссума была грубой, но не неприятной, – как щетина у малярной кисти. Он не укусил меня, но прикосновение ему не понравилось; трогать его явно не стоило. И все же он не сорвался с места в ужасе. Он просто юркнул обратно в кусты, а я пошел догонять Джеймса.

Вест-Энд

Хотя сегодня Провинстаун представляет собой относительно упорядоченное скопление магазинов и домов, когда-то он был настолько зависим от моря и его всевозможных даров, что вполне мог сойти за одну из форм водной жизни. Первые сто лет своего существования, вплоть до начала XIX века, он не был разделен на улицы как таковые; немногочисленные дома и магазины строились на всяком клочке песка, который приглянется строителям. Выпотрошенную для засолки треску – в то время соленая треска была одним из самых прибыльных экспортных товаров Провинстауна – сушили на песке перед домами, а также развешивали на деревьях. Там, где обычно предполагаются сады, песчаные участки у большинства домов украшали китовыми ребрами и позвонками.

Почву в Провинстаун свозили на кораблях, приходивших за соленой треской из Европы и Южной Америки. Землю держали в трюмах для балласта, и местные жители охотно ее покупали, чтобы раскидать вокруг домов и впоследствии засеять. Прежде чем пуститься в обратное плавание, корабельные команды загружали трюмы камнями. Со временем это официально запретили, поскольку Провинстаун оказался до того оголен, что приливы начали вторгаться в дома, но к тому времени продажа грунта стала выгодным приработком для экипажей иностранных судов. Они продолжили продавать землю жителям Провинстауна, а по ночам таскали камни с берегов.

Провинстаун всегда делился на Вест-Энд и Ист-Энд. Начните прогулку в Вест-Энде и двигайтесь на восток. Вест-Энд традиционно был, в буквальном смысле, непарадной стороной железнодорожных путей. Когда в середине и конце 1800-х годов Провинстаун стал крупным китобойным портом, самым процветающим городом штата Массачусетс, железная дорога протянулась вдоль мыса прямо к пирсу Макмиллана, что в самом центре города, и китовый жир, кости и усы можно было грузить прямиком в товарные вагоны. (Те поезда давным-давно ушли.) Экипажи китобойных судов и рыбаки, рабочие, клерки и обслуга – многие из них были португальцами – жили к западу от железнодорожных путей. Те, что побогаче – капитаны китобойных судов, торговцы, дачники из Бостона и Нью-Йорка, – селились на востоке. Большинство из них никогда не ходило на запад от рельсов. Это считалось опасным, и уважающий себя член общества, решившийся отправиться в том направлении, мог преследовать лишь неподобающие цели.

Былое разделение на почтенных и презренных отчасти сохраняется, хотя теперь оно не так прочно связано с экономикой. В сравнении с Ист-Эндом Вест-Энд моложе, сексуальнее и чуть более склонен к шуму по ночам, хотя, по любым городским стандартам, он тихоня. Здесь больше геев. Пляж, куда мужчины отправляются заниматься сексом после закрытия баров, находится в Вест-Энде.

Вест-Энд, хотя и заселен столь же плотно, как и Ист-Энд, чуть более неотесан и куда более хаотичен. Дома здесь поразношерстнее, поскольку история района не столь благополучна и линейна. Можно сказать, что Вест-Энд, как к добру, так и к худу, в большей степени американизирован; отчасти он напоминает Вест-Эгг в “Великом Гэтсби”, где жил Джей Гэтсби; здесь новоиспеченные, вновь прибывшие богачи втискивают свои загородные особняки меж чопорных коттеджей, переправленных с Лонг-Пойнта 150 лет назад. Ист-Энд, как и Ист-Эгг, где жила Дейзи Бьюкенен, в большей степени соответствует духу Кейп-Кода, здесь больше ценятся традиции, и живут здесь в основном те, чьи семьи владели своими крытыми дранкой домами со слуховыми окошками в течение пятидесяти, а то и ста лет.

Дом Джона

В западной части Коммершиал-стрит стоит дом моего друга Джона Дауда, мой любимый дом в Провинстауне. Он расположен на излучине Коммершиал-стрит, образовавшейся в середине 1800-х, когда один особо упертый горожанин отказался переместить свою солеварню, чтобы обеспечить дальнейшую прокладку улицы (которая в то время называлась Фронт-стрит, то есть Передней улицей, а Брэдфорд – что вполне резонно – Бэк-стрит, то есть Задней).

Джон – художник-пейзажист. Свой дом, бывший в то время одним из бельм на глазу города, он купил десять лет назад, хотя слово “бельмо”, наверное, предполагает нечто гораздо более отталкивающее. Этой старой, неряшливой постройке – алюминиевый сайдинг, выцветшая крыша из битумной черепицы – попросту не хватало характера или шарма, насколько ими может обладать дом. Будь это человек, он вполне мог бы работать на раздаче в школьной столовой – или санитаром в доме престарелых, таком, куда ни в жизнь не захочешь попасть; кто-то флегматичный и пустой, вызывающий сомнения в своей профпригодности; его форма не вполне чиста, его манера держаться наводит на мысль о состоянии выдохшейся скуки, до того запущенной, что любая сильная эмоция, пускай даже отчаяние, кажется, пошла бы ему на пользу.

Никто из моих знакомых не одобрял идею Джона купить это место, даже несмотря на низкую стоимость (никакой другой, по нашему общему мнению, она быть и не могла). Всех, кого я знаю, поразил тот дом, который Джон смог разглядеть под всем этим алюминием и битумом, в общей атмосфере безнадежного угасания. Оказалось, алюминиевый сайдинг отслаивается, по словам Джона, “как фольга от печеной картофелины”, и это фактически помогло спасти старую деревянную обшивку, скрывавшуюся под ним. Джон заменил алюминиевые оконные рамы, какие можно увидеть в любой дешевой квартире, на переплеты с подъемными створками по шесть стекол в каждой, которые раскопал на блошиных рынках и под завалами, и вставил в них неидеальные, слегка волнистые стеклышки, придав этим окнам первоначальный, исторический вид. Он повесил ставни (тоже старые, из тех времен, когда строился дом), заменил крышу и пристроил заднее крыльцо.

Подлинный дар Джона как реставратора заключается в его уважении к процессу распада. В Провинстауне полно “обновленных” домов, которые, при всех благих намерениях владельцев, приведены в до того первозданный вид, что вполне могли бы быть частью “Кейп-Код виллидж” в Эпкот-центре. Джон тяготеет скорее к эстетике мисс Хэвишем[9]9
  Персонаж романа Чарльза Диккенса “Большие надежды”.


[Закрыть], и его дом не только красив, но выглядит так, будто никто к нему особо не притрагивался последние лет сто.

Обычно летом кто-нибудь останавливается наверху, в одной из спален со старой медной кроватью и слуховым окном. Гостей, как правило, больше, чем один-два. Примерно так я представляю себе английские загородные дома, какими они были во времена Джейн Остин, – бесконечная полувечеринка с гостями, которые приходят и уходят, читают в саду или готовят какое-нибудь свое знаменитое блюдо, собираются за ужином, а после рассеиваются вновь. Один из гостей, начитанный муж и знатный повар, каким-то образом подзадержался здесь почти на четыре года.

В доме есть активно используемая музыкальная комната с механическим пианино и большим шкафом, до отказа забитым костюмами. К Джону можно прийти в своей уличной одежде и выйти оттуда султаном, солдатом Конфедерации или балериной с оперенными крыльями. Арочный проем, ведущий из библиотеки в гостиную, завешен тяжелыми бархатными шторами, которые время от времени способствуют салонным играм, представлениям или вечерам живых картин.

Если вы окажетесь в Провинстауне на День независимости, то найдете нашу компанию у Джона на крыльце – под огромным излохмаченным американским флагом с сорока пятью звездами[10]10
  Флаг с сорока пятью звездами был официальным флагом США с 1896 по 1908 год.


[Закрыть], который он вывешивает каждый июль над входной дверью. Это одна из наших традиций. У нас есть гриль и большой запас хот-догов – любой желающий приглашается на хот-дог и стаканчик того, что мы сможем предложить, если вы такое вообще едите и захотите остаться ненадолго. Мы музицируем – очень нестройно и лишь до тех пор, пока раздражительный мужчина, живущий через три дома, не вызовет полицию, чтобы заставить нас умолкнуть, хотя, если вы успеете до прихода полиции, мы будем рады предложить вам барабан, саксофон, тамбурин или казу. Не беда, если вы не умеете играть. Мы тоже не умеем.

В одном из верхних окон, выходящих на Коммершиал-стрит, Джон поставил старый беломраморный бюст Шекспира, развернув лицом наружу. Особенно хорошо его видно поздней ночью, когда все наконец улягутся спать, и Шекспир посвечивает в темном окне, как маленькая луна.

Даунтаун

Если идти по Коммершиал-стрит с запада на восток, вскоре среди домов начнут проклевываться магазины и галереи. Добравшись до пересечения Коммершиал и Госнолд, вы окажетесь в эпицентре местной торговли. Во время туристического сезона вы также обнаружите, что толпа все сгущается и сгущается, а когда дойдете до ратуши, передвигаться по хоть сколько-нибудь прямой линии дольше, чем три-четыре шага подряд, станет невозможно.

Десятилетиями отдельные горожане ведут непрерывную борьбу за то, чтобы Коммершиал-стрит закрыли для транспорта, но, насколько я могу судить, этого никогда не произойдет. Коммершиал-стрит – улица с односторонним движением на запад, ее проложили 150 лет назад, задолго до того, как с конвейера сошел первый джип “чероки”, и с тех пор не расширяли. Тротуар здесь только с одной стороны, и идти по нему бок о бок даже вдвоем довольно затруднительно. Будучи основной городской артерией, Коммершиал-стрит постоянно запружена пешеходами, людьми с колясками, велосипедистами, курьерскими грузовиками и неоправданно громоздкими американскими машинами.

Если вы куда-то спешите или, что хуже, опаздываете, толпа на Коммершиал-стрит может стать серьезным препятствием. Вы почти сплошь окружены туристами и зеваками. Они то и дело зачем-нибудь останавливаются. Им невдомек, что Коммершиал-стрит – это, вообще говоря, улица (и кто их осудит?), вот они и слоняются из стороны в сторону: пытаться проехать между ними на велосипеде (излюбленный и самый практичный вид транспорта в Провинстауне) – все равно что лавировать на космическом корабле сквозь пояс неповоротливых, но пребывающих в непрестанном движении астероидов.

Хотя здесь рады этим людям, от которых к тому же во многом зависит благосостояние города, рано или поздно толпы начинают раздражать местных жителей, особенно на исходе лета, когда улица, где сосредоточена их повседневная жизнь, становится непроходимой и вылазка в продуктовый за какой-нибудь мелочью может обернуться получасовым – а то и дольше – стоянием в очереди. Прогуливаясь по Коммершиал-стрит летним днем, не стоит принимать на свой счет, если кто-нибудь из горожан хмурится или ворчит, пытаясь перейти дорогу, чтобы купить газету либо пакет молока или, например, заглянуть на почту. Дело не в вас, не вас лично. Будучи туристом, вы подобны одному из факторов штормового циклона, приходящего каждый год, и местные чувствуют себя вправе, как кто угодно где угодно, жаловаться на погоду, осознавая, как знают все и повсеместно, что их чувства никоим образом не изменят положения вещей.