Текст книги "Лесная обитель"
Автор книги: Мэрион Брэдли
Жанр: Зарубежное фэнтези, Зарубежная литература
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)
Пехотинцы на обоих флангах тоже подключились к преследованию, хотя они продвигались медленнее, чем части, развернутые в центре. Британцы, управлявшие колесницами, увидев, что их пешие воины попятились, и почувствовав, что они вот-вот побегут, ринулись на подмогу. Дребезжа и подпрыгивая на неровностях, колесницы врезались в отряды неприятеля, словно волки в отару овец. Кто-то во все горло заорал, приказывая пехотинцам сомкнуть ряды, и люди, лошади, колесницы – все сбилось в кучу. Неожиданно перед Гаем вырос расписанный синей краской воин, и он, не задумываясь, нанес удар копьем.
Последующие несколько мгновений события развивались так быстро, что Гай даже опомниться не успел, как оказался в самой гуще сражения. Размахивая копьем, он вонзал его во всех, кто пытался приблизиться к нему, одновременно отбивая сверкавшие вокруг клинки. На него понеслась колесница. Конь под ним, почувствовав опасность, в ужасе отпрянул в сторону, и Гай едва не слетел на землю. Кто-то выбил у него из руки оружие, кто-то метнул в него копье. Металлическое острие с лязгом ударилось о шлем. Гай ошеломленно заморгал, голова гудела, перед глазами все расплывалось. Конь, однако, оказался сообразительнее своего хозяина и уже нес Гая прочь из гущи схватки, где на каждом шагу подстерегала опасность.
Почувствовав, что на него больше никто не нападает, Гай вытащил из ножен меч и выпрямился в седле. Колесницам не удалось прорвать ряды римлян; они просто застряли между солдатами. Но вот одна из них опять мчится на него, кренясь из стороны в сторону и подпрыгивая на ухабах. Наскочив на валун, колесница с пронзительным скрипом завалилась набок; возничий спешно разрубал постромки. Перепуганные лошади, почувствовав свободу, с диким ржанием понеслись по равнине, где уже в панике метались другие оставшиеся без всадников кони, сбивая с ног всех, кто попадался им на пути, – и своих, и врагов.
Битва была в полном разгаре. Склоны Гравпия напоминали пестрый ковер с постоянно изменяющимися узорами. Противники колотили, резали, рубили друг друга, расходились и сходились снова. Но Гаю казалось, что римляне, хотя и медленно, но все же теснят британцев.
Вдруг перед ним, словно из-под земли, выросло копье, а за ним – чье-то перекошенное от бешенства лицо. Конь попятился, когда Гай, мгновенно среагировав, снес мечом древко, полоснув при этом по врагу; синие узоры потонули в крови. Конь рванулся вперед, лицо исчезло. Гай рубил направо и налево, инстинктивно защищаясь от ударов, не думая о своих действиях, так как времени на раздумья у него не было.
Опомнившись, он увидел, что они уже довольно высоко продвинулись вверх по склону горы. Слева от себя Гай услышал чей-то крик. Каледонцы, наблюдавшие за ходом сражения с вершины горы, стали спускаться, с неимоверной быстротой передвигаясь по склонам. Они намеревались обойти римлян с тыла. Заметил ли Агрикола маневр врага? Вновь взревели трубы легионеров. Гай ухмыльнулся: в атаку наконец-то понеслись четыре конных отряда, которые командующий держал в резерве. Они отрезали британцев с флангов, прижимая их к пехоте. Каледонцы оказались в тисках. И началась настоящая бойня.
Воинов Калгака охватила паника. Некоторые продолжали отчаянно сражаться, другие пустились в беспорядочное бегство, но от римлян уже невозможно было скрыться. Настигая британцев, они рубили их на ходу или брали в плен, но потом убивали, чтобы захватить новых пленников. Агрикола руководил ходом сражения, стоя в самом центре битвы под охраной лишь двух трибунов и двух легионеров. Гай направил коня туда, где находился командующий со своими телохранителями.
Не успел он подъехать, как услышал крик одного из трибунов. Их атаковали трое британцев в пропитанных кровью одеждах, вооруженные только ножами и копьями. Гай с силой вонзил пятки в бока лошади и, размахнувшись, нанес удар в грудь первому нападавшему; из раны тотчас же хлынула кровь. Конь под ним споткнулся обо что-то мягкое. Гай, чувствуя, что падает, выпустил щит и выпрыгнул из седла. Конь повалился на землю. Перед глазами сверкнуло лезвие ножа, бедро разорвала острая боль. Лошадь пыталась подняться на ноги, но в шею ей вонзился нож. Животное, дернувшись, вновь рухнуло на брюхо.
Гай, приподнявшись на локте, всадил кинжал в грудь британца, потом перерезал горло умирающему коню. Морщась от боли в бедре, Гай попытался встать на ноги, одновременно оглядываясь вокруг себя в поисках щита.
– Жив, юноша? – Возле него стоял Агрикола.
– Жив, господин! – Гай хотел отсалютовать, но, заметив, что по-прежнему держит в руке меч, сунул его в ножны.
– Тогда в строй, – приказал Агрикола, – дело еще не кончено.
– Слушаюсь… – ответил Гай, но командующий уже поворачивался к нему спиной, отдавая распоряжения. Один из трибунов помог Гаю подняться. Юноша хватал ртом воздух, пытаясь отдышаться.
Папоротник под ногами от пролитой крови окрасился в густо-малиновый цвет. Равнина была покрыта месивом изуродованных тел, обломками оружия. Оставшиеся в живых британцы, гонимые конницей, врассыпную бежали кто куда. Пешие римляне, преследуя неприятеля, несколько поотстали от всадников. Каледонцы мчались к лесу на противоположном склоне горы. Агрикола приказал отдельным отрядам спешиться и преследовать врага сквозь чащу, остальные же должны были добивать британцев на другом конце леса.
Смеркалось. Гай находился на опушке. Вдруг из гущи деревьев сзади к нему подскочил какой-то человек. Римлянин резко развернулся и, не задумываясь, взмахнул мечом. Однако сказалась усталость: рука предательски дрогнула, плашмя опустив клинок на голову нападающего. Тот повалился на землю. Гай, выхватив кинжал, нагнулся над врагом, собираясь нанести смертельный удар, но залитые кровью пальцы британца крепко сжали ему руку. Потеряв равновесие, Гай с проклятиями повалился на британского воина, и они, сцепившись в отчаянной схватке, стали кататься по склону.
Рука Гая задрожала – давала знать о себе старая рана, полученная при падении в кабанью ловушку; тогда кол разорвал мышцы плеча, и они, так до конца и не обретя былую силу и подвижность, теперь не выдерживали неистового напряжения. Охваченный паникой, Гай боролся на пределе своих сил, и вот наконец его пальцы сомкнулись на горле врага. Ожесточенная схватка продолжалась еще несколько минут; британец безуспешно пытался пробить его панцирь кинжалом и вдруг перестал сопротивляться, в изнеможении застыв на земле.
Сотрясаясь всем телом, Гай с трудом выпрямился и выдернул оружие из вялых пальцев врага, затем опять нагнулся, чтобы окончательно расправиться с ним и… встретился взглядом с Синриком.
– Не двигайся! – заговорил Гай по-британски. Синрик замер. Молодой римлянин быстро огляделся. – Я могу спасти тебя – наши начинают брать заложников. Ты согласен сдаться мне?
– Будь ты проклят, римлянин, – бессильно процедил сквозь зубы Синрик. – Мне следовало бы оставить тебя гнить в той кабаньей яме! – Гай понял, что британец узнал его. – Так было бы лучше для меня… и для Эйлан!
– В тебе столько же римской крови, сколько и во мне! – злобно отозвался Гай, пытаясь заглушить в себе чувство вины.
– Твоя мать продала свою честь! А моя приняла смерть!
Гай стал вынимать кинжал и лишь в последний момент осознал, что Синрик специально провоцирует его.
– Когда-то ты спас мне жизнь. Теперь я возвращаю свой долг, и пусть Гадес проклянет тебя вместе с твоей британской гордостью! Сдайся сейчас, и когда-нибудь мы встретимся с тобой в честном бою. – Гай понимал, что ведет себя глупо: беспомощно распростертый на земле, весь в крови, Синрик все равно казался грозным и опасным противником. Но он обязан спасти его – это единственное, что он может сделать для Эйлан.
– Ты победил… – Синрик в изнеможении запрокинул голову, и Гай увидел, как из его ран на руках и ногах сочится кровь, – на этот раз… – Их взгляды встретились. Глаза Синрика горели ненавистью. – Но настанет день, и ты за все заплатишь… – Британец замолчал, услышав скрип подъезжающей телеги, на которую грузили раненых.
Гай смотрел, как два легионера с боевыми отметинами на доспехах погрузили Синрика в повозку, где уже находились другие раненые британцы. Победа римлян больше не радовала его. Он понял, что навсегда потерял друга, – окончательно и бесповоротно, как будто Синрик погиб у него на глазах.
С наступлением темноты Агрикола приказал прекратить преследование, не желая рисковать людьми, так как римляне плохо знали местность. Но для тех каледонцев, кому удалось скрыться от погони, тяжелый день еще не закончился. Глубокой ночью до лагеря легионеров доносились крики женщин, которые бродили по полю боя в поисках своих мужей и братьев. В последующие несколько дней разведчики возвращались с известиями о разоренных селениях. Земля, на которой раньше жил счастливый народ, превратилась в безмолвную пустыню. Повсюду лежали трупы женщин и детей, обратив к небу безжизненные взоры; их убили сами каледонцы, спасая от рабства. От неостывших пепелищ к плачущим небесам ползли черные клубы дыма.
Когда подвели итоги сражения, выяснилось, что британцы потеряли убитыми и ранеными десять тысяч человек, а римлян погибло всего триста шестьдесят.
Погоняя коня вдоль колонны солдат, возвращавшихся на зимние квартиры, которые располагались в южной части страны, Гай вспомнил слова Калгака: «Отнимать, резать, грабить на их лживом языке зовется господством; и создав пустыню, они говорят, что принесли мир»[12]12
Тацит К. Жизнеописание Юлия Агриколы. Сочинения в двух томах. Т. I. С. 343. Л.: Наука, 1969.
[Закрыть].
Да, на севере теперь тишина и покой, и вместе со смертью воинов, защищавших свободу своей страны, угасли последние надежды британцев избавиться от ига поработителей. И, наверное, поэтому, думал Гай, он больше не слышит в себе зова материнской крови и ощущает себя истинным римлянином, а не потому, что в донесениях, которые он везет в Лондиний, содержатся лестные отзывы о его ратных подвигах.
Глава 19
Надежды Агриколы на то, что легионерам одним ударом удастся подавить сопротивление северных народов, не оправдались. При известии о разгроме врага в битве на горе Гравпий на улицах римских городов устраивались празднования, но для полной и окончательной победы предстояло еще немало потрудиться. В донесениях, которые Гай вез на юг, указывалось также, что по выздоровлении он должен немедленно вернуться в действующую армию, ибо Агрикола не мог допустить, чтобы такой способный и толковый молодой офицер прозябал в Лондиний.
Гаю было предписано посетить лагерь для военнопленных, куда поместили наиболее важных заложников, захваченных во время боя. Там находился и Синрик. Он был озлоблен, весь покрыт шрамами, но уже оправился от ран и не скрывал мрачной радости от того, что легионерам не удалось захватить Калгака, который должен был стать украшением триумфа Агриколы в Риме. И действительно, никто не знал, какая участь постигла британского предводителя. Относительно друида Бендейджида ходили слухи, что тот скрывается где-то в горах.
– Меня захватили в плен в бою, и я не жду снисхождения, – сказал Синрик Гаю, на время позабыв о своей непримиримой ненависти. – Но если твой командующий уважает тебя, попроси его помиловать старика. Я вытащил тебя из кабаньей ямы, но жизнь твою спас он. И по-моему, ты перед ним в долгу. Ты ведь не станешь это отрицать?
Гай не мог не согласиться со словами британца. Он был обязан Бендейджиду гораздо большим, чем предполагал Синрик, и, поскольку не было доказано, что друид сражался против Рима, Агрикола охотно позволил распространить в северных районах страны известие о том, что Бендейджид помилован и может спокойно возвращаться домой.
Сам Гай получил разрешение поехать в отпуск лишь после того, как наместник отправился на юг, намереваясь оттуда отплыть в Рим. И вот наконец-то в конце зимы Гаю представилась возможность навестить в Деве отца и выполнить указание Юлии, данное ему несколько месяцев назад, – увидеться с Эйлан, чтобы распрощаться с ней раз и навсегда.
Зима на севере мрачная и морозная; там беснуются лютые ветра, а ночи длинные, без начала и конца. Но и здесь, в южной части страны, воздух обжигал бодрящей прохладою, хотя на деревьях уже набухали почки. Гай был рад, что поехал в накидке на волчьем меху. В Британии даже божественный Юлий порой носил сразу по три туники, надевая их одну поверх другой, чтобы было теплее.
Странно было ехать по непривычно мирным дорогам, не опасаясь, что на тебя нападут. Гаю казалось, что места здесь изменились до неузнаваемости, словно он отсутствовал в родном краю несколько лет. Но окрестности Девы обдувал знакомый резкий ветер, налетавший с залива; на западе над горизонтом нависали все те же угрюмые задумчивые горы, призрачные тени которых с детства тревожили его душу. Обогнув высокий вал, окружавший крепостные стены, Гай приблизился к главным воротам, которые венчал бревенчатый частокол. И ворота, и частокол лишь немного потемнели от ветра и дождя. Сам он изменился гораздо больше.
Гай переступил порог здания претории и по выложенному мозаикой каменному полу направился к кабинету отца; его шаги звонким эхом разносились по всему коридору. При появлении Гая Валерий оторвал взгляд от документов, нахмурился и, лишь когда тот стал снимать с себя верхнюю одежду, широко улыбнулся. На шум в приемную вышел Мацеллий, и, глядя на отца, Гай понял, что прожитые месяцы наложили отпечаток не только на него.
– Мой мальчик! Неужели это ты? А мы уж начали беспокоиться, что наместник заберет тебя с собой в Рим. Он очень благосклонно отзывался в донесениях о твоей службе на севере, юноша, очень благосклонно. – Мацеллий взял Гая за плечи, крепко прижал к себе и тут же опустил руки, не желая показаться сентиментальным.
Но Гай почувствовал, как судорожно вцепились в него пальцы отца, словно тот не верил, что сын его вернулся, живой и невредимый. Гай не стал спрашивать, волновался ли о нем Мацеллий, – седины на голове у префекта прибавилось, и наверняка причиной тому были не пустые перебранки солдат, отдыхающих на зимних квартирах, или заботы о провианте и обмундировании для легионеров.
– Так когда тебе возвращаться в Лондиний? Долго ли мы сможем наслаждаться твоим обществом?
– Мне предоставили отпуск на несколько недель, отец, – выдавил улыбку Гай. – Вот я и решил некоторое время побыть дома. – Он отметил, что Мацеллий ни словом не упомянул о его женитьбе, и от этой мысли ему стало не по себе. «Старин, должно быть, понимает, что я наконец-то стал взрослым человеком!»
Но Мацеллию вовсе незачем было заводить об этом разговор. После сражения на горе Гравпий Гай все чаще думал о предстоящем браке с Юлией как о деле решенном. Однако знакомые холмы, лежащие вокруг Девы, навеяли старые воспоминания, и сомнения вновь охватили его. По силам ли ему такое испытание, и если он не сумеет побороть внутреннее сопротивление, то как же тогда жить дальше?
Правда, за последние месяцы Гай сделал открытие: оказывается, он все-таки честолюбив. Агрикола – великий муж, и он был прекрасным наместником, но кто знает, кого Домициан пришлет вместо него? А ведь даже Агрикола не постиг до конца всю самобытность этой земли. Старой Британии больше не существовало. И люди, ныне населяющие страну, вынуждены изменить свое мировоззрение, принять убеждения и взгляды римлян. Но разве сможет какой-нибудь галл или испанец понять местные народы? Сотворить из этой земли жемчужину империи способен лишь тот, в ком течет кровь британцев и римлян. Такой, например, как сам Гай. Нужно только предпринять верные шаги, именно теперь.
– …пригласить кое-кого из старших офицеров поужинать с нами, – говорил Мацеллий. – Если ты, конечно, не очень утомлен.
– Я чувствую себя превосходно, – улыбнулся Гай. – После дорог Каледонии путешествие верхом по югу страны доставило мне удовольствие.
Мацеллий кивнул; он, словно огонь в очаге, весь светился гордостью за сына. Гай проглотил комок в горле, внезапно осознав, что никогда прежде Мацеллий не выказывал столь безоговорочного одобрения его поведению и поступкам. А ведь ему просто необходимо видеть такое вот сияние в глазах отца.
По окончании больших празднеств Верховная Жрица обычно некоторое время проводила в уединении, восстанавливая силы после церемонии. Так всегда поступала Лианнон, женщины Лесной обители привыкли к этому, и длительное затворничество Эйлан после первого появления перед людьми в качестве Верховной Жрицы ни у кого не вызвало удивления.
Возможно, они были несколько разочарованы, когда Эйлан, наконец-то оправившись после ритуала, по-прежнему продолжала жить уединенно и почти все время ходила с вуалью на лице, но особого удивления никто не выказывал. Большинство обитательниц Вернеметона Верховной Жрицей помнили только Лианнон, а старая женщина последние годы редко покидала свои покои, где ей постоянно прислуживали Кейлин и еще несколько избранных помощниц. Так или иначе, все понимали: новой Жрице Оракула необходимо какое-то время пожить в тишине и покое, чтобы обрести более тесную связь с богами.
О поведении Эйлан женщины, конечно, сплетничали, но их больше занимало другое: куда подевалась Дида. Некоторые уверенно заявляли, будто бы она решила покинуть Лесную обитель, рассердившись на то, что Верховной Жрицей избрали не ее. Другие высказывали предположение, что она бежала к Синрику, который несколько раз приезжал в Вернеметон вместе с Бендейджидом.
Но потом кто-то прослышал от дровосека о том, что в лесной хижине живет беременная женщина, и тогда для всех стала очевидной удручающая разгадка этой тайны. Дида, должно быть, забеременела, и поэтому ее услали из обители в глухую чащу, где она будет находиться до тех пор, пока не родит плод своей постыдной страсти.
Разумеется, никто не мог сообразить, что происходит на самом деле, настолько это было немыслимо. Правда, для Диды роль Верховной Жрицы оказалась вовсе не обременительной, так как после сражения на горе Гравпий наместник, дабы избежать народных волнений, запретил любые массовые церемонии. В южных районах страны мало что слышали о разгроме каледонцев; для большинства местных жителей заготовка съестных припасов на зиму была более насущной проблемой. Праздник Самейн народ справлял каждый у себя дома, гадая на яблоках, орехах, по пламени в очаге; не было ни ярмарки, ни торжественных церемоний, ни предсказаний Оракула.
Эйлан провела зиму в уютной хижине в чаще леса. Девушке прислуживала старая женщина, которая не знала даже ее имени. Время от времени в уединенный домик наведывалась Кейлин. У очага Эйлан соорудила маленький алтарь Богини-Матери, и, глядя на свой округлявшийся живот, она испытывала одновременно и бурную радость от того, что в ней трепещет новая жизнь, и невыносимые душевные муки, потому что не знала, удастся ли ей еще раз увидеть отца своего ребенка.
Но мир устроен так, что зима, даже самая длинная, должна уступить дорогу весне. Эйлан порой казалось, что она до конца дней своих будет ходить с огромным животом, но приближался праздник Британии, и, значит, совсем скоро она родит. Незадолго перед торжествами ее навестила Кейлин. В те дни Эйлан из-за малейшего пустяка готова была то расплакаться, то расхохотаться, но Кейлин она так обрадовалась, что едва сдержала слезы.
– Утром я испекла овсяный хлеб, – сказала она. – Садись, пообедай со мной… – девушка запнулась, – …если, конечно, ты не опасаешься, что моя скверна коснется тебя.
– Ну что ты, – рассмеялась Кейлин. – Я собиралась прийти раньше, только вот снег помешал.
– Как жизнь в Лесной обители? – спросила Эйлан. – Как там Дида управляется вместо меня? Я хочу знать все до мелочей. Здесь так скучно. Я только и делаю, что надуваюсь, словно овощ какой-то.
– Нет-нет, – улыбнулась Кейлин. – Скорей уж фруктовое дерево, которое даст урожай весной, а не осенью. А в Вернеметоне Дида добросовестно исполняет твои обязанности, хотя у тебя это получается гораздо лучше. Обещаю тебе, что во время родов я буду здесь. Пошли за мной эту старую женщину, когда придет пора.
– Как же я узнаю?
Кейлин дружелюбно рассмеялась.
– Ты ведь видела, как рожала твоя сестра. Помнишь что-нибудь?
– Я только и помню, как к нам ввалились разбойники и ты бросала в них горящие угли, – кротко ответила Эйлан.
Кейлин улыбнулась.
– Думаю, ждать осталось недолго. Скорей всего, ты родишь на праздник Девы. Ты все утро работала, а такая неугомонность – первый признак того, что ребенок готов появиться на свет. И я принесла тебе подарок – венок из веточек белой березы. Это – священный талисман. Смотри, я повешу его над твоей кроватью, чтобы Богиня-Мать даровала тебе счастье и удачу. – Кейлин встала и вытащила из корзины венок. – Может быть, боги, которым поклоняются мужчины, не хотят вмешиваться в твою судьбу, но Великая Богиня оберегает и заботится о всех своих дочерях, которые находятся в таном положении, как ты. После праздника я навещу тебя. Правда, мне не очень приятно будет видеть Диду на твоем месте.
– Зато мне очень приятно услышать твое мнение, – произнес от двери чей-то мелодичный, глубокий голос. Эти слова прозвучали язвительно и резко. – Охотно верю, что я не устраиваю тебя в роли Верховной Жрицы, но, по-моему, ты поздновато решила высказать свое недовольство!
На пороге хижины стояла женщина, плотно укутанная в темно-синие покрывала. Эйлан от изумления широко раскрыла глаза; Кейлин покраснела от негодования.
– Зачем ты пришла сюда?
– А что в этом плохого? – вопросом на вопрос ответила Дида. – Верховная Жрица должна проявлять благородство и милосердие. Вот я и пришла навестить свою падшую родственницу. Все наши дражайшие сестры уже давно догадались, что лесная хижина не пустует, и сообща пришли к выводу, что здесь живу я. Так что я «вернусь» в обитель с насквозь промоченной репутацией.
– Ты пришла сюда только для того, чтобы позлорадствовать над моим позором, Дида? – дрогнувшим голосом спросила Эйлан.
– Как это ни странно, нет. – Дида откинула с лица вуаль. – Несмотря на все, что произошло между нами, Эйлан, я не желаю тебе зла. Не только ты одинока. О Синрике нет никаких вестей с тех пор, как он уехал на север; и сам он тоже не дает о себе знать. Его заботит только судьба Братства Воронов. Может быть, когда мы закончим разыгрывать этот спектакль, я поеду не в Эриу, а на север, стану воительницей, одной из тех женщин, что служат богине войны.
– Не говори ерунды, – резко отозвалась Кейлин. – Воительница из тебя никудышная, а вот сказительница ты талантливая.
Дида беспомощно пожала плечами.
– Возможно, ты и права, но я обязана хоть как-то загладить свою вину за содействие предательским планам Арданоса.
– Неужели ты считаешь, что это предательство? – спросила Эйлан. – Я так не думаю. Здесь, в одиночестве, мне только и остается, что размышлять, и я пришла к выводу, что все случившееся со мной – воля Владычицы. Она определила такую судьбу для своей верной жрицы, чтобы заставить меня понять: дети этой земли нуждаются в моей защите. По возвращении я буду стараться сохранить мир, а не начать войну.
Глядя на Эйлан, Дида медленно произнесла:
– Я никогда не хотела иметь ребенка – ни от Синрика, ни от кого другого. И все же мне кажется, что, если бы я носила под сердцем дитя Синрика, я, наверное, испытывала бы такие же чувства. – В ее глазах блеснули слезы. Она сердито смахнула их рукой. – Мне пора в обитель, а то бойкие языки насочиняют кучу всяких небылиц. Я ведь пришла, чтобы пожелать тебе удачи и счастья, но, похоже, Кейлин даже в этом меня опередила.
Дида повернулась, опустила на лицо вуаль и, прежде чем Кейлин или Эйлан успели что-либо ответить, скрылась за дверью.
Дни становились длиннее. На ветвях распускались почки; заросли заводей оглашали крики брачующихся лебедей. Зима еще не сдалась окончательно; в любой момент снежная вьюга могла вновь укутать землю белым покровом, но в воздухе уже пахло весной. Землепашцы готовили к работе плуги, рыбаки конопатили лодки, пастухи, несмотря на холода, все ночи напролет проводили на горных пастбищах: в это время ягнились овцы.
Гай, погоняя коня, вслушивался в звуки пробуждающейся вокруг новой жизни и занимался подсчетом. Последний раз они с Эйлан встречались на празднике костров, и с тех пор миновало девять лун. Совсем скоро она должна родить. Случалось, что женщины умирали во время родов. Гай смотрел на растянувшуюся в небе вереницу лебедей, которые возвращались из теплых краев, и думал о том, что он непременно должен еще раз увидеться с Эйлан, независимо от тога, женится он на Юлии или нет.
Чем выше будет его положение среди римлян, тем больше он сможет сделать для Эйлан и их ребенка. Если у них родится сын, не исключено, что Эйлан согласится отдать мальчика ему на воспитание. Ей же наверняка нельзя будет растить ребенка в Лесной обители. И это вполне вероятно, – ведь родственники его матери без каких бы то ни было возражений позволили Мацеллию взять на себя все заботы о сыне.
Погруженный в свои мысли, Гай приближался к стенам крепости. Он не представлял, как найдет в себе силы сказать Эйлан, что не может на ней жениться, во всяком случае, пока. А вот если Юлия не подарит ему сына, тогда… Иногда Гаю казалось, что римляне чаще разводятся, чем заключают браки. Возможно, им с Эйлан удастся пожениться, когда он будет занимать достаточно прочное положение в обществе римлян; по крайней мере, он сумеет устроить карьеру своего сына. Поверит ли ему Эйлан? Простит ли его? Гай прикусил губу, думая о том, как он объяснит ей все это.
Сердце Гая начинало учащенно колотиться при одной только мысли, что он опять увидит Эйлан, пусть даже издалека. Ему просто нужно знать, что она жива и здорова.
Разумеется, главная трудность состояла в том, как устроить встречу с Эйлан. В конце концов он решил положиться на милость богов.
Легат, командовавший II Вспомогательным легионом, зимой вышел в отставку, и несколько дней назад в лагерь прибыл его преемник. Гай догадывался, что отец некоторое время будет очень занят, помогая новому командующему осваиваться в лагере. Гай объявил Мацеллию, что собирается на несколько дней поехать на охоту, но префекту даже некогда было попрощаться с сыном.
Проводы зимы местное население отмечало празднованиями в честь британской богини Бригантии. В эту пору Гай вновь проезжал мимо Девичьего Холма. Молодые мужчины, нарядившись в соломенные костюмы, носили от дома к дому изображение Владычицы и благословляли людей от Ее имени, получая за это пирожки и эль. Гай слышал, что здесь, на юге, во время праздничной церемонии к народу выходит жрица, которую называли Голосом Великой Богини, чтобы провозгласить наступление весны. Собираясь в дорогу, он прихватил с собой британский наряд. Доехав до места празднований, римлянин переоделся в лесу, который начинался сразу же за селением, и вместе с другими людьми стал ждать появления жриц. Из разговоров собравшихся он узнал, что в этом году на церемонию съехалось больше народу, чем обычно.
– Прошлой осенью умерла Верховная Жрица, которая правила Вернеметоном многие годы, – сообщила ему одна из женщин. – И говорят, ее преемница молода и очень красива.
– Кто она? – спросил Гай, почувствовав, как громко забилось в груди сердце.
– Я слышала, она – внучка архидруида. Люди толкуют, что выбор пал на нее далеко не случайно. А я так скажу: традиции предков должны продолжать представители древнего рода. А кто лучше сумеет справиться с таким трудным и важным делом, чем та, чьи предки из поколения в поколение служили богам?
«Это Эйлан!» – вздрогнул Гай. Но как такое может быть? Неужели у нее случился выкидыш? И если она действительно теперь Верховная Жрица, разве удастся ему вообще когда-либо встретиться с ней? Не в силах скрывать свое нетерпение, Гай с трудом дождался наступления темноты. Внезапно говор в толпе стих. Гай затаил дыхание, увидев, как распахнулись деревянные ворота Лесной обители и по аллее к холму направилась процессия жриц в белых одеяниях. Шествие возглавляла хрупкая женщина в ярко-алой мантии, накинутой поверх белого платья; под прозрачной вуалью поблескивали золотистые волосы. Голову ее венчал убор из горящих свечей; мелодия арф сопровождала медленную поступь жрицы. «Эйлан… – взывало сердце Гая. – Чувствуешь ли ты, что я здесь?»
– Я пришла к вам из зимней тьмы… – заговорила жрица, и ее голос музыкой разнесся в ночи. В нем слишком много музыки, думал Гай. У Эйлан был приятный, чарующий голос, но не такой звучный. А у этой женщины был хорошо поставленный голос, как у певицы. Гай протолкался вперед, пытаясь разглядеть лицо Верховной Жрицы.
– Я несу миру свет и благословение. Весна наступает; скоро на ветвях распустятся молодые листочки, заблагоухают радужные цветы. Пусть ваш скот дает богатый приплод, а ваши поля родят хороший урожай. Примите этот свет, дети мои. Я дарую вам свою милость.
Верховная Жрица наклонилась. Убор из свечей сняли с ее головы и опустили перед ней на землю. Пламя осветило ее лицо, и Гай впервые за все это время рассмотрел черты жрицы. Да, это лицо являлось ему в грезах, но то была не Эйлан. Римлянин понял это сразу же, едва сияние свечей коснулось чела женщины. И тогда он вспомнил, как красиво пела Дида.
Гай отошел в сторону. Его била дрожь. Значит, британка напутала. А вдруг Эйлан стала жертвой чьих-то злых козней?
– Да здравствует Владычица! – кричала толпа. – Приветствуем тебя, Пресвятая Невеста! – Молодые парни, оглашая холм ликующими возгласами, зажигали от свечей факелы и выстраивались в процессию. Они понесут огонь Богини на фермы, в хижины, по очереди обходя все дома до единого. Конечно же, это Дида, и она наверняка знает, где Эйлан. Но сейчас он не мог приблизиться к ней.
Обернувшись, Гай увидел в толпе еще одно знакомое лицо. Он позабыл про опасность.
– Кейлин, – хриплым шепотом позвал римлянин. – Мне нужно поговорить с тобой! Будь милосердна, скажи мне, где Эйлан?
В неярком свете Гай не мог разглядеть глаз женщины, но физически ощущал на себе ее пристальный взгляд.
– Что ты такое болтаешь? – также шепотом отозвалась жрица. Гай почувствовал, что его крепко схватили за руку. – Пойдем. Вокруг слишком много людей. Нам нельзя здесь говорить.
Римлянин покорно двинулся за ней. В этот момент он готов был и смерть принять как заслуженную кару. Но едва они выбрались из толпы, Гай резко остановился и повернулся к жрице.
– Кейлин, – хриплым тихим голосом произнес он, – я знаю, Эйлан тебя очень любила. Во имя бога, которым ты дорожишь, – кто бы он ни был, – скажи, где она сейчас?
Кейлин жестом указала на холм, где над праздничной толпой возвышалась женщина в белых одеждах.
– Кричи, объяви всем, кто я есть на самом деле, но только не лги. – Гай впился глазами в лицо жрицы. – Никто не убедит меня в том, что та женщина – Эйлан. Я знаю, это не она. Скажи, жива ли она, здорова ли?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.