Текст книги "Лесная обитель"

Сняв с пояса кошелек, Кейлин произнесла с высокомерной любезностью:

– Быть милосердными – наш долг перед богами. Вот, возьми, человек, – и она вручила бандиту денарий. Тот мгновение смотрел на монету, потом грубо расхохотался.

– Мы не нуждаемся в твоей благотворительности, женщина, – сказал он с пугающе преувеличенной учтивостью. – Но для начала ты можешь подарить нам свой кошелек…

И только тогда Кейлин наконец поняла, что рассчитывают получить от нее эти мерзавцы. Изумление сменилось яростью. Все чувства внезапно обострились. Она ощутила энергию нависших над ней облаков и ответные импульсы в своем собственном теле. В эту минуту Кейлин не сомневалась в том, что сумеет все-таки подчинить своей воле силы природы. Жрица вскинула руки. В глазах потемнело: бандит, почувствовав опасность, ударил ее дубинкой. Сверкнула слепящая молния, грянул гром, небеса обрушились ей на голову, и мир исчез.

Очнулась Кейлин лишь через несколько часов.

В последующие дни после первого приступа Эйлан пыталась принять рассудком волю богов. Она не сомневалась в том, что Великая Богиня позаботится о Вернеметоне и ее народе, но боялась за сына. Будь рядом Кейлин, она не испытывала бы страха за Гауэна, но Кейлин возводила новое святилище в далеком краю. Дида – родня ее сыну, но после смерти Синрика не могло быть и речи о том, чтобы доверить ей мальчика. Лия, она знала, жизнь готова отдать за своего питомца, но ведь Лия – всего лишь простая бедная женщина. Куда она пойдет с ребенком? Маири, наверное, не отказалась бы взять мальчика к себе, но у нее в доме Гауэн тоже не будет в безопасности. Бендейджид может прознать о том, кто его родители.

Если бы она только ведала, сколько ей осталось жить… Но как бы Эйлан ни формулировала вопрос, силы, известившие ее о приближении смерти, упорно отказывались отвечать на него, и, если бы время от времени мучительные головные боли не напоминали ей о случившемся, Эйлан сочла бы, что то знамение было не что иное, как плод ее больного воображения. А сейчас она старалась как можно больше времени проводить с сыном.

Гауэн только что отправился ужинать, и в покои к Эйлан вошла Сенара, чтобы зажечь лампы. Хау, как обычно, молчаливой тенью возвышался у порога. В течение долгих лет Эйлан считала его стражем не более грозным, чем едва вылупившийся цыпленок, однако он доказал, что умеет защищать. Взглянув на Хау, она вновь вспомнила Синрика, лежащего с пробитой головой, и в душе ее опять заныла незаживающая рана.

– Ты тоже иди поужинай, – приказала Эйлан. – Сенара побудет со мной до твоего возвращения.

Девушка с кремнем и огнивом в руках медленно двигалась по комнате, зажигая глиняные светильники; даже здесь, в Лесной обители, это были светильники римской работы. У последней лампы Сенара остановилась, глядя на трепещущий огонек, и Эйлан спросила:

– Что случилось, дитя мое? Тебе нездоровится?

– О, Эйлан! – прерывисто всхлипнула Сенара. Эйлан села на одну из скамеек, стоявших в комнате.

– Иди сюда, дитя мое, – ласково позвала она девушку. Сенара послушно приблизилась; лицо ее было залито слезами. – Почему ты плачешь, любовь моя? Ты ведь знаешь, что можешь без опаски поделиться со мной своими горестями.

На щеках у Сенары блестели яркие капли.

– Ты так добра ко мне, ты всегда хорошо относилась ко мне… а я не заслуживаю этого, – проговорила она, беспомощно захлебываясь от рыданий, и упала к ногам Верховной Жрицы.

– Ну, будет, родная моя, – успокаивала ее Эйлан, – не надо плакать. Я не вынесу твоих слез. Что бы с тобой ни произошло, я уверена, это не так уж страшно. – Иди, сядь рядом со мной.

Рыдания Сенары немного утихли, но вместо того, чтобы сесть на скамью, она принялась беспокойно вышагивать по комнате. Наконец, давясь слезами, девушка все-таки заговорила:

– Не знаю, как и сказать тебе об этом. Эйлан вдруг догадалась, что мучает Сенару.

– Ты пришла сказать мне, – промолвила она, – что не хочешь давать обет жрицы Лесной обители.

Сенара повернулась к ней лицом; яркие слезинки, отражая огоньки светильника, все еще поблескивали у нее на щеках.

– Да, – прошептала она, – но это еще не все, и не самое главное. – Эйлан видела, как трудно девушке говорить. – Мне вообще нельзя здесь находиться, я не заслуживаю этого. Ты вышвырнула бы меня отсюда, если бы знала…

«Это ты-то не заслуживаешь! – подумала Эйлан. – О, если бы только ты знала!» А вслух повторила то, что когда-то сказала ей Кейлин:

– Возможно, в глазах Великой Богини ни одна из нас не является воистину достойной служить Ей. Так что вытри слезы, дорогая моя, и расскажи, что тебя тревожит.

Слова Эйлан подействовали на девушку успокаивающе, но она по-прежнему не смела встретиться взглядом с Верховной Жрицей. Эйлан вспомнила, как сама она много лет тому назад тоже вот так стояла перед Лианнон. Но ясно, что эта девочка не могла совершить ничего постыдного. Сенара много общается с христианами, а они еще более ярые сторонники целомудренного образа жизни, чем женщины Вернеметона.

– Я… я встретила мужчину… и он хочет, чтобы я уехала с ним, – набравшись смелости, выпалила она наконец.

Эйлан обняла девушку.

– Ох, бедное дитя, – прошептала она. – Ведь ты свободна и можешь в любое время покинуть нас и выйти замуж, если пожелаешь. Ты ведь была совсем крошкой, когда поселилась у нас. Никто никогда и не говорил, что ты должна стать жрицей. Просто ты очень давно живешь здесь, и многие забыли, как ты к нам попала. Расскажи мне все. Где ты познакомилась с этим мужчиной? Кто он? Я не намерена чинить препятствия, если ты хочешь выйти замуж, но я люблю тебя, как родную дочь, и поэтому должна знать, что ты выбрала достойного человека.

Сенара изумленно смотрела на Верховную Жрицу, едва ли сознавая, что Эйлан не только не рассердилась, но даже готова предоставить ей свободу.

– Я встретила его в хижине отца Петроса. Он – римлянин, друг моего дяди Валерия…

Она внезапно замолчала, услышав на улице мужской голос.

– Сенара? – переспросила за дверью одна из недавно прибывших в обитель послушниц. – Думаю, она там.

«Придется напомнить этой девочке о наших правилах, – отметила про себя Эйлан. – Нельзя так просто впускать посетителей, тем более мужчин». Сенара, вспомнив, что в отсутствие Хау она обязана охранять Верховную Жрицу, быстро заняла место стража у двери. Какой-то мужчина переступил порог комнаты, и, как только он прикрыл за собой дверь, Эйлан увидела, что лицо Сенары стало мертвенно-бледным, потом запылало.

– Это он… – запинаясь, произнесла она. – Он пришел за мной…

Девушка отступила в сторону, и обманчиво мерцающие огоньки ламп осветили лицо гостя.

– Гай… – едва слышно выдохнула Эйлан. Не может быть. Это наверняка какое-то кошмарное видение больного воображения. Она зажмурилась, но, когда открыла глаза, мужчина по-прежнему стоял у двери, остолбенело переводя взгляд с нее на Сенару.

Девушка сделала шаг ему навстречу.

– Гай! – воскликнула она – Я не ждала тебя так скоро! Ты уже говорил с дядей? Он дал согласие на наш брак?

Гай дико озирался по сторонам.

– Глупая, что ты здесь делаешь?

Эйлан казалось, что пламя светильников запылало у нее в груди. Она медленно поднялась со скамьи.

– Что ты здесь делаешь? – Она повернулась к Сенаре. – Так значит, Гай Мацеллий Север и есть тот человек, которого ты любишь?

– Да. А что в этом плохого? – растерялась Сенара. Эйлан вновь перевела взгляд на Гая.

– Ты сам объяснишь ей, что в этом плохого, – отчеканила она резким тоном. – Расскажи ей всю правду – если ты еще на это способен.

– Накую правду? – срывающимся голосом воскликнула Сенара. – Я знаю, что он женат на римлянке, которая отказалась исполнять свои супружеские обязанности. Разумеется, прежде чем жениться на мне, он разведется с ней…

– Конечно, разведется, – промолвила Эйлан пугающе спокойным тоном. – Значит, Гай, ей известно о том, что ты бросаешь своих маленьких дочек. А о нашем с тобой сыне она тоже знает?

– О вашем сыне? – Сенара в ужасе смотрела то на Гая, то на Эйлан. – Скажи, что это неправда, – с мольбой в голосе обратилась она к римлянину, едва выдавливая из себя слова.

– Ты ничего не понимаешь, – пробормотал Гай.

– Не понимаю, – задыхаясь, повторила Сенара. – Я хотела спасти тебя, а ты чуть не погубил меня! Какая же я дура!

Сенара повернулась к нему спиной. В это время дверь с шумом распахнулась, и в комнату протиснулась массивная фигура Хау с поднятой дубинкой в руках. Однако он понес суровое наказание за то, что убил Синрика, и теперь опасался повторить ошибку.

– Госпожа, – невнятно проговорил страж, – мне сказали, что сюда вошел мужчина. Я слышал крики. Что прикажешь делать?

Эйлан взглянула на Гая. Со стороны его присутствие здесь могло бы показаться смешным и нелепым, если бы опасность не была столь реальной. Но, наверное, для гордого римлянина попасть в глупую ситуацию – постыднейшее из наказаний. После долгого размышления Эйлан вскинула руку, приказывая Хау оставаться на месте.

– Уходи, – яростно произнесла она, обращаясь к Гаю. – Убирайся, или он вышибет тебе мозги. – И, повернувшись к Сенаре, добавила: – Иди с ним, если хочешь, но пока еще в моей власти защитить тебя.

Сенара мгновение смотрела на Гая, потом бросилась к Эйлан.

– О нет, – вскричала она, – теперь я ни за что на свете не уйду с ним!

Эйлан, вздрогнув, прижала девушку к себе и взглянула на римлянина.

– Убирайся, – глухо проговорила она. – Уходи, или я прикажу Хау разделаться с тобой. – Затем вдруг, потеряв самообладание, закричала: – Убирайся отсюда, или я убью тебя собственными руками!

Гай не стал спорить. Он молча шагнул из комнаты, и дверной полог с шумом опустился за ним.

Гай сидел в таверне «Синий орел», то и дело окликая хозяина, чтобы тот принес ему очередную бутыль кислого галльского вина. Последние три дня он пил почти без передышки, переходя из одной винной лавки в другую, когда чувствовал, что хозяин уже тяготится его присутствием. Владельцы таверн, зная, кто такой Гай и кто его отец, не сомневались, что с ними расплатятся, – если не сразу, то немного позже.

Иногда Гай вдруг задумывался, не обеспокоены ли родные его долгим отсутствием. Но Мацеллий, наверное, полагает, что сын уехал к себе на виллу, а Юлия скорей всего решила, что ее муж до сих пор гостит у своего отца. Но больше Гая занимала мысль о том, сколько еще вина ему нужно выпить, чтобы изгнать из души боль.

Поначалу он не покидал Деву, потому что был обеспокоен политической обстановкой в городе, а потом решил задержаться, потому что не представлял, как сообщит Лицинию о том, что собирается оставить Юлию и дочерей, которых она нарожала ему вместо наследника. По запоздалом размышлении Гай пришел к выводу, что Лициний, хотя и очень любит свою дочь, возможно, попытается приструнить Юлию. Сам не имея сыновей, он не захочет, чтобы Юлия по этой же причине осталась без мужа. Но если Лицинию удастся уговорить Юлию вернуться к исполнению своих обязанностей добропорядочной супруги, Гай не сможет жениться на Сенаре, а именно надежда на то, что эта девушка скрасит его существование, заглушала в нем страх перед будущим.

Теперь, правда, все это не имеет значения, думал Гай, ощущая растекавшийся по телу обжигающий холодок вина. Сенара не любит его. И Юлия не любит. И Эйлан – и это самое главное – тоже не любит его. Он содрогнулся, вспомнив опять маску Фурии на лице Эйлан, когда она приказала ему покинуть обитель.

Дверь таверны распахнулась, и в помещение ввалилась еще одна кучка легионеров. Командующий, должно быть, уже понял, что просчитался, поморщился Гай. Празднество, устроенное легатом, лишь уничтожило дисциплину в войсках. Если бы подобная ситуация сложилась в Риме, император наверняка не поскупился бы, опустошил бы казну, лишь бы цирковыми представлениями отвлечь солдат, а в этой забытой богами провинции кроме медвежьих боев ничего и придумать-то не могут. А этого вовсе не достаточно, чтобы умиротворить мятежный дух легионеров, и они дуреют прямо на глазах.

На одиноко сидящего в углу человека, заливающего вином свое отчаяние, никто не обращал внимания, а Гаю в данный момент ничего другого и не требовалось. Тяжело вздохнув, он вновь потянулся к бутыли.

Вдруг чья-то рука схватила его за кисть. Гай поднял мутный взор и удивленно заморгал. Перед ним стоял Валерий.

– Клянусь Меркурием, парень, я замучился искать тебя! – Валерий, отступив на шаг, оглядел Гая и поморщился. – Благодарение богам, что твой отец не видит тебя сейчас!

– Он знает?.. – начал Гай.

– Ты что, с ума спятил? Я не собираюсь расстраивать его, даже если тебе и наплевать на чувства отца. Один из солдат сообщил мне, что видел тебя. Зачем ты так напился? Ладно, ладно, – отмахнулся Валерий в ответ на возражения Гая. – Для начала, парень, давай-ка уйдем отсюда!

Гай все еще пытался протестовать, но Валерий молча потащил его на улицу. Они направились к баням, находившимся на другом конце города. И лишь когда Валерий окунул Гая в бассейн с холодной водой, тот несколько протрезвел и начал соображать, что старается втолковать ему бывший секретарь отца.

– Скажи, – потребовал Валерий, когда Гай, отфыркиваясь, вылез из воды, – моя племянница Валерия все еще в Лесной обители?

Гай кивнул.

– Я был там, но она… передумала, отказалась уйти со мной. – События минувших дней вновь всплыли в памяти. Он поведал Валерию свою историю, опустив нежелательные подробности, и получил разрешение жениться на Сенаре. Конечно, это давало Валерию некоторое право требовать от него отчета, но почему теперь он вдруг так разволновался?

– Послушай, – быстро продолжал Валерий. – Ты – не единственный, кто решил поискать счастья в вине. Вчера вечером я сидел в компании легионеров, которые служат при квесторе. Как их зовут, не имеет значения. Так вот, они заинтересовались жрицами Вернеметона. Один из них сказал: «Эти женщины совсем не то, что наши весталки. Они – обычные дикарки, как и все остальные здешние жительницы». Я стал спорить с ними, но они решили побиться об заклад, сказав, что могут выкрасть из Лесной обители одну из святых девственниц, и это не будет святотатством.

Гай взял полотенце и стал яростно обтираться, пытаясь вникнуть в смысл слов Валерия.

– Пойдем в парную, – предложил Валерий, протягивая Гаю руку. – Там из тебя быстрее выветрится вся эта гадость. – Когда они расположились в парной, тяжело отдуваясь от горячего пара, Валерий продолжил рассказ: – Сначала я решил, что это просто глупая шутка. Ну, поспорили пьяные солдаты. В них говорил хмель, а не разум – и беспокоиться не о чем. А на утренней перекличке не досчитались трех человек. Один из моих вчерашних собутыльников поведал мне, что эти трое утром покинули Деву в надежде выиграть спор. Центурион и без того не знает, за что хвататься; трибуны тоже с ног сбились. После убийства императора солдаты распоясались, командиров не слушаются. Вы оба, ты и твой отец, знаете британцев, как никто другой. Представляешь, что произойдет, если наших людей обвинят в изнасиловании жриц? По сравнению с этим восстание Боудикки покажется детской игрой. А мы сейчас не в состоянии дать достойный отпор!

– Да… конечно, – согласился Гай. Голова у него раскалывалась, но он уже обрел способность соображать. – Я отправлюсь туда. Тебе известно, когда точно они ушли из Девы? И в какую сторону направились, хотя бы приблизительно?

– К сожалению, ничего не известно, – ответил Валерий. – Можно, конечно, поспрашивать у людей.

– Нет, времени мало. Пойду домой переоденусь. – Он потер глаза.

– У меня есть кое-что, – остановил Гая Валерий. – Предвидел, что тебе понадобится другой наряд.

– Отец прав, – пробормотал Гай, – ты ничего не упускаешь из виду.

После того как рабы вытерли и побрили его, Гай заставил себя немного поесть. Какой же он дурак, злился на себя римлянин, топил в вине свои горести, а весь мир вокруг разваливается на куски. В какой-то момент в сознании неожиданно промелькнуло, что завтра Самейн. На праздник в Вернеметон съедется чуть ли не половина населения западных территорий острова. Теперь уже неважно, что думают о нем Эйлан и Сенара. Гай холодел от ужаса при мысли о том, что они могут оказаться в смертельной опасности, если праздник обернется кровопролитием.

– Я отвезу твою племянницу в безопасное место, – пообещал он Валерию, садясь на коня. «И Эйлан, и мальчика… и, если они по-прежнему ненавидят меня, я готов выслушать все, что они обо мне думают, по дороге домой». Гай откинул за спину края плаща, чтобы высвободить руки, и приладил поудобнее меч, который тоже позаимствовал у Валерия.

Последние два дня тянулись нестерпимо долго – дольше, чем все годы, вместе взятые, со времен прихода в Британию римлян, дольше, чем века, минувшие со времени строительства на равнине Храма Солнца, – так казалось Эйлан. Она уже и не надеялась дождаться утра перед праздником Самейн; ночь превратилась в тысячелетнюю муку. Эйлан уж и не помнила, сколько часов утекло с тех пор, как ушла Сенара. Пламя светильников скудело, а мрачные тени становились все темнее, пожирая ее душу.

Наверное, сейчас с ней происходило как раз то, что предвещало знамение: семя смерти, брошенное в ее сердце и душу, дало побеги по всему телу, словно распускающийся цветок. Грудь разрывали глухие мощные удары, как будто сердце, не желая больше томиться в тесной костяной клетке, решило во что бы то ни стало пробить брешь и выскочить на волю. Такой терзающей боли не испытывала она даже во время родов. Но мучилось ли то ее тело, разум или дух, Эйлан понять не могла.

Наконец она задремала, и ей снились какие-то бессвязные видения. Вот Кейлин в окружении злодеев. Жрица вознесла к небесам руки, сверкнула молния, и, когда картина прояснилась, ее обидчики лежали безжизненно распростертые на земле. Но и Кейлин тоже не шевелилась; жива она или нет, Эйлан не знала.

Она очнулась, сотрясаясь всем телом; щеки были мокры от слез. Неужели то, что ей приснилось, правда? Кейлин не может грозить опасность на священном Холме, где она поселилась с послушницами. Но если жрица мертва, на что же еще остается надеяться в этом мире?

Под утро Эйлан осторожно пробралась в комнату, в которой Лия уложила спать Гауэна. Хау босиком тихо шлепал за ней по пятам. Едва ли не впервые за все годы, что она была Верховной Жрицей, Эйлан вознегодовала на великана: у нее было такое чувство, будто Хау лишает ее возможности свободно дышать.

Ей припомнилась кошмарная история, которую она слышала, когда жила в Доме Девушек, – о том, как на Верховную Жрицу напал ее собственный телохранитель и жрецы казнили его. Сейчас Эйлан понимала, почему такое могло случиться: та женщина, отчаянно нуждавшаяся в человеческом тепле, обратилась за помощью к единственному живому существу, находившемуся рядом с ней, и тот неверно истолковал ее мольбу. Поеживаясь, она повернулась к Хау и приказала ему оставаться у двери.

«О, боги всемогущие, – думала Эйлан, – если бы только здесь была Кейлин – или Лианнон, или матушка – ну хоть кто-нибудь, чтобы я не чувствовала себя такой одинокой». Но она была одна. Даже Сенара, несмотря на все ее слезы и клятвенные заверения, в представлении Эйлан была недругом. А отец? Он – самый опасный из всех ее врагов.

Эйлан долго всматривалась в лицо спящего Гауэна. Просто невероятно, что он не проснулся, – ведь у нее так громко стучит сердце. Неужели этот большой мальчик когда-то умещался на ладонях своего отца? Он вырос из маленькой частички, меньше, чем семя цветка; он был зачат в лесу, когда она, подчиняясь опаляющему желанию Гая, перестала внимать голосу разума. И все же в тот момент она ликовала и была уверена, что совершает священный акт.

А Гауэн красивый мальчик. Даже непонятно, как от печальной любви могла родиться такая красота. Эйлан рассматривала лицо сына, длинное тело, крупные для его возраста ладони и ступни – первые признаки рослого сильного мужчины, которым он обещал стать. Он мало похож на Гая. Когда-то она думала об этом с сожалением, но, по крайней мере, теперь ей не приходится заглушать в себе искру ненависти, которая вспыхивала в ней каждый раз, когда в глазах сына мелькало выражение, присущее его отцу.

Но он – ребенок Гая, и поэтому Эйлан согласилась, чтобы ее возлюбленный женился на дочери влиятельного римского чиновника. Только теперь, по-видимому, он собирается развестись с Юлией и отказаться от всех своих обещаний ради Сенары, которая могла бы быть ее младшей сестренкой. Ради Сенары, которая гораздо моложе нее и поэтому кажется Гаю более привлекательной.

На поясе у Эйлан висел изогнутый кинжал, который ей дали, когда она стала жрицей. Эйлан потрогала острие кончиком пальца. Сколько раз служил ей этот кинжал во время ритуалов, когда нужно было выжать несколько капель крови в чашу пророчеств. Она видела на своем запястье пульсирующую жилку – полоснуть по ней поглубже, и конец всем страданиям и невзгодам, во всяком случае, в этой жизни. Зачем дожидаться участи, уготованной для нее Великой Богиней? Но если она лишит себя жизни, что станет с Гауэном?

Эйлан медленно взяла в руку кинжал и вложила его в ножны у пояса. Должно быть, мерцающий огонек лампы высветил на лице Верховной Жрицы ее чувства. Хау стремительно рванулся вперед.

– Госпожа?

– Сейчас мы вернемся в мои покои, и ты приведешь ко мне Сенару.

Хау вернулся через несколько минут, ведя за собой девушку. Платье на Сенаре было измято, глаза красные, на щеках подозрительные пятна, – наверное, она плакала. Увидев Эйлан, она вскричала:

– Госпожа, прости меня, ни за что на свете…

– Успокойся, – прервала ее Эйлан. – У меня уже не осталось сил, чтобы вновь пережить все это. Мне было знамение смерти. Всемилостивая Великая Богиня всегда предупреждает Верховную Жрицу о приближении ее последнего часа. – Эйлан тяжело вздохнула. Заплаканное лицо Сенары вдруг стало мертвенно-бледным: она заметила, что маленький кинжал, висевший на поясе Верховной Жрицы, вложен в ножны неплотно.

– Нет, это неправда, – в отчаянии воскликнула девушка. – В священных книгах сказано, что человеку не дано знать, что сулит грядущий день…

– Помолчи, – устало промолвила Эйлан. – Я должна сказать тебе что-то очень важное. Если я ошибаюсь, веришь ты в это или нет, не имеет значения, но, если я права, ты должна исполнить мою просьбу.

– Я? Я исполню любое твое желание, – смиренно произнесла Сенара.

Эйлан глубоко вздохнула.

– Ты теперь знаешь, что у нас с Гаем есть сын. Это Гауэн. Я хочу, чтобы ты вышла замуж за Гая и забрала с собой его сына. Обещай мне, – голос Эйлан, звучавший ровно и твердо, когда она говорила о своей смерти, неожиданно сорвался, – обещай мне только, что будешь добра к нему.

– О нет, – вскричала Сенара, – я ни за что не выйду замуж за Гая Севера, даже если бы он был единственным мужчиной на всем белом свете.

– Ты обещала исполнить все, о чем я попрошу, – спокойно напомнила девушке Эйлан. – Так вот как ты держишь свое слово?

Сенара подняла голову, и из глаз ее снова брызнули слезы.

– Я боюсь совершить грех. Если ты думаешь… – Она умолкла, тяжело дыша. – Если Господь решил призвать тебя к себе, это Его право, но ты не должна накладывать на себя руки, Эйлан!

Эйлан, словно укутавшись в плащ, напустила на себя гордый, надменный вид и с достоинством произнесла:

– Мне вовсе не важно, веришь ты в это или нет. Но если ты отказываешься помочь, Сенара, уходи.

Сенара задрожала.

– Я не оставлю тебя одну в таком состоянии.

– Тогда ради Гая позаботься о его сыне.

– А я говорю, что ты должна жить ради мальчика, – взмолилась Сенара. – У тебя есть ребенок – почему так случилось, не имеет значения, – и твоя жизнь принадлежит не тебе. Гауэн – замечательный мальчик. И ты должна вырастить его. А Гай…

– Ах, не говори о нем, прошу тебя…

– Госпожа моя, – продолжала Сенара, дрожа всем телом, – уверяю, Гай любит тебя и сына тоже.

– Он забыл меня.

– Нет, я убеждена в этом, – настаивала девушка. – С твоего позволения я напомню ему о долге перед матерью его сына. Разреши мне поговорить с ним о его долге отца и римлянина. И даже если душа его очерствела, уверена, на этот зов он не посмеет не откликнуться.

Неужели подобное возможно? И Сенара способна сотворить такое чудо? И готова сделать это?

– Я верю в знамение, которое послала мне Великая Богиня, – наконец заговорила Эйлан, – но, если мне удастся пережить Самейн, попробуй сделать, как ты говоришь. Но прежде ты должна увести Гауэна в безопасное место. Я боюсь, что во время праздника возникнут беспорядки. Завтра – нет, сегодня вечером, – поправилась она, так как уже начинал брезжить рассвет, – ты должна покинуть Лесную обитель. Возьмешь Гауэна и отправишься вместе с ним в лес, к этому отцу Петросу. Никто не подумает искать вас там!