Текст книги "Лесная обитель"

Глава 8

В Деве тоже шел нудный, затяжной дождь. Легионеры целыми днями сидели в казармах, играли в кости, штопали поношенную форму или бегали в винную лавку, чтобы хоть как-то скоротать время. И вот в один из таких беспросветных ненастных дней Мацеллий Север вызвал к себе сына.

– Тебе знакома местность к западу отсюда, – начал он. – Сможешь ли ты провести к селению Бендейджида наш отряд?

Гай застыл в напряжении, не замечая, что с его пропитанного маслом кожаного плаща стекают струи воды, образуя лужицы на выложенном плиткой полу.

– Да, но, отец…

Мацеллий догадался, о чем подумал его сын.

– Я не предлагаю, чтобы ты шпионил за домом человека, который оказал тебе гостеприимство, мой мальчик. Но неподалеку от Сегонтия заметили пришельцев из Гибернии. Если они направятся в глубь страны, в опасности окажутся все земли британцев в той местности. Мы пошлем туда отряд, чтобы защитить британцев, хотя они наверняка подумают иначе. Но раз уж я обязан послать туда отряд, чтобы выяснить обстановку, лучше будет, если его возглавит человек, который питает дружеские чувства к местным жителям, а не какой-нибудь ненавистник кельтов или – того хуже – какой-нибудь новоприбывший из Рима идиот, который полагает, что все британцы до сих пор бегают раскрашенными синей краской, верно?

Гай почувствовал, как у него начинают гореть щеки. Он не любил, когда отец разговаривал с ним, как с несмышленым мальчишкой.

– Я готов выполнить свой долг перед тобой, отец, и перед Римом, – чопорно проговорил он после короткой паузы, ненавидя себя за эту циничную вежливость. Он бы не удивился, если бы отец ответил насмешливой ухмылкой. «Я становлюсь циничным. Хорошо хоть, я еще замечаю, когда лицемерю. Неужели к тому времени, когда я достигну возраста отца, вот эта маска снисходительного превосходства станет моим истинным лицом?»

– Или ты опасаешься, что не сможешь сдержать обиды на Бендейджида за то, что он не отдал тебе в жены свою дочь? – продолжал Мацеллий. – Я же предупреждал тебя.

Гай непроизвольно сжал кулаки и до боли прикусил губу. Ему никогда не удавалось выйти победителем в спорах с отцом, и сейчас, он понимал, у него тоже не было никаких шансов. И все же эти слова мучительной агонией пронзили все его тело, как будто ему посыпали солью свежую рану.

– Да, ты говорил и оказался прав, – процедил сквозь зубы Гай. – Теперь можешь смело подобрать мне любую девицу, на твое усмотрение – с толстыми ляжками, с благородной кровью. Пусть это будет Юлия, если тебе так хочется. Я исполню свой долг.

– Ты римлянин, и я надеюсь, что ты и вести себя будешь, как подобает римлянину, – уже более мягко заговорил Мацеллий. – Ты всегда поступал по чести, и ты не должен изменять своим правилам. Во имя Юноны, мальчик мой, пойми, девушке, которую ты любил, возможно, грозит опасность. Ты не можешь жениться на ней, но нельзя же оставлять ее в беде.

На это Гаю, разумеется, нечего было ответить. Внутри у него все заледенело от ужаса, но то был не страх пред телесными муками. Он молча отсалютовал и вышел из кабинета отца.

«Наверное, я просто боюсь снова встретиться с ними», – думал Гай, выезжая из ворот крепости во главе небольшого конного отряда наемников. Разбрызгивая грязь, всадники поскакали по склону холма. «Пожалуй, я и вправду обманул их доверие, а они были так добры ко мне». В суматохе сборов, когда надо было набрать в отряд солдат, упаковать снаряжение и продовольствие, Гаю удалось на время отрешиться от своих переживаний, но сейчас тоскливые мысли снова разбередили ему душу.

С тех пор как Гай покинул дом Бендейджида, он лишь однажды встретил Синрика… Как-то на базарной площади в Деве он случайно обернулся и увидел светловолосого исполина, который в кузнецком ряду пытался повыгоднее приобрести меч. Синрик был настолько поглощен переговорами с торговцем, что даже не заметил Гая, а сам римлянин не решился подойти к британцу – просто развернулся и исчез в толпе, хотя это было невежливо. Всего несколько дней назад он получил ответ Бендейджида. Если домочадцам друида известно о том, что Гай просил руки Эйлан, значит, он посрамлен на весь свет. А если предположить, что они ни о чем не знают, то Синрик, увидев Гая в форме римского трибуна, решил бы, что он предал их.

Интересно, кто написал на латыни ответ друида? Гай сжег вощеные дощечки с посланием Бендейджида, однако каждое слово навеки запечатлелось в его памяти. Ответ был простой. Друид написал, что не может согласиться на брак дочери с Гаем, потому что она еще слишком молода и потому что юноша – римлянин.

Гай твердо решил навсегда изгнать из сердца свою любовь к Эйлан, позабыть унижение. Ведь он римлянин и привык подчинять дисциплине свой ум и тело. Но забыть оказалось не так-то легко. Днем он еще способен был контролировать свои мысли, но вот прошлой ночью ему опять снилось, что они с Эйлан плывут куда-то на запад на белом корабле. Но если на западе и была такая земля, где они могли бы скрыться от людей, Гай не представлял, как можно похитить девушку, даже если она хочет, чтобы ее похитили, а он не был уверен, что Эйлан согласится бежать с ним. Юноша вовсе не хотел огорчать своих родных, тем более родных Эйлан. Такой поступок принес бы несчастье им обоим.

Не исключено, что Эйлан уже помолвлена, хотя ее отец и написал, что она слишком юна. Многие римлянки в этом возрасте уже замужем. Что ж, пусть и его отец ищет ему невесту, если хочет. Неважно, что это будет за девушка. Дочь Лициния тоже еще слишком юна для замужества, так что, возможно, на некоторое время его оставят в покое. А лучше вообще не думать о женщинах, решил Гай. Боги знают, он уже однажды испытал судьбу. Однако время от времени, случайно встречая какую-нибудь девушку со светлыми волосами и серыми глазами – чаще всего это были рабыни, привезенные из Галлии, – Гай снова вспоминал образ Эйлан, словно наяву видел ее, и тогда ему хотелось плакать.

Надо было бы расспросить Синрика, как живут его близкие. Но к тому времени, когда к Гаю вернулось мужество, Синрик уже ушел. И пожалуй, так оно было лучше.

Среди ночи Эйлан неожиданно открыла глаза и заморгала, пытаясь понять, где находится. Она слышала плач ребенка? Или ей это только приснилось? Маири с дочкой спокойно спали в кровати по другую сторону очага. Девушка шевельнулась, и ее племянник Вран заворочался во сне и, придвинувшись к ней ближе, свернулся калачиком. Жрица Кейлин тихо лежала у стенки. Эйлан, устроившись на краю ложа, почти у самого очага, всю ночь ворочалась. Сейчас она не могла вспомнить, снилось ли ей что-нибудь; она знала только, что лежит и смотрит на красные угольки в очаге.

В темноте раздался тихий голос Кейлин:

– Я тоже слышала. Во дворе кто-то ходит.

– В такое время? – Эйлан прислушалась, но ее ухо уловило лишь звуки стекающей с крыши воды и шипение угольков в очаге.

– Лежи тихо, – властным голосом проговорила Кейлин. Она выскользнула из постели и, подойдя к двери, бесшумно подергала засов. Дверь была заперта. Но скоро Эйлан опять услышала звук, разбудивший ее. Кто-то снаружи надавил на дверь, и засов чуть прогнулся.

Девушка вздрогнула. Она с детства слышала рассказы о разбойниках, но в большом доме отца, который охраняли вооруженные слуги, бояться было нечего. Сейчас – другое дело. Двое слуг, выполнявших работу на ферме, спали в соседнем доме, а другие слуги жили довольно далеко.

– Вставай – только тихо – и быстренько одевайся, – шепнула Кейлин. Дверь опять затряслась, и Эйлан, дрожа от страха, послушно исполнила приказание жрицы.

– Отец всегда говорил, что, если придут разбойники, нужно прятаться в лесу…

– Нам это не подходит. Идет сильный дождь, и Маири еще не оправилась после родов, – тихо сказала Кейлин. – Подожди.

Под чьим-то сильным натиском дверь протяжно застонала. Маири проснулась и что-то забормотала, но Кейлин, уже полностью одетая, прикрыла ей рукой рот.

– Молчи, если тебе дорога твоя жизнь и жизнь твоего ребенка, – прошептала она. Маири, беззвучно охнув, затихла, а малышка, к счастью, продолжала мирно спать.

– Может, нам спрятаться в погребе? – шепотом предложила Эйлан, когда в дверь снова ударили. Было ясно, что пришельцы решили попасть в дом во что бы то ни стало.

– Оставайтесь здесь и, что бы ни случилось, не кричите, – тихо приказала Кейлин, направляясь к двери. Но Маири все же вскрикнула, увидев, что жрица отпирает засов. – Ты что, хочешь по щепкам склеивать дверь после того, как они разобьют ее? – гневно спросила Кейлин. – Я лично не испытываю такого желания.

Она отодвинула засов, и дверь с грохотом распахнулась. Словно ураган, в дом ввалились человек десять мужчин. Кейлин повелительным тоном выкрикнула какое-то слово, и они остановились как вкопанные. Это были рослые мужчины со спутанными длинными волосами до плеч, одетые в шкуры и мохнатые накидки из плотной шерсти, из-под которых виднелись клетчатые туники еще более ярких цветов, чем те, что носили британцы. На фоне этих верзил Кейлин казалась хрупкой и тоненькой, как тростинка. Черные распущенные волосы, чуть развеваясь от задувающего с улицы ветра, тяжелыми прядями спускались до самого пояса поверх широкого темно-синего платья, которое она не успела подвязать в талии. Сама же жрица стояла недвижно, как изваяние.

Маири, крепко прижав к себе младенца, спряталась под одеяло. Один из мужчин, хохотнув, что-то тихо произнес, и Эйлан вздрогнула. Ей тоже хотелось спрятаться, но от страха она не могла пошевелиться.

Звонким голосом Кейлин выкрикнула на непонятном языке несколько слов и отступила к очагу. Мужчины стояли не шелохнувшись, завороженные ее взглядом. Жрица наклонилась и сунула руки в горячую золу, затем вдруг резко выпрямилась и стала швырять тлеющие угли в незваных гостей. Она опять что-то выкрикнула, и чужеземные воины в изумлении отшатнулись к двери и вдруг, повернувшись, побежали, сбивая друг друга с ног и изрыгая проклятия на каком-то странном британском диалекте, в котором попадались совсем незнакомые слова.

Громко хохоча и издавая пронзительные гортанные звуки, похожие на соколиный клекот, жрица двинулась за ними, навстречу бушующему ветру. Дойдя до порога, она захлопнула дверь, и в доме опять воцарилась тишина.

Когда за стенами окончательно утихли топот и крики, Кейлин тяжело опустилась на скамью возле очага. К ней подошла испуганная Эйлан.

– Кто эти люди? – спросила девушка.

– Разбойники. По-моему, там были люди с севера и из моей страны, – ответила жрица. – Это позор для меня, ведь моя родина – Эриу. Оттуда привезла меня Лианнон. – Она поднялась со скамьи и стала вытирать пол, забрызганный дождевой водой.

– А что ты им говорила? – трясущимися губами спросила Эйлан.

– Я сказала им, что я bean-drui, женщина-друид, и, если они посмеют тронуть меня или моих сестер, я прокляну их именем огня и воды. И я доказала им, что это в моей власти. – Кейлин вытянула руки. Ее тонкие пальцы были белыми, без единого ожога, хотя Эйлан своими глазами видела, как жрица погрузила их в горящие уголья. А может быть, ей все это приснилось?

Девушка вспомнила слова, которые Кейлин выкрикнула вдогонку разбойникам, и неуверенно переспросила:

– Ты сказала «мои сестры»?

– Согласно обету, который я дала, все женщины – мои сестры. – Ее губы криво изогнулись. – Еще я сказала им, что, если они уйдут и оставят нас в покое, я пошлю им благословение…

– И ты благословила их?

– Нет. Это не люди, а волки, и даже хуже, – презрительно бросила Кейлин… – Благословить их? Это все равно что благословить волка, когда он вцепился тебе в горло.

Эйлан снова перевела взгляд на пальцы жрицы.

– Как это у тебя получилось? Это какой-то трюк, придуманный друидами, или ты действительно держала в ладонях огонь? – Девушка уже начала сомневаться, что видела все это своими глазами.

– О, все было по-настоящему, – рассмеялась Кейлин. – Этому можно научиться.

Эйлан недоверчиво посмотрела на нее.

– И я смогу?

– Конечно, – нетерпеливо ответила Кейлин. – Если по-настоящему захочешь и поверишь в свои возможности. Но сейчас я не могу показать тебе, как это делается. Вот если ты будешь жить в Лесной обители, может быть, я научу тебя.

Только теперь Эйлан начала сознавать, какой опасности они избежали, и, содрогаясь всем телом, опустилась на скамью рядом со жрицей.

– Они могли… они бы… – Эйлан сглотнула слюну. – Ты спасла нам жизнь.

– Да нет, не думаю, – отозвалась Кейлин. – Даже такие дикари вряд ли покусились бы на женщину с новорожденным младенцем. И в любом случае к себе я бы их не подпустила. Но вот ты – другое дело. Тебя бы, конечно, изнасиловали, и это еще не самое страшное. Красивых молодых девушек они не убивают. Тебя захватили бы в плен, и ты стала бы невольницей-женой, если это можно так назвать, какого-нибудь дикаря на побережье Эриу. Если ты желаешь для себя такой судьбы, прошу прощения за свое вмешательство.

Эйлан содрогнулась, вспомнив зловещие лица мужчин.

– Нет, этого я не желаю. В твоей стране все мужчины такие?

– Не знаю. Я была совсем еще ребенком, когда уехала оттуда. – Кейлин помолчала, затем снова заговорила: – Не помню ни отца своего, ни матери. Помню только, что мы жили в хижине, все вместе – я и еще семеро детишек, все младше меня. Однажды мы пошли на рынок, и я увидела там Лианнон. Я не встречала более красивой женщины. Чем-то – не знаю, чем – я приглянулась ей. Лианнон накинула на меня свой плащ – это один из древнейших ритуалов – и сказала, что отныне я должна служить богам. Много лет спустя я спросила у нее, почему она выбрала именно меня, ведь там было много других девочек. Она ответила, что все другие девочки были опрятно одеты, родители не отпускали их ни на шаг. А рядом со мной никого не было, – печально добавила Кейлин. – Для моих родителей я была лишним ртом. Меня тогда звали не Кейлин; моя мать – я почти не помню ее – называла меня Lon-dubh, что означает «Черный дрозд».

– Значит, Кейлин – это имя, которым нарекли тебя, когда ты стала жрицей?

– Нет, – улыбнулась Кейлин. – На нашем языке «caillean» просто означает «мое дитя, моя девочка». Так называла меня Лианнон. Теперь я и представить себе не могу, что когда-то меня звали иначе.

– Значит, я тоже должна называть тебя так?

– Конечно, хотя жрицы дали мне другое имя. Но я поклялась никогда не произносить его вслух, даже шепотом. Я могу открыть его только другой жрице.

– Понятно. – Эйлан не отрываясь смотрела на Кейлин, потом вдруг зажмурилась. В ее сознании четко и ясно прозвучало какое-то имя, словно кто-то произнес его: «Изарма… когда ты была моей сестрой, тебя звали Изарма…»

Кейлин вздохнула.

– Что ж, до рассвета еще далеко. Твоя сестра уже опять уснула. Бедная девушка, она так устала после родов. Тебе тоже надо поспать…

Эйлан затрясла головой, пытаясь прогнать наваждение.

– Я так переволновалась, что вряд ли теперь усну, даже если буду очень стараться.

Кейлин бросила взгляд на девушку и неожиданно рассмеялась.

– Вообще-то я тоже не смогу уснуть! Я так испугалась, что едва не лишилась дара речи. Думала, что позабыла их диалект, ведь я не слышала его много лет.

– Я совсем не заметила, что ты испугалась, – сказала Эйлан. – Ты стояла перед ними, как богиня.

Жрица невесело усмехнулась.

– Внешние впечатления часто бывают обманчивы, девочка. Нельзя верить людям только потому, что они тебе кажутся симпатичными; не стоит верить всему, что тебе говорят.

Эйлан смотрела на огонь в очаге; разворошенные Кейлин угольки весело потрескивали и искрились. «Я полюбила человека по имени Гауэн, – размышляла девушка, – и он оказался иллюзией. Я узнала, что его настоящее имя Гай и что он – римлянин. Но от этого я не перестала любить его. Я узнаю его в любом обличье, даже в образе прокаженного или дикаря». На минуту ей показалось, что она видит сущность людей, которая скрыта за именами, лицами, внешними формами. В очаге щелкнул уголек, и видение исчезло.

– Так что же истинно? – спросила Эйлан, чтобы как-то разрядить тишину. – Как дочь крестьянина смогла стать жрицей и научилась держать в ладонях огонь?

«Так что же истинно…» Кейлин в упор смотрела на девушку. Эйлан, словно испугавшись собственной смелости, сидела, пряча под светлыми ресницами свои изумительные переливчатые глаза. Какие далекие воспоминания могут снова разбередить ей душу, теперь, когда она услышала свой родной язык из уст этих чудовищ в человеческом обличье? Она в два раза старше Эйлан, у нее уже могла бы быть дочь такого возраста. Но сейчас в юной девушке Кейлин видела сестру, родственную душу.

– Ты сразу приехала с Лианнон в Лесную обитель? – продолжала настойчиво расспрашивать Эйлан.

– Нет. Кажется, тогда Вернеметон еще не построили. – Кейлин собралась с мыслями. – В Эриу Лианнон обучалась с bean-drui, со жрицами храма Бригиты, который находится в Друим-Клиаде. По возвращении в Британию мы первое время жили в круглой башне на берегу моря. Это очень далеко, к северу отсюда. Помнится, башня была окружена кольцом из белых камней; ни один мужчина не смел переступить ограждение, иначе его ждала смерть. Это дозволялось только архидруиду, тому, который был до Арданоса. Лианнон всегда относилась ко мне, как к приемной дочери. Однажды она сказала кому-то, что меня оставили одну на берегу моря и она подобрала меня там. И это почти что правда – я никогда больше не видела никого из моих родных.

– И ты не скучала по своей матери?

Взволнованная нахлынувшими воспоминаниями, Кейлин ответила не сразу.

– Твоя мать, наверное, добрая, она любит тебя. У меня была не такая мать. Нет, она не была злой. Но я не любила ее, да и она меня тоже. – Кейлин замолчала, настороженно вглядываясь в лицо Эйлан. «Какая сила таится в тебе, девушка, – думала она. – Как тебе удается разбудить во мне все эти воспоминания?» Жрица вздохнула, пытаясь найти нужные слова. – Для моей матери я была обузой, лишним ртом в семье. Много лет спустя я как-то увидела на рынке в Деве старуху, похожу на мою мать. Конечно, это была не она. Но когда я поняла, что обозналась, я даже не почувствовала сожаления. Тогда-то я впервые подумала о том, что роднее Лианнон у меня никого нет. Позже я стала считать своими близкими и жриц Лесной обители…

Кейлин надолго умолкла, наблюдая за Эйлан: девушка пыталась представить, как можно жить, не имея родных. Жрица заметила, что Маири с любовью опекает Эйлан, хотя и командует ею по праву старшей сестры; судя по рассказам Диды, они с Эйлан росли, как близнецы. Но Кейлин вдруг поняла и другое: ни с кем из родных Эйлан никогда не разговаривала так откровенно, как сейчас говорила с ней; так же и она сама никогда не изливала душу другим жрицам.

«Рассказывая ей свою жизнь, я словно беседую сама с собой, – печально размышляла Кейлин, – или с той девушкой, чистой и невинной, которой я всегда хотела быть».

– Здесь в темноте, у мерцающего очага, я вдруг вспомнила ранние годы моей жизни, – наконец снова заговорила жрица, устремив взгляд на тусклый огонь; и ей казалось, что она катится и катится по длинному туннелю, уносящему ее в далекое прошлое. С губ Кейлин потоком полились слова, будто неведомая колдовская сила заставляла ее говорить. – Я почти не помню отчего дома. Жили мы в хижине, и там всегда было темно и дымно. У меня саднило в горле от этого смрада, и я убегала к морю и бродила одна по берегу. Чаще всего я вспоминаю крик чаек. Над башней, где мы жили первое время, когда приехали из Эриу, тоже кружили чайки. И когда мы перебрались в Лесную обитель – давно это было, – я больше года не могла привыкнуть к тому, что не слышу звуков моря; даже спала плохо из-за этого. Океан я любила. А когда я думаю о… доме… – Кейлин запнулась в нерешительности, – сразу вспоминаю детей. Они постоянно хныкали, визжали, цеплялись за материн подол или липли ко мне, если мне не удавалось отделаться от них; сколько помню, мать всегда носилась с каким-нибудь малышом на руках. Но даже побоями невозможно было заставить меня сидеть дома, толочь ячменные зерна или возиться с бесштанной хныкающей братией. Просто удивительно, что я не возненавидела всех детей вообще, – добавила она. – Правда, такие ребятишки, как малышка Маири, не могут вызывать раздражения. Это желанные дети, и о них хорошо заботятся… Наверное, и отец у меня был, но я уже с раннего возраста понимала, что он совсем не помогает матери; лишь каждый раз награждает ее очередным младенцем. – Жрица помолчала. – Мне кажется, Лианнон пожалела меня, потому что я была похожа на голодную нищенку.

Произнеся эти слова, Кейлин и сама удивилась, что в них не слышалось горечи, словно она давно смирилась со своим безрадостным прошлым.

– Я даже не знаю точно, сколько мне лет. Я прожила с Лианнон больше года, когда заметила, что мое тело приобретает женские формы. Думаю, тогда мне было лет двенадцать. – Она неожиданно прервала свой рассказ, и Эйлан с удивлением взглянула на жрицу.

«Я – женщина, жрица, – говорила себе Кейлин, – я – колдунья, которая способна испугать вооруженных мужчин!» Однако завороженная тусклым пламенем очага, она все глубже и глубже погружалась в воспоминания, и ей казалось, что она не могущественная жрица, а до смерти запуганная маленькая девочка. Какая из них настоящая Кейлин? А может, мерцающие в темноте угольки увели ее в мир иллюзий?

– Наверное, я испугалась сильнее, чем мне кажется, – сдавленным голосом промолвила жрица. – А может, потому что сейчас глубокая ночь и нас окружает темнота, у меня такое ощущение, будто мы находимся вне времени. – Она взглянула на Эйлан, словно это могло придать ей силы, чтобы говорить честно и откровенно. – А может, потому что я рассказываю свою жизнь тебе…

Проглотив комок в горле, Эйлан призвала на помощь все свое мужество, чтобы взглянуть в глаза жрице, которая пристально смотрела на нее. «Правду… Открой мне правду», – слышала Кейлин непроизнесенную вслух мольбу девушки, словно это она говорила себе сама. Как знать, кому из них двоих эта правда нужнее?

– Я никогда не рассказывала об этом Лианнон, и Великая Богиня не покарала меня… – Кейлин казалось, что какая-то неведомая сила вытягивает из нее слова. – Много лет уж прошло с тех пор, и, возможно, мне станет легче, если я открою свою тайну.

Эйлан протянула Кейлин руку, и пальцы жрицы стиснули ее запястье.

– Когда в дом ввалились разбойники, я все вспомнила, как наяву. В детстве, прибегая на берег моря, я нередко встречала там мужчину. Он жил один. Думаю, его прогнали из клана. Таким не место среди людей, – зло добавила она. – Поначалу я доверяла ему. Он дарил мне маленькие безделушки, которые находил на берегу: ракушки, красивые перья. – Кейлин помолчала. – Какая же я была дура, полагая, что он не может причинить мне вреда. Но откуда мне было знать? Мне ведь никто ничего не объяснял.

Кейлин невидящим взглядом смотрела на огонь, но в той хижине было темно, и ни единый луч света не проникал в затаенный уголок ее памяти.

– Я ничего не подозревала. Не понимала, что ему нужно от меня, когда он однажды затащил меня в свою хижину… – Она содрогнулась, терзаемая ужасным воспоминанием, о котором и теперь не могла спокойно говорить.

– И ничего нельзя было сделать? – словно с какой-то далекой звезды донесся до нее голос Эйлан.

– А что я могла сделать? – резко отозвалась Кейлин, по-прежнему не отрывая взгляда от мерцающих угольков, словно они были для нее спасительной нитью жизни. – Я… я с плачем кинулась бежать… Я рыдала так долго. Мне казалось, будто я растворилась в своих слезах. Все мое существо было наполнено ужасом и омерзением… Мне трудно об этом говорить. Но кому я могла пожаловаться, ному я была нужна? – Она надолго замолчала. – Я и сейчас, словно наяву, ощущаю запах, стоявший в той хижине, – зловонный запах испражнений, гнилых водорослей и папоротника; помню, как он повалил меня на эту мерзость. Я скулила, как собачонка, не понимая, чего он хочет. Я ведь была еще совсем ребенком. С тех пор я не выношу запаха моря и папоротника, – добавила жрица.

– Кто-нибудь узнал об этом? Его наказали? – спросила Эйлан. – Мой отец, наверное, убил бы того, кто посмел бы прикоснуться ко мне.

Высказав вслух то, что долгие годы терзало ей душу, Кейлин почувствовала облегчение. Она прерывисто вздохнула.

– Я росла среди варваров, но надругательство над женщиной, тем более над ребенком, в нашем племени считалось преступлением. Если бы я пожаловалась на насильника, его посадили бы в клетку, а потом сожгли бы на медленном огне. Ему было известно, какое наказание его ожидает, и поэтому он пригрозил мне, чтобы я молчала. Но ничего этого я не знала тогда. – Теперь Кейлин говорила как-то отрешенно, словно рассказывала не о себе. – А год спустя я встретила Лианнон. Ей бы и в голову не пришло, что такая маленькая девочка, какой я тогда была, уже не девственница. А когда я узнала ее ближе, поверила в ее доброту, было уже поздно открывать свою тайну. Я боялась, что меня отправят обратно домой. Так что видишь, никакой святости и божественности во мне нет, все это обман, – безжалостно заключила Кейлин. – Если бы Лианнон знала, что со мной произошло, я никогда не стала бы жрицей, но я сделала так, чтобы она ничего не узнала. – Кейлин отвернулась. Воцарилась тишина. Она длилась лишь мгновение, но жрице показалось, будто прошла целая вечность.

– Посмотри на меня…

Как бы помимо своей воли Кейлин перевела взгляд на девушку. Одна половина лица Эйлан сияла лучезарностью Великой Богини, другая была скрыта тенью.

– Я верю в тебя, – серьезно сказала девушка. Кейлин судорожно вздохнула, на глаза навернулись слезы, и черты Эйлан потонули в прозрачной пелене.

– Я живу только потому, что верю: Великая Богиня не держит на меня зла, – снова заговорила жрица. – К тому времени, когда я поняла, что совершила великий грех, я уже стала послушницей. Но никаких дурных знамений не было. Когда меня посвятили в жрицы, я думала, меня поразит гром небесный, но и этого не случилось. Тогда в мою душу закрались сомнения: существуют ли боги вообще, а если все-таки они есть, то их, должно быть, не интересуют деяния простых смертных.

– А может, они просто гораздо милосерднее, чем люди, – добавила Эйлан и тут же зажмурилась, как бы изумляясь своему безрассудному высказыванию. Прежде ей и в голову не приходило усомниться в мудрости таких людей, как ее отец и дедушка. – Почему вы покинули башню на берегу моря? – спросила она через некоторое время.

Кейлин, погруженная в воспоминания, вздрогнула от неожиданности, затем ответила:

– Потому что римляне разрушили святилище на острове Мона. Ты об этом слышала?

– Мой дедушка – он бард – знает сказание про те события. Но ведь это же случилось очень давно, еще до твоего рождения…

– Не совсем, – рассмеялась Кейлин. – Я была тогда ребенком. Если бы Лианнон не находилась в то время в Эриу, в стране, которую вы называете Гибернией, она бы тоже погибла. В течение нескольких лет после трагедии на острове Мона друиды Британии, оставшиеся в живых, залечивали собственные раны, и им некогда было думать о жрицах. Потом архидруид заключил с римлянами нечто вроде договора, согласно которому оставшимся в живых жрицам было позволено жить в святилище на земле, завоеванной римлянами.

– Договор с римлянами! – вскричала Эйлан. – Но ведь именно римляне убили жриц!

– Не убили, только надругались, – зло проговорила Кейлин. – Жрицы с острова Мона выносили детей, которыми наградили их римляне, а потом покончили с собой. Дети были отданы на воспитание в семьи верных британцев, в такие, как ваша.

– Синрик! – воскликнула Эйлан; теперь ей стало ясно, откуда взялся ее молочный брат. – Вот почему он так ненавидит римлян и всегда просит, чтобы спели сказание о событиях на острове Мона, хотя это случилось очень давно. А когда я спрашивала об этом, мне тут же приказывали замолчать!

– Синрик ненавидит римлян, но в нем римской крови ровно столько же, сколько и в том юноше, за которого твой отец отказался выдать тебя замуж, – со смехом заметила Кейлин. Эйлан, обхватив себя руками, недвижным взглядом уставилась в огонь. – Ты мне не веришь? Но все это правда. Возможно, римляне хотели искупить вину за содеянное, да и потом, твой дедушка – хитрый политик, не хуже любого римского сенатора. Он заключил сделку с Цериалом, который был наместником до Фронтина. Одним словом, в Вернеметоне выстроили Лесную обитель, которая стала убежищем для женщин и жриц всей Британии. Потом Лианнон выбрали Верховной Жрицей, и мне тоже нашлось место среди служительниц Великой Богини – просто никто не знал, куда еще можно меня определить. Я помогаю и прислуживаю Лианнон с самого детства, но не я буду ее преемницей. Мне это ясно дали понять.

– Почему?

– Поначалу я решила, что так пожелала Великая Богиня… из-за того, о чем я тебе уже рассказала. Потом же я догадалась, что жрецы не доверяют мне, опасаются, что я не стану беспрекословно подчиняться их воле. Я люблю Лианнон, но я слишком хорошо изучила ее и знаю, что она всегда клонится в ту сторону, куда дует ветер. Наверное, она только раз в жизни посмела возразить Совету друидов – когда настояла, чтобы меня оставили с ней. А я насквозь вижу все их интриги и говорю все, что думаю, хотя, – Кейлин печально покачала головой, – и не откровенничаю с ними, как сейчас с тобой!

Эйлан улыбнулась ей в ответ.

– Да уж, наверное. Я и представить себе не могу, чтобы в доме отца можно было сказать хотя бы половину того, что я услышала этой ночью.

– Мне ни за что не позволят говорить от имени Великой Богини. Они каждый раз с ужасом будут ждать, не наболтаю ли я чего неугодного! – Кейлин с удивлением отметила, что опять может смеяться. – Им нужна более надежная жрица. Сначала я думала, что они хотят сделать преемницей Лианнон Диду, но я случайно услышала, что сказал Арданос, когда Диду призвали служить в Лесную обитель. По-моему, они хотели призвать тебя.

– Ты уже что-то подобное говорила мне, но, кажется, отец собирается выдать меня замуж.

– Вот как? – Кейлин удивленно вскинула бровь. – Что ж, может, я и ошибаюсь. Мне ведь известно только то, что сын префекта лагеря легионеров в Деве просил твоей руки.

– Отец был очень разгневан… – Эйлан покраснела, вспомнив ужасные слова Бендейджида. – Он сказал, что Сенару выдаст замуж как можно раньше, чтобы избежать неприятностей. Я решила, что он и со мной поступит так же. Но он ничего не говорил о том, чтобы отправить меня в Вернеметон. Раз я не могу стать женой Гая, – уныло добавила девушка, – все остальное для меня неважно: я готова заниматься чем угодно.

Кейлин задумчиво смотрела на Эйлан.

– У меня никогда не возникало желания выйти замуж – очень уж давно я служу Великой Богине. Мне никогда не хотелось принадлежать мужчине, кто бы он ни был. Наверное, это из-за того ужаса, который я пережила в детстве. Думаю, если бы Лианнон заметила, что мне плохо в святилище, она нашла бы способ выдать меня замуж. Она ведь очень хочет, чтобы я была счастлива. И я очень люблю ее, – добавила Кейлин. – Она для меня больше, чем мать… Мне тошно становится, когда думаю о том, что придется подчиниться воле Арданоса, – немного помолчав, продолжала жрица, – но, может быть, его направляет десница Великой Богини. Ты пойдешь со мной в Вернеметон?