Текст книги "Лесная обитель"

Кейлин смотрела на Гая, широко раскрыв глаза, и в ее взгляде он читал удивление, гнев и страх. Затем она, шумно вздохнув, потянула его за собой, прочь от освещенного факелами круга, в центре которого стояла Дида и, воздев к небу руки, осыпала благословениями собравшийся народ. Гай нырнул за Кейлин в темноту. В горле у него застрял комок, но римлянин убеждал себя, что это от дыма.

– Мне не следовало бы молчать. Ты заслуживаешь смерти, – наконец промолвила Кейлин. – Но я тоже люблю Эйлан, а она и так уже немало выстрадала.

– Она жива? – надтреснутым голосом спросил Гай.

– Да, но не твоими молитвами, – язвительно отозвалась жрица. – Арданос намеревался казнить ее, когда узнал, что ты с ней сделал! Но его уговорили пощадить Эйлан. Она все мне рассказала. Почему ты не приехал за ней? Нам сообщили, что ты женился, это правда?

– Отец отправил меня…

– В Лондиний, – договорила за Гая женщина. – Значит, Арданос солгал, что тебя поспешили женить на какой-то римлянке?

– Пока еще я не женат, – ответил Гай. – Но меня откомандировали в действующую армию, и поэтому я не мог приехать раньше. Ты говоришь, Эйлан не наказали, но почему же ее нет здесь?

Кейлин бросила на него испепеляющий взгляд, полный презрения.

– Она только что родила тебе сына. Ты думаешь, что сразу после этого она способна выйти к людям и танцевать? – наконец произнесла жрица.

Гай судорожно вздохнул.

– Она жива? А ребенок? – Они отошли уже достаточно далеко от костров. Гай почти не видел лица Кейлин, но ему показалось, что суровые черты женщины смягчились.

– Жива, но чувствует себя неважно. Роды были тяжелые. Я очень испугалась за нее. Я считаю, ты не стоишь того, чтобы умирать ради тебя, но, возможно, встреча с тобой пойдет ей на пользу. Боги свидетели, я вам не судья. Мне глубоко безразлично, как отнесся бы к этому Арданос. Иди за мной.

Темная фигура Кейлин почти расплывалась в ночи. Они обогнули толпу и пошли по дороге, которая тянулась в противоположную сторону от Лесной обители и Девичьего Холма. Вскоре огни факелов исчезли из виду.

– Куда ты ведешь меня? – спросил Гай.

– Эйлан сейчас живет не в Лесной обители. Как только стал заметен живот, она переселилась в маленькую хижину, которая стоит в самой чаще леса. – С минуту помолчав, Кейлин добавила: – Я очень волнуюсь за нее. Некоторые женщины после родов впадают в отчаяние, а у Эйлан достаточно причин, чтобы чувствовать себя несчастной. Может, увидев тебя, поняв, что ты не отрекся от нее, она быстрее выздоровеет.

– Меня предупредили, что, если я попытаюсь встретиться с Эйлан, ее сурово накажут… – стал оправдываться Гай.

Кейлин зло фыркнула.

– Арданос, этот гнусный деспот, конечно, рассвирепел. Он считает, что вы, римляне, только до тех пор будете защищать наших жриц, пока в вашем представлении они остаются целомудренными, как весталки. Но Эйлан избрала сама Великая Богиня, и тут он ничего не мог поделать, потому что Лианнон перед самой смертью научила, как исполнить волю богов, хотя это и обман.

Дальше они шли молча. Через некоторое время Гай различил в черноте деревьев тускло поблескивающий огонек.

– Вот и дом. Подожди здесь, не выходи из темноты, – прошептала ему на ухо Кейлин. – Нужно отправить из хижины старую служанку.

Она открыла дверь и вошла.

– Владычица благословляет тебя, Эйлан. Я хочу побыть с тобой немного. Аннис, я позабочусь о ней. А ты, наверное, хочешь посмотреть на праздник?

Вскоре Гай увидел, как из дома вышла обмотанная платками старая женщина и направилась по тропинке к тому месту, где он стоял. Римлянин отступил в глубь деревьев. В освещенном проеме двери появилась фигура Кейлин. Она подала ему знак. С бьющимся сердцем, словно в груди у него скакал в атаку отряд конницы, Гай направился к хижине.

– Я привела тебе гостя, Эйлан, – тихо бросила жрица в глубину золотистого сияния у себя за спиной. Гай услышал, как хлопнула дверь – Кейлин вышла на улицу охранять их покой.

На мгновение яркий свет ослепил римлянина, но потом, присмотревшись, он разглядел узкий топчан и лежащую на нем Эйлан, а рядом – небольшой сверточек. Это, как он догадался, и был его ребенок.

Эйлан с трудом открыла глаза. Она была благодарна Кейлин за то, что та решила навестить ее, но зачем же она привела еще кого-то? Кроме Кейлин Эйлан никого не хотелось видеть, однако она понимала, что жрица очень занята в день праздника. В Эйлан шевельнулось неосознанное любопытство, и она посмотрела на гостя.

Перед ней, загораживая свет, стоял какой-то мужчина. Инстинктивным движением она испуганно прижала к себе ребенка; малыш писком выразил свое возмущение. Мужчина быстро шагнул к кровати, свет упал ему на лицо, и Эйлан наконец-то узнала его.

– Гай! – воскликнула она, и из глаз ее брызнули слезы. Гай покраснел, неловко переминаясь с ноги на ногу, не в силах заставить себя встретиться с ней взглядом.

– Меня отправили в Лондиний. Я не мог отказаться, – объяснил он. – Я давно хотел приехать к тебе.

– Прости… – промолвила Эйлан, хотя и сама не знала, за что просит прощения. – Последнее время я плачу из-за любого пустяка.

Гай быстро перевел взгляд на сверток.

– Это мой сын?

– А чей же? – отозвалась Эйлан. – Или ты думаешь, если я… – внезапно она опять расплакалась, да так сильно, что едва могла говорить, – если я отдалась тебе, значит, я готова броситься в объятия любому другому?

– Эйлан! – По лицу Гая она видела, что подобная мысль никогда и не возникала у него в голове, но для себя не могла решить, льстит ли это ее самолюбию или она обижена. Гай нервничал, то сжимая, то разжимая кулаки. – Прошу тебя! Позволь мне взять на руки сына.

Эйлан почувствовала, как у нее мгновенно высохли слезы, словно она и не плакала вовсе. Гай опустился на колено возле ее ложа, и Эйлан передала ребенка ему на руки. Она устремила на римлянина свой взор, впервые с момента их встречи рассмотрев его по-настоящему. Он выглядел теперь гораздо старше, возмужал: красивое, с тонкими чертами лицо огрубело – должно быть, немало тягот выпало на его долю за последнее время; глаза потемнели, словно и он тоже познал боль и страдание; на щеке – шрам, которого прежде не было. Гай осторожно прижал к себе малыша, и лицо его просветлело.

– Мой сын… – прошептал он, пристально вглядываясь в сморщенные черты младенца, – первенец… – Даже если он женится на той римлянке, думала Эйлан, это мгновение принадлежит только ей.

Бледно-голубые блуждающие глаза новорожденного поймали взгляд отца и, казалось, застыли на его лице. Гай крепче прижал к себе сына, как бы защищая малютку от невидимой опасности. Черты его смягчились; он забыл про все на свете и только смотрел и смотрел на мальчика, словно готов был бросить вызов всему миру, лишь бы уберечь от невзгод этого крохотного человечка, который лежал у него на руках, такой доверчивый и беспомощный. Эйлан еще ни разу не видела Гая более счастливым – даже когда они вместе лежали под сенью деревьев. Его лицо светилось любовью Бога-Отца.

– Как ты будешь жить в этом мире, малыш? – прерывистым шепотом произнес Гай. – Как мне защитить тебя? Смогу ли я выстроить для тебя дом, где ты будешь в безопасности? – Отец и сын надолго замерли, глядя друг другу в глаза, словно вместе размышляли о будущем. Затем малыш вдруг икнул и стал сосать большой палец.

Гай перевел взгляд на Эйлан, и, наблюдая, как он осторожно и нежно укладывает ей малютку на изгиб локтя, молодая женщина поняла, что, несмотря на измученный и бледный вид, для Гая она Богиня.

– Ну, как тебе наш сын, дорогой? – ласково спросила Эйлан. – Я дала ему имя Гауэн, как звала тебя твоя мать.

– Чудесный ребенок, Эйлан. – Голос у Гая дрожал. – Как мне благодарить тебя за такой великий дар?

«Давай убежим вместе! – кричало ее сердце. – Увези нас обоих туда, где мы все сможем жить спокойно и будем свободными!» В отблесках лампы зловеще сверкнуло кольцо с печаткой на пальце у Гая, как бы напоминая Эйлан, что на этом свете нет земли, неподвластной могуществу Рима.

– Создай мир, в котором ему не будет грозить опасность, – вторила она словам Гая. Эйлан припомнилось ее видение: в этом ребенке кровь Дракона и Орла слилась с кровью предков Мудрых; его потомки спасут Британию. Но чтобы это произошло, их сын должен выжить и стать мужчиной.

– Порой я начинаю сомневаться, возможно ли такое вообще. – Взгляд Гая застыл, как бы устремленный в глубь своей души, и Эйлан опять заметила в его глазах мрачные тени.

– С тех пор, как мы расстались, ты побывал в сражениях, – нежно промолвила она, – вряд ли этот шрам ты получил в Лондинии… Расскажи мне.

– Ты слышала что-нибудь о битве на горе Гравпий? – Голос Гая зазвучал резче. – Так вот, я тоже там сражался. – Он начал рассказывать, подробно, образно. Эйлан слушала его с содроганием, преисполненная ужаса, жалости и страха.

– Я знала, что произошло какое-то трагическое событие, – тихо промолвила она, когда Гай закончил свой рассказ. – Как-то ночью, после Лугнасада, светила полная луна, и я вдруг почувствовала, что тебе грозит опасность. Весь следующий день меня преследовали кошмары, но с наступлением ночи беспокойство улеглось. Тогда я решила, что ты, наверное, сражался в какой-то битве, но выжил, ведь тревоги я больше не испытывала! Ты – частичка моей души, любимый. И если бы ты погиб, я обязательно почувствовала бы это!

Гай машинально взял Эйлан за руку.

– Да, верно. Мне тоже снилось, что я лежу в твоих объятиях. Ты живешь в моем сердце, Эйлан. Оно всегда будет принадлежать только тебе. Ты – мать моего первого сына! Но… – Голос у него сорвался. – Я не могу официально признать его. Я не могу жениться на тебе! – Гай взглянул на малыша. – Не зная, что случилось с тобой, я ругал себя за то, что мы не убежали вместе, когда у нас была такая возможность. С тобой жизнь в изгнании мне не была бы в тягость, но как бы это отразилось на тебе, на нем? – Гай коснулся щеки сына. – Он такой маленький, такой хрупкий… Мне кажется, я своими руками задушил бы того, кто попытался бы его обидеть! – Он перевел взгляд на Эйлан и покраснел, как бы стыдясь своих чувств. – Ты сказала, чтобы я создал мир, в котором ему не будет грозить опасность. В данной ситуации я вижу только один способ. Но ты должна быть такой же мужественной, как римская матрона периода республики. – Ни сам Гай, ни Эйлан не удивились такому сравнению – уже не одно поколение Римом правили великие императоры, но, когда требовалось привести пример добродетели, римляне вспоминали людей, живших в эпоху республики.

– Значит, ты собираешься жениться на своей римлянке, – проговорила Эйлан и опять заплакала.

– У меня нет выхода! – воскликнул Гай. – Неужели ты не понимаешь? Гора Гравпий была последним оплотом британских племен. Спасение вашему народу могут принести только правители, в которых течет кровь римлян и британцев, такие, как я, например. Но добиться власти в мире римлян я смогу, лишь породнившись с семьей, которая занимает высокое положение в римском обществе. Не плачь, – взмолился Гай прерывающимся голосом. – Мне так больно видеть твои слезы, девочка моя. Подумай о нем. – Он жестом указал на спящего малыша. – Ради него мы вынесем все, что нам суждено пережить.

«Тебе не придется страдать так, как мне, – думала Эйлан, пытаясь сдержать слезы, – ты никогда не познаешь боль того, что я уже выстрадала!»

– Ты не будешь всю жизнь одна, обещаю тебе, – сказал Гай. – Я приеду за тобой, как только это станет возможным. И, – добавил он, пряча глаза, – ты ведь знаешь, у римлян разводы встречаются сплошь и рядом.

– Да, я слышала об этом, – язвительно ответила Эйлан. Если женой Гая станет девушка из аристократической семьи, ее родные, конечно же, позаботятся о том, чтобы этот брак был прочным. – Какая она, твоя римлянка? Красивая?

Гай с грустью посмотрел на нее.

– Ты гораздо красивее, моя ненаглядная. Она маленькая и худенькая, – добавил он, – но характер у нее твердый. Иногда мне кажется, что меня безоружного выпихнули на арену сражаться с боевым слоном или с каким-нибудь хищником – я слышал, так в Риме поступают с преступниками.

«Значит, она ни за что не отступится от него», – подумала Эйлан, но выдавила из себя улыбку.

– Так ты… и вправду не любишь ее?

– Родная моя, – произнес Гай, опускаясь на колени; Эйлан готова была рассмеяться, услышав в его голосе столь явное облегчение, – клянусь, я даже не взглянул бы в ее сторону, если бы ее отец не был прокуратором. С его помощью я могу стать сенатором или даже наместником Британии. Ты только представь, какие у меня тогда появятся возможности, чтобы помочь тебе и нашему сыну.

Гай склонился над малышом, и в его глазах опять заблестел огонек решимости защитить сына от опасностей и невзгод. Потом, почувствовав на себе взгляд Эйлан, он снова поднял голову.

Эйлан не сводила с него глаз. Гай смутился. «Кейлин права, – с горьким смирением размышляла молодая женщина, – он гоняется за несбыточной мечтой, убедив себя, что это и есть настоящая реальность. Он такой же, как все мужчины!» Что ж, тем легче ей будет объявить ему то, что она должна сказать.

– Гай, я люблю тебя, и ты это знаешь, – начала Эйлан, – но ты должен понять, что, даже если бы ты был свободен, я не смогла бы принять твое предложение и стать твоей женой. – Она вздохнула, увидев его растерянный взгляд.

– Я – Верховная Жрица Вернеметона, Голос Великой Богини, разве тебе об этом не сказали? В своем народе я уже достигла того положения, которого ты мечтаешь добиться среди римлян! Я рисковала жизнью, доказывая, что достойна называться Жрицей Оракула. Мне пришлось пройти через испытания, и я подвергалась не меньшей опасности, чем ты, участвуя в сражениях. Как ты не можешь отказаться от добытых в бою почестей, так и я не вправе отречься от своей победы!

Римлянин нахмурился, пытаясь осмыслить услышанное, и Эйлан, глядя на него, вдруг подумала, что в ней и Гае гораздо больше общего, чем он предполагает. Только им, пожалуй, руководит честолюбие, а она – если это, конечно, не иллюзия – исполняет волю богов.

– В таком случае мы будем служить общей цели, хотя об этом вряд ли кто догадается, – наконец вымолвил Гай; его взгляд остановился на сыне. – И если родители этого малыша – наместник Британии и Верховная Жрица, его возможности безграничны. Кто знает, а вдруг в один прекрасный день он и сам станет императором.

При этих словах ребенок открыл мутные глазки и равнодушно уставился на родителей. Гай вновь взял его на руки и неловко прижал к себе. Малыш недовольно зашевелился.

– Лежи спокойно, владыка мира, – прошептал Гай, – дай мне подержать тебя немного.

При мысли о том, что такое вот маленькое розовое существо может вырасти и стать императором, оба родителя рассмеялись.

Глава 20

Гай возвращался в Лондиний в горько-сладостном оцепенении. Он обрел Эйлан – и потерял ее. Он был вынужден покинуть сына, которого она подарила ему, – и все же сын у него есть! По мере приближения к столице и к Юлии на него порой накатывало желание повернуть коня и помчаться к своей возлюбленной, но он понимал, что они с Эйлан не могут жить вместе. Гай вспомнил, как посуровело ее лицо, когда она объясняла ему, что значит для нее быть Верховной Жрицей. Тогда она вовсе не была похожа на ту Эйлан, которую он знал. У него внутри все холодело при мысли о том, какому риску она подвергла себя, доказывая, что достойна быть орудием богов. Она рисковала его сыном!

Но когда они расставались, она плакала. И, говоря по совести, он тоже не смог сдержать слезы. Если Эйлан считает, что женитьба на Юлии Лицинии доставит ему удовольствие, она глубоко заблуждается. Перевалив через последний холм, Гай, глядя на греющиеся в лучах полуденного солнца черепичные крыши зданий, напомнил себе, что он поступает так только ради благополучия Эйлан и их сына.

К дому Лициния он подъехал в сумерках. Прокуратор еще не вернулся из табулярия, но Юлия была дома. Гай нашел ее в атрии[13]13
  В античном римском доме – главное помещение.


[Закрыть] на женской половине особняка. При виде жениха глаза у девушки заблестели; она показалась Гаю красивой, как никогда. Конечно, с Эйлан ее не сравнить, но ведь прекраснее Эйлан женщин нет на всем белом свете. Однако со временем Юлия, возможно, станет очень даже миловидной.

– Так, значит, ты вернулся, Гай? – с притворной сдержанностью промолвила она.

– Ты же видишь, что я здесь. Как же я могу утверждать, что до сих пор нахожусь на севере?

Девушка хихикнула.

– Ну, мне приходилось слышать, будто бы духи погибших иногда являются к тем, кого они покинули на этой земле. – Внезапно ее охватил страх, и уже отнюдь не игривым тоном она спросила: – Гай, скажи, ты просто дразнишь меня, или я в самом деле вижу тебя здесь, живым и невредимым?!

«Какая же она еще юная», – подумал вдруг римлянин.

– Я не призрак, – устало ответил он. С тех пор как Гай уехал отсюда, он не раз смотрел смерти в глаза и нес смерть врагам; он увидел свое будущее в глазах новорожденного сына. Раньше он был юношей. Теперь он – мужчина и научился мыслить и рассуждать, как подобает зрелому мужу. Ничего удивительного в том, что Юлия растерялась, видя, как он изменился.

Юлия подошла к Гаю, коснулась его руки.

– Да, это ты, живой, – произнесла она уже более ровным голосом. – Ты виделся со своей британкой? – Девушка пристально вглядывалась в его лицо.

– Виделся… – начал Гай, подыскивая нужные слова. Он должен объяснить ей, что произошло. Юлия имеет право знать, какой у нее будет муж, если она решит вступить с ним в брак.

Но ответить Гай не успел. Послышались неровные шаги Лициния, ковыляющего по мозаичному полу, и момент был упущен.

– И вот ты снова здесь, мой дорогой юноша. – Гаю показалось, что Лициний искренне рад его возвращению. – Полагаю, это означает, что скоро быть свадьбе.

– Надеюсь, что так, мой господин, – чуть помедлив, ответил Гай. Ему хотелось верить, что Юлия и прокуратор приняли его нерешительный тон за проявление скромности. Может, оно и к лучшему, думал Гай, ведь если Юлия откажется выйти за него замуж, как он сможет выполнить обязательства защищать Эйлан и их сына?

Юлия лучезарно улыбнулась. Что ж, возможно, жить с ней в браке будет не так уж и тягостно. Перехватив взгляд жениха, девушка покраснела.

– Пойдем, я покажу тебе мой свадебный шлейф, – предложила она. – Я вышивала его несколько месяцев. Ведь шлейф уже можно показать Гаю, правда, отец? – обратилась она к Лицинию.

– Да, конечно, моя дорогая, но все же я уверен, тебе следовало бы довольствоваться шлейфом из льняной материи. Так одевались невесты в эпоху республики, и для тебя это тоже вполне достойный наряд, – проворчал прокуратор.

– Ну и где теперь эта твоя республика? – дерзко возразила Юлия. – Я желаю, чтобы мой шлейф был самым великолепным из всех, какие только есть на белом свете, и, не сомневаюсь, тебе тоже этого хочется!

Шлейф и вправду был изумительно красив – из прозрачной огненного цвета ткани, на которой Юлия золотыми нитками вышила фрукты и цветы.

Когда девушка вышла из комнаты, Лициний отвел Гая в сторону.

– Я назначил официальное обручение на конец месяца, до наступления дней скорби в начале марта. Твой отец не сможет присутствовать на церемонии, но в апреле, когда мои авгуры определят удачный для свадьбы день, легату недели две-три придется обходиться без его помощи. Времени, конечно, остается немного, но, думаю, мы успеем подготовиться. Иначе свадьбу можно будет справить только во второй половине июня, а моя дочь и так уже целый год ждала, пока ты искал чести и славы в сражениях с каледонцами. – Лициний ласково улыбнулся. – Если, конечно, у тебя нет возражений, мой мальчик?

– Меня это вполне устраивает… – едва слышно отозвался Гай. Интересно, что они все стали бы делать, если бы он вдруг воспротивился? И вообще непонятно, зачем Лициний спрашивает его мнение.

Вернулась Юлия. Она подошла к Гаю, и, заглянув ей в лицо, римлянин понял, что он никогда не решится погасить огонек доверия, который светился в этих темных глазах. Их с Эйлан любовь изначально была лишена будущего; может, ему удастся сделать счастливой хотя бы эту юную римлянку.

В дверь лесной хижины струился солнечный свет. Недавно прошел дождь. Эйлан медленно передвигалась по комнате. Одеваясь, она инстинктивно прислушивалась к дыханию спящего ребенка. После встречи с Гаем силы стали быстрее возвращаться к ней, но при ходьбе она по-прежнему испытывала болезненные ощущения. Роды были тяжелыми, и теперь она быстро утомлялась.

Ребенок, завернутый в старый платок, мирно спал в корзине, которая служила ему колыбелью. Эйлан на мгновение остановилась, с восхищением глядя на сына. В его личике неясно вырисовывались черты отца – форма носа, разлет бровей, – и от этого Гауэн казался ей еще прекрасней.

Она присела на несколько минут и стала рассматривать ребенка. «Гауэн… – думала Эйлан, – мой маленький царь!» Интересно, как отнесся бы к этому Мацеллий, если предположить, что он прослышал бы о внуке? Ей хотелось взять сына на руки, но ведь нужно еще столько всего переделать, и он так спокойно спит. Малыш посапывал почти неслышно, так что Эйлан даже наклонилась, пытаясь уловить дыхание сына. Убедившись, что он дышит, она выпрямилась.

Эйлан одевалась медленно, подолгу отдыхая, с трудом натягивая на себя очередной предмет туалета, потом расчесала и перевязала лентой длинные волосы. Обычно ей помогала Аннис, но Эйлан отослала ее в деревню за продуктами. Старая женщина не знает о том, кто ее подопечная, и ей вовсе незачем находиться в хижине, когда сюда придет Арданос. Вполне вероятно, что она догадается, какую тайну скрывает от нее Эйлан.

Девушка повязала ленту вокруг головы по-новому, как замужняя женщина. Возможно, она будет чувствовать себя более уверенно при встрече с Арданосом, если предстанет перед ним в облике взрослой женщины, а не испуганным ребенком.

Что нужно этому старику? Она, предполагала, что он прикажет ей возвращаться в Вернеметон, но вопреки разуму никак не могла избавиться от леденящего душу страха. А вдруг он все-таки решил отправить ее из Лесной обители?

У нее то и дело мелькала дикая мысль убежать к Гаю, если, конечно, он еще не женился. А может быть, Маири согласится укрыть ее у себя в доме, если только отец не воспротивится. Кейлин сообщила, что Бендейджид вернулся с севера, тощий, как изголодавшийся за зиму волн и еще более озлобленный поражением. Но пока он тихо и мирно живет в доме старшей дочери, римляне вряд ли станут преследовать его.

А как только Эйлан поправится, она наймется к кому-нибудь на ферму, чтобы прокормить себя и сына. Здоровый мальчик, всегда сможет заработать себе на жизнь. Однако лучше не говорить, кто его отец. Сама она готова выполнять любую работу по дому: она умеет искусно прясть и ткать, доить коров и сбивать сливки и масло. Эйлан была уверена, что непременно обеспечит себе и сыну безбедное существование, если ей придется уйти из обители. Вздохнув, она села на кровать, понимая, что все это ее фантазии.

Она слышала, что римские весталки могут покинуть храм по достижении тридцати лет, но Верховную Жрицу освобождает от обязанностей только погребальный костер. Она не забыла, как отреагировал Арданос на известие о ее беременности: он намеревался приговорить ее и неродившегося ребенка к смерти. Бендейджид когда-то тоже поклялся, что задушит дочь собственными руками. Но ведь если бы ее задумали убить, она давно уже была бы мертва.

Когда на порог хижины упала тень архидруида, Эйлан сидела в оцепенении, полная дурных предчувствий.

– Я вижу, ты поправляешься. Рад за тебя, – бесстрастно проговорил он, глядя на Эйлан.

– О да, я чувствую себя хорошо, дедушка.

Арданос мрачно сдвинул брови.

– Верно, я тебе дедушка, и всегда помни об этом!

Он подошел к корзине, какое-то мгновение смотрел на малыша, потом взял его на руки.

– Натворила ты дел, а мы все теперь расхлебываем. Маскарад несколько затянулся. За три дня молоко у тебя пропадет, затем ты вернешься в Лесную обитель, чтобы подготовиться к весенним церемониям. А сына твоего пристроим в какую-нибудь семью. – Он повернулся и направился к двери.

– Стой! – закричала Эйлан. – Куда ты его несешь? – В горле болезненно засаднило. Она вспомнила, как взвыла собака, жившая на дворе в усадьбе отца, когда Бендейджид пошел на реку топить ее щенят, потому что она зачала их от соседского терьера.

Арданос окинул Эйлан немигающим взглядом.

– Поверь мне, лучше тебе этого не знать. Обещаю, с ним ничего не случится; о нем будут хорошо заботиться. Если ты станешь исполнять все, что велено, возможно, время от времени тебе позволят видеться с ним.

Почему же она никогда не замечала, какая жестокая у Арданоса улыбка и какие у него длинные и острые зубы? – спрашивала себя Эйлан.

– Ты не сделаешь этого, – заплакала она. – Я сама буду ухаживать за ним. Ты не должен отнимать его у меня. Ну, пожалуйста, прошу тебя…

Мохнатые брови Арданоса сомкнулись над переносицей.

– Почему вдруг для тебя это явилось такой неожиданностью? – спросил он, едва сдерживая гнев. – Или ты предполагала, что тебе позволят нянчить дитя на виду у всех жриц в Доме Девушек? Будь благоразумна.

– Отдай мне ребенка! – закричала Эйлан. – Ты не смеешь забирать его у меня. – Она вцепилась в сверточек, который держал в руках Арданос. Малыш проснулся и пронзительно запищал.

– Дуреха бестолковая, отпусти его.

Ноги больше не держали Эйлан; она обхватила колени Арданоса.

– Прошу тебя, умоляю, дедушка! Ты не сделаешь этого, – зарыдала она, – ты не можешь отнять у меня сына…

– Это мой долг, и я исполню его, – сурово проговорил архидруид и резко шагнул вперед. Материя его плаща выскользнула из пальцев Эйлан, и она повалилась на пол. Арданос с плачущим малышом на руках скрылся за порогом хижины.

В дверной проем лился неровный солнечный свет – безмятежный, как улыбка несмышленого младенца.

– Чудовище! Так, значит, вот как ты решил отомстить? – Кейлин ворвалась в комнату, захлопнула за собой дверь. В гневе жрица даже не обратила внимания на то, что в доме Арданоса в римском городе есть дверь, которой можно хлопнуть. На фоне особняков, в которых жили римляне, дом Арданоса был маленьким и невзрачным; прямые отштукатуренные стены и острые углы казались непривычными британцам.

Арданос, позабыв про трапезу, разинул от изумления рот. Кейлин, не давая ему опомниться, продолжала свою обвинительную речь, которую она тщательно продумала, пока добиралась из Вернеметона в Деву:

– Злой, жестокий старик! Когда Лианнон умирала, я пообещала ей, что буду помогать тебе. Но я тебе не рабыня и не палач.

Арданос попытался что-то сказать, но Кейлин остановить было невозможно.

– Как ты мог так обойтись с Эйлан? Она же дитя твоей дочери! Говорю тебе, я не стану участвовать в этом. Верни ей ребенка или… – она перевела дух, – или я все расскажу людям, и пусть нас рассудит Великая Богиня.

– Ты этого не сделаешь… – начал Арданос.

– Посмотрим! – решительно отпарировала Кейлин. – Полагаю, она тебе зачем-то нужна, иначе ты давно убил бы ее, – продолжала жрица уже более спокойным голосом. – Так вот, поверь мне, если Эйлан не позволят оставить у себя ребенка, она умрет.

– От девчонки слышать подобные глупости не удивительно, но от тебя я этого никак не ожидал, – заявил Арданос, как только у него появилась возможность вставить слово. – И не надо ничего преувеличивать. Женщины живучи.

– Ты так думаешь? У Эйлан опять открылось кровотечение. Ты едва не потерял ее, старик. И как же ты потом собираешься осуществлять свои планы? Или ты и впрямь надеешься, что Дида охотно согласится выполнять твои указания?

– Во имя Великой Богини, чего ты добиваешься от меня, женщина?

– Не смей взывать к Великой Богине! Я уже не раз имела возможность убедиться, что ты ничего о Ней не знаешь, – зло отозвалась Кейлин. – Одним богам известно, за что только Лианнон любила тебя и почему верила в добродетельность твоих планов. И только ради нее я помогала тебе все это время. Но я, в отличие от Лианнон, не боюсь тебя, и тебе не удастся запугать меня – мне нечего терять. Я готова обо всем рассказать жрецам, и пусть они рассудят нас. Ты вступил в сговор с римлянами, мешаешь Верховной Жрице делать истинные предсказания – а это грязное мошенничество. Во всяком случае, жрецы будут рассуждать именно так. Вряд ли они… – Кейлин усмехнулась, – поймут, что ты это делаешь ради высоких целей.

– Ради чего ты стараешься? Ведь Эйлан тебе не родня. – Арданос пристально смотрел на жрицу, словно для него это и впрямь было загадкой.

Кейлин вздохнула. Она любила Лианнон, как родную мать, но в Эйлан, как теперь понимала жрица, она видела сестру или дочь, которой у нее никогда не было – и не будет, потому что у нее уже прекратились месячные кровотечения. Сама она бесплодна, но страстное желание Эйлан оставить у себя сына было ей понятно, хотя в более молодом возрасте Кейлин наверняка рассуждала бы иначе.

– Достаточно, если ты поймешь, что не сможешь остановить меня. Поверь мне, Арданос, ведь ты пострадаешь больше, чем я. Или ты полагаешь, что у жрецов твоего Ордена не возникнет вопроса, почему ты вообще сохранил жизнь этому ребенку? Ты имеешь власть над Эйлан до тех пор, пока она знает, что ты в любую минуту можешь отнять у нее дитя; но надо мной – благодарение всем сущим богам – ты не властен.

Архидруид, казалось, размышлял над ее словами. У Кейлин затеплилась надежда, что наконец-то ей удалось убедить его, и вдруг она осознала, что покривила душой, утверждая, будто ей нечего терять. Угрожая Эйлан, Арданос угрожал и ей.

– Верни ей ребенка, Арданос, – вкрадчиво заговорила Кейлин. За годы, проведенные возле Лианнон, она научилась при необходимости проявлять уступчивость. – Даже если сын Эйлан останется при ней, они ведь все равно в твоей власти. Или ты считаешь, что иметь влияние на Жрицу Оракула – это такая уж малость?

– Согласен, возможно, я проявил некоторую поспешность… – наконец промолвил архидруид. – Но то, что я сказал девчонке, истинная правда. Позволить ей жить вместе с сыном в Лесной обители – это все равно что всему миру объявить о ее грехе. Как в таком случае скрыть обман?

Кейлин устало опустила плечи, поняв, что все-таки победила.

– Я кое-что придумала…

Утро того дня, на которое было назначено бракосочетание Гая с дочерью прокуратора, выдалось чистым и ясным. Гай проснулся, когда в окно уже вовсю струились лучи весеннего солнца. На стуле была разложена ослепительной белизны тога. Остановив на ней свой взгляд, Гай зажмурился. За последний год ему несколько раз приходилось надевать этот праздничный наряд, когда он сопровождал своего будущего тестя в гости и на дипломатических приемах, и, хотя Гай уже умел облачаться в тогу, в этом одеянии с тяжелыми складками он чувствовал себя не очень уютно. Агрикола хвалился, что научил сыновей британских вождей носить тогу, но Гай в этом сомневался. Его воспитали, как римлянина, но он до сих пор предпочитал носить или военную форму, или тунику и клетчатые штаны, в которых ходили местные жители.