Текст книги "Пленник дуба"

– В чем дело? – ледяным тоном поинтересовалась Моргейна. – Почему мой приговор не исполнен?

– Его убили одним ударом, Владычица Озера, – прошептала Ниниана, – но в тот же самый миг с неба ударила молния и расколола великий дуб надвое. И теперь в священном дубе зияет огромная щель, от макушки и до самых его корней…

Моргейна почувствовала, как что-то стиснуло ей горло.» Что тут странного? Конечно, во время грозы бьют молнии, и молния всегда попадает в самое высокое дерево. Но эта гроза пришла в тот самый час, когда Кевин напророчил конец Авалона…»

Моргейна снова содрогнулась и обхватила себя за плечи, спрятав руки под плащ, чтоб никто не заметил ее дрожи. Как ей истолковать это знамение, – а ведь это, несомненно, было именно знамение, – чтоб его не связали с надвигающейся гибелью Авалона?

– Бог приготовил место для предателя. Похороните его в щели дуба.

Служители безмолвно поклонились и ушли, не обращая внимания на раскаты грома и хлещущий ливень. А охваченная смятением Моргейна вдруг поняла, что позабыла о Нимуэ. И внутренний голос сказал ей:» Слишком поздно…»

Нимуэ нашли лишь в полдень, когда гроза ушла и солнце выглянуло из-за туч, – в озере, среди тростника. Длинные волосы девушки покачивались на воде, словно водоросли, и оглушенная горем Моргейна даже не смогла пожалеть, что Кевин не в одиночестве ушел в тот сумрачный край, что лежит за порогом смерти.

Глава 12

В те унылые, безрадостные дни, последовавшие за смертью Кевина, Моргейне часто приходило в голову, что Богиня избрала ее, дабы ее руками уничтожить братство рыцарей Круглого Стола. Но почему Она пожелала уничтожить и Авалон?

« Я старею. Врана мертва, и Нимуэ, что должна была стать Владычицей после меня, тоже умерла. И Богиня никого больше не наделила пророческим даром. Кевин покоится, погребенный в стволе дуба. Во что же ныне превратился Авалон?»

Моргейне казалось, что мир изменяется, и та его часть, что осталась за туманами, движется все быстрее и быстрее. Уже никто, кроме самой Моргейны и двух старейших жриц, не мог открыть проход сквозь туманы, – да и незачем было. Иногда, отправляясь побродить, Моргейна обнаруживала, что не видит больше ни солнца, ни луны, и понимала, что ненароком пересекла границы волшебной страны. Но лишь изредка ей удавалось заметить среди деревьев кого-нибудь из фэйри, да и то краем глаза, и никогда больше она не видела владычицу.

Неужто и вправду Богиня покинула их? Некоторые девушки из Дома дев ушли обратно в большой мир, а иные заблудились в волшебной стране и так и не вернулись.

« Тогда, в Камелоте, когда я несла Грааль по пиршественному залу, Богиня в последний раз явилась в этот мир «, – подумала Моргейна, но затем ее охватило замешательство. Действительно ли Богиня несла Грааль – или просто они с Браной сотворили иллюзию?

« Я воззвала к Богине и обнаружила ее в себе «.

Моргейна знала, что никогда больше не сможет ни к кому обратиться за советом или утешением; теперь и то и другое она могла искать лишь в себе. Отныне ни жрица, ни пророк, ни друид, ни советник, ни даже сама Богиня не помогут ей – никто, кроме ее самой. А она осталась одна и не понимала, что делать дальше. Повинуясь многолетней привычке, Моргейна снова и снова взывала к Богине, моля наставить ее на путь истинный, но не получала ответа. Лишь изредка ей виделась Игрейна – не жена, а потом и вдова Утера, безропотно подчиняющаяся священникам, а ее мать, молодая и прекрасная, та самая женщина, что первой возложила на нее эту ношу, что велела ей заботиться об Артуре, а потом передала ее в руки Вивианы. А иногда вместо Игрейны ей являлась Вивиана, отправившая ее на ложе Увенчанного Рогами, или Врана, стоявшая рядом с ней в тот великий миг взывания к Богине.

« Они и есть Богиня. Они – и я. И иной Богини нет «.

У Моргейны не было особой охоты заглядывать в волшебное зеркало, но все-таки каждое полнолуние она спускалась вниз, чтоб напиться из источника и взглянуть в воды озерца. Но являвшиеся ей картины были мимолетны и мучительны: рыцари Круглого Стола разъезжали по миру, ведомые снами, проблесками видений и Зрением, но никто из них так и не нашел истинного Грааля. Некоторые позабыли об изначальной цели и откровенно пустились на поиски приключений. Некоторые встретились с препятствиями, что были им не под силу, и умерли. Некоторые свершили добрые деяния, а некоторые – злые. Одному-двум пригрезился в религиозном прозрении собственный Грааль, и они тоже умерли. Иные, следуя за видениями, отправились с паломничеством в Святую землю. Иных же подхватил ветер, несшийся в эти дни над миром, и они удалились в глушь, поселились в пещерах или грубых хижинах и стали вести отшельническую жизнь, предаваясь покаянию – но что толкнуло их на этот путь, видение Грааля или иные причины, Моргейна не знала, да и не хотела знать.

Пару раз зеркало показывало ей знакомые лица. Она видела Мордреда, восседающего в Камелоте рядом с Артуром. В другой раз это оказался Галахад, разыскивающий Грааль; но больше

Моргейна его не видела. Уж не завершился ли этот поиск его гибелью?

А однажды она узрела Ланселета – полунагого, облаченного в звериные шкуры, косматого. Ни меча при нем не было, ни доспеха. Он мчался по лесу, и в глазах его сверкал огонь безумия. Что ж, Моргейна так и предполагала, что этот путь может привести лишь к безумию и отчаянью. И все же она каждое полнолуние пыталась вновь отыскать Ланселета при помощи зеркала, но все ее усилия долго оставались безрезультатны. Потом она все же узрела его – нагого, спящего на охапке соломы, а со всех сторон его окружали стены темницы… и больше Моргейна ничего не увидела.

« О боги, и он ушел!… и столь многие из рыцарей Артура!..

Воистину: не благословением стал Грааль для двора Артура – проклятием…

И это справедливо – предатель, замысливший осквернить святыню, заслуживает проклятия…

Но теперь Грааль навеки исчез с Авалона «.

Долгое время Моргейна полагала, что Богиня перенесла Грааль в царство богов, чтоб никогда больше род людской не осквернил его, и ей это казалось правильным; ведь священная чаша была запятнана христианским вином, что неким образом являлось одновременно и вином, и кровью, и Моргейна понятия не имела, как ее очистить.

Доходили до Моргейны и отголоски вестей из внешнего мира – через членов старинного братства монахов, бывавших в свое время на Авалоне. Священники теперь утверждали, что на самом деле Грааль – подлинная чаша, из которой пил Христос во время Тайной вечери, и что она вознесена на небо, а потому ее никогда больше не узрят в этом мире. Но все же ходили слухи, будто Грааль видели на другом острове, Инис Витрин – он блистал в водах источника, того самого источника, который на Авалоне образовывал священное зеркало Богини; а потому священники на Инис Витрин начали называть его Источником Чаши.

Старые священники на некоторое время поселились на Авалоне. А до Моргейны снова и снова доходили слухи о Граале – чаша на миг появлялась на алтаре.» Должно быть, такова воля Богини. Они не смогут осквернить священную чашу «. Но она не знала, действительно ли это происходило в древней церкви христианского братства… церкви, построенной на том же самом месте, что и церковь на другом острове, – но говорили, что, когда туманы редеют, члены древнего братства на Авалоне слышат, как монахи поют псалмы в своей церкви на Инис Витрин. А Моргейне вспоминался тот день, когда поредевшие туманы позволили Гвенвифар пройти на Авалон.

Она много размышляла над словами Кевина:»… туманы вокруг Авалона смыкаются «.

А затем настал день, и что-то заставило Моргейну явиться на берег Озера, и ей не нужно было Зрение, чтоб сказать, кто плывет на ладье. Когда-то Авалон был и его домом. Ланселет сделался совсем седым и выглядел худым и изможденным, и, когда он сошел с ладьи на берег, Моргейна заметила, что в движениях его сохранилась лишь слабая тень былой легкости и изящества. Она шагнула навстречу, и взяла Ланселета за руки, и не увидела на его лице никаких следов безумия.

Ланселет взглянул ей в глаза, и внезапно Моргейна почувствовала себя юной, как в те времена, когда Авалон был храмом, заполненным жрицами и друидами, а не заброшенным островом, уходящим все дальше и дальше в туманы вместе с горсткой стареющих жриц, еще более старых друидов и полузабытых древних христиан.

– Ты ни капли не изменилась, Моргейна. Как тебе это удается? – спросил ее Ланселет. – Ведь все изменяется, даже здесь, на Авалоне, – взгляни-ка, даже стоячие камни скрылись в туманах!

– О, они все так же стоят на своем месте, – отозвалась Моргейна, – хоть и не все из нас могут теперь найти дорогу к ним. – И сердце ее сжалось от боли: ей вспомнился тот день – как же давно это было! – когда они с Ланселетом лежали в тени каменного хоровода. – Быть может, настанет день, и они окончательно уйдут в туманы, и ни людские руки, ни ветры времен никогда уже не смогут повалить их. Никто больше не чтит их… и даже костры Белтайна не загораются больше на Авалоне, хоть я и слыхала, будто древние обычаи еще сохранились в глухих уголках Северного Уэльса и Корнуолла – и они не умрут, пока жив хоть один человек из маленького народа. Я удивляюсь, родич, как тебе удалось добраться сюда.

Ланселет улыбнулся, и теперь Моргейна разглядела в глазах его следы боли и горя, – и даже безумия.

– Да я и сам толком не знаю, как мне это удалось, кузина. Память теперь играет со мной странные шутки. Я был безумен, Моргейна. Я выбросил свой меч и жил в лесу, подобно дикому зверю. А некоторое время – уж не знаю, сколько это длилось – я был заточен в какой-то странной темнице.

– Я видела это, – прошептала Моргейна. – Только не знала, что это означает.

– И я не знал и не знаю поныне, – сказал Ланселет. – Я почти ничего не помню о тех временах. Должно быть, это забвение – благословение Божье. Страшно подумать, что я мог тогда натворить. Боюсь, такое случилось не впервые: в те годы, что я провел с Элейной, тоже бывали моменты, когда я сам не осознавал, что делаю…

– Но теперь ты пришел в себя, – поспешно произнесла Моргейна. – Позавтракай со мной, кузен. Что бы ни привело тебя сюда – сейчас все равно еще слишком рано, чтоб заниматься другими делами.

Ланселет послушно пошел с нею, и Моргейна привела его в свое жилище; не считая приставленных к ней жриц, Ланселет был первым посторонним, вошедшим сюда за долгие-долгие годы. На завтрак у них была рыба, выловленная в Озере. Моргейна сама прислуживала Ланселету.

– Хорошо-то как! – воскликнул он и с жадностью принялся за еду. Когда же он ел в последний раз?

Кудри Ланселета – теперь они сделались совершенно седыми, и в бороде тоже поблескивала седина – были аккуратно подстрижены и причесаны, а плащ, хоть и повидал виды, был тщательно вычищен. Ланселет перехватил взгляд Моргейны и негромко рассмеялся.

– В былые времена я бы не пустил этот плащ даже на потник для лошади, – сказал он. – Свой плащ я потерял вместе с мечом и доспехом – где, не ведаю. Быть может, меня ограбили какие-то лихие люди, а может, я и сам все выбросил в приступе безумия. Все, что я помню, – как кто-то звал меня по имени. Это был кто-то из соратников, – кажется, Ламорак, хотя точно не скажу, все расплывается, словно в тумане. Я был слишком слаб для путешествий, но через день после этого, когда он уехал, ко мне понемногу начала возвращаться память. Тогда мне дали одежду и стали кормить меня за столом по-человечески, вместо того чтоб швырять мне объедки в деревянную миску… – Он рассмеялся – нервным, надтреснутым смехом. – Даже тогда, когда я не помнил собственного имени, моя треклятая сила оставалась при мне, и, думаю, многим из них крепко от меня перепало. Кажется, я провел в забытьи чуть ли не год… Я мало тогда что помнил, но одно у меня сидело в голове крепко: нельзя допустить, чтоб они узнали во мне Ланселета. Ведь тем самым я навлеку позор на всех соратников Артура…

Ланселет умолк, но Моргейна поняла, сколь мучительно было для него все то, о чем он умолчал.

– Ну, постепенно разум вернулся ко мне, а Ламорак оставил денег на коня и все необходимое. Но большая часть этого года покрыта тьмой…

Он взял кусочек хлеба и решительно подобрал с тарелки остатки рыбы.

– А что же с поисками Грааля? – спросила Моргейна.

– И вправду – что? Я кое-что слыхал по дороге, – отозвался Ланселет, – так, словечко там, словечко здесь… Гавейн первым вернулся в Камелот.

Моргейна улыбнулась – почти невольно.

– Он всегда отличался непостоянством, чего бы дело ни касалось.

– Только не тогда, когда оно касается Артура, – возразил Ланселет. – Гавейн предан Артуру, словно пес. А еще я по пути сюда встретился с Гаретом.

– Милый Гарет! – воскликнула Моргейна. – Он всегда был лучшим из сыновей Моргаузы! И что же он тебе рассказал?

– Он сказал, что ему было видение, – медленно произнес Ланселет. – Ему было велено немедля вернуться ко двору и исполнять свой долг перед королем и Страной, вместо того чтоб скитаться по свету в погоне за призраком Священной реликвии. Гарет долго беседовал со мной, умоляя меня отказаться от поисков Грааля и вместе с ним вернуться в Камелот.

– Удивительно, что ты этого не сделал, – сказала Моргейна. Ланселет улыбнулся.

– Мне и самому удивительно, родственница. Но я обещал ему вернуться сразу же, как только смогу.

Внезапно лицо его помрачнело.

– Гарет сообщил мне, – сказал Ланселет, – что Мордред теперь ни на шаг не отходит от Артура. А когда я окончательно отказался ехать ко двору вместе с ним, Гарет сказал, что лучшее, что я могу сделать для Артура, – это отыскать Галахада и упросить его немедленно вернуться в Камелот. Гарет не доверяет Мордреду, и его беспокоит, что тот приобрел такое влияние на Артура… Извини, что я дурно отзываюсь о твоем сыне, Моргейна.

– Однажды он сказал мне, что Галахад не проживет настолько долго, чтоб взойти на трон… – отозвалась Моргейна. – Однако Мордред поклялся мне, что никогда не станет искать смерти Галахада, и, думаю, этой клятвы он нарушить не посмеет.

Но Ланселета ее слова не успокоили.

– Я знаю, сколь многое грозило тем, кто отправился в этот злосчастный поиск. Дай Бог мне отыскать Галахада прежде, чем он падет жертвой недоброго случая!

Они умолкли, и Моргейне подумалось:» Именно поэтому Мордред и не отправился на поиски Грааля – я это чувствую сердцем «. И внезапно она осознала, что давно уже не верит в то, что ее сын Гвидион – Мордред – когда-либо станет королем, правящим от имени Авалона. Но когда же сердце ее начало смиряться с этим? Быть может, после гибели Акколона, когда Богиня не пожелала поддержать и защитить своего избранника.

« Верховным королем станет Галахад, и он будет христианским королем.

И, возможно, это означает, что он убьет Гвидиона. Но если дни Авалона окончены, быть может, Галахад сможет мирно получить свой трон, и ему не придется убивать соперника «.

Ланселет положил недоеденный кусок хлеба с медом и взглянул за спину Моргейне, в угол комнаты.

– Это арфа Вивианы?

– Да, – отозвалась Моргейна. – Свою я оставила в Тинтагеле. Но если ты ее хочешь – она твоя, по праву наследства.

– Я давно уже не играл, да меня и не тянет к музыке. Она твоя по праву, Моргейна, как и все прочие вещи, принадлежавшие моей матери.

Моргейне вновь вспомнились слова Ланселета, что разбили ей сердце – о, как же давно это было! – «Если б только ты не была так похожа на мою мать, Моргейна!» Но это воспоминание больше не причиняло ей боли, – напротив, у нее потеплело на душе; если в ней сохранилась какая-то часть Вивианы, значит, Вивиана не до конца покинула этот мир.

– Нас осталось так мало… – запинаясь, произнес Ланселет, – так мало тех, кто помнит прежние времена в Каэрлеоне… даже в Камелоте…

– Артур, – откликнулась Моргейна, – и Гавейн, и Гарет, и Кэй, и многие другие, милый. И они, несомненно, каждый день спрашивают друг друга: «Куда же запропастился Ланселет?» Так почему же ты здесь, а не там?

– Я же говорил – мой разум постоянно подводит меня. Я едва ли знаю, куда отправлюсь дальше, – сказал Ланселет. – И все же, раз уж сейчас я здесь, я хочу спросить… я слыхал, будто Нимуэ здесь.

И Моргейна вспомнила: ведь действительно, когда-то она сама сказала ему об этом. А ведь до того Ланселет думал, что его дочь воспитывается в монастыре – в том самом, где некогда росла Гвенвифар.

– Вот я и хочу спросить – что с ней сталось? Все ли у нее хорошо? Как она себя чувствует среди жриц?

– Мне очень жаль, – сказала Моргейна, – но я ничем не могу тебя порадовать. Нимуэ умерла год назад.

Моргейна ничего не стала добавлять к сказанному. Ланселет ничего не знал ни о предательстве мерлина, ни о том, как Нимуэ приезжала ко двору. И если узнает, это не даст ему ничего, кроме новой боли. Ланселет не стал ни о чем расспрашивать, лишь тяжко вздохнул и опустил взгляд. Некоторое время спустя он сказал, не глядя на Моргейну:

– А малышка – маленькая Гвенвифар – вышла замуж и живет в Малой Британии, а Галахад сгинул в погоне за Граалем. Я никогда толком не знал собственных детей. Я даже никогда и не пытался получше узнать их: мне казалось, будто они – это все, что я могу дать Элейне, а потому я позволил ей безраздельно владеть ими, даже мальчиком. Когда мы покинули Камелот, я некоторое время ехал вместе с Галахадом, и за эти десять дней и ночей я узнал его куда лучше, чем за предыдущие шестнадцать лет, за всю его жизнь. Мне кажется, из Галахада может получиться хороший король – если он останется жив…

Ланселет взглянул на Моргейну – почти умоляюще, – и Моргейна поняла, что он жаждет утешения, но она не могла найти ничего утешительного. Наконец она сказала:

– Если он останется жив, то станет хорошим королем, но я думаю, что он будет христианским королем.

На миг ей показалось, будто все вокруг смолкло, словно даже сами воды Озера и шепчущийся тростник стихли, чтоб послушать, что она скажет.

– Если Галахад вернется живым из поисков – или откажется от них, – он будет править, руководствуясь указаниями священников. А значит, во всей стране останется лишь один бог и лишь одна вера.

– А так ли это плохо, Моргейна? – тихо спросил Ланселет. – Бог христиан несет этой земле духовное возрождение – и что тогда особенно дурного в том, что род людской позабудет наши таинства?

– Люди не забудут таинства, – возразила Моргейна, – люди просто сочтут их слишком трудными. Им хочется иметь такого бога, который будет заботиться о них, но не станет требовать, чтоб они тяжким трудом добивались просветления, который примет их такими, какие они есть, со всеми их грехами, и простит эти грехи, если они раскаются. Это невозможно, и никогда не станет возможным, но, вероятно, людям, не познавшим просветления, просто не под силу вынести иное представление о богах.

Ланселет горько улыбнулся.

– Быть может, религия, требующая от каждого жизнь за жизнью трудиться ради собственного спасения, не по силам роду людскому. Люди не желают дожидаться божьего суда – они хотят видеть его здесь и сейчас. Этим-то и приманивает их новое поколение священников.

Моргейна знала, что он говорит правду, и с болью понурилась.

– А поскольку их реальность образуется в соответствии с их представлениями о боге, то так оно все и будет. Богиня была реальной до тех пор, пока люди почитали ее и создавали для себя ее образ. Теперь же они создают для себя такого бога, которого, как им кажется, они хотят – а может, такого, которого заслуживают.

Что ж, от этого никуда не деться. Каким люди видят окружающий мир, таким он и становится. Пока древних богов – и Богиню – считали благожелательными подателями жизни, такими они и были; а теперь, когда священники приучили народ считать старых богов злыми, чуждыми и враждебными по самой своей природе и относиться к ним как к демонам, такими они и станут. Ведь они берут начало в той части человеческой души, которой люди теперь хотят пожертвовать – или обуздать, – вместо того, чтоб следовать ее велениям.

Моргейне вспомнилось, как она еще во время жизни в Уэльсе изредка заглядывала в книги домашнего священника Уриенса, и она сказала:

– И значит, все люди сделаются такими, как писал какой-то их апостол – что, дескать, в царстве Божием все будут наподобие евнухов… Пожалуй, Ланселет, мне бы не хотелось жить в таком мире.

Усталый рыцарь вздохнул и покачал головой.

– Думаю, Моргейна, мне бы тоже этого не хотелось. Но, наверное, этот мир будет не таким сложным, как наш, и в нем легче будет понять, как поступать правильно. А я отправляюсь искать Галахада. Хоть он и будет христианским королем, но мне кажется, что из него получится куда лучший король, чем из Мордреда…

Моргейна стиснула кулаки, скрытые краями рукавов, » Богиня! Не мне это решать!»

– Так ты… ты пришел сюда в поисках сына, Ланселет? Но Галахад никогда не был одним из нас. Мой сын Гвидион – он вырос на Авалоне. Вот он вполне мог бы прийти сюда, если б покинул двор Артура. Но Галахад? Он не уступит благочестием Элейне. Он ни за что бы не согласился даже ступить на эту землю чародейства и волшебного народа!

– Но я же тебе говорил: я не знал, что приду сюда, – сказал Ланселет. – Я собирался добраться до Инис Витрин и до Острова монахов, потому что услыхал о волшебном сиянии, озаряющем время от времени их церковь, и о том, что они нарекли свой источник Источником Чаши. Наверно, я подумал, что Галахад мог тоже отправиться туда. А сюда меня привела лишь старая привычка.

Тогда Моргейна взглянула ему прямо в лицо и серьезно спросила:

– Ланселет, что ты думаешь об этих поисках Грааля?

– Сказать по правде, кузина, я не знаю, что и думать, – отозвался Ланселет. – Когда я вызвался отправиться на поиски, то действовал так же, как и тогда, когда отправился убивать дракона Пелинора – помнишь тот случай, Моргейна? Никто тогда не верил в его существование, и все же я в конце концов отыскал этого дракона и убил его. Однако же я знаю, что в тот день, когда мы видели Грааль, Камелот посетило нечто, исполненное величайшей святости. Только не говори мне, что я все это вообразил! – страстно воскликнул он. – Тебя ведь не было там, Моргейна, ты не знаешь, каково это было! Я впервые в жизни почувствовал, что где-то, за пределами этой жизни, воистину существует Тайна. Вот потому я и отправился на поиски Грааля, хоть какая-то часть сознания и твердила мне, что я свихнулся; и некоторое время я ехал вместе с Галахадом, и моя вера казалась насмешкой над его верой – ведь он так молод и верует так искренне и глубоко, а я стар и запятнан…

Ланселет уставился в пол, и Моргейна заметила, как дернулся его кадык.

– Вот потому-то я в конце концов и расстался с ним – чтоб не повредить этой радостной вере… и я тогда уже не знал, куда иду, ибо разум мой начал помрачаться, и мне казалось, что Галахад наверняка знает… знает все грехи, что свершил я в своей жизни, и презирает меня за них.

От волнения Ланселет заговорил громче, и в глазах его снова появился нездоровый блеск, и Моргейне привиделся нагой человек, мчащийся через лес.

– Не думай о том времени, милый, – поспешно сказала Моргейна. – Оно осталось позади.

Ланселет глубоко, прерывисто вздохнул, и блеск в его глазах угас.

– Ныне цель моих поисков – Галахад. Я не знаю, что он увидел – быть может, ангела, – равно как не знаю, почему на одних зов Грааля подействовал так сильно, а на других почти не подействовал. Мне кажется, из всех рыцарей один лишь Мордред так ничего и не увидел – или оставил это при себе.

« Мой сын вырос на Авалоне. Его не обмануть магией Богини «, – подумала Моргейна и чуть было не сказала Ланселету, что именно он тогда видел. Ведь он тоже в молодости прошел посвящение на Авалоне! Нельзя допустить, чтоб он считал это каким-то христианским чудом! Но, услышав в голосе Ланселета незнакомые нотки, Моргейна лишь опустила голову и промолчала. Богиня послала ему в утешение некое видение – и кто Моргейна такая, чтоб теперь лишать его этого утешения?

Она стремилась к этому. Она этого добивалась. Артур изменил Богине, и Богиня развеяла созданное им братство. И вот последняя шутка судьбы: святейшее из ее видений породило легенду, которой христиане будут поклоняться с особым пылом. В конце концов Моргейна произнесла, коснувшись руки Ланселета:

– Знаешь, Ланселет, иногда мне кажется: что бы мы ни делали, это не имеет никакого значения. Мы только думаем, будто что-то делаем, а на самом деле это боги играют нами. Мы – всего лишь орудия в их руках.

– Если бы я верил в это, я сошел бы с ума раз и навсегда, – сказал Ланселет.

Моргейна печально улыбнулась.

– А я б, наверно, сошла с ума, если б не верила в это. Я должна – просто должна верить, – что не имела возможности поступать иначе.

«… должна верить, что у меня никогда не было выбора… не было возможности отказаться от участия в посвящении короля, возможности уничтожить Мордреда, не дав ему родиться, возможности пойти против воли Артура, решившего выдать меня за Уриенса, возможности не прикладывать руку к смерти Аваллоха, возможности не привлекать Акколона на свою сторону… не было возможности избавить Кевина Арфиста от казни, причитающейся предателям, и спасти Нимуэ…»

– А я должен верить, что это в силах человеческих – знать правду, выбирать меж добром и злом и знать, что от его выбора что-то зависит… – сказал Ланселет.

– О, да! – согласилась Моргейна. – Если только человек знает, что такое добро. Но не кажется ли тебе, кузен, что в этом мире даже зло частенько рядится в одежды добра? Иногда мне кажется, что это сама Богиня заставляет дурное выглядеть добрым, и единственное, что мы можем сделать…

– Тогда Богиня и вправду – враг рода человеческого, как о ней говорят священники, – сказал Ланселет.

– Ланселет! – с мольбой воскликнула Моргейна, подавшись к нему. – Никогда не вини себя! Ты делал то, что должен был делать. Поверь – все это было предопределено судьбой…

– Не поверю! Или мне придется тут же, не медля, убить себя, чтоб не позволить Богине и дальше использовать меня или вершить зло с моей помощью! – яростно отозвался Ланселет. – Моргейна, ты обладаешь Зрением, а я – нет, но не могу я поверить, что это по божьей воле Артур и весь его двор должны оказаться в руках у Мордреда! Я уже говорил тебе: я попал сюда потому, что так распорядилось мое сознание – само, без моего ведома. Я вызвал авалонскую ладью, сам того не понимая, и приплыл на остров, но теперь мне кажется, что ничего лучшего я и придумать не мог. Ты, обладающая Зрением, можешь заглянуть в волшебное зеркало и узнать, где находится Галахад! Я готов даже вынести его гнев и потребовать, чтоб он отказался от поисков Грааля и вернулся в Камелот…

Моргейне показалось, что земля дрогнула у нее под ногами. Однажды она в болотах неосторожно сошла с тропы и почувствовала, как вязкая грязь заколебалась и начала расступаться; вот и сейчас она ощутила нечто подобное, и ей отчаянно захотелось побыстрее выбраться куда-нибудь в безопасное место… Моргейна услышала собственный голос, доносящийся откуда-то издалека:

– Ты действительно вернешься в Камелот вместе со своим сыном, Ланселет…

Но отчего же ей так холодно? Отчего этот холод вытягивает из нее последние силы?

– Я загляну в зеркало, раз ты так хочешь, родич. Но я не знаю Галахада, и может статься, не увижу ничего такого, что могло бы тебе помочь.

– Но все-таки – пообещай сделать все, что в твоих силах! – взмолился Ланселет.

– Я же сказала, что загляну в зеркало, – отозвалась Моргейна. – Но все будет так, как решит Богиня. Идем.

Солнце стояло уже высоко; когда они спускались к Священному источнику, сверху донеслось карканье ворона. Ланселет перекрестился, защищаясь от дурной приметы, но Моргейна подняла голову и переспросила:

– Что ты сказала, сестра?

В сознании у нее зазвучал голос Враны:» Не бойся. Мордред не убьет Галахада. Но Артур убьет Мордреда «.

– Так Артур по-прежнему остается Королем-Оленем, – вслух произнесла Моргейна.

Ланселет изумленно уставился на нее.

– Ты что-то сказала, Моргейна?

Моргейна вновь услышала Врану.» Не к Священному источнику – к чаше, и немедленно! Час пробил «.

– Куда мы идем? – спросил Ланселет. – Я что, позабыл дорогу к Священному источнику?

И Моргейна, вскинув голову, поняла, что пришла не к источнику, а к небольшой церквушке, в которой древнее христианское братство проводило свои богослужения. Они утверждали, что церковь построена на том самом месте, где старец Иосиф воткнул свой посох в склон холма, именуемого холмом Уставших. Моргейна взялась за ветку Священного терна. Терновник проколол ей палец до кости, и Моргейна, сама не понимая, что делает, протянула руку и провела на лбу у Ланселета кровавую черту.

Ланселет с испугом взглянул на нее. Моргейна услышала негромкое пение хора.» Кирие элейсон, Христе элейсон «. Она тихо вошла в церковь и, к собственному удивлению, преклонила колени. Церковь была заполнена туманом, и Моргейне казалось, что сквозь этот туман она видит другую церковь, расположенную на Инис Витрин, и слышит, как другой хор выводит:» Кирие элейсон…» – но в этот хор вплетались и женские голоса. Да, это наверняка слышится с Инис Витрин – ведь в церкви на Авалоне нет женщин; а там, должно быть, поют монахини. На миг Моргейне почудилось, будто рядом с ней опустилась на колени Игрейна, и она услышала голос матери, нежный и чистый.» Кирие элейсон…» Священник стоял у алтаря. А потом рядом с ним словно бы возникла Нимуэ; ее чудные золотистые волосы струились по спине, и была она прекрасна, словно Гвенвифар в молодости. Но Моргейна не почувствовала, как в былые дни, безумной ревности и зависти – она взирала на красоту девушки с чистейшей, непорочной любовью… Туман сгущался. Моргейна уже почти не видела стоящего рядом с ней Ланселета – но вместе с тем она ясно различала Галахада, преклонившего колени у алтаря другой церкви. Лицо юноши сияло, словно на нем отражался нездешний свет, и Моргейна поняла, что он тоже глядит сквозь туманы – в церковь на Авалоне, где стоит Грааль…

Моргейна услышала доносящийся из другой церкви звон крохотных колоколов, и еще услышала… она так и не знала, который священник это говорил – тот, который был на Авалоне, или тот, который находился на Инис Витрин, но в сознании Моргейны зазвучал мягкий голос Талиесина:» В ту ночь, когда Христос был предан, Учитель наш взял эту чашу и благословил ее, и сказал: «Все, что вы пьете из этой чаши, есть кровь моя, что пролита будет за вас. И всякий раз, как будете вы пить из этой чаши – вспоминайте обо мне».

Моргейна видела тень священника, поднявшего чашу причастия – но в то же самое время это была дева Грааля, Нимуэ… а может, это она сама, Моргейна, поднесла чашу к губам Галахада? Ланселет бросился вперед, вскрикнув: «Свет, тот самый свет!..» – и рухнул на колени, заслонив глаза рукой, а потом распростерся на полу.