Текст книги "Артем Микоян"

Бились долго, но решение нашли интересное – вольное подсасывание холодного воздуха в зону струи, систему, охлаждавшую продукты сгорания двигателей.

Необычность решения была вызвана тем, что ни охлаждение двигателей, ни струи их горячих газов не были конечной целью конструкторов. И то и другое служило для них лишь средством предохранить от перегрева фюзеляж самолета и в первую очередь днище, вдоль которого скользил поток выхлопных газов.

Сделали, попробовали. Экран не деформировался, защищал хвостовой отсек, но лететь все равно было нельзя. При первых же пусках двигателей экранированный самолет затрясся нервной, потенциально опасной дрожью. Ее породила неравномерность струи. А на некоторых режимах и того хуже – возникали большие подсасывающие силы. Так снова пришлось вернуться к началу и приглашать аэродинамиков для изыскания предельно точной формы экрана, надежной при любом режиме полета.

Самолет, склонный к взбрыкиваниям и неожиданным тряскам, не готов принять летчика-испытателя. Но Микоян не раскаивался, что изменил компоновку. Делая, казалось бы, невозможное, конструкторы накапливали качественно новый опыт, оттачивали профессионализм. Сомневаться не приходилось – впереди ждут самые неожиданные проблемы, и число их будет нарастать от самолета к самолету. За вступление в реактивный век предстояло платить знаниями, изобретательностью, опытом...

В эти боевые деньки (то ли в конце 1945-го, то ли в начале 1946 года, сейчас это почти невозможно установить) в кабинете главного конструктора появился студент. На прием пришел Алексей Минаев. Еще учеником девятого класса в 1941 году приносил он в Наркомат авиационной промышленности проект шестипушечного истребителя «Смерть фашизму».

С ноября 1941 года прошло пять лет. И шестипушечных истребителей за эти годы ни один советский конструктор не построил, и схему «утка» для истребителя не реализовали. Но если начальник главка принимал наивного, хотя и талантливого, школьника, то перед Микояном стоял инженер, одержимый стремлением служить истребительной авиации. Он не успел защитить дипломный проект и формально считался студентом. А по существу, был вполне сложившимся инженером...

Девятиклассника в свое время оценили в наркомате. Студента Минаева считал перспективным специалистом Н.Н.Поликарпов, заведовавший кафедрой конструкций самолетов МАИ. И вот теперь Минаев в кабинете Микояна...

Артем Иванович принял молодого человека в дни, когда ему было совсем не до приемов. Принял, верный обыкновению не отказывать тем, кто к нему стремился (раз стремится – значит, нужно!). Со стороны это выглядело удивительным. Дел в КБ невпроворот. Усталый, издерганный, как тот начальник главка в 1941 году, главный конструктор сидел, слушал и не переставал удивляться. До чего же хорошего парня послал ему этот день! Микоян оценил все – и советы Поликарпова горячему первокурснику заняться историей авиации, и попытку построить планер с ракетным стартом, и походы на самолетные кладбища, где молодой человек снимал с машин детали, необходимые для осуществления студенческого проекта. Заметил и то, что парень, который работает, не жалея себя, еще и кормилец семьи – отец погиб в ополчении. Здорово он все это совмещает! После института – в Бюро новой техники авиационной промышленности: к стипендии приработок, с иностранными самолетами подразобрался, два иностранных языка изучил.

Он умел убеждать, этот долговязый студент, бесхитростный, подкупающе откровенный. Микоян чувствовал, как попадает под его обаяние.

– Где бы вы хотели у нас работать?

– В группе фюзеляжа.

– Почему?

– Широкий профиль, товарищ Микоян, весь самолет в этой группе.

Микоян смотрит на посетителя и молчит. Конечно, парень толковый и дельный. Но понимает ли он, в какой ад стремится? Не представляет? Пусть представит! Отговаривать не стану.

– Ну что ж, – говорит главный, – в группе фюзеляжа так в группе фюзеляжа...

Талант всегда уважают и ценят, но любого таланта, даже опирающегося на глубокие знания, не всегда достаточно для больших дел. Переход со студенческой скамьи в мир реального инженерного творчества, как правило, сопровождается еще и «обкаткой», подчас сложной и болезненной. Представления, сформировавшиеся за годы учебы, сталкиваются с реальностями инженерной практики, конструкторского бытия.

Что-то дополняется, развивается, крепнет. Что-то, напротив, отлетает как шелуха. Радости и разочарования еще плотнее сближаются друг с другом. Начинающий инженер должен проявить волю, умение углубиться в конкретное дело, которое ему поручили, и одновременно продемонстрировать широту мышления, определяющую место конкретных дел в том большом и важном, над чем коллективно трудится конструкторское бюро, разрабатывая новый самолет.

Современную технику в силу ее сложности не всегда удовлетворяют даже очень глубокие знания только одного, пусть самого трудного участка. Еще в большей степени ей нужны специалисты широкого профиля. Стать энциклопедистом в наши дни все труднее и труднее. А без людей мечты, высокого полета мысли, воли и эрудиции, обширного кругозора, одним словом, без тех, кого называют идеологами, философами профессии, немыслимо развитие инженерного искусства, невозможно открывать пути в новое.

Добросовестность Минаев проявил с первого же дня работы. Первое задание (ему поручили стыковку лонжеронов) выполнил в двух вариантах – один, как велел начальник, второй, как подсказывали собственные суждения. Оба варианта представлены в положенный срок, оба сделаны с предельной тщательностью.

Потом были другие задания. Не самые крупные, не самые ответственные – в КБ хватало инженеров и поопытнее. И все же на этих заданиях оттачивалось умение, складывалась репутация, формировалось отношение к молодому инженеру, утверждалось мнение: Минаев – это верняк!

Когда год спустя заболел начальник группы фонаря, а новый фонарь был нужен, как всегда, сверхсрочно, Артем Иванович доверил его проектирование Минаеву.

Микояну ни разу не пришлось сожалеть о решении, принятом, когда он впервые увидел Минаева. Ни разу не упрекнул себя главный, что подарил неизвестному студенту время, оторванное от жаркой работы. Напротив, внимательно присматриваясь к молодому специалисту, он ощутил в его конкретных делах широту мысли, оценил дальновидность. Окончив институт, продолжая работать в КБ, Минаев поступил в аспирантуру. И все по той же специальности...

Убедившись, что молодой инженер не из тех, кто легко меняет жизненный курс, Микоян открыл ему возможность, какую предоставлял немногим, – хочет увидеть весь самолет? Пусть смотрит. Хочет поучиться? Пусть учится. У нас есть кому поучить...

Минаев прожил жизнь прекрасно. По природе однолюб, он не изменял истребителям до последнего часа и умер далеко от дома, на испытательном аэродроме. Спустя много лет один из его друзей, писатель и журналист Анатолий Аграновский, напишет: «Жизнь этого человека всегда поражала меня. Честная, полная борьбы, прямая, как совесть, трудная и счастливая, она легко бы легла, мне кажется, в основу повести, романа. Но такую правду жаль отдавать вымыслу; когда я узнаю такие судьбы, у меня рука не поднимается сочинять их. Давно ведь сказано, что нет ничего прекраснее правды, кажущейся неправдоподобной...»

Все в словах Аграновского справедливо. Правда действительно выглядела неправдоподобной...

Мы еще встретимся с Минаевым, четверть века проработавшим в КБ, встретимся в минуты острые, критические...

Испытания первого реактивного самолета микояновского КБ поручили инженеру, летчику-инженеру Алексею Николаевичу Гринчику.

О жизни и делах выдающегося испытателя рассказали Герой Советского Союза М.Л.Галлай и Анатолий Аграновский. То, что написано в их книгах, забыть невозможно. И Галлай и Аграновский рисуют образ человека выдающегося. Этот великолепный мастер, оставшийся в нашей памяти молодым (такова судьба мертвых), мог трудиться в любом КБ как отличный конструктор. Мог, но не захотел. Он избрал более трудную для авиационного инженера долю, вступив в немногочисленную корпорацию летчиков-испытателей. В этой корпорации Гринчик стал одним из лучших. Не просто первоклассный летчик, а летчик-инженер, утверждающий профессию в том новом качестве, о котором коротко, но ясно сказал К.К.Коккинаки:

«Самолет стал летающей лабораторией. На одноместной машине летчик должен быть семи пядей во лбу: и хороший радист, и опытный электрик, и толковый двигателист, и теоретически подкованный аэродинамик... И бог знает кем еще он должен быть. Ведь все он делает сам».

Будущим участником опасного эксперимента в небе прибыл Гринчик к наркому.

Не каждый день случаются такие вызовы, и Гринчик понимал, что разговор его ждет серьезный. Ошибся он лишь в одном – степень серьезности и доверия превзошла ожидания. Шутка ли – реактивный истребитель!

Объяснив задание и получив согласие испытателя (а людям этой профессии, как известно, не приказывают, а предлагают), нарком сказал:

– Действуйте!

Гринчик, Микоян и Гуревич встретились перед началом работы очень дружески. Отличные профессионалы понимали друг друга с полуслова. Старые знакомые (Гринчик летал еще на самолетах Поликарпова, когда там работали оба конструктора, испытывал «утку»), они были рады этой встрече.

Сохранилась фотография: Гринчик в белом шлеме, светлом комбинезоне, заразительно хохочет. Был ли этот снимок сделан 24 апреля 1946 года, когда реактивный МиГ впервые оторвался от земли? Не знаю. Но испытатель радуется, словно только что одержал незаурядную победу.

Конечно, старт реактивного МиГа – победа. Низкорослый толстобрюхий коротконогий самолет, с раздвоенной, словно ноздри, дыркой воздухозаборников в носу чем-то напоминал таксу. Выглядел он непривычно и непривычно вел себя. Первые реактивные двигатели сжигали при рулежке до двадцати процентов топлива, и самолету даже не разрешили самостоятельно вырулить на старт, а выволокли на взлетную полосу, прицепив к самому обыкновенному грузовику.

Подле новорожденного хлопотали няни. Поскольку речь шла не только о рождении очередного нового самолета, но и о практическом рождении советской реактивной авиации, нянь хватало – ведущий инженер А.Т.Карев, выполнявший такую же почетную работу еще на самом первом МиГе, механики В.В.Пименов и А.В.Фуфурин[11]11
  Любопытная подробность. В годы войны А.В.Фуфурин был механиком самолета МиГ-3 в полку, которым командовал летчик-испытатель П.М.Стефановский. Летал на этом МиГ-3 будущий Герой Советского Союза летчик-испытатель Ю.А.Антипов, с которым, как мы увидим далее, Фуфурин встретился на испытаниях МиГ-9.


[Закрыть]. Летчик-испытатель – инженер А.Н.Гринчик.

Незадолго до 24 апреля 1946 года министр подписал приказ о присвоении Алексею Николаевичу Гринчику звания летчика-испытателя первого класса. Таких летчиков в Советском Союзе было лишь десять. Гринчик стал одиннадцатым.

По поводу остальных специалистов, готовивших вылет, особых приказов не было, но все они – мастера, безупречно владевшие профессией. К первому вылету самолет готовили тщательно, и все же в атмосферу праздничности, сопутствовавшую испытанию такого самолета, вплеталась тревога, неизбежная при встрече с новым. И Микоян волновался, выйдя вместе с ведущими работниками КБ на балкон диспетчерской испытательного аэродрома. И товарищи Гринчика – летчики-испытатели С.Н.Анохин, М.Л.Галлай, Г.М.Шиянов, В.Н.Юганов, забравшиеся на крышу ангара, мысленно были рядом с ним, когда, оставляя пушистый хвост бурого дыма, МиГ-9 рванулся в небо.

Первый вылет прошел отлично. А затем три с половиной месяца, продвигаясь мелкими дробными шажками, летчик и инженеры разгадывали характер машины, до тонкостей разбирались в особенностях ее поведения, готовя приговор: жить или не жить новому самолету.

Каждый полет выявлял очередные недостатки. Их исправляли, и снова Гринчик уходил в воздух, чтобы привезти на землю информацию о новых недочетах. Каждый из этих испытательных полетов становился своеобразной ступенькой, позволявшей летчику в следующий раз продвинуться дальше. Недостатков хватало. Гринчик ощущал их как никто другой. Ведь он был первым. И все же недостатки не могли заслонить главного – перспективы новорожденного истребителя.

11 июля 1946 года на небольшом испытательном аэродроме было непривычно людно. Три самолета – МиГ-9, Як-15 и трофейный «Хейнкель-162» заправили горючим, министр авиационной промышленности М.В.Хруничев, его заместитель П.В.Дементьев и другие руководящие работники авиационной промышленности прибыли для личного знакомства с первыми реактивными самолетами.

Демонстрацию начал Георгий Михайлович Шиянов, взлетев на «хейнкеле», воплотившем с предельной отчетливостью противоречия реактивного века. Вторгаясь в будущее, этот немецкий самолет будущего не имел. Его двигатель, огромной трубой возвышаясь над фюзеляжем, создавал не только большую тягу, но и огромное аэродинамическое сопротивление.

Конечно, при большом желании двигатель можно было бы засунуть в фюзеляж, но тогда фюзеляж непомерно распух бы. Хитрый и многоопытный Хейнкель предпочел вынести двигатель на хвост, сделав фюзеляж предельно тонким. Фюзеляж действительно получился тонким, но труба двигателя на хвосте была изрядной помехой на пути, который Хейнкель избрал одним из первых.

После Шиянова на Як-15 пролетел Михаил Иванович Иванов. Заключал программу Алексей Николаевич Гринчик на МиГ-9.

Самолет вышел на зрителей, собравшихся на аэродроме, легко и красиво. Плавно разгоняясь, он снижался, оставляя за собой легкий дымовой хвост. В тот момент, когда он проходил над летным полем, от него отделился какой-то блестящий предмет. Еще мгновение, и черное облако дыма, из которого выплескивалось пламя, обозначило место гибели летчика и машины.

После того как аварийная комиссия закончила работу, так и не установив, почему элерон вдруг оторвался на скорости меньшей, чем в предшествующих полетах, на летном поле появился второй экземпляр опытного самолета. Летчик-инженер Марк Лазаревич Галлай продолжил испытания.

Сложное дело предстояло Галлаю – доказать жизнеспособность машины, отыскать причину гибели друга и единомышленника.

Первую часть программы помогли выполнить заметки Гринчика, сделанные на оборотах летных заданий. Но выше 0,78М[12]12
  Число М – отношение скорости самолета к скорости звука, используемое для измерений скорости полета в условиях, когда приходится учитывать сжимаемость воздуха. Практически вошло в употребление с появлением реактивной авиации. М=1 соответствует скорости звука.


[Закрыть] Гринчик продвинуться не успел, а от исследования этого «белого пятна» во многом зависела не только судьба первого реактивного МиГа, но и уровень истребительной авиации ближайшего будущего.

К полетам на максимально возможные числа М приехали Микоян и Гуревич.

– Не рискуйте зря, – сказал Галлаю Микоян, – если даже при М, равном 0,79 – 0,80, никаких изменений управляемости не почувствуете, дальше продвигаться не надо!

Артем Иванович помнил, как три года назад на первом советском реактивном самолете БИ в полете на максимальную скорость погиб Григорий Яковлевич Бахчиванджи. Но высказать свои мысли вслух Микоян, естественно, не мог...

На скорости 0,8М опасения главного конструктора подтвердились. Самолет стал плохо управляться. Выдержав время, необходимое, чтобы самописцы зарегистрировали все то, что им положено регистрировать, испытатель сбавил скорость, долгое время считавшуюся рекордно высокой. И мертвыми товарищи по оружию – Бахчиванджи и Гринчик – помогли тому живому, который доводил до конца начатое ими дело.

Но торжествовать победу было еще рано.

«Удар произошел внезапно, – писал впоследствии летчик-испытатель М.Л.Галлай, сменивший Гринчика и испытывавший второй экземпляр МиГ-9. – Будто кто-то невидимый выхватил у меня ручку управления и с недопустимой при такой скорости силой рванул руль вверх. Задрожав так, что перед моими глазами все потеряло привычную резкость очертаний (как выяснилось потом, при этом начисто отвалились стрелки некоторых приборов), самолет вздыбился и метнулся в облако. Я едва успел подумать: „Хорошо хоть не вниз!“ За спиной сиденья в фюзеляже что-то трещало. Меня энергично прижимало то к одному, то к другому борту кабины...

Ручку заклинило: несмотря на все мои усилия, она не отклонялась ни вперед, ни назад. Управлять подъемом, снижением и скоростью полета было нечем. Худший из всех возможных в полете отказов – отказ управления!

Попытавшись, насколько было возможно, оглянуться и осмотреть хвост, я не поверил своим глазам. С одной стороны горизонтальное управление – стабилизатор, руль высоты – находилось в каком-то странном вывернутом положении. С другой стороны, если это только мне не мерещилось! – их... не было совсем!»

К тому же кабину начало заливать керосином. Сомнений не оставалось: надо прыгать. Но этого Галлай разрешить себе не мог. Против этого восставали и профессиональный долг, и долг гражданский, и обычная человеческая совесть – качество, особо ценимое в испытательной работе.

Чтобы читатель ощутил напряженность такого полета, уместно сравнить его со стремительным движением автомобиля по извилистой горной дороге. У автомобиля не работает рулевое управление и подтекают бензопроводы, подготавливая пищу для взрыва, который обязательно произойдет, едва машина сверзится в пропасть.

Лишь в одном судьба была более милостива к Галлаю – у него оказался большой запас высоты.

На самолете Гринчика отвалился элерон. На машине Галлая (он все же посадил ее) пострадало оперение. На машине Антипова, военного летчика, подключенного к испытаниям МиГ-9 несколько позднее, произошла еще аналогичная поломка оперения. Повреждения разные, а причина общая: на околозвуковых скоростях ломались не только самолеты, но и установившиеся представления о прочности. Научно достоверной информации о качественно новых опасностях прочнистам не хватало...

Наконец, после того как «болезни роста» остались позади, наступила минута, которой в КБ ждали пять лет, – решение о запуске нового самолета в серию. Как будто бы все в порядке, машина получилась. Из летных происшествий сделали правильный вывод, увеличив во избежание неожиданностей запас прочности. Однако и запуск в серию принес большие волнения...

У конструктора Микояна не до конца отлаженная, но многообещающая машина. У Лавочкина – предельно отработанный, но одновременно уходящий в прошлое винтомоторный самолет Ла-11. Какому из них отдать предпочтение?

Прежде чем принять решение, Сталин вызвал Лавочкина и спросил, какой истребитель, по его мнению, рациональнее запустить в серию?

Лавочкин без колебаний ответил:

– МиГ-9.

Оба самолета были запущены в серию.

И снова безмерное напряжение сил. Предстояло построить нулевую серию – первые десять экземпляров МиГ-9, открывшего реактивную эру советской истребительной авиации.

На завод из КБ откомандирована большая группа специалистов. Руководитель группы Анатолий Григорьевич Брунов. Он участвовал в создании МиГ-9 на всех этапах его проектирования и постройки. Резкий, подчас грубоватый, но энергичный и инициативный, Брунов железной рукой объединял усилия конструкторов и производственников. Работали в полном смысле слова и днем и ночью.

Рядом со сборочными стапелями лежали матрацы. Те, кто выбивался из сил, буквально падали на них, чтобы забыться коротким тяжелым сном. Вопросы чая, обеда, ужина сдвинулись куда-то на второй план. Рабочий день не знал границ. Он растягивался, продолжаясь подчас по двое и трое суток.

Когда хватало сил добраться до дома и включить плитку или чайник, часто засыпали. Плитки и чайники выходили из строя. Люди оставались голодными, но дело делалось неуклонно, несмотря на одуряюще изнурительный ритм работы.

Ночные бдения в эти завершающие дни – норма. Заместитель министра авиационной промышленности Петр Васильевич Дементьев и главный конструктор Артем Иванович Микоян делили тяжесть работы вместе со всеми. Аккуратно выбритые, подтянутые, они стремились вникать во все подробности. Мелочей для них не существовало и не могло существовать. Почти каждый день, интересуясь, как продвигается работа над новым истребителем, на завод звонил Сталин.

Не все ладится. Конструкторы на ходу вносят поправки. Заместитель министра Дементьев, Микоян и Брунов стараются не упустить ничего. Они несут груз большой ответственности. Дано им многое, и спрос велик. Люди валятся с ног и все же, превозмогая усталость, продвигают дело.

Последний день, отведенный для постройки первой реактивной десятки, последние часы. Все меньше и меньше самолетов в сборочном цехе. Скорей! Скорей! Возбуждение достигает предела. Под одной из машин согнулся Дементьев. Не убирается колесо. Схватив напильник, Дементьев подпиливает реборду. Подняли ноги шасси. Попробовали. Колесо на месте...

Подкатили предпоследнюю машину с закапризничавшей было ногой, и вдруг у самой последней отвалился киль. В спешке как следует не закрепили. Скандал! Пробоина в обшивке. Срочно латать!

Киль снова ставят на место. Нервы накалены. Машины двоятся в глазах изнемогающих людей. Но задание выполнено.

Когда последний истребитель выкатился из ворот сборочного цеха, на улице было уже темно. Из репродуктора лился звук кремлевских курантов. Завершался трудный и одновременно радостный день.

Ровно в полночь приехал секретарь обкома. В цехе, где еще недавно все гремело и визжало, – тишина. Начался торжественный митинг...

После такой сумасшедшей работы надо отдыхать. Но Артем Иванович отмахивается от этой мысли:

– Какой отдых? Да разве мы кончили дело? Мы только начали его. Главное впереди...

Жена настаивает: «Надо отдыхать!» Сложные переговоры завершаются компромиссным решением. Он возьмет на три дня отпуск, отвезет Зою Ивановну с детьми на южное побережье Крыма, а за эти дни немного передохнет и сам.

Врачи отговаривают: неразумно! Три дня слишком мало. Бесполезный разговор! Артем Иванович не из тех, кто в сорок два года прислушивается к предостережениям врачей. Прилетев в Крым и едва распаковав чемодан, Артем Иванович бросился к морю. В тот день море было неспокойно. Волны потребовали от пловца значительных усилий, не оставшихся без последствий...

«Пока я кормила детей, – вспоминает 3.И.Микоян, – прошло не меньше часа, а его все нет и нет. Кто-то прибегает и кричит:

– Скорее врача!

Тут у меня екнуло сердце, не случилось ли чего с Анушем. Бегу на берег. Лежит бледный, дышит с трудом. Быстро перенесли его в постель. Ему стало хуже. Посинели губы. Посинели ногти. Зовет детей, хочет проститься. Девочки притихли. Стоят, смотрят широко раскрытыми, ничего не понимающими глазами. Я смотрю в глаза врачу, хочу без слов узнать, в чем дело. Вдруг врач говорит сестре:

– Скорее, внизу нитроглицерин в аптечке. Скорее несите!

Пока сестра разворачивалась, я была уже внизу. Схватила нитроглицерин и так же через две-три ступеньки вбежала наверх.

Потом доктор сказал:

– Решали мгновения!»

Врачи говорят, что «молодой инфаркт» переносится особенно тяжело. Микоян пролежал около двух месяцев, а затем, не щадя себя, снова в бой. Друзья уговаривали подождать, не спешить.

– Не спешить?

Тем, кто говорил эти правильные слова, Микоян протягивал несколько листочков бумаги.

– А это вы читали?

«При командующем ВВС армии США организован научный совещательный комитет под председательством Теодора Кармана. Задачами комитета являются: осведомление командующего ВВС о научных достижениях и составление рекомендаций в отношении направления развития ВВС».

«В научно-испытательном центре ВВС США в Райт-Филде работают 86 немецких и австрийских специалистов, в том числе Липпиш – известный конструктор бесхвостых самолетов (например, „Мессершмитта-163“). В испытаниях ракетного снаряда Фау-2, проводимых на полигоне Уайт Сендс, принимают участие: Вернер фон Браун – конструктор Фау-2, Шиллинг, сконструировавший приборы для Фау-2, и Штейнгофф, разработавший систему дистанционного управления для Фау-2».

«ВВС США заключили договоры с одиннадцатью фирмами на постройку новых самолетов. В их числе реактивный истребитель Р-85 с двигателем „Вестингауз 24С“ для прикрытия шестимоторного бомбардировщика „Консолидейтед-Валти В-36“. Предполагается, что этот истребитель будет размещаться в фюзеляже В-36 и выпускаться во время боя. Расчетная скорость – 960 километров в час».

«Вслед за выпуском ряда истребителей с реактивными двигателями авиапромышленность США начала разрабатывать проекты тяжелых бомбардировщиков и транспортных самолетов с реактивными двигателями.

Фирма «Норт Америкен» спроектировала бомбардировщик ХВ-45 с четырьмя реактивными двигателями. Окончание постройки намечено на лето 1946 года. «Консолидейтед-Валти» строит бомбардировщик ХВ-46 с четырьмя реактивными двигателями, расположенными в крыле. Самолет по размерам будет больше, чем В-29. Он будет готов в конце 1946 года или в начале 1947 года. Нортроп строит бомбардировщик – вариант «летающего крыла» ХВ-35 с реактивными двигателями. Полетный вес этого самолета составит около 70 тонн».

Из сообщений зарубежной авиационной прессы.

Уложенный в постель, отгороженный врачами от внешнего мира, Микоян всеми мыслями оставался в КБ, а когда, исхудавший и бледный, начал приезжать на работу, дел навалилось превеликое множество. Положение лидера, наступившее с запуском в серию МиГ-9, обязывало ко многому. Ответственность сразу же возросла.

Врачи требовали от Артема Ивановича умеренности в работе. Но то, что происходило в КБ, побуждало к предельному напряжению сил. Разрабатывался принципиально новый курс, закладывалась программа на будущее. Этап работы, на который вернулся Микоян, едва оправившись от инфаркта, определял дальнейшую судьбу его коллектива.

Увеличение скорости полета диктовало новые формы летательных аппаратов. Изменились способы компоновки самолетов. Приобретали права гражданства тонкие стреловидные крылья с острыми, как ножи, кромками. Новшества, порожденные требованиями аэродинамики, обусловили изменения конструкции, технологии производства и эксплуатации самолетов.

Воевать на больших скоростях тоже нужно было иначе. Бой обретал такую скоротечность, что старые апробированные способы воздушных схваток приходилось сдавать в архив...

Вот тут-то, когда боевой самолет во многом рождался заново, с особой силой проявился талант Микояна. Как инженер, как ученый он тщательно проанализировал научно-технические задачи. Как руководитель конструкторского коллектива искал своему КБ достойных партнеров, определял, какую роль поручить в разработке новых проблем каждому из ведущих сотрудников.

Главную задачу Артем Иванович членил на ряд частных, конкретных, наиболее удобных для инженерных расчетов и экспериментов. Наметив стратегическую линию, решал одновременно и вопросы тактики. Тщательно взвешивал просчеты и достижения при разработке своих последних самолетов. Оба они, и И-250 и И-300, дали немало пищи для размышлений.

Беседы с ветеранами КБ как бы восстановили эти размышления Микояна. Наверное, он осудил себя за то, что поторопился и заложил принципиально новый истребитель И-250 без «репетиции» – постройки самолета экспериментального. Кто знает, быть может, потеряв время на эксперименты, он выиграл бы серию?

Мысли об И-300 складывались куда приятнее и радостнее. Еще с седой древности известно, что победа окрыляет, а этот опытный самолет, довольно быстро превратившийся в серийный МиГ-9, и был такой вдохновляющей победой.

Продумав и обсудив с товарищами конструкции двух первых реактивных истребителей – И-250 и И-300, – Микоян вплотную подошел к решению о третьем. Микоян принял это ответственное решение не сразу, понимая опасности, которыми оно было чревато. Он с открытыми глазами приступил к разработке острого, в самом прямом смысле слова взрывчатого проекта. Когда кто-то из сотрудников заметил, что КБ с этой машиной ждет не самая веселая жизнь, Микоян ответил коротко:

– Иначе ни к большим скоростям, ни к большим высотам дороги не проложишь!

Истребитель «Ж», или И-270, без преувеличения можно назвать летающей бомбой. Ощущение неиссякающей опасности создавал жидкостный реактивный двигатель. Он работал на керосине, с агрессивным окислителем – азотной кислотой. Конструктор двигателя Л.С.Душкин любил пошутить:

– Подумаешь, «азотка», да я ее пью!

Но от таких шуток легче никому не становилось. Едва начались испытания, двигатель одного из первых «Ж» взорвался. К счастью, не в воздухе. Борьба за скорость и высоту, так эффектно описанная в книгах по истории авиации, с большим трудом давалась создателям этой самой истории. Но... взять звуковой барьер нужно было во что бы то ни стало. Отсюда естественный вывод – дерзать, разведывать, экспериментировать!

Машина «Ж» – повторение на более высоком уровне такого же «точечного» истребителя, каким несколько лет назад мыслился В.Ф.Болховитинову, А.Я.Березняку и А.М.Исаеву БИ. Однако в отличие от БИ И-270 с двухкамерным ЖРД должен был, по проекту, набирать высоту 18 тысяч метров менее чем за три минуты, развивать скорость до тысячи километров в час и летать с работающим двигателем уже около трех минут.

А пока завершалась эта работа, в 1947 году при испытаниях МиГ-9 произошла история, неприятная, но, как бывает подчас, способствовавшая успеху еще не родившегося МиГ-15.

Испытания подходили к концу, когда военный летчик-испытатель Андрей Григорьевич Кочетков полетел отстреливать пушки на максимальной высоте, доступной МиГ-9. Времени, как всегда, не хватало, а погода на протяжении нескольких дней задерживала выполнение задания. Естественно, что едва над полигоном, где предстояло выполнять стрельбы, в облачности появился разрыв, об этом тотчас же сообщили на аэродром, с которого должен был взлететь Кочетков.

Пробив толстый слой облачности, Кочетков долетел до полигона, начал отстреливать оружие. При первых же выстрелах на опытном истребителе оба двигателя остановились.

Аккумулятор садился. Нет связи. Компас и приборы слепого полета не работают. Снизиться в разрыв облачности, чтобы с неработающими двигателями дотянуть до аэродрома, невозможно – не хватит высоты.

Кочетков вышел из положения мастерски. Взяв курс по солнцу, он полетел в направлении аэродрома над облаками. Потом пробил облачность, снизился и аккуратнейшим образом посадил истребитель с безмолвствовавшими двигателями.

Да, полетел Кочетков отстреливать пушки, а привез проблему, окончательно не решенную и по сей день. Пороховые газы, засасываясь в двигатель, меняли режим работы компрессора. Возникла опасная тряска. Двигатель останавливался...

Лучшие умы микояновского КБ искали решение этой чертовой задачи. Они нашли его, придумав устройство, прозванное бабочкой. Наддульник на пушке преграждал пороховым газам путь к двигателю, не давал ему заглохнуть. С таким сторожем МиГ-9 можно было запускать в серию.