Текст книги "Александр Галич. Полная биография"

Надо сказать, что со стихами Мандельштама Галич был знаком уже в 1945 году: если верить воспоминаниям Юрия Нагибина, во время знакомства со своей будущей женой Ангелиной Саша Гинзбург читал ей стихи совсем недавно погибшего поэта, и она окончательно в него влюбилась. Впоследствии с Нагибиным он часто будет играть по телефону «в поэзию» – обмениваться любимыми строчками Лермонтова и Мандельштама993993
  А во время встречи нового 1976 года, когда Галич уже будет жить в Мюнхене, произойдет следующая история. Дома у Галичей собралась небольшая компания: режиссер Юлиан Панич с женой Людмилой; певица Лариса Мондрус и ее муж – дирижер Эгил Шварц; грузинский артист Нугзар Шария, эмигрировавший в 1972 году, и еще две-три пары. Все вместе они устроили импровизированный капустник – пели, веселились, пародировали советских писателей и официальных певцов… Через некоторое время, когда наступила пауза, Ангелина Николаевна обратилась к мужу с просьбой: «Саша, у меня к тебе личный заказ… Почитай-ка нам Лермонтова». Галич благодарно посмотрел на нее и задумался, как бы решая, читать или не читать. Потом пробурчал, что читает Лермонтова прилично, но не лучше ленинградского режиссера Владимира Венгерова: «Володя Венгеров Лермонтова читает гениально!» – сказал Галич и спросил, что почитать. Кто-то сказал: «Ну… Что помните». – «Лермонтова я помню всего». Потом немного помолчал, отложил сигарету и начал: «В полдневный жар в долине Дагестана / С свинцом в груди лежал недвижно я…» Когда Галич читал эти стихи, Паничу показалось, что перед ним сидит чуть ли не сам Лермонтов – возникало чувство полного перевоплощения, настолько точно соответствовало это стихотворение мироощущению Галича и настолько личностно прозвучала каждая строка: «Перед нами сидел гусар и пехотинец того далекого 1840 года, высокий лоб, живые и умные, но уже потусторонние глаза. <…> Он окончил чтение, и шлейф от его голоса не исчезал из комнаты. Тяжелая пауза. Мы не знали, как себя вести. После этого ни к гитаре, ни к рюмке, ни к ручке телевизора не тянется рука.
  Мы выходим на балкон. Где-то вдали взлетают в черное небо огни фейерверка.
  – А эти немцы – мастера на шутихи!
  Рядом со мной Александр Аркадьевич.
  Облокотился на перила. Снова курит. И вдруг я слышу:
  Ужасная судьба отца и сына —
  Жить розно и в разлуке умереть,
  И жребий чуждого изгнанника иметь
  На родине с названьем гражданина…
  Ни черта я не понял тогда. Почему мне одному на балконе Галич прочел это стихотворение Лермонтова?» (Панич Ю. Колесо счастья: Четыре жизни одного человека. М.: Центрполиграф, 2006. С. 500—502). Действительно, причина, по которой Галич решил прочесть эти стихи, становится понятной лишь в свете его трагической гибели, которую он, вне всякого сомнения, предчувствовал, причем был уверен, что его смерть непременно будет насильственной – вспомним начало первого стихотворения: «…С свинцом в груди лежал недвижно я…»


[Закрыть].

Летом 1950 года Галич познакомился с Александром Вертинским – в течение примерно полутора месяцев они жили в соседних номерах ленинградской гостиницы «Европейская». Галич писал для «Ленфильма» сценарий «Наши песни» об ансамбле Александрова, а Вертинский выступал с концертами в саду «Аквариум». Вечерами Вертинский приходил к Галичу в номер со своим чаем, угощал его и говорил: «Ну, давайте. Читайте стихи». Галич читал ему все, что знал, а знал он немало: Мандельштама, Пастернака, Заболоцкого, Сельвинского, Ахматову, Хармса и даже совсем неизвестных Вертинскому Бориса Корнилова и Павла Васильева – словом, все, что тот за годы эмиграции пропустил. А когда Галич прочел стихотворение Мандельштама «Ленинград» («Я вернулся в мой город, знакомый до слез…»), Вертинский заплакал и попросил: «Запишите мне, пожалуйста. Запишите мне»994994
  Галич А. Прощальный ужин // Время и мы. 1987. № 99. С. 227—228.


[Закрыть].

Филолог Елена Невзглядова познакомилась с Галичем в июле 1973 года и, когда они разговорились о поэзии, была приятно удивлена его обширными познаниями: «Мы немного свысока поговорили о Блоке, об его интонационном однообразии и театральности, декоративности. Так говорят о слабостях дорогих родственников: любовно-снисходительно, с пониманием. Было радостно убедиться в том, что Александр Аркадьевич разделяет мое восторженное поклонение Мандельштаму и не менее восторженную нежность к Анненскому и Кузмину»995995
  Невзглядова Е. К истории одного стихотворения (1990; архив Московского центра авторской песни).


[Закрыть]. Любовь Галича к Блоку засвидетельствовал и композитор Николай Каретников: «Часто, оставаясь вдвоем, Аркадич и я читали друг другу стихи – кто что помнил. Более всех он любил и помнил Блока»996996
  Каретников Н. Темы с вариациями. М.: ВТПО «Киноцентр», 1990. С. 88.


[Закрыть].

Еще Галич признавался Невзглядовой, что начало пушкинского стихотворения – «Редеет облаков летучая гряда» – это его любимый стих, «лучшая строка на свете», и Невзглядова заметила слезы на его глазах997997
  Невзглядова Е. К истории одного стихотворения.


[Закрыть]… Эта пушкинская строка настолько нравилась Галичу, что он даже включил ее в свою песню «Салонный романс», слегка переиначив: «А гавань созвездия множит, / А тучи – летучей грядой!»998998
  Впервые отмечено: Соколова И.А. Авторская песня: от фольклора к поэзии. М: ГКЦМ В.С. Высоцкого, 2002. С. 244.


[Закрыть] Однако поскольку действие происходит в XX веке, всю эту идиллию тут же разрушает советская реальность: «Но век не вмешаться не может, / А норов у века крутой!» Ангелина Николаевна часто вспоминала о том, как Галич, произнося стих «На холмах Грузии лежит ночная мгла», всегда начинал плакать – именно из-за переноса ударения на «о» в слове «холмах»999999
  Крейтнер Н. «Продолжается боль, потому что ей некуда деться» // Русская мысль. 1997. 18—24 дек. С. 24.


[Закрыть].

Во время бесед с Невзглядовой Галич легко цитировал наизусть не только классиков, но и даже поэтов второго и третьего ранга: Владислава Ходасевича, Николая Ушакова и других. Из молодых поэтов выделял Бродского и Кушнера, а Евгения Рейна, Анатолия Наймана и Дмитрия Бобышева, как утверждает филолог Юрий Костромин, Галич называл «мушкетерами с пером в руках вместо шпаги»10001000
  Костромин Ю. При перезахоронении гроб с телом Бродского переломился пополам // http://br00.narod.ru/10660190.htm


[Закрыть].

Воспоминания Елены Невзглядовой дополняет свидетельство Светланы Воропаевой, в котором речь идет о Новосибирском фестивале: «Большой и приятной неожиданностью для меня стало увлечение Галича поэзией Марины Цветаевой, которую я очень люблю. Я хорошо помню, как вечером после концерта мы гуляли с ним по Морскому проспекту и дуэтом читали ее стихи наизусть»10011001
  Воропаева С. Говорить правду и не бояться // Метро. Новосибирск. 2008. 19 нояб. (№ 45).


[Закрыть]. И вообще, по словам Юлиана Панича, работавшего вместе с Галичем на радиостанции «Свобода» в Мюнхене, «Аpкадьевич восхищал всех нас, его коллег, удивительным владением pусским языком, фантастическим знанием поэзии. Помню, как я сидел за pежиссеpским пультом, а он не переводя дыхания цитировал произведения русских поэтов от Тютчева и Фета до Исаковского и Долматовского. И как цитировал!»10021002
  Панич Ю. «Когда я вернусь» / Записала Н. Натальина // Голос Родины. 1990. № 34 (авг.).


[Закрыть]

Сценарист Наталья Рязанцева на вечере памяти Галича в Доме кино 27 мая 1988 года рассказала о том, как Галич любил стихотворение Ходасевича «Перед зеркалом» («Я, я, я. Что за дикое слово!»), написанное в июле 1924 года в Париже, с его заключительными строками: «Да, меня не пантера прыжками / На парижский чердак загнала. / И Вергилия нет за плечами, – / Только есть одиночество в раме / Говорящего правду стекла». Когда Галич уже эмигрировал и жил в Париже, туда приехала Рязанцева на демонстрацию фильма по своему сценарию «Чужие письма», снятого в 1975 году ее мужем Ильей Авербахом. Она позвонила Галичу, и он сказал: «Я вас не приглашаю. Я не хочу вас подводить». В конце разговора они вспомнили это стихотворение Ходасевича («И Вергилия нет за плечами…»). «Нет, – сказал Галич. – Ну, правда, я живу не на чердаке…»10031003
  Цит. по фонограмме вечера. Этот разговор с Галичем в Париже Рязанцева упомянула и в своем письме к Илье Авербаху в марте 1976 года: «Вечером был наш просмотр. Первой, в пустом зале, я увидела Нюшу Галич <…> Начался цирк: мы перемигивались и улыбались, но я не подходила – в присутствии официальных лиц. <…> Было у меня тайное свидание с Нюшей. Она передала чемоданчик с вещами для Гали [дочери Ангелины]. С Сашей (Галичем) мы только говорили по телефону, очень сентиментально. Он знал, что нельзя ему приходить на просмотр. Нюша после картины заплакала и сказала, что гениальная картина. Нюша все такая же, как в Дубне, только не пьет и с зубами. Саша трогательно прислал для тебя “бридж”. <…> Про мое свидание с Нюшей не говори кому попало – сам понимаешь» (Рязанцева Н. «Но кто мы и откуда»: Письма И. Авербаху // Искусство кино. 2003. № 7. С. 131—133).


[Закрыть]

Говоря о поэтах Серебряного века, нельзя не остановиться еще на одной значительной фигуре – Максимилиане Волошине, оказавшем определенное влияние на творчество позднего Галича. В 1974 году, незадолго до своего отъезда, он написал большое стихотворение «Русские плачи», которое имеет множество параллелей с поэмой Волошина «Китеж», написанной 18 августа 1919 года во время наступления войск генерала Деникина на Москву. Собственно, эта поэма и послужила источником появления «Русских плачей». А предыстория написания песни известна от Николая Каретникова: «Однажды я прочел ему несколько пиес из послереволюционного Волошина. Последней был “Китеж”.

Едва я закончил чтение, он сразу же вскричал: “Давай, читай еще раз!”

Упиваясь волошинским звуком, я прочитал “Китеж” еще раз.

Аркадич был потрясен. Он, зная дореволюционного Волошина и вовсе не ведая послереволюционного, не мог его таковым предположить, потому потрясение было особенно чувствительным. Он захлебнулся словами.

Через месяц или полтора Галич позвонил и потребовал: “Скорее приезжай! Я тут такое сочинил, что должен тебе немедленно это прочитать!” Он торжествовал и хвастал.

Я приехал.

Он прочитал мне почти слово в слово повторенный волошинский “Китеж”.

Галич надел его на себя так, как сын надевает отцовскую рубаху, – с чувством полнейшего права на владение. “Саша!.. Ты с ума сошел! Ты просто повторил Волошина!” – “Какого?!” – “Помнишь, я с месяц назад прочитал тебе ‘Китеж’?” – “Конечно, помню… А неужто так похоже?” – он очень смутился.

Я вновь прочитал “Китеж”, а когда закончил чтение, он сидел схватившись за голову, и на лице его было выражение провинившегося ребенка. Он даже слегка постанывал.

А еще через день вновь меня вызвал и прочитал то, что сначала назвал “Русские плачи”, но позже уверенно вернулся к названию “Китеж”»10041004
  Каретников Н. Темы с вариациями. М.: ВТПО «Киноцентр», 1990. C. 88, 93. Последняя информация из приведенных воспоминаний нуждается в корректировке: «Китеж» не был окончательным названием песни «Русские плачи», так как, например, 24 октября 1974 года в парижской газете «Русская мысль» эта песня была опубликована под названием «Русь».


[Закрыть].

Общих мотивов и образов в этих произведениях действительно немало. Сравним, например, призыв к молитве в поэме Волошина: «Молитесь же, терпите же, примите ж / На плечи крест, на выю трон. / На дне души гудит подводный Китеж – / Наш неосуществимый сон», – с молитвенным обращением к России, Руси – у Галича: «Я молю тебя: выдюжи! / Будь и в тленье живой, / Чтоб хоть в сердце, как в Китеже, / Слышать благовест твой».

В обоих текстах присутствуют сильнейшие религиозные мотивы, с помощью которых оба поэта стремятся противостоять окружающему хаосу и разрушению. Кроме того, они часто используют «планетарный», апокалиптический подход к изображению трагических событий в России, которые изображают как вселенскую катастрофу. Это подчеркивает и образ пожара, полыхающей России.

У Галича в «Памяти Живаго»: «Опять над Москвою пожары, / И грязная наледь в крови. / И это уже не татары, / Похуже Мамая – свои».

У Волошина в «Китеже»: «Вся Русь – костер. Неугасимый пламень / Из края в край, из века в век / Гудит, ревет… И трескается камень. / И каждый факел – человек».

Правда, в последнем случае на Россию напал Деникин, а в первом – большевики, с которыми воюют царские юнкера, то есть используются прямо противоположные образы…

Галич лучше других знал трагические судьбы многих советских писателей – это постоянно его мучило, не давало покоя. И однажды он выдал на эту тему потрясающий монолог, свидетелем которого оказался Николай Каретников: «Мы провели с Галичем наедине почти весь день, и положенные две бутылки были выпиты. Но ему почему-то не хватило, и, оставив меня в своей болшевской комнатенке, он, взяв гитару, отправился бродить по соседям и “добавил еще”, расплачиваясь исполнением песен.

Вернулся он в том состоянии, в котором даже самые элементарные охранительные рефлексы уже не срабатывали. С порога, еще не успев закрыть дверь, он очень громко, на весь коридор закричал: “Колька! Мы великая страна! Ни в одной стране мира не оценивают поэзию так, как у нас! У нас за стихи можно получить пулю!.. И я им не прощу! – Его голос, от природы обладавший глубокими унтертонами, начал переходить в какое-то жуткое, грозное рычание. – Я им не прощу ни Марину [Цветаеву], ни Мандельштама, ни Заболоцкого! А ты знаешь, как умер Хармс? Это был робкий, тихий человек. Он никого никогда и ни о чем не просил. В начале войны они забыли его в камере, и он там тихо умер от голода!.. Я не прошу им ни Введенского, ни Олейникова, ни Пастернака! Не прощу!! Не прощу!!”

Саша бросился на свою койку лицом вниз, и в его рычащем крике были слышны рыдания…

И я не могу описать, не могу!.. Я не могу описать это!»10051005
  Каретников Н. Темы с вариациями. C. 88. Свидетелем этого эпизода оказался и кинорежиссер Юрий Решетников – см. его рассказ в фильме П. Солдатенкова «Завещание Александра Галича» (1998).


[Закрыть]

Когда Галич говорил: «Ни в одной стране мира не оценивают поэзию так, как у нас! У нас за стихи можно получить пулю!..» – то явно перефразировал Мандельштама: «Чего ты жалуешься, – говорил он своей жене, – поэзию уважают только у нас – за нее убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают»10061006
  Мандельштам Н.Я. Воспоминания / Подгот. текста Ю.Л. Фрейдина. М.: Согласие, 1999. С. 187.


[Закрыть]. На одном из концертов, которые он даст в 1975 году, уже на Западе, Галич еще раз вернется к этим словам: «Осип Эмильевич Мандельштам когда-то сказал горестные и гордые слова о том, что “нигде в мире так серьезно не относятся к стихам, как в России. В России за стихи даже убивают”. И горестная история многих десятков русских писателей и поэтов вполне подтверждает эти слова. У меня есть целый цикл, который так вот и называется “Литераторские мостки”, и посвящен он памяти ряда поэтов, погибших, затравленных»10071007
  Цит. по: Галич А.А. Облака плывут, облака: Песни, стихотворения / Сост. А. Костромин. М.: Локид; ЭКСМО-Пресс, 1999. С. 348—349.


[Закрыть].

Судьба самого Галича явится еще одним подтверждением этих слов.

4

Не в последнюю очередь официальное непризнание сыграло свою роль в том, что у Галича постоянно возникало чувство неуверенности в себе как поэте, чем и объясняется столь уничижительное сравнение себя с Мандельштамом: «Вот он великий… А я кто?»

Владимир Фрумкин говорил, что Галич «искренне, по-детски радовался, когда его замечали и отмечали, что он жадно ловил любые свидетельства признания. Похвалы ему были нужны, как воздух»10081008
  Фрумкин В. Уан-мэн-бэн(н)д // Вестник. Балтимор. 2003. 29 окт. (№ 22). С. 47. А уж как Галич хотел услышать серьезное обсуждение своих стихов! «В январе 1969 года Галич поет целый вечер, – рассказывала Раиса Орлова. – Пьяный, несчастный, поет плохо. Ущемлен: “Никто не хочет всерьез разговаривать со мной о моей работе, все – потребители”. Он прав. Решили устроить обсуждение, только обсуждение, без пения, без водки. Так это и не состоялось. Мы – тоже потребители» (Орлова Р. Мы не хуже Горация // Время и мы. 1980. № 51. С. 15).


[Закрыть]. Поэтому во время своих домашних концертов, приняв «на грудь», Галич спрашивал Бенедикта Сарнова:

– Ну, скажи, только честно! Как тебе мои стихи?.. Именно как стихи… Ведь правда же, не хуже, чем у Яшки Козловского?

– Саша! – отвечал я. – Ты сошел с ума! Какой Козловский. При чем тут Козловский? Ведь он же графоман…

– Ну что ты! У него такие рифмы… – задумчиво говорил Саша.

Но в конце концов мне все-таки удавалось убедить его, что Козловский со всеми своими замечательными каламбурными рифмами в сравнении с ним, Сашей, – пустое место. Ноль без палочки.

И тогда начинался второй круг.

– Нет, ты скажи… Только честно!.. Как по-твоему, я не хуже Межирова?

– Саша! – говорил я. – Ты лучше Межирова10091009
  Сарнов Б. Скуки не было. Вторая книга воспоминаний. М.: Аграф, 2005. С. 506—507.


[Закрыть].

Причем не только к Сарнову приставал Галич с подобными расспросами, но и к Станиславу Рассадину, и тоже интересовался насчет поэта-переводчика Якова Козловского, жившего с ним в одном доме. Во время очередного застолья Галич начал восхищаться только что прочитанным сборником стихов Козловского: «Ах, что за поэт!» Рассадин промолчал, но по окончании вечера сказал ему на ухо: «Ну, признавайся! Ты ведь потому так расхваливал этого Козловского, что прочел книжку и испугался: “Я так не умею!”» Галич на это ответил покаянным шепотом: «Точно!»10101010
  Рассадин С. Самоубийцы: Повесть о том, как мы жили и что читали. М.: Текст, 2002. С. 379.


[Закрыть]

Репрессии

1

Многие удивлялись: «Как же так? Пишет и поет Бог знает что – а все еще на свободе!»10111011
  Фрумкин В. Уан-мэн-бэн(н)д // Вестник. Балтимор. 2003. 29 окт. (№ 22). С. 46.


[Закрыть] Вероятно, в КГБ до поры до времени не было единого мнения, как поступать с Галичем.

Эволюцию политики этой организации в отношении его песен можно разделить на два периода: при Семичастном и при Андропове. Первый период – до июля 1967 года. Подробная информация о нем содержится в воспоминаниях московского поэта Александра Глезера. В 1960-е годы он регулярно ездил в Тбилиси, поскольку переводил грузинских поэтов и публиковал переводы в местных изданиях. В 1966 году во время очередного приезда ему позвонили из тбилисского КГБ и вызвали к себе, попросив захватить свою пленку с записями Галича.

Допрос вел следователь по фамилии Герсамия. Сначала он попросил оставить пленку на несколько дней – мол, послушаем и вернем. Однако кто же будет по доброй воле дважды приходить в КГБ? Поэтому Глезер сказал, чтобы пленку прослушали при нем и тут же вернули: «Приносят магнитофон. Первая же песня их задевает: “Ведь недаром я двадцать лет / Просидел по тем лагерям”. А на второй техника выходит из строя. Возятся, никак не починят. Герсамия чешет в затылке: “Не повезло. Вы идите, а мы завтра послушаем и вас снова вызовем”. Благодарю покорно. Вновь я к вам не пожалую. “Давайте я вам эти песни спою, только при условии, что пленку возвратите”. – “Не обманете? Всё споете?” – “Всё”. Уселись с серьезными мордами, а мне забавно петь Галича в гэбушке: “Ой, не шейте вы, евреи, ливреи…” (Далее идет текст этой песни. – М.А.).

Пою песню за песней, и чем дальше, тем слушатели мрачнее. Герсамия заводит душещипательную беседу: “Почему он плохо пишет про нашу организацию? Народ нас любит, уважает”».

Еще некоторое время шел такой разговор, и дальше началась центральная часть допроса: «”А кому вы давали пленку в Тбилиси переписывать?” О, ты, лапочка! Неужели рассчитываешь на ответ? “Никто ее не переписывал”. – “Вы уверены?” Перебираю в памяти, кто из переписывавших мог разболтать. Как будто никто. “Уверен”. Он хмыкает и кладет передо мной чистый лист бумаги. “Напишите, пожалуйста, о чем, по-вашему, песни Галича”. – “Я не знаток”. Герсамия вынимает из ящика стола еще один лист: “Читайте”. Ого, впервые вижу донос. “Московский поэт Александр Глезер привез в Тбилиси записи Галича, дает их переписывать и поет его песни в редакциях газет”. Это правда. Осторожностью я не отличаюсь. Но какая гадина это настрочила? А гэбист прикрывает подпись ладонью. Я невинно: “Нельзя посмотреть? Никому не скажу”. – “Как можно? – отстраняется от меня Герсамия. – Но теперь вы понимаете, что написать придется? Мы не имеем права игнорировать… – он на секунду запинается, не зная, как назвать донос, – этот сигнал. <…> Заместитель председателя нашего Комитета был в прошлом месяце в Москве на совещании. Им прокручивали песни Галича и велели повсеместно их изымать. – И утешающе: – Никого не задерживать, но отбирать”»10121012
  Глезер А. Человек с двойным дном (книга воспоминаний). Париж: Третья волна, 1979. С. 78—81.


[Закрыть].

Итак, «не задерживать, но отбирать». Такой была тогдашняя политика КГБ, и она вполне объяснима: еще не окончательно ушло дыхание хрущевской «оттепели», и в ЦК понимали, что нельзя сразу возвращать репрессии в полном масштабе, надо делать это постепенно, и появление на посту председателя КГБ Юрия Андропова, уже отметившегося в 1956 году подавлением венгерского восстания, говорило о многом.

По словам Галины Шерговой, репрессии в отношении Галича начались с ревизии фонда записей на государственном радио: «Девушки-звукорежиссеры переписывали Сашины песни (для внутреннего пользования) и хранили кое-что на работе. Кто-то стукнул. Однажды Юра Визбор (тоже попавший под опалу) сообщил мне тревожно об этом и попросил предупредить Галича. Тогда они не были знакомы10131013
  Еще как были! Просто Визбор по какой-то причине не захотел или не смог предупредить Галича лично.


[Закрыть].

Поехала я к Галичам бить тревогу, если угодно, “будить бдительность”: “Хоть в каких попало компаниях не пой! Стукачей-то пруд пруди”. Однако друзья мои восприняли известие довольно спокойно: “Ну и хрен с ними!”

Волнения начались позже. Сашу “приглашали” в инстанции, поначалу уговаривали, потом стали пугать»10141014
  Шергова Г.М. …Об известных всем. М.: Астрель; АСТ, 2004. С. 67. Шестью годами ранее, в посвященной Галичу телепередаче «Как это было», Шергова сообщила другие подробности: «Я знаю, что все сложности Саши начались с того, что были обнаружены его пленки на радио. Причем они были там не для трансляции – они просто ходили по аппаратным. Я помню это очень хорошо, потому что я как раз тогда уже работала на телевидении, а телевидение и радио – это связанные стихии. Я помню, какая была паника: кто-то прибежал с Пятницкой и говорит, что там происходит шмон и вылавливают пленки Галича» (на улице Пятницкой располагался технический корпус Государственного дома радиовещания и звукозаписи).


[Закрыть].

Вряд ли ревизия на радио была началом репрессий, скорее всего – их продолжением. Однако то, что и Галичу, и тем, кто переписывал его песни, угрожала серьезная опасность, – это факт. С конца 1960-х за распространение, да и просто за хранение, таких записей можно было получить лагерный срок. По словам Надежды Крупп, вдовы барда Арика Круппа, «в семидесятые только за хранение Галича давали без суда и следствия пять лет, а за распространение – все десять»10151015
  Крупп Н. Плата за вдох. М., 2003. С. 399 (Б-ка журнала «Вагант-Москва»).


[Закрыть].

Юрий Кукин рассказывал, что его приятель-геолог отсидел семь лет – его арестовали дома, когда он переписывал песни Галича10161016
  Кукин Ю.: «Я уже лет 20 никого к себе не пускаю» / Беседовала Е. Евграфова // Водяной знак. 2004. № 12 (дек.).


[Закрыть].

Александру Глезеру, арестованному 12 ноября 1974 года за организацию знаменитой «бульдозерной» выставки в Москве, среди прочих обвинений была поставлена в вину пропаганда в Тбилиси песен Галича в 1965(!) году10171017
  Глезер А.Д. Искусство под бульдозером. Лондон: OPI, 1977. С. 34.


[Закрыть].

Правозащитник Николай Андрущенко в 1982 году за ксерокопирование сборника стихов Галича был арестован и провел в заключении два года10181018
  Петербургский журналист отказывается от российского гражданства «в знак протеста против политических репрессий в России», 01.02.2008 // http://www.lenizdat.ru/a0/ru/pm1/c-1058623-0.html


[Закрыть].

По свидетельству филолога Андрея Рогачевского, «Галич считался наиболее опасным, и его даже не всегда давали слушать на дом, опасаясь обвинений в способствовании размножению бобин или кассет»10191019
  Рогачевский А. Новосибирский самиздат глазами подростка // http://www.plexus.org.il/texts/rogachevsky_novo.htm


[Закрыть]. Ему вторит ведущий «Радио Новосибирск» Андрей Даниленко: «…за песни Галича, например, можно было и самому отправиться по этапу. Таких случаев было немало, в том числе и в Новосибирске. Поэтому разговор о Галиче, о Северном, о некоторых других с тобой заводили не сразу, а лишь основательно познакомившись, как следует узнав, что ты собой представляешь. Когда коллекционеры переписывали Галича, даже телефоны отключали – опасались подслушивания»10201020
  О истории русского шансона // http://chanson.hobi.ru/hi.htm


[Закрыть].

2

Власти нещадно преследовали тех, кто способствовал распространению песен Галича. Известна судьба одесского коллекционера Станислава Ерусланова, который записывал многих исполнителей шансона и торговал в районе Молдаванки. Говорят, что у него можно достать любые, даже самые дефицитные записи. В результате в 1969 году Ерусланова посадили за распространение песен Галича. Отсидев четыре года под г. Белозерском, что в Вологодской области, Ерусланов опять вернулся к торговле подпольными записями.

На обысках записи Галича изымались постоянно. Выразительно в этом отношении свидетельство бывшего киевлянина Юлиана Рапапорта: «Не забуду сладкую улыбку палача на лице одного из оперативников республиканского УКГБ, производившего мое задержание и ограбление моего жилья, победно держащего в руке большую бобину с магнитной лентой, которую он даже еще не прослушал, и с наслаждением радостно почти пропевшего: “Га-алич!” На кассете было записано выступление гостившего А. Галича в киевской квартире писателя Виктора Некрасова, были хорошо слышны одобрительные возгласы писателя, особенно по поводу концовки песни в память о Б. Пастернаке, и ответы ему Галича. Запись досталась мне от Любови Середняк, бывшей одно время секретарем писателя. Она же была, пожалуй, самой молодой политзаключенной бывшей империи зла: свое восемнадцатилетие она отметила в камере внутренней тюрьмы республиканского КГБ, что на славной улице Владимирской, 38. Другой изъятой у меня магнитной кассетой была бесценная и, возможно, последняя прижизненная и оригинальная запись народного поэта Украины Василя Стуса, погубленного вскоре в коммунистическо-фашистском ГУЛАГе. Несмотря на мои требования, эту кассету, как, впрочем, и остальную награбленную собственность, КГБ не вернуло»10211021
  «Дорогой мой друг, моя газета – твоя газета…» // Международная еврейская газета. 2008. 31 окт.


[Закрыть].

Казахстанский писатель Юрий Герт, впоследствии эмигрировавший в США, также был непосредственным свидетелем преследований за песни Галича: «В Алма-Ате шли обыски, собиравшие у себя самиздат жгли рукописи, рвали пленки с записями песен Александра Аркадьевича. У моего приятеля Александра Жовтиса при обыске нашли магнитофонные пленки Галича. Жовтиса “убрали” из университета, но пленки… Прямая антисоветчина… <…> Аня10221022
  Жена Юрия Герта.


[Закрыть] поехала в Москву, чтобы встретиться с Галичем, обсудить, так сказать, ситуацию… За Галичем следили, телефон круглосуточно прослушивался, он предложил встретиться около Зубовской площади. Прогуливаясь, он расспрашивал о наших алма-атинских делах, угрюмо вздыхал, объясняя, что ничем не может помочь… В Одессе собирательница его песен, женщина, получила немалый срок…

Он проводил Аню до Охотного Ряда, в метро на него оглядывались – он был, как обычно, красив, элегантен, вел себя свободно, раскованно, хотя это, вероятно, стоило ему значительных усилий… Прощаясь, он поцеловал Ане руку… Но, выйдя из вагона, она почувствовала, что кто-то следует за нею по пятам… Она переменила несколько поездов, пересаживалась с одной линии на другую, прежде чем удостоверилась, что от нее отстали…»10231023
  Герт Ю. Семейный архив. USA: Seagull Press, 2002. С. 256.


[Закрыть]

3

Изымались, разумеется, и машинописные тексты Галича.

В конце 1960-х поклонник творчества Галича саратовский музыкант Анатолий Кац составил самиздатский том его стихов, который назвал «Песни, слышные за пять шагов». Сделал красивый переплет и отдал одному из своих друзей, который поехал в Москву повидаться с Галичем и нашел его в Болшевском доме творчества кинематографистов. Галич, радовавшийся каждому новому сборнику, был счастлив – он буквально носился по всему Болшеву и говорил: «Вот как меня издают!» Потом он познакомился с составителем этого сборника и оставил на нем свой автограф. Правда, в 1971 году при обыске у Анатолия Каца этот сборник изъяли10241024
  Передача «Самиздат в провинции» на радио «Свобода» 01.09.2003. Ведущая – Елена Фанайлова.


[Закрыть]…

Еще более показателен состоявшийся в Одессе судебный процесс над библиотекарем Раисой (Рейзой) Палатник. Ее арестовали 1 декабря 1970 года по обвинению в «распространении измышлений клеветнического характера, порочащих советский государственный и общественный строй» (статья 190¹ УК РСФСР), а на самом деле – за стремление уехать в Израиль. Среди прочих материалов во время обыска у нее были изъяты стихи Мандельштама, Ахматовой, Коржавина и Галича («Летят утки», «Аве Мария», «Право на отдых» и другие), выделенные в отдельный пункт обвинения и квалифицированные начальником Управления КГБ г. Одессы как «нелегальная литература». В своем последнем слове 25 июня 1971 года Палатник пыталась призвать суд к объективности: «Обвинение почти не останавливается на содержании инкриминируемой мне литературы, называя ее “нелегальной” и “клеветнической” лишь потому, что она напечатана не типографским способом, а на пишущей машинке. Но я глубоко уверена, что ни в стихах Коржавина, ни в песнях Галича нет никакой клеветы. Это талантливые литераторы, члены Союза писателей, и пишут они о том, что сами пережили и хорошо знают. Они пишут о бывших в эпоху культа личности беззакониях, жестокостях, лагерях. Но ведь эти явления были! Десять лет назад о них писали во всех газетах! О них говорили с трибуны двух партийных съездов. Почему же сегодня эти темы стали запретны, почему говорить об этом сегодня считается преступлением?»10251025
  Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966—1974 гг. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1974. С. 122—123 («Вольное слово», вып. 14—15).


[Закрыть] Но никакие доводы не помогли: 34-летняя Рейза Палатник была приговорена к двум годам исправительно-трудовых лагерей строгого режима и после выхода на свободу в 1972 году все же получила разрешение уехать в Израиль.

Запрещены были не только произведения Галича. По негласному распоряжению высоких инстанций из библиотек изымались книги с его упоминанием. «В 1969 году меня призвали в армию, – рассказывает Вячеслав Лобачев. – Уже не припомню, каким образом, но оказался я членом библиотечного совета части – одно из лучших общественных поручений, которое досталось в жизни. Но однажды весь совет пригласили к замполиту, и тот приказал нам убрать из библиотеки все книги, так или иначе связанные с именем Галича. Более того, дело поставили таким образом, что за первой группой ревизоров шла вторая»10261026
  Лобачев В. Александр Галич. Блажени изгнани правды ради // http://www.45parallel.net/aleksandr_galich/


[Закрыть].

4

А вот как при Андропове проходили допросы. История эта, случившаяся в Харькове весной 1970 года, может быть, и не совсем типична, поскольку допрашивали достаточно известного барда Григория Дикштейна. С рядовым слушателем песен Галича так бы не стали церемониться, но, тем не менее, и обстановка допроса, и манера разговора сотрудников КГБ, и психологические методы воздействия – все это создает детальный портрет эпохи.

С самим Галичем Дикштейну встретиться не довелось, хотя совсем рядом проходили его встречи с Борисом Чичибабиным. Но Евгений Клячкин, с которым Дикштейн был дружен, прислал ему две большие бобины с песнями Галича, причем из конспиративных соображений прислал на работу. Там были «Кадиш», «Баллада о бегуне на длинную дистанцию» (так в тексте), «Караганда» и другие. Но разве можно скрыться от всевидящего ока КГБ? Через несколько дней, когда Дикштейн пришел с работы домой, жена показала ему повестку в военкомат. Повестка была не в районный военкомат, куда он привык ходить, а в другой, расположенный на соседней улице. В назначенный день он отправился по указанному адресу, и дальше события начали разворачиваться, как в плохом кино: «У самой двери мне дорогу преградил молодой парень спортивного сложения, выше меня на голову. “Григорий Дикштейн?” – он скорее не спрашивал, а утверждал сказанное. “Да”, – сказал я с каким-то мерзким предчувствием неприятностей. “Тогда вам сюда”, – и он указал на белую “Волгу”, припаркованную неподалеку. “Да мне, собственно, в военкомат”, – вяло засопротивлялся я. “Вот мы и есть ваш военкомат, – беззлобно отпарировал он и жестом дал понять, что я должен следовать к машине”».

Приехали в мрачное здание харьковской Лубянки на улице Совнаркомовской, и вскоре после ряда тонких психологических и даже в какой-то степени физических мер воздействия начался допрос: «“Галича поешь?” – не спросил, а произнес он полуутвердительно и с угрозой в голосе. При этом постучал костяшкой согнутого среднего пальца по столу. “Пою. Это заслуженный талантливый советский драматург и киносценарист”. – “Ты ваньку не валяй. Знаешь, о каких песенках я спрашиваю”. – “Если о ‘Бегуне’, так культ личности был осужден партией еще в 1956-м…” – “Тайное прослушивание и распространение записей, порочащих советскую власть, карается законом. Понял?” – “А я для себя пою и слушаю”, – уверенно соврал я. “За дачу ложных показаний – статья”. И он не врал. Есть ведь такая. “А я уже привлечен?” – мною наконец был задан самый точный в этой ситуации вопрос. <…> Ответа на вопрос не последовало. “Все записи принесешь сюда сам”. – “Это моя коллекция. Я собираю ее уже 10 лет. Причем лично для себя”, – угадал я с ответом. “Изымем сами”, – сказал, но уже без раздражения. “Коллекционеры собирают знаки отличия фашистской Германии, и никто у них их не забирает…” – “Так их коллекции безвредны для страны”, – соврал теперь он. “А дух?” – отпарировал я. – “Дух? А у песен твоего Галича дух или душок? <…> Учти, парень, крути свои пленки, но… если появится хоть одна копия – пеняй на себя. Подпиши бумагу о неразглашении. Вот тебе телефон. О любой антисоветской выходке – звони. Это твой долг. Все”. – “В моем окружении нет людей, приносящих вред стране. Так что спасибо за доверие, но телефон мне не пригодится”. – “Мы не торопим с ответом, пропуск на выходе”. “Неужели всё? Неужели свободен?” – думал я, следуя за уже знакомым, доставившим меня сюда парнем. Он подписал пропуск, пожал мне руку… “Я слушал вас в университете. Мне очень понравились ваши песни…” “Значит, и здесь работают люди”, – наивно подумал я и… вышел на свободу»10271027
  Дикштейн Г. «Мы – дети погонь и агоний…»: Стихи, песни, очерки. Харьков: Фолио, 2001. С. 222—226.


[Закрыть].

5

Галич знал, что в компаниях, где он пел, часто находились стукачи, которых он всегда безошибочно распознавал, и поэтому в зависимости от ситуации выбирал репертуар. Особенно переживала его мама: когда Галич с гитарой приходил на семейные праздники, а они проходили дома у брата Валерия, который жил на Малой Бронной, Фанни Борисовна говорила: «Валенька, закрой форточку». А Галич на это: «Наплевать!»10281028
  Гинзбург В.А. «Окликнет эхо давним прозвищем…» / Беседовал Лев Круглый // Общая газета. 1993. 15—21 окт.


[Закрыть] Причем стукачи следили за ним совершенно внаглую. Вот что вспоминает, например, Николай Каретников: «Мы жили на первом этаже, и когда Саша Галич приезжал к нам, одновременно с его появлением к оконному стеклу, не скрываясь, прижималось волосатое ухо. Оно исчезало, когда Саша уходил»10291029
  Каретников Н. Готовность к бытию // Континент. 1992. № 71. С. 45.


[Закрыть].

Стукачей в те времена действительно опасались – приведем на этот счет воспоминания (1990) коллекционера бардовских записей Алексея Уклеина, ныне проживающего в Канаде: «Помнится, как впервые я пришел в воронежский клуб самодеятельной песни, слушал, слушал, а потом наивно спросил: “Ребята, а записи Галича у вас есть?” Что тогда обрушилось на мою голову! И что Галич – антисоветчик, и что его мерзкие песни никто и слушать не хочет, и вообще, что я за сволочь такая, и не пора ли меня сдать в КГБ… О, что это был за урок! (Стукачи были везде, одного мы даже у нас в клубе вычислили, а сколько их было всего – кто знает…)»10301030
  «Есть магнитофон системы “Яуза”…» (сборник текстов магнитиздата) / Сост. и предисл. А. Уклеина. Калуга, 1991. С. 5.


[Закрыть] Такая реакция была вызвана отнюдь не тем, что каэспэшники считали Галича антисоветчиком и не любили его песни10311031
  По словам одного из основателей киевского клуба авторской песни Семена Рубчинского, «у костра всегда пели Галича, и сами руководители московского КСП тоже были его любителями. Но официально они на концертах всё “обрезали”, боялись комсомольских функционеров и КГБ» (Рубчинский С.: «Я родился на Шулявке на блатной» / Беседовал Михаил Френкель // Еврейская газета. Германия. 2009. Март). А бояться было чего. Рассказывает Александр Городницкий: «Я вспоминаю, как на Грушинском фестивале, где много лет я был председателем жюри, специально охотились не только за кассетами Галича (нельзя было даже и говорить об этом), но, когда у костров пели песню, похожую на песню Галича, человека немедленно хватали, выясняли, откуда он, отбирали документы, высылали, и шла “телега” в районное КГБ» (цит. по видеозаписи вечера, посвященного дню рождения Галича, в московском ДК «Меридиан», 19.10.1994). Вместе с тем первоначально каэспэшники относились к Галичу отрицательно. Вот свидетельство Владимира Бережкова: «…когда организовывался первый слет КСП, в шестьдесят не помню каком году… Ну, скажем, это был год шестьдесят четвертый… Может быть, шестьдесят пятый. Так вот, меня туда просто не взяли. Чисто принципиально. Потому что… Ну, во-первых, я любил не тех авторов… Я любил Галича. Мне сказали: “Да ты что вообще?! Галич матом ругается…”» (интервью Роману Кабакову, Берлин, 17.01.2002).


[Закрыть], а более прозаическими причинами: они опасались, что незнакомый парень, спрашивающий их про песни Галича, – это обыкновенный провокатор, который хочет донести на них в КГБ.

Одним из участников эпизода с Алексеем Уклеиным был Андрей Высоцкий. В его изложении эта история выглядит совсем по-другому: «Мы тогда с Андреем Артемьевым готовили самиздатский двухтомник Александра Галича. Андрей составлял сборник, я писал примечания и комментарии, разночтения в песнях с разных пленок выверяли оба. Стоим себе в коридоре, курим, обсуждаем вполголоса ход работы. И тут к нам подходит впервые пришедший в клуб незнакомый нам тогда студент Уклеин и говорит: “Парни! А где бы достать записи Галича?” Мы внимательно посмотрели друг на друга, и Андрей противным бодро-комсомольским голосом ответил: “А кто это такой?” Потом, когда мы подружились, не раз со смехом вспоминали эту историю. Тема стукачества не раз обсуждалась в узком кругу»10321032
  http://www.festivali.org.ua/common/main.html?guestbook_page=10 (запись от 19.07.2007).


[Закрыть].

И только в таком контексте можно понять, сколько смелости требовалось для того, чтобы хранить эти пленки у себя дома. Например, Игорь Масленников, коллекционер из г. Владимира, в целях конспирации обозначал хранившиеся у него катушки с помощью шифра: «Г-1, Г-2, Г-3». А ведь находились смельчаки, которые указывали на пленках фамилию Галича. Были и такие, кто прикалывал себе на пиджак или свитер значок с названием города Галич…

6

В 1997 году в одной бульварной газете была опубликована статья «Путаны в погонах», в которой рассказывалось, как КГБ «работал» с диссидентами. Несмотря на явную «желтизну» этого материала, мы все же решили привести из него несколько фрагментов, в которых говорится о Галиче: «К другу Юрия Нагибина поэту, барду, драматургу Александру Галичу после его пьесы “Улица мальчиков” подложили “студентку Литинститута”. Было так. Галич с компанией выпивал в ресторане Дома литераторов. Возле писательской богемы всегда крутилась окололитературная молодежь. Галичу представили “студентку Таню”. Смазлива. Неглупа. Без комплексов. Галич накачался коньяком и шампанским, а “студентка” тут как тут: “Отвезу вас к себе, маэстро. Покажу вам свои стихи. Живу недалеко. Одна…” <…> Танина квартирка находилась на Герцена. Вход в соседнюю комнату заставлен платяным шкафом и имеет еще один запасной выход. Шкаф с секретом: в него вмонтирован “видеопират”. Таня технично “раскладывает” клиента, зная, что идет съемка…» Полковник КГБ в отставке, с которым беседовал корреспондент, раскрыл методы, применявшиеся его ведомством по отношению к неугодным людям: «Мы использовали слабости “объекта”. Любишь девочек? Будут тебе девочки. Выпить не дурак? На, запейся, так нам с тобой, голубчик, удобнее работать. <…> “Студентка Таня” была наш человек. Комсомолка. Красавица. Выдержала огромный конкурс, чтобы работать в системе госбезопасности. Папа – коммунист, фронтовик. Мама во время бомбежек Москвы сбрасывала с крыш домов фугаски… Словом, “путана в погонах” у Галича была “морально устойчивая, идейно выдержанная”»10331033
  Рыков С. Путаны в погонах // Спид-инфо. 1997. № 12. С. 36.


[Закрыть].