Текст книги "Скиталец"

Я передал через Джумбера немного денег ей и сказал, что пусть повременит, может быть все пройдет.

Я работал в школе и в университете, соседка смотрела за сыном, а Лика была без работы. Я знал об этом через друга.

Однажды в газете ЗАРЯ ВОСТОКА я прочитал хронику о работе министерств, где мелькнула фамилия друга моего детства Чигогидзе Гоги.

– Неужели это он, – подумал я, – совпадает и имя, и фамилия. Вот кто поможет устроить на работу Лику, ведь раньше она работала в торговле.

Явился я к ней неожиданно. Она была простоволосая и немного потерянная.

– Прости, сказал я, – но ты должна понять.

– Да, да, – перебила она меня, – я все понимаю. Обними меня.

– Подойди.

Она подошла. Я обнял ее осторожно и тихо сказал: Знаешь, ты ни в чем не виновата, так распорядилась судьба, но теперь, как никогда, я чувствую свою вину перед ней, ведь в жизни мне она не делала ничего плохого, а я предатель, авантюрист. Нет я не смогу продолжать обманывать ее.

– Но ведь ее уже нет, – тихо возразила Лика. А потом, если мы расстанемся, что я буду делать?

– Не беспокойся, я помогу тебе во всем, будем друзьями.

Завтра я схожу в министерство торговли, кажется министром мой школьный товарищ, с которым мы не виделись больше 30 лет. Расстались мы в четвертом классе. Но здесь друзей не забывают. Может быть через некоторое время, если, конечно, ты никого не встретишь, я вернусь к тебе, а сейчас займусь твоими и своими делами.

Правительственное здание, построенное сразу после войны пленными немцами, на проспекте Руставели, выделялось среди остальных, своим величием, важностью и строгостью архитектурных замыслов. Колонны из армянского туфа уходили вглубь ровными рядами между ступенями мраморной лестницы, которая уводила вправо и влево к коридорам с высокими потолками и арками, застекленными под непроницаемый глазу материал. Единственный милиционер, который располагался у самого входа, пояснил мне, как найти кабинет министра торговли. Пожилая секретарша поинтересовалась: по какому вопросу я хотел побеспокоить министра.

– По школьному, – ответил я.

– По какому, по какому?

– По школьному, – повторил я.

– Вы уважаемый, ошиблись, министерство образования в правом крыле.

– Нет, дорогая, – вы меня не поняли, я школьный товарищ Гоги, и мы не виделись более тридцати лет.

– Да – аа!? восхищенно протянула она, – тогда заходите, он не обидится, я даже не буду докладывать.

Я тихо отворил могучую, полированную, красного дерева дверь и неслышно скользнул в кабинет. В глубине за аккуратным, покрытым зеленым сукном столом, с внушительным рядом телефонов и бронзовой настольной лампой под белым матовым стеклом, сидел симпатичный, усатый, молодцеватый грузин и что-то писал на листе бумаги. Он, не подняв головы спросил: Чего тебе Марго?

Я молчал, потому что я не Марго и хотел, чтобы он увидел меня сам.

– Узнает или не узнает? – вопрошал я в уме.

Не услышав ответа, он поднял глаза, пристально посмотрел на мужика, который без доклада проник в его суверенный кабинет, прищурился и сказал:

– Помнишь поэму в стихах К. Симонова «Сын артиллериста»? – «Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку, но как зовут…. «я помню до сих пор» – на ходу сочинил он.

И, выскочив из-за стола и раскрыв объятия, двинулся ко мне.

– Ай, шайтан, ай шайтан! помнишь бабушку Пепо? и мы обнялись, крепко прижавшись друг к другу.

– Эта Марго иногда преподносит мне такие сюрпризы, знает, что я не буду сердиться. Присаживайся, дорогой. Он отодвинул стул возле меня и пристроился рядом, включил громкую связь и сказал:

– Сыр, лаваш, зелень и вино, я уехал для всех кроме моей жены, поняла?

– Да, Гоги Вахтангович.

– Гоги!!! Сколько лет? Почти пол жизни прошло. Как и по какими таким признакам ты меня узнал? – вопрошал я, жестикулируя, как настоящий грузин (правду говорят: С кем поведешься от того и наберешься)

– Ты, Сережка, даже если бы пришел семидесятилетним стариком, я все равно бы тебя узнал, я три года смотрел в эти хитрые глазенки, чувствовал твой полуармянский дух и неужели не запомнил это все.

Марго зашла тихо и, семеня мелкими шажками, принесла серебряный поднос, с обыкновенной сталинской закуской и его любимым вином ХВАНЧКАРА, Гоги разлил красное пахучее вино, превратив хрустальные бокала в большие рубиновые камни.

– Бери – бери, друг детства, ведь мы с тобой еще никогда не выпивали вместе.

– Слава богу, что наши пути разошлись в десятилетнем возрасте, – пошутил я, – а то бы спились бы к сегодняшнему дню.

– Гаумарджос! – произнес Гоги, и мы ударив бокалы осушили их до дна. Прости, Сергей, но без перерыва я хочу выпить за старушку Пепо, за маму, а как у тебя?

– О, мне трудно говорить, но в короткий срок я потерял сразу двух, очень близких мне людей: маму и жену.

– Что-что, жену?

– Да, Гоги, а потому, не чокаясь, помянем их всех разом, Царствие им небесное.

И мы выпили еще по одному бокалу. Он оторвал руками кусок от пахучего лаваша, завернул в него ломтик белого бараньего сыра и, украсив бутерброд цицмадой, подал мне. Я сделал жест благодарности, чуть прикоснувшись ребром ладони к кисти руки, подающей мне угощение (так принято на Кавказе) и взял его.

Мы просидели до темна, рассказывая друг другу истории своей жизни.

– Может у тебя есть какие просьбы и пожелания, ведь для чего-то ты меня нашел?

– Я бы тебя и так нашел. Просто вовремя попалась в руки «Заря Востока», где я и увидел твою фамилию. А просьба такая: Есть у меня знакомая женщина, ты не думай, что я ее так быстро нашел после смерти жены. Она у меня была и раньше, как у любого порядочного мужчины, должна быть любовница. Но вот представь себе, что как раз после того, как я потерял жену, мне стала претить встречаться с ней. Совесть замучила, и все, кажется, что она виновата или я, хотя ее к этой трагедии никак не пришьешь.

– Ну и что за просьба, Серго? – говори не стесняйся.

– Да не могу же я ее вот так просто бросить на произвол судьбы. Квартирой обеспечил, а вот работы нет. Раньше там, в Казахстане, откуда я ее привез, она работала в торговле, устрой ее в какой-нибудь промтоварный магазин, и тогда я оставлю ее и не будет меня мучить совесть. Ведь не покажу же ее своему сыну или родственникам – осудят, да и сам я не могу и не хочу, теперь. Это трудно объяснить.

– Понятно, выполню твою просьбу, присылай ее завтра ко мне с запиской, чтобы я знал, что она именно от тебя. Сам понимаешь, приходят с просьбами от знакомых каждый божий день. У нас ведь блат выше СОВНАРКОМА!

– Спасибо, Гоги! Теперь я здесь, и наверняка будем видеться.

Мы обнялись и расстались в коридоре.

В жизни каждого человека бывают неожиданные повороты, новые дороги и новые люди. А у меня особенно. По профессии я учитель, по жизни общественник и организатор. Нет это не профессия, не талант, а призвание. Поэтому, уйдя на гражданку после нескольких лет службы, пошел работать в комсомол. Там и научился руководить небольшими учреждениями, предприятиями. Но в Тбилиси был я человеком новым, а потому работать мог только в школе. Вот я и работал. С Ликой мы встречались редко и то, как друзья. Я не лез в ее жизнь и пытался о ней забыть.

Шли дни, недели, месяцы. Я не женился и старался как-то об этом не думать. Сын рос, а я, увлеченный работой, даже не замечал, как он взрослел, хотя мы вместе проводили все свободное время. Нашим любимым местом был Ботанический сад. Мы часто поднимались на Мтацминду, а потом неведомыми тропами переходили в Ботанический сад. Не большой, примерно десятиметровый, водопад, обозначал границу его начала. Мы подолгу стояли у маленького озерца, выбитого тяжелыми струями падающей хрустально-прозрачной воды, и вдыхали в себя россыпь водяных бусинок, посылаемых порывами ветра, врывающегося в узкий каньон, заросший гроздьями ярко-зеленого вьюнка, спускающегося с отвесной скалы. Единение с природой. Ненавязчивый шум и плеск воды умиротворял. Но это было только начало Ботанического сада. А потом запах мимоз, желтые краски дикой алычи, красные ягоды свежего шиповника и разные растения, и птицы, бесконечно попадающиеся на нашем пути. Так и остался бы там и не уходил бы никогда. А то ведь чаще мы вертимся в этой жизни ради того, чтобы добыть какие-то средства для проживания. Но грех было сетовать на судьбу, ведь именно эти отдушины при общении с природой и украшали ее, и делали богатой и такой желанной.

Однажды, собираясь на деловую встречу, на которой я должен был решить вопрос о поездке сына в Ленинград, складывая разные бумаги в портфель, я нечаянно бросил взгляд в окно, которое выходило на безлюдную Долабаурскую улицу. На противоположной стороне шла женщина. Облик ее и походка показались мне очень знакомыми. Я присмотрелся! Женщина шла быстро, будто убегая от кого-то. Да, действительно ее преследовал какой-то мужчина.

– Бог ты мой! – воскликнул я и мигом бросился к выходной двери. – Это же Лика!

Я выскочил из подъезда и побежал к забору, который огораживал наш двор. Бежать к воротам было бесполезно. Пришлось бы обогнуть весь периметр нашего огромного дома и только потом попасть на Долобаурскую улицу. Я легко, по-армейски перемахнул через двухметровый забор и оказался на полосе встречного движения. Человек, преследовавший Лику, уже было протянул руку, чтобы схватить ее за плечо, как я оказался на его пути. Лика уловила звук моего приземления и в испуге повернула голову в мою сторону.

– Ой, Сережа! – как-то чуть ли не в истерике от неожиданности, вскрикнула она и кинулась в мою сторону. Ошарашенный моим неожиданным появлением, парень ловко вырвал рукав, за который я его успел прихватить, полу бегом, полушагом пустился вниз по темной улице. Лика висела у меня на шее и всхлипывая говорила: Ты откуда взялся, бросил меня и даже глаз не показываешь? Я боюсь одна ходить по улицам даже тогда, когда только начинает смеркаться, как же все-таки ты оказался здесь? – вопрошала и всхлипывала она.

– Ты забыла, что это дом моей мамы, я ведь тебе его показывал, когда мы с тобой встречались. Я случайно увидел тебя в окно и человека, который, как мне показалось, шел за тобой. Ну теперь, придется идти ко мне, хочешь ты этого или не хочешь.

На меня вновь и даже с большей силой нахлынули прежние чувства. Я столько времени удерживал себя, чтобы никто не узнал о наших отношениях в тот трудный момент моей жизни. С тех пор прошел год, и все это время я жил и думал только о ней, не посвящая никого в историю нашей любви, но видно судьба свела нас снова и не случайно, и теперь я мог и должен был заявить о Лике родственникам и сыну.

И сейчас я стоял, обнимая любимую женщину, и стирал с ее милого лица, еще не высохшие слезы.

– Лика, девочка моя, я виноват перед тобой, я привез тебя в этот город и бросил одну, но я люблю тебя и исправлю свою ошибку. Теперь я всем заявлю, что ты моя, и я на тебе женюсь!

Я говорил, целовал и нежно обнимал ее, вдыхая аромат шелковистых волос.

И так обнявшись, мы пошли домой.

Новость о моем намерении изменить жизнь, была воспринята неоднозначно, хотя сам для себя я уже все решил, и в сущности никто из родных не мог повлиять на мое решение.

Я работал в школе и читал лекции по психологии в университете.

Горбачевская эпоха, которая продолжалась уже четвертый год, как эпидемия чумы охватила страну. Демократия, перестройка, ускорение – все какие-то лозунги и фразы, ничем не наполненные, потихоньку разлагали государственные структуры. Бесконечные зарубежные поездки Горбачева со своей леди, какие-то договора с руководителями Запада и Америки о разоружении, о самоопределении республик на нормально мыслящих людей наводили ужас. Падала дисциплина производства, плодились какие-то артели, производственные цеха, которые работали на украденном на этих же предприятиях сырье. Антиалкогольная кампания, дефицит продовольствия – все это наводило на мысль о спланированной диверсии. Но, как обычно, окружение первого лица в государстве бездумно одобряло очень сомнительную его политику. Из-за границы возвращались дисиденты и формировали новую политику государства. События в Азербайджане (изгнание армян), в Прибалтике (желание выйти из состава СССР), в Грузии (отделиться от России и жить самостоятельно) и наконец: разрушение Берлинской стены, вызвавшее распад Варшавского договора. На фоне всего этого терялись все. Даже школьники чувствовали нестабильность, разрушение идеологии, и дисциплина стала падать. Все реже проводились комсомольские собрания и совсем сошли на нет пионерские линейки. Упала даже дисциплина учителей. Я как мог убеждал «свободомыслящих» о влиянии времени и старался пропагандировать только добро и любовь друг к другу.

Однажды, собираясь в отпуск Карина, наша секретарша, между прочим красивая молодая девочка, рассказала мне о решении родителей отправить ее в Сирию. Там у нее были какие-то родственники. Я слышал о такой стране, но очень мало знал. И она представлялась мне сказочной и загадочной: со старинными крепостными стенами, мечетями, золотистыми куполами и бесконечными караванами верблюдов, навьюченных самоткаными коврами, торбами, из которых должны были торчать серебряные кунганы и инкрустированные кувшины. Караваны шедшие по дорогам пустыни. Так с детства в моем сознании сказка о Шехерезаде и фильм Багдадский вор, и еще, вернувшаяся секретарша, которая привезла кучу сверкающей бижутерии и дарила всем женщинам, и сформировало мое представление об этой невиданной стране. Я стал интересоваться бытом, укладом жизни, историей и ее архитектурой. У меня даже появилось желание посетить ее когда-нибудь. Недаром говорят, что если ты о чем-то упорно думаешь, сбывается.

Я человек, всегда занимающий активную жизненную позицию, не мог не участвовать в политической жизни республики, поэтому писал статьи и даже посещал митинги, но митинги посещал лишь ради того, чтобы знать истинное положение дел в Грузии.

Апрельские события 1989 года стали прелюдией к выходу Грузии из состава СССР. Слабое руководство страной чувствовалось повсеместно. Горбачев, провозгласивший перестройку, сам не знал, что это такое и что нужно делать.

19 апреля 1989 года прекрасным солнечным днем мы с сыном поднимались по Пушкинскому подъему на проспект Руставели. Свежий весенний ветерок нежно ласкал улыбающиеся лица прохожих, прогуливающихся по центру грузинской столицы. Ничего казалось не предвещало бури. Мимо русского драматического театра имени Грибоедова мы шли к известному павильону «воды Логидзе», где всегда можно было за фантастически малые деньги отведать превосходное грузинское хачапури и запить неповторимо ароматной водой с букетом разных вкусов и запахов. И все это удовольствие стоило один советский рубль на двоих. Возле республиканского Дворца пионеров и школьников, размещавшегося в бывшем старинном особняке грузинского князя Орбелиани, мы обратили внимание на небольшие группы людей, горячо спорящих и жестикулирующих в сторону Дома правительства. Чем ближе мы подходили к площади, тем больше людей, уже образовавших огромную толпу, находилось в состоянии возбуждения. На границе проезжей части и пешеходного тротуара стояли несколько больших самосвалов, груженых битым кирпичом.

– Для чего это и что хотят эти люди? – спросил меня сын.

– Да знаешь, сынок, – ответил я ему тихо, – здесь страсти могут разгореться нешуточные. Вон там возле республиканского музея стоят люди с плакатами и какими-то лозунгами на грузинском языке. Им свободы захотелось. Они не понимают, что свобода у них уже есть, а теперь подавай им анархию. Они хотят выйти из состава СССР.

– А ты, папа, как хочешь?

– Трудный вопрос задал ты мне, парнишка. Я прежде хочу, чтобы все было мирно, а свобода – это штука опасная, ею надо уметь пользоваться.

В павильоне было много посетителей. По всему периметру зала, на широкой мраморной столешнице располагались комплексы из набора стеклянных конусов – канистр, с маленькими, оригинальными краниками, из которых наливались в стакан разноцветные ароматные сиропы, и тут же продавщицы, одетые в голубые передники и белоснежные кокошники, заливали эти сиропы хрустально чистой шипящей, газированной водой, сбегающей с переполненных стаканов. Получался божественно-вкусный оригинальный напиток, который вкупе с кремовыми пончиками или настоящими грузинскими хачапурями умиротворял посетителей. Работали девушки так ловко и быстро, что длинные очереди, желающих отведать этой неповторимой вкуснатищи, тянувшиеся от каждой стойки, безостановочно двигались, избавляя посетителей от утомительного ожиданья. Это было лакомство нашего выходного дня, поэтому вооружившись наполненными стаканами и купив по пяточку пончиков, мы устраивались возле отдельной мраморной столешницы, на высокой металлической ножке и начинали есть. Вокруг слышалась разноязычная речь. Популярность павильона «воды Лагидзе» распространилась далеко за пределы Грузии и даже СССР. Так что встретить здесь туриста из любой страны мира было немудрено. Беззаботно наслаждаясь букетом сладостных ароматов, которые источал этот напиток, никто из них, вероятно, не думал ни о какой политике, ни о каких демонстрациях, а был счастлив тем, что прикоснулся губами к этому сладостному напитку. Никакая КОЛА или ФАНТА не могли соперничать с этим божественным вкусом.

А между тем страсти на главном проспекте накалялись. Что хотели демонстранты? – понять было трудно: Одни требовали выхода Грузии из состава СССР – другие призывали к прежнему порядку. Но чувствовалось, что режиссер этого опасного спектакля умело направлял действия демонстрантов. В толпе то там, то здесь шныряли иностранные корреспонденты с фото и теле камерами, стараясь не пропустить острых моментов и ситуаций. Две стороны, как две тучи готовы были сомкнуться и сверкнуть молнией электрического разряда. За всей этой ситуацией наблюдали два человека, на плечи которых и ложилась ответственность за принятые решения. Это командующий ЗАКВО генерал Игорь Родионов и срочно прилетевший в Тбилиси министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе. Среди людей пронесся зловещий слух, что с майдана медленно движется колонна танков и бронетранспортеров. Толпа бурлила. На город опустились сумерки. Вдруг люди, задрав головы вверх, замерли в ожидании. На крыше Дома правительства, какой-то человек, ухватившись двумя руками за древко государственного флага СССР, неимоверным усилием раскачивал его, стараясь оторвать от основания. Как только это ему удалось, он сорвал его с древка, с размаху бросил вниз, в толпу с каким-то ликующим визгом. Кошмарное эхо общего вздоха повисло над оцепеневшей толпой, переросло в гул не то возмущения, не то одобрения. И вдруг этот гул слился с каким-то другим, более грозным, надрывным, смешанным с лязгом танковых гусениц. Он уверенно приближался к толпе теперь уже растерянных, вдруг испугавшихся опрометчивости своих действий, демонстрантов. Угроза надвигалась реальная. За танками в камуфляжной форме, загородившись прозрачными пластиковыми щитами, выставив вперед саперные лопатки, шли спецназовцы. Они конечно наверняка знали, что эти люди не окажут им сопротивления, но шли вперед, выполняя чей-то приказ. Некоторые, поняв сразу реальную угрозу жизни, стали растекаться в маленькие поперечные улочки, чтобы не попасть под маховик военной машины. Но толпа была настолько огромна и никем не управляемая, что гонимые страхом, они шли все быстрее и быстрее, подталкивая друг друга, спотыкаясь и падая; некоторые уже с воплями и криками. Солдаты поджимали их щитами и сверкающими заточкой саперными лопатками. Они, охваченные азартом погони даже и не думали о том, что там впереди есть женщины и дети, и даже старики, пришедшие сюда из любопытства посмотреть на неординарные события. Толпа превращалась в хаос отступающей лавы. Прожектора танков, идущих уже в нескольких шагах от обезумевших, бегущих людей, выхватывали фрагменты событий, напоминающих картину Брюлова «Последний день Помпеи».

А эти двое, которые дали отмашку этому кошмарному движению, тоже испугавшись, кусали локти, понимая, что остановить эту адскую машину уже нельзя, и что она будет катиться дальше до тех пор, пока не подомнет под себя все и всех, и что когда-то за это все-таки придется отвечать. Оценив, надвигающуюся реальную угрозу жизни, взяв сына за руку, я резко приняв вправо, стал уходить из толпы вниз по переулку, ведущему к набережной реки Куры. И как потом оказалось своевременно. По набережной мы уже бежали, подгоняемые страхом расправы над толпой.

И только на следующий день утром мы узнали о том, что действительно смерть была у нас за спиной. Восемнадцать мирных граждан оставили свои жизни на проезжей части, всегда неспешного и убаюкивающего своей нежной красотой, проспекта Руставели.

Так начинался распад великой социалистической державы.

В том же году националисты провели выборы и избрали первого президента Грузии Звиада Гамсахурдия. Я не знал этого человека, но к выборам отнесся с пониманием, так как воля народа Грузии была такова, и надо было ее принять. Двойственное положение Республики тоже не сулило ничего хорошего.

После того случая Лика категорически высказывалась о том, чтобы мы не посещали никакие митинги и собрания и сидели дома.

– Я, конечно, люблю вас обоих, но не участвовать в политической жизни не могу, – ответил я на ее возражение, – ведь я всегда занимал активную позицию.

– Да, но ведь там стреляют, да и потом на работе только о том и говорят, что на свободу выпустили вора в законе Джабу Иоселиани и якобы для того, чтобы воевать против президента Гамсахурдия.

– Это, Лика, не просто слухи. На место главы Грузии рвется Шеварднадзе. Он сдал америкосам СССР, и сам остался не у дел. Вот он и провоцирует народ на Гражданскую войну, чтобы сесть в кресло президента. Я по этому поводу статью написал, уже показал Кетеван Георгиевны, он обещала в следующем номере «Свободной Грузии» ее опубликовать. Ведь что ему люди: пусть перебьют друг друга, лишь бы кресло занять.

– Ой, зря ты в это дело ввязался, а вдруг он победит, тогда и тебе достанется на орехи.

– Волков бояться, Лика, в лес не ходить.

Вскоре после выхода моей статьи, в которой я предупреждал граждан о политических провокациях Шеварднадзе и просил не участвовать в братоубийственной войне, она все-таки началась.

Центр города Тбилиси был забаррикадирован, самосвалами с песком, чтобы противостоять бандитам «Мхедриони.» Ночью стреляли не только из карабинов, но и из автоматов. Наши ворота выходили прямо на набережную реки Куры, а огонь велся со стороны проспекта Руставели. Пули часто ударялись в обшивку наших старинных чугунных ворот и наводили страх. Окна соседей попадали в сектор обстрела. Закрытые ставни и забаррикадированные толстыми старыми досками окна, не спасали от пуль И все-таки шальная пуля влетела в окно и ранила пожилого профессора. Лику с сыном я отправил к сестре, которая жила на окраине города, а сам с рыжим котом остался дома. Когда вечером или ночью начиналась стрельба, кот мигом заскакивал на кровать и прятался под одеялом. Видимо дорожил своей кошачьей жизнью. Ворота у нас запирались большим амбарным замком, а перелезть через них могли только «революционные матросы.» Вот так мы хоронились от пуль короткой, но пугающей «Тбилисской войны.»

Но как и все в этом мире начинается и заканчивается. Закончилась и война. Поддерживающие первого президента военные, во главе с мнистром Китовани и бандиты, вора в законе Джабы Иоселиани, предали его и временно возглавили правительство с Асатиани. Но все они были пешками в политической игре мэтра грузинской политики Э. Шеварднадзе. А потому, спустя месяц, какие-то вооруженные люди пришли ко мне в дом с ультиматумом.: Вы, «писарь» не хотите сидеть в тюрьме? не хотите, тогда вам даем 24 часа, чтобы покинуть Грузию! И удалились, бряцнув оружием.

Лики дома не было, и по ее приходу с работы я рассказал о происшествии.

– Я же тебе говорила, чем это кончится, и что теперь делать?

– Придется куда-то ехать.

– Может быть к сестре? вряд ли они будут тебя искать.

– Нет, ты знаешь, это страшные люди, я видел что они творили на площади!

– Так, как ты рассказывал, там были регулярные военные.

– Но и там и здесь они выполняли волю Шеварднадзе – этого страшного человека.

– Но ведь его нет в Тбилиси.

– Его нет, но он есть и наверняка придет. Кресло президента Грузии его ожидает, не даром Американское консульство открыли в Тбилиси. Все беды идут оттуда.

– Ну и что теперь делать? Ехать в Россию невозможно, дорогу закрыли абхазы.

Там война: нападают на поезда, грабят, прямо Голливуд какой-то, да и вообще поезда в Россию не пускают. Выход единственный – Турция!

– И что ты там в этой Турции будешь делать?

– Я не знаю, но надеюсь это временно, все утрясется, все уляжется. Ты работай, а Вася будет ходить в школу, я тем временем, попробую найти себе работу за бугром. Английский я знаю, а там видно будет. Тут долго молчавший Вася твердо и членораздельно сказал: Папа! Я без тебя не останусь здесь, и в школу ходить не стану, только с тобой!

– Ты что, сынок, куда со мной? Я еду в полную неизвестность, даже не знаю куда.

– Нет, папа —, сказал Вася, – тетя Лика же не моя мама, и я с ней не останусь!

– Куда же я тебя возьму, я сам не знаю куда ехать? Может останешься у тети Светы?

– Нет! и еще раз – нет! Только с тобой!

– Ладно, Лика, ты помоги собрать кое-какие вещи. Времени мало, а эти шутить не любят.

Решили, что едем в Батуми, там есть дальние родственники, временно приютят, а там видно будет.

Тбилисский перрон бурлил, погода была скверная. На дворе осень. Но. Обычно, в Тбилиси еще жарко. Просто день выдался пасмурным. Порывами – ветер срывал шляпы и раздувал полы плащей. Мелкие капли дождя неприятно били по лицу, не давая сосредоточиться. Джумбер, по моей просьбе, заранее взял нам билеты и ожидал на перроне у вагона.

Народу было много, сезон отдыха заканчивался, но, вероятно, люди ехали в Турцию с бизнесом. Там на базаре, в Хопа с преогромным удовольствием покупали наши электроприборы за турецкие лиры, которые потом продавцы меняли на американские доллары.

Мы тоже взяли кое-что по мелочи: лампочки, фонарики, транзистор и даже полотер. Кое-какие золотые украшения нам пожертвовала Лика. Сто американских долларов и русские деньги, совсем не много. Я попросил Джумбера, чтобы после отхода поезда отвез Лику домой. Мы стояли у вагона, когда проводница сказала, что не мешало бы лом или черенок лопаты иметь при себе. Я удивленно спросил: зачем?

– Затем, что ночью на станциях бандиты врываются в вагон и отнимают у пассажиров деньги и вещи. А ментов на весь состав только два, и они не поспевают на помощь, а кто заранее баррикадируется, того не трогают. Не хотят время терять!

– Ну и дела, ребята! – воскликнул я.

– Стоп! – сказал Джумбер, – лом не обещаю, а лопата у меня в машине есть. И побежал с перрона. Только он успел отойти, как я заметил бегущую ко мне сестру с сыном, да еще с какими-то вещами.

– Зачем, Инга, ты пришла провожать в такое неспокойное время?

– Нет, Сережа, я хочу, чтобы Гарик с вами поехал.

– Ты, что с ума спятила, что он там забыл? Это мы вынуждены ехать.

– Ты не торопись с ответом, он вам может пригодиться, ведь он мастер кожевенного дела: взял свои кошельки, ремешки и другие изделия, которые продаст в Турции; и у вас будут деньги.

– Ты знаешь, сестричка, я как-то опасаюсь брать чужого ребенка, мало ли что!

– Дядь Сережа, ну какой – же я ребенок? – вмешался Гарик, – мне двадцать два года, но я вас буду во всем слушать.

– Что-то свежо придание…, не я ли тебя уберег от исключения из школы?

– Ну, я с тех пор повзрослел: Армия, землетрясение в Спитаке, где я чуть не погиб, и да и вообще…

– Ладно уговорил, только вот билета у тебя нет.

– Билет есть, только в другой вагон, но это поправимо, сяду на свое место, а потом приду как бы в гости и останусь. А вещи сразу заберете в свое купе. Ехать то всего ночь, а утром в десять уже в Батуми!

– Так ты что, хочешь остаться в Турции?

– Пока да, устроюсь в мастерскую, а там видно будет.

– Хорошо.

Пока мы говорили Джумбер принес лопату, и мы начали погрузку.

Я отошел с Ликой в сторону и рассказал ей секрет, где лежат спрятанные деньги, но предупредил, что это на самый крайний случай. Ключ от сейфа у Светы, но где сейф, она не знает.

– Деньги эти не мои, хотя квартира, которую я приобрел для тебя, купленная из этих денег. Сейф – в стене под часами. Мы уедем, а ты свою квартиру продай и на эти деньги живи.

Лика заплакала и стала целовать меня прощаясь, потому, что диктор уже объявил отправление.

– Жди, как и где мы устроимся, я тебе напишу, может быть заберем и тебя. Береги деньги и никому о них.

Поезд пошел, вагоны медленно поплыли вдоль перрона, а я почему-то стоял в растерянности, чувствуя, что прощаюсь с ней навсегда.

– Догоняй, Сергей! – крикнул Джумбер и толкнул меня в спину.

Первые три часа ехали спокойно, пили чай и ели печенье. В двенадцать часов постучала проводница.

– Вы на всякий случай закройте дверь, приприте ее лопатой, вот так! – продемонстрировала она, – опустите солнечные шторы на окно и не открывайте до утра. Может все и обойдется, но будьте начеку!

Всю ночь мы не спали, слышали, как после станции Самтре-диа, кто-то бегал по вагону ругался, кричал. Слышали звон разбитого стекла, и все ждали нападения, но как говорится: «Бог миловал», события прошли стороной. Вася, утомленный приготовлениями, уснул сразу и до самого утра спал. В восемь постучала проводница и предложила чаю.

В девять мы медленно проплывали мимо батумского вокзала. Я обратил внимание на то, что масса народу с сумками и чемоданами вдоль всего перрона, расположилась на травке, в тени экзотических деревьев.

– Почему здесь так много людей? – спросил я у проводницы.

– Возможно турецкая граница закрыта, вот они и ждут поезда на Тбилиси, т. е. нас.

– Что ж мы будем делать, дядя Вася? – трагическим голосом произнес Гарик.

– Мы сейчас возьмем такси и поедем к Диме – это мой троюродный брат, остановимся у него, а там посмотрим.

Кое-как спустив багаж со ступенек вагона, мы вышли на перрон, и стали пробираться сквозь огромный табор ожидающих чего-то людей. На всякий случай я спросил у человека, сидевшего на чемодане: Скажи, дорогой, что происходит, почему столько народа здесь?»

– Турцию закрыли, – ответил он, а народ здесь два дня скапливается, через час разойдутся, кто куда: одни на морской пляж, другие – в магазины и кафе, а к вечеру поезд на Тбилиси будет, уедут.

– А Турцию на долго закрыли? – спросил Гарик.

– Говорят: навсегда.

– Вот блин! О!! шени деда… – выругался он по – грузински, – и что теперь делать?