Текст книги "Криминология. Общая часть: Конспект лекций"

Другой последователь Ломброзо – Фригерио – всецело посвятил себя изучению ушей преступников при помощи специально изобретенного им «отометра» (от латинского «ото» – ухо).

Исследованием рук преступников занялся еще один «ученый» – Марро, который установил, что у убийц обычно бывают толстые и короткие руки, а у воров, наоборот, – тонкие и длинные.

Ломброзо и другие «антропологи» не ограничились чисто «внешним» изучением преступников. Они заявили, что вес мозга и количество извилин мозга у преступника меньше, чем у нормальных людей; они находили особенности даже в желудке, сердце и других внутренних органах преступника; по их утверждениям, преступник по весу и росту отличался от нормальных людей и т.д.

«Антропологи» утверждали также, что чувствительность преступника к боли иная, чем у нормальных людей, причем, по мнению некоторых из них, эта чувствительность повышена, по мнению других, – понижена. Ломброзо подверг исследованию зрение, вкус, обоняние, осязание, развитие сосудистой системы, даже способность преступника краснеть и пришел к выводу, что все виды чувствительности у преступников притуплены. На основании всего этого «антропологи» заключили, что все истинные преступники обладают определенным, причинно связанным рядом телесных, антропологически доказываемых, и душевных, психофизически доказываемых, признаков, которые характеризуют их как особую разновидность, собственно, антропологический тип человека и обладание которыми с неизбежной необходимостью делает их носителя преступником (может быть, и необнаруженным), совершенно независимо от всех социальных и индивидуальных условий жизни.

Следует отметить, что, согласно Ломброзо, черты «прирожденного преступника» по-разному проявляются у различающихся по своим «стигматам» основных преступных типов: воров, мошенников и убийц. При этом Ломброзо заявлял, что в наиболее опасном «преступном типе» – убийце – сосредоточены все характерные черты «прирожденного преступника». Положения «антропологической» школы о существовании особого типа «прирожденного преступника» с присущими ему физическими и психическими признаками были опровергнуты уже в конце XIX в. многими криминалистами с помощью фактов и статистических данных. В частности, они показали, что признаки, якобы отличающие «прирожденных преступников», без труда можно обнаружить у людей, никогда не совершавших преступлений, у людей, нравственность и поведение которых безупречны даже с точки зрения «антропологов». В то же время на фактах было показано, что среди самых матерых убийц, воров-рецидивистов и т.п., встречаются такие, которые совершенно лишены многочисленных признаков, указанных «антропологами» в качестве отличительных особенностей «прирожденного преступника».

В чем же видела «антропологическая» школа причину появления «прирожденного преступника»?

С помощью фальсифицированных данных «антропологи» старались доказать, что преступник по строению мозга и черепа близок к первобытному человеку. Так, на VII Международном конгрессе уголовной антропологии в Кёльне (1911 г.) обсуждался вопрос, связывающий преступные наклонности современного европейца с его происхождением от неандертальца.

«Антропологи» также старались доказать сходство между преступниками и жителями некоторых районов Африки, Австралии и Океании, искажая при этом различные научные данные. В качестве одного из «доказательств» этого сходства фигурировала даже склонность преступников к татуировке. Однако ясно, что татуировка, распространенная у некоторых народов, связана с определенным уровнем культурного развития, традициями, религиозными представлениями и не имеет ничего общего с татуировкой у преступников. Последняя вызвана отнюдь не врожденными качествами преступников, а условиями тюремной жизни, что дало повод одному современнику остроумно заметить, почему эта врожденная склонность преступника к татуировке проявляется только тогда, когда он попадает в тюрьму.

Все эти утверждения «антропологов» о сходстве преступников с первобытными людьми и с народностями Африки или Австралии понадобились им для того, чтобы выдвинуть положение об атавистической сущности преступления. Некоторым из «антропологов» показалось недостаточным утверждение о том, что преступник – повторение дикаря и первобытного человека. Так, Ломброзо и Ласки писали, что в преступнике можно видеть проявление преатавизма, восходящее к плотоядным и грызунам.

Отсутствие типа «прирожденного преступника», характеризуемого анатомическими или психическими особенностями, делает излишним доказательство ложности атавистического объяснения преступности. Политический же смысл такой трактовки преступления состоит в стремлении доказать, что поскольку преступник есть проявление атавизма, то человеческое общество не виновато в его преступлении, а с преступником можно обращаться как с получеловеком, не связывая репрессию «человеческими» рамками. Единственное, что общество может обещать преступнику, – это измерить, взвесить и повесить его.

Но атавизм – не единственное объяснение преступности, предложенное «антропологами». Наряду с этим они попытались использовать утверждение Деспина о том, что преступление есть вид «нравственного помешательства», т. е. помешательства, которое, не проявляясь в области душевной деятельности, затрагивает исключительно нравственность человека. «Нравственно помешанный» – это человек, у которого отсутствуют элементарные представления о добре и зле, о преступном и непреступном. Согласно Ломброзо нравственная позиция, которая делает ее носителя не борцом за интересы общества вообще, а борцом за интересы только класса (группы людей – М.Х.), должна рассматриваться как нравственное помешательство.

Ломброзо предложил еще одно объяснение преступности – эпилепсию. Все преступники были им объявлены больными эпилепсией в той или иной форме. Однако и это утверждение Ломброзо было опровергнуто криминалистами и врачами после довольно серьезного изучения данной гипотезы.

Таким образом, самими буржуазными учеными были опровергнуты утверждения Ломброзо о том, что преступность – это атавизм, «нравственное помешательство» или эпилепсия. Современники Ломброзо – противники его теории – указывали, что никак нельзя объяснять появление «прирожденного преступника» такими исключающими одно другое состояниями, как атавизм, «нравственное помешательство» и эпилепсия. Остается отметить, что все эти «гипотезы» понадобились Ломброзо и его единомышленникам для того, чтобы доказать, будто преступники представляют собой особую расу людей, специфическую биологическую разновидность, тем самым отрицая социальную природу преступности.

Специального рассмотрения заслуживает вопрос об оценке «антропологами» политической преступности, ее причин, характера и методов борьбы с нею.

Ломброзо и его единомышленники проповедовали путь реформ и отказа от революций. В работе «Политическая преступность» Ломброзо и его ближайший соратник Ласки отмечали, что между революцией и бунтом существует такая же громадная разница, как между эволюцией и катаклизмом, натуральным ростом и болезненной опухолью… Революция и восстание представляют почти полную противоположность друг другу. Под «революцией» они понимают постепенные реформы; под «бунтом» – массовые движения народа за свои права, в том числе и вооруженные. Объявляя бунты уродливыми, ненормальными явлениями в жизни общества, «антропологи» выступали против вооруженного метода разрешения противоречий в человеческом обществе.

Несомненно, вопреки очевидным фактам, «антропологи» пытались отрицать, что причина политических преступлений лежит в человеческом обществе и его пороках. Кроме того, они считали, что усиление эксплуатации, ухудшение материального положения народных масс даже способствует борьбе с политическими преступлениями. Так, Ломброзо утверждал, что, с точки зрения политических преступлений, крайние степени бедствий и несчастий имеют гораздо более благоприятное влияние на человека, чем довольствие и счастье.

Причиной политической преступности «антропологи» объявляли существование особой разновидности людей, якобы страдающих «политическим сумасшествием», «политической эпилепсией». Это видно из той оценки, которую дал в свое время Ломброзо участникам Парижской коммуны, утверждая, что они – преступники, сумасшедшие, пьяницы и восстали лишь ради удовлетворения своих аморальных аппетитов.

На первый план в своем объяснении причин политической преступности «антропологи» выдвинули влияние расы, считая, что якобы существуют расы, в силу врожденной неполноценности склонные к политическим преступлениям. В подобном утверждении «антропологической» школы видна все та же линия – отрицание социальных причин политических преступлений за ширмой разговоров об антропологических факторах преступности, о существовании преступных рас и т.п.

Подлинная направленность «антропологической» школы ясно видна в предлагаемых ею мероприятиях по борьбе с политической преступностью. Считая, что известное влияние на преступность имеют климатические, метеорологические, почвенные, географические и другие, так называемые «физические», факторы преступности, «антропологи» давали правительствам советы, как облегчить борьбу с революционным движением. Чтобы смягчить влияние почвы, следует вырубить леса и позаботиться о путях сообщения, что затруднит восстания и даст правительству большую прочность.

Наряду с этими «предупредительными» мероприятиями против революционного движения «антропологи» потребовали проведения самой суровой репрессии в отношении его участников. Смертная казнь, ссылка на необитаемые острова и в болотистые местности – вот те меры, которые они заслуживают. Что касается членов Парижской коммуны, то Ломброзо предлагал заключить их в специальные заведения как душевнобольных, где они содержались бы в тюремных условиях до «выздоровления», т.е. до тех пор, пока правительство не сочтет для себя возможным выпустить их на свободу.

При огромном росте детской преступности в то время Ломброзо первым провел исследование этого вида преступности. Его позиция сводилась к тому, что моральные аномалии, которые создали бы применительно к взрослому преступность, проявляются у детей в гораздо больших размерах и с теми же признаками, особенно благодаря наследственным причинам. В этом отношении ничего не может сделать воспитание: оно дает детям, самое большее, внешний блеск, что является источником всех наших иллюзий. Оно не может изменить тех, кто родился с извращенными инстинктами.

Несмотря на ошибочность положения Ломброзо о существовании прирожденных преступников, нельзя отрицать его вклад в развитие криминологии. Некоторые западные криминологи считают началом становления криминологии как самостоятельной науки работы именно этого ученого. Известный французский криминолог М. Ансель отмечал, что существенной новизной явились не теория прирожденного преступника и не доктрина об атавизме в преступности, значение имел перенос центра тяжести в оценке преступления на человека, совершающего этот акт. Именно Ломброзо начал исследовать фактический материал, поставил вопрос о причинности преступного поведения и о личности преступника. В более поздних работах Ломброзо отказался от своих радикальных взглядов, практически восприняв позицию «социологов»[19,166].

Лекция 4
«Социологическая» теория причин преступности

Учение «антропологической» школы о «прирожденном» преступнике представляло собой слишком грубую попытку объяснить существование преступности, оно противоречило многим очевидным фактам, поэтому не могло выдержать той критики, которой подверглось со стороны ученых-антропологов, врачей, а также юристов классического направления.

Поэтому на смену, а точнее, в дополнение «антропологической» школе возникает новое течение – «социологическая» школа. Ведущими теоретиками новой школы явились немецкий криминалист Лист, бельгийский – Принс, голландский – Ван Гамель. Близко к этой школе примыкал и ряд французских криминалистов во главе с Тардом. В России «социологическая» школа была также представлена значительной группой криминалистов (наиболее крупные из них – Фойницкий, Дриль и Набоков).

С 1881 г. начал выходить журнал социологического направления, издававшийся Листом (Журнал общей уголовно-правовой науки), а в 1889 г. в Брюсселе состоялся I Конгресс Международного союза криминалистов, объединившего «социологов» различных стран.

Необходимо отметить, что «социологическая» школа не была цельным и стройным учением с ясной и четкой программой, а представляла собой течение, в котором сочетались взгляды ортодоксальных социологов и сторонников компромисса с «антропологической» и «классической» школами. В качестве предшественников «социологической» школы обычно называют основателя научной статистики Кетле и его учеников. В результате изучения статистики преступности они одни из первых стали утверждать, что общество в себе самом носит зародыш совершаемых преступлений. Само общество тем или иным путем неизбежно создает преступления, и преступник – лишь преступное орудие в его руках; каждая общественная форма порождает определенное число и определенный род преступлений, с необходимостью совершаемых в ее среде.

Самое существенное в учении Кетле положение о том, что преступность есть порождение общества, прочно вошло уже в общественное сознание к моменту возникновения «социологической» школы.

Сторонники «социологической» школы были убеждены в вечности преступления. Преступление вечно, как смерть и болезни, указывал глава «социологов» Лист. Важнейшим положением их теории было учение о так называемых «факторах преступности», согласно которому преступление представляет собой результат взаимодействия трех групп факторов:

1) индивидуальные факторы (происхождение и воспитание, образование, возраст, пол, семейное положение, физические и психические свойства личности);

2) физические факторы (времена года, климат, почвенные условия и т.п.);

3) социальные факторы (город и деревня, профессия, раса и религия, алкоголь, проституция, безработица, жилищные условия).

В учении о факторах преступности «социологическая» школа шла на компромисс с «антропологами», поскольку она придавала большое значение «индивидуальным», в частности, «антропологическим» факторам. Лист писал, что биологическое и социологическое изучение преступления не только не противоречат, но взаимно дополняют друг друга; только взаимодействие их делает возможным и обеспечивает нам объяснение преступности с точки зрения ее причинности.

В свою очередь, «антропологи», вначале исходившие из положения о том, что личные качества (физические и психические) человека безраздельно определяют его преступное или непреступное поведение, пошли на компромисс со сторонниками «социологической» школы, признав значение «физических» и «социальных» факторов преступности.

Конечно, сторонники «антропологической» и «социологической» школ не придерживались единого мнения: если «антропологи» считали решающими «индивидуальные» факторы преступности, признавая за «социальными» факторами лишь второстепенное значение, то, по утверждению «социологов», наоборот, социальные факторы имеют несравненно большее значение, чем фактор индивидуальный. Они замечают бросающееся в глаза соответствие между колебаниями в статистике преступлений, с одной стороны, и колебаниями в статистике хлебных цен, потребления алкоголя, внебрачных рождений и т.д. – с другой.

Вообще следует заметить, что в вопросе о предупреждении преступлений «социологи» исходили из убеждения о том, что преступность можно лишь ограничить или, самое большее, сократить, но ее нельзя полностью уничтожить. Это было совершенно ясно выражено в заявлениях Листа, в которых он отмечал, что мысль о возможности путем преобразования нашей общественной жизни полностью уничтожить преступность принадлежит к области утопий.

Подобно тому как «антропологическая» школа, исходя из биологической трактовки преступления, постулировала существование «прирожденного преступника», так «социологическая» школа, исходя из теории факторов преступности, выдвинула тезис о лицах, находящихся в «опасном состоянии».

Идея «опасного состояния» заключается в утверждении, будто существуют определенные категории людей, чья личность под влиянием различных «факторов преступности» оказалась в «опасном состоянии». Поскольку эти люди представляют «угрозу для безопасности общества», то общество должно постараться выявить этих лиц до того, как они совершат посягательство на его интересы, и «обезвредить» их.

Различные «социологи» по-разному определяли категории людей, находящихся в «опасном состоянии». Так, профессор Гарро в своем докладе на Копенгагенском съезде (1913 г.) Международного союза криминалистов наметил три группы лиц, находящихся в «опасном состоянии»:

а) те, которые опасны в силу их душевного состояния (сумасшедшие или полусумасшедшие);

б) те, которые опасны в силу своих предшествующих судимостей (рецидивисты);

в) те, которые опасны в силу своего образа жизни (бродяги, нищие, сутенеры, шулеры).

Смысл идеи «опасного состояния» заключается не столько в применении репрессии к душевнобольным и к лицам, которые, подобно бродягам и нищим, лишены средств к существованию, сколько в возможности признания «опасными» и подлежащими «обезвреживанию» политических противников. И, к сожалению, классическим примером реализации данной идеи были положения УК РСФСР 1922 г. и проводимая, особенно в 20– 30 гг. XX в., в СССР уголовная политика. Несомненно, заслуживает осуждения, прежде всего, сама идея возможности применения репрессивных мер к лицам, не совершившим преступления.

Следует отметить, что концепция «опасного состояния» разделялась не всеми сторонниками «социологической» школы. В частности, в ней довольно сильны были позиции так называемого «левого крыла» (итальянцы Турати и Колаянни, голландец Бонгер, некоторые русские криминалисты), которое выдвигало на первый план значение экономических факторов преступности и сопротивлялось проведению наиболее реакционных мероприятий, предложенных другими «социологами».

«Классическая» школа в уголовном праве провозглашала «nullum crimen sine lege» (нет преступления без закона) важнейшим своим принципом, что соответствовало идее справедливости. Рост преступности и неумение «классиков» объяснить этот процесс требовал новых идей в проведении уголовной политики, которые и были предложены «антропологами» и «социологами».

Они потребовали признать право вмешательства государства даже туда, где нет ни преступления, ни проступка. Признав же принципиальную возможность применения репрессии к лицам, еще не совершившим никакого преступления, сторонники нового направления объявили второстепенными и различия в составах преступления. Тем самым они отрицали за составом преступления значение важнейшего основания уголовной ответственности. Это наглядно проявилось в словах немецкого криминалиста Р. Франка, утверждавшего, что в будущем следовало бы ломать себе голову не над тем, совершено ли простое или же квалифицированное убийство, разбой или кража, а наоборот, собственно криминалистическая проблема состоит в глубоком изучении классов преступников, в отнесении преступной личности к тому или другому классу и в соответствующем каждому классу обращении с преступником.

Самому же факту совершения преступления «антропологи» и «социологи» придавали значение лишь постольку, поскольку он свидетельствовал о «преступной сущности», об «опасности» лица, совершившего деяние. Тот же Франк утверждал, что значение преступления ограничивается лишь тем, что оно является средством распознавания дефекта личности. Таким образом, антрополого-социологическое направление переносило центр тяжести уголовной репрессии с «деяния» на «деятеля».

Отныне пределы и основание уголовной ответственности должны были определяться не характером и тяжестью совершенного деяния, а тем, какова «личность» преступника (настоящего или будущего). В частности, один из лидеров «социологов» Лист прямо ставил вопрос: «Караем ли мы человека за то, что он совершает, или за то, что он собой представляет?» и недвусмысленно высказывался в пользу второго решения вопроса[18,7].

Взамен классификации составов преступления, служащей основанием для индивидуализации ответственности, сторонники антрополого-социологического направления предложили различные классификации преступников, исходящие из биологических и психологических свойств личности, степени ее опасности для общества и т.п.

В частности, предлагалось разделить всех преступников на следующие типы: прирожденный преступник, преступник-душевнобольной, преступник по приобретенной привычке, случайный преступник и преступник по страсти.

В свою очередь, получило широкое распространение предложенное одним из лидеров «социологов» Листом деление всех преступников на две большие группы:

1) случайные преступники, находящиеся в состоянии острой преступности, преступление которых обусловлено в основном внешними обстоятельствами;

2) постоянные преступники, находящиеся в состоянии хронической преступности, когда «преступление вытекает из самой организации преступника, из глубоко укоренившихся свойств его натуры, истинную сущность которой это преступление обнаруживает».

По отношению к первой группе, к случайным преступникам, наказание, по мнению Листа, должно иметь своей целью так называемую «мотивацию» – косвенное, психологическое принуждение, искусственное приспособление преступника к обществу посредством исправления или устрашения. По отношению ко второй группе, к постоянным преступникам, наказание должно иметь своей целью так называемое «обезвреживание» – прямое, механическое принуждение, искусственное отделение от общества социально негодных элементов.

В соответствии с этим делением Лист предлагал, чтобы общая часть уголовного кодекса применялась к обеим группам преступников, а особенная – только к случайным. Таким образом, Лист предлагал развязать государству руки в борьбе с теми, кто представляет для него наибольшую «опасность». Тем самым в значительном числе случаев уголовный кодекс уже не определял пределы уголовной ответственности, а должен был служить лишь для общего направления карательной политики.

И «антропологи», и «социологи» придавали огромное значение переходу от традиционной классификации преступлений к классификации преступников по «биологическим» или «социальным» типам. В этом отношении характерны слова Ферри о предложенной им классификации преступников. Он писал, что это подразделение должно стать одним из главных положений для юридической науки, на нем должно основываться определение как характера, так и средств социальной защиты от преступлений, оно должно стать основным положением уголовной социологии. Идея классификации преступников сама по себе заслуживает внимания, но с рядом совершенно необходимых оговорок. Во-первых, классификация преступников оправдана, когда она проводится в целях научного изучения причин преступности и не носит законодательного характера. Во-вторых, классификация преступников не должна подменять собой классификации преступлений, содержащейся в законе и фиксирующей основания и пределы уголовной ответственности.

В этой связи следует подчеркнуть, что и идея переноса центра тяжести уголовной репрессии с «деяния» на «деятеля» оказалась реакционной именно потому, что с ее помощью «антропологи» и «социологи» подрывают демократические принципы уголовного судопроизводства. Положив в основу уголовной репрессии свойства «деятеля», а не «деяния», сторонники антрополого-социологического направления отвергли и важнейший принцип, выдвинутый «классической» школой, состоящий в том, что уголовная ответственность может наступать лишь в случае установления вины преступника в совершенном им деянии. «Социальная ответственность», предложенная ими, должна была базироваться не на индивидуальной вине деятеля, проявляющейся в совершенном им деянии, а на свойстве опасности, угрожающей обществу со стороны низменного уклада индивидуальности виновного.

Требование отказа от принципа индивидуальной вины правонарушителя по-разному обосновывалось представителями «антропологической» и «социологической» школ. В частности, Лист, будучи «социологом», утверждал, что требование соответствия между виной и наказанием ставит судье неразрешимую задачу. Поэтому уголовная ответственность должна определяться, по его словам, сообразно обнаруженному посредством преступного деяния, а иногда и без этого, «преступному настроению» «деятеля». При этом он утверждал, что подобное решение вопроса представляет исходный пункт для начертания программы уголовного законодательства будущего.

В свою очередь, «антропологи», отвергая принцип индивидуальной вины, объявили основным принципом назначения наказания так называемый «позитивный критерий наказуемости»: внушаемый преступником страх и степень приспособляемости преступника к обществу. Предлагая этот критерий, «антропологи» исходили из того, что каждый преступник внушает обществу страх и представляет для него определенную угрозу, которая зависит не от тяжести совершенного преступления, а от индивидуальных свойств преступника. Как видно, в основе «позитивного критерия наказуемости» лежит социал-дарвинистское положение о том, что преступник представляет собой лицо, не приспособленное к жизни в обществе. Следовательно, наказание должно определяться на основе решения вопроса о том, в какой степени преступник приспособлен к жизни в обществе. Предложенный «антропологической» школой «позитивный критерий наказуемости» означает отрицание принципов «классической» школы уголовного права и замену уголовного наказания в соответствии с тяжестью содеянного произволом судебных органов.

Ферри, например, считал, что дело уголовного правосудия должно будет заключаться в том, что оно, ничуть не заботясь об установлении степени неуловимой нравственной ответственности (т. е. индивидуальной вины – М.Х.) преступника, должно определить антропологическую категорию преступника и степень его опасности и приспособляемости к общественной жизни.

Отрицая вину, сторонники антрополого-социологического направления отрицали и вменяемость как необходимую предпосылку уголовной ответственности. Они требовали применений к душевнобольным таких же репрессивных мер, как и к нормальным людям, основываясь на том, что душевнобольные опасны для общества не меньше, если не больше, чем преступники с нормальной психикой. Желание обрушить всю силу уголовного преследования на душевнобольных ясно видно из слов Ферри, утверждавшего, что уменьшение предполагаемой нравственной свободы в действительной жизни совпадает с возрастанием опасности, которую представляет для общества такой человек, лишенный нормального разумения и воли; а между тем это уменьшение влечет за собой уменьшение уголовной ответственности, и в результате получается, что свобода уменьшается или исчезает в то время, когда опасность увеличивается. Тем самым новое направление, по существу, возвращалось к средневековым представлениям о возможности применения уголовной репрессии к лицам, не сознающим опасного характера своих действий.

Исходя из недостаточной эффективности системы наказаний, предложенной классической школой, которая не оправдала себя на практике при контроле преступности, «антропологи» и «социологи» предложили систему борьбы с преступностью социальной направленности.

Известное место в этой системе уделялось мерам по предупреждению преступлений. Причем некоторые сторонники нового течения пытались предложить меры, непосредственно направленные на предупреждение определенных категорий преступлений. В частности, Ферри разработал следующую систему: организация публичных работ в голодные годы и суровые зимы как средство против воровства, «правильная» организация проституции как средство против половых преступлений, уравнение таможенных тарифов как средство против контрабанды и т. п. В соответствии со своим учением о «факторах преступности» сторонники «социологической» школы предложили государству систему мероприятий общего характера, осуществление которых должно, по их мнению, служить предупреждению преступлений. Это устройство профессиональных синдикатов, признание рабочих ассоциаций, учреждение бирж труда, вспомоществование эмиграции, покровительство детям, заброшенным нравственно или материально, бедным, случайным нищим, более долгосрочное заключение профессиональных бродяг, помощь старцам, рабочим, больным, расслабленным и изувеченным благодаря работе, размножение благотворительных мастерских, богаделен, исправительных школ, возложение на общины забот о бедных, ограничение области применения строгих мер одним лишь пороком, принятие мер к удержанию крестьянина в деревне. Таковы средства для сокращения площади распространения преступности.

Однако не «заместители наказания», а вполне реальные репрессивные меры лежали в основе системы борьбы с преступностью, предложенной антрополого-социологическим направлением. При этом предлагалось дополнить или заменить существующую систему уголовных наказаний так называемыми «мерами исключения из общества» («антропологи») или «мерами безопасности» («социологи»).

Многие из предложенных антрополого-социологическим направлением мер являлись лишь воспроизведением худших сторон существующей карательной системы. Так, «антропологи» и «социологи» требовали широкого применения смертной казни, пожизненного тюремного заключения, ссылки на необитаемые острова и в болотистые местности, объявляя их лучшими средствами «очищения» общества от преступников. В частности, вступив в длящийся со времен Беккариа спор о смертной казни, «антропологи» высказались за неограниченное ее применение. При этом Ферри, например, попытался обосновать эту позицию исходя из биологической трактовки законов общества. Он утверждал, что смертная казнь начертана самой природой во всех уголках вселенной, во всех моментах общественной жизни.

Объявляя своей целью «очищение» общества от преступников, как совершивших преступление, так и «потенциальных», сторонники «антропологической» школы требовали широкого проведения мероприятий по стерилизации преступников с тем, чтобы лишить их возможности продолжать свою «расу». При этом Гарофало, например, писал, что наша эпоха не должна наказывать детей преступников, но она должна помешать тому, чтобы они рождались.

Система мер «безопасности», предложенных «социологами», включала специальные меры для рецидивистов, бродяг и душевнобольных. В частности, к преступникам-рецидивистам, даже совершившим незначительное преступление, «социологи» предлагали применить после (или взамен) отбытия соответствующего наказания особые «меры безопасности» в виде длительного тюремного заключения или ссылки, которые гарантировали бы общество от новых посягательств.