Текст книги "Введение в конституционное право с разъяснением сложных вопросов"

И ленинско-сталинский социоцид (массовый террор), и «точечное» преследование инакомыслящих в брежневские времена органично вытекали из «конституции», по крайней мере ей не противоречили.

Во-первых, «сталинская конституция» довольно адекватно отражала реальность: власть захватила коммунистическая партия, которая, в точном соответствии с доктриной, не могла потерпеть рядом с собой никаких оппонентов. Как уже отмечалось выше, в понимании этой доктрины социалистическое государство есть государство «трудящихся», или «трудового народа», цели и интересы которого едины. Отсюда – любой оппонент строя, даже просто думающий иначе, есть враг народа, враг государства. Уже из этого следует, что социалистическая «конституция» по самой своей природе не может быть общественным договором.

А во-вторых, коль скоро право в марксистском понимании есть воля народа, возведенная в закон, значит, выше этой воли не может быть ничего. Отсюда становилась бессмысленной и главная идея современной конституции – ограничение власти, обычно реализуемая посредством системы разделения властей.

Советская государственная машина действовала как раз в полном соответствии не только с буквой, но и с духом собственной Конституции. А этот дух, пронизывавший всю «сталинскую конституцию», был тоталитарным и не мог не быть таковым, коль скоро устанавливались:

– одно мировоззрение, одна идеология: СССР «есть социалистическое государство рабочих и крестьян» (ст. 1);

– одна – государственная – собственность (кооперативно-колхозная была по существу тоже государственной): «Экономическую основу СССР составляют социалистическая система хозяйства и социалистическая собственность на орудия и средства производства» (ст. 3);

– тотальное планирование всей экономики: «Хозяйственная жизнь СССР определяется и направляется государственным народнохозяйственным планом» (ст. 11);

– всеобщая трудовая повинность: «Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: “кто не работает, тот не ест”. В СССР осуществляется принцип социализма: “от каждого по его способности, каждому – по его труду”» (ст. 12). При этом гарантировалось право на труд.

Когда говорят о «демократизме» Конституции 1936 г., упускают из виду ту общественную систему, которую она выражала, и чаще всего апеллируют к «прогрессивности и демократизму» конституционного статуса гражданина. Но и здесь, как ни странно, «не замечают» то, какие именно и как именно были сформулированы «права и свободы».

Любопытно отметить для начала саму юридическую технику. Например, «избирательные права» провозглашались не в гл. Х «Основные права и обязанности граждан», а в гл. XI «Избирательная система». Такое выделение этой сферы, с одной стороны, было связано с тем, что именно «выборы» легитимировали советскую власть и потому она относилась весьма трепетно к самому факту их проведения, процентам голосующих и «проголосовавших за единый блок коммунистов и беспартийных»; с другой – требовалось особо подчеркнуть, что новая Конституция довольно существенно поменяла, конечно, не суть, но дизайн избирательной системы, установленный в Конституции РСФСР 1918 г. В частности, «сталинская конституция» сохранила институт лишения избирательных прав, хотя и сузила категорию «лишенцев» до «осужденных судом с лишением избирательных прав», тогда как в ст. 65 Конституции 1918 г. в избирательных правах отказывалось всем «представителям эксплуататорских классов и их пособникам». Такая «либерализация» обусловлена тем, что с «буржуазией» официально было покончено и объявлено, что социализм в СССР «в основном построен».

Особняком в сравнении с другими «политическими свободами» стояла и статья, закреплявшая «право объединения». Этому тоже есть объяснение. Поскольку любое объединение людей – потенциальная угроза тоталитарному строю, необходимо было закрепить полную подконтрольность самой возможности и уж тем более характера деятельности каких бы то ни было ассоциаций. Поэтому ст. 126 гласила:

«В соответствии с интересами трудящихся и в целях развития организационной самодеятельности и политической активности народных масс гражданам СССР обеспечивается право объединения в общественные организации: профессиональные союзы, кооперативные объединения, организации молодежи, спортивные и оборонные организации, культурные, технические и научные общества, а наиболее активные и сознательные граждане из рядов рабочего класса и других слоев трудящихся объединяются во Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков), являющуюся передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляющую руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных».

Таким образом, всякая общественная самодеятельность резко ограничивалась и ставилась как бы под двойной контроль – с одной стороны, идеологический («в соответствии с интересами трудящихся»), с другой – «идейно-организационный»: наличие «руководящего ядра всех организаций» означало, что не может быть ни одного общественного объединения, неподконтрольного представителям партии-государства.

Всем остальным «политическим свободам» (слова, печати, собраний и митингов, уличных шествий и демонстраций) «досталась» одна ст. 125. Но, в конце концов, эти формальные моменты не так важны. Важно, что некоторые «свободы» все-таки провозглашались. Тогда неужели печально известная ст. 58 Уголовного кодекса РСФСР 1922 г.[76]76
  В УК РСФСР 1922 г. статьи не имели названий. Именовались только главы и разделы внутри глав. Статья 58 входила в раздел 1 «Контрреволюционные преступления» гл. 1 «Государственные преступления». Но на самом деле было несколько статей с номером 58 (доходило почти до двух десятков). Просто они помечались разными значками (цифрами, например 58-4, а порой еще и буквенными обозначениями: 58-1а, 58-1б и т. д. до «г»). Каждая из статей имела свои гипотезу, диспозицию и санкцию.


[Закрыть] противоречила Конституции?

В ст. 58–10, в частности, говорилось: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст. ст. 58-2–58-9 настоящего Кодекса), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой лишение свободы на срок не ниже шести месяцев» (отсутствие верхнего предела допускало, что человека можно приговорить и к смертной казни).

Нет, никакого противоречия с Конституцией здесь не было. Ведь в ст. 125 перечисление «свобод» предварялось все тем же условием: «В соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». Вряд ли нужно долго объяснять, почему не то что критика, но и просто «косой взгляд в сторону власти» квалифицировался как контрреволюционная деятельность и это было вполне «конституционно»!

Напомню также, чем заканчивалась ст. 125: «Эти права (политические свободы. – М. К.) граждан обеспечиваются предоставлением трудящимся и их организациям типографий, запасов бумаги, общественных зданий, улиц, средств связи и других материальных условий, необходимых для их осуществления». М.В. Баглай верно замечает, что материальные гарантии «в действительности ничего не могли гарантировать, а только усиливали зависимость человека от государства»[77]77
  Баглай М.В. Конституционное право Российской Федерации: учеб. для юрид. вузов и факультетов. 2-е изд., изм. и доп. М.: НОРМА – ИНФРА-М., 1999. С. 48.


[Закрыть].

Сказанное относится не только к сфере политических и личных прав и свобод, но даже к правам социальным. Например, выше уже говорилось о существовании одновременно права на труд и обязанности трудиться, при этом «тунеядство» было уголовно наказуемым деянием.

Надеюсь, понятно, почему такой «конституции» ничуть не противоречили ни репрессии, ни отсутствие правосудия, ни принудительный труд, ни фактически крепостная зависимость колхозников, ни лишение отдельных лиц гражданства, ни многие другие антиправовые явления. Так что все советские «конституции» вполне «соблюдались». Однако последнее слово я тоже ставлю в кавычки, поскольку о соблюдении в подлинном конституционно-правовом смысле речь не шла: не было ни специальных институций, призванных контролировать соответствие нормативных актов и правоприменительной практики нормам «конституции», ни конституционного сознания, ни, следовательно, апелляции к акту под названием «конституция». Так что призыв советских правозащитников «Соблюдайте вашу конституцию!» носил морально-политический характер, но не конституционно-правовой.

Противоположный подход к пониманию конституции можно назвать «социологическим» или даже «биологическим». Б.Н. Чичерин именовал такой подход «историческим». Но как бы его ни называть, характерная черта его состоит в том, что конституция как юридический акт заслоняется конституцией как фактическим состоянием общества и государства. Нетрудно понять, что здесь «конституция» выступает в значении устроения.

Ярким представителем такого подхода был Жозеф-Мари де Местр (1753–1821), который заявлял, что «все писаное ничего не значит, и смеялся над людьми, признающими только те конституции, которые можно положить в карман»[78]78
  Чичерин Б.Н. О народном представительстве. С. 498.


[Закрыть].

Де Местр, будучи политическим консерватором, крайне отрицательно относился к революциям вообще и к Французской в частности. Б.Н. Чичерин писал о де Местре: «В противоположность многочисленным революционным конституциям (во Франции. – М. К.), которые появлялись, как блестящие метеоры, и падали так же быстро, как воздвигались, он указывал на конституцию английскую[79]79
  Вообще раньше политические писатели любили ставить в пример именно Англию, поскольку ее система власти виделась как сбалансированная, в том числе потому, что там издавна существовал относительно сильный парламент. Однако нельзя забывать, что и эта страна пережила довольно много революционных событий и смутных времен.


[Закрыть], возникшую и развивавшуюся постепенно, из элементов, искони лежавших в народной жизни. <…> Доселе у консервативных писателей кодификация (здесь: составление писаной конституции. – М. К.) считается признаком революционных идей»[80]80
  Там же.


[Закрыть].

Что ж, действительно, конституции многих государств появлялись и появляются как итог социальных катаклизмов, неважно, вызванных внутренними или внешними причинами. Но де Местр был совершенно неправ, полагая, что конституция – лишь «юридическая игрушка» в руках очередной революционной группы.

Феномен конституции появился не потому, что кому-то пришла в голову мысль о необходимости фиксации некоей системы власти посредством юридического акта, – он появился на вполне определенном этапе исторического развития европейской цивилизации, когда была осознана идея конституционализма. И если говорить о Франции конца XVIII – первой половины XIX в., то юридические конституции здесь в самом деле слишком часто сменяли одна другую и потому к ним может быть применима метафора «блестящие метеоры». Но нельзя не видеть и того, что при всех переворотах сохранялась идея конституционализма. Например, даже при Реставрации Людовик XVIII не посмел формально восстановить абсолютизм (ни до, ни после «Ста дней»), равно как и сменивший его Карл X (другое дело, что режим правления этих монархов не очень соответствовал конституционным принципам).

Через полвека у де Местра появился «единомышленник», Фердинанд Лассаль, который также пренебрегал юридической конституцией. Я поставил здесь кавычки, поскольку революцию Лассаль считал как раз необходимой для изменения конституции. Не потому, что почитал силу, а потому, что был убежден в ее первичности. Он, в частности, писал: «Хотя несомненно, что право должно бы предшествовать силе, но в действительности сила всегда предшествует праву, и до тех пор предшествует ему, пока право с своей стороны не наберет достаточно силы, чтобы сломить силу бесправия»[81]81
  Лассаль Ф. Сила и право (Открытое письмо редактору «Реформы») // Сочинения Фердинанда Лассаля. С. 54.


[Закрыть].

Ф. Лассаль жил в Пруссии, которая в то время была самой мощной из всех немецких монархий. Но прусский король не являлся уже абсолютным монархом. Под влиянием революционных событий, прокатившихся по всей Европе в 1848 г., была принята Конституция Пруссии 1850 г., которая предусматривала принцип разделения властей и провозглашала некоторые права личности. Однако часть прусского общества желала еще большей политической свободы и участия в государственных делах. К тому же «модными» стали социалистические идеи, что дало повод Марксу и Энгельсу оптимистично начать свой «Манифест коммунистической партии» со слов: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма»[82]82
  Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. С. 423.


[Закрыть].

В этих условиях часть прусского общества задалась вопросом: как потеснить или вообще лишить власти монарха? И поскольку понятие «конституция» уже прочно вошло в европейский дискурс, обсуждалось то, каким образом можно изменить прусскую Конституцию. В разгар этих дискуссий, в 1862 г., социалист Ф. Лассаль выступил с речью, которая так и называлась – «О сущности конституции». И начал с иронии по поводу ее формальных определений:

«Теперь все с раннего утра до позднего вечера толкуют о конституции. Во всех газетах, во всех обществах, во всех трактирах только и речи, что о конституции. Однако, если я спрошу серьезно: в чем состоит сущность, понятие конституции, – то весьма опасаюсь, что из стольких рассуждающих найдется очень немного способных дать удовлетворительный ответ. Многие при этом вопросе почувствуют необходимость схватиться за том Собрания законов 1850 г. и прочесть в нем о прусской конституции. Но вы видите, что это не будет ответом на мой вопрос. Ведь в томе этом помещено только особенное содержание известной, именно прусской конституции, и, стало быть, он не может дать ответа на вопрос: в чем состоит сущность, понятие конституции вообще? Если я задам этот вопрос юристу, он скажет мне в ответ: “Конституция есть договор, клятвенно заключенный между королем и народом и устанавливающий основные принципы законодательства и правления страны”. Или, так как есть и республиканские конституции, он даст более общее определение: “Конституция есть провозглашенный в стране основной закон, устанавливающий организацию публичного права в этой нации”.

Но все эти и тому подобные формальные юридические определения так же далеки от настоящего ответа на мой вопрос, как и предыдущий ответ. Все они представляют лишь внешнее описание того, как делается конституция и что она делает, не объясняя, что такое конституция. Они дают критерии, признаки, по которым можно внешним и юридическим образом знать конституцию. Но они не говорят нам, в чем сущность конституции. Поэтому они оставляют нас в совершенном неведении насчет того, хороша или дурна, возможна или невозможна, прочна или не прочна данная конституция»[83]83
  Лассаль Ф. О сущности конституции. С. 6.


[Закрыть].

Что же взамен предлагал Лассаль? Если совсем коротко, то конституцией он считал реальную картину данного общества, т. е. исходил из сугубо «биологического» значения понятия «конституция» – как основных морфологических и функциональных особенностей организма. Но поскольку Лассаль апеллировал не к правовым явлениям, а к социальным, я и назвал такой подход «социологическим». В пользу своего понимания Ф. Лассаль нарисовал следующую гипотетическую ситуацию:

«Вам известно, господа, что в Пруссии только то имеет законную силу, что обнародовано в собрании законов. Собрание законов печатается в главной правительственной типографии Декера. Оригиналы законов сохраняются в известных государственных архивах; печатные собрания законов – в других архивах, библиотеках и магазинах.

Предположим же, что сделался страшный пожар, вроде гамбургского, и что в нем сгорели все эти государственные архивы, библиотеки, магазины и главная правительственная типография Декера; предположим, что по странному стечению обстоятельств то же случилось и в других городах монархии, что погорели даже частные библиотеки, в которых были собрания законов, так что во всей Пруссии не осталось ни единого закона в достоверной форме. Таким образом, страна лишилась бы всех своих законов, и ей ничего не оставалось бы, как приняться за составление новых. Ну, как же вы думаете, господа? Можно ли было бы поступать в этом случае произвольно, создать произвольно новые законы, и такие, какие вздумалось бы? Посмотрим.

Положим, вы сказали бы: законы погибли, будем создавать новые и при этом уже не дадим монархии того положения, которое она до сих пор занимала, или даже вовсе не дадим ей никакого положения.

Король просто-напросто сказал бы на это: законы погибли, но что же из этого? Фактически мне повинуется армия, идет, куда я прикажу ей; фактически коменданты арсеналов и казарм выдадут по моему приказу пушки, и артиллерия выедет с ними на улицы, и, опираясь на эту фактическую силу, я не хочу, чтобы вы делали мне иное положение, кроме того, какого я желаю. <…> Итак, господа, мы знаем теперь, что такое конституция страны, а именно: существующие в стране фактические отношения силы»[84]84
  Там же. С. 9–10.


[Закрыть].

Говоря об «отношениях силы» (соотношении сил), Лассаль имел в виду не только монарха и народ, но и, исходя из тогдашней прусской реальности, такие «части конституции», как представители банковского капитала, крупные землевладельцы, промышленники, мелкие буржуа, наемные рабочие и т. д. К этому он прибавлял общественное сознание («общее сознание, общее развитие есть также часть конституции»[85]85
  Там же. С. 10–13.


[Закрыть]).

Юридическую конституцию («установление») Лассаль считал необходимой только для того, чтобы оформить конституцию фактическую («устроение»). Причем, «когда писаная конституция не соответствует действительной, между ними происходит столкновение, которого ничем нельзя предупредить и в котором писаная конституция, листок бумаги, неизбежно побеждается действительною конституцией, действительными отношениями силы, существующими в стране»[86]86
  Там же. С. 22.


[Закрыть].

В самом деле, конституция не может абстрагироваться от характера, особенностей культуры конкретного общества, его структуры, уровня экономического развития страны. Однако сущность ее вовсе не в этом! Больше того, Лассаль вообще уводит от понимания смысла, предназначения конституции, подменяя вопрос о ее сущности проблемой «как изменить общественный строй».

Для Лассаля писаная конституция подобна, как говорил он сам, «листу бумаги, подписанному нацией, или нацией и ее королем, и объявленному конституцией, каково бы ни было его содержание»[87]87
  Лассаль Ф. О сущности конституции. С. 6.


[Закрыть]. Это – принципиальная ошибка. Правовед и философ Е.В. Спекторский (1875–1951), посвятивший отдельную работу критике концепции Лассаля, верно заметил, что «власть всегда может выродиться в произвол и даже деспотизм, совершенно независимо от того, принадлежит ли она одному лицу, например монарху, или же представителям класса, а то и целому классу. Власть всегда опьяняет тех, кто ею пользуется. И чем сильнее власть, тем больше опасность злоупотребления ею»[88]88
  Спекторский Е.В. Что такое конституция? // Хрестоматия по конституционному праву: учеб. пособие. Т. I: История, теория и методология конституционного права. Учение о конституции / сост. Н.А. Богданова, Д.Г. Шустров. СПб.: Изд. дом «Алеф Пресс», 2012. С. 542–543.


[Закрыть].

Не случайно лассалевская концепция так пришлась по душе В.И. Ленину, который воспроизвел ее суть в словах: «Что такое конституция? Бумажка, на которой записаны права народа»[89]89
  Ленин В.И. Между двух битв // Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 12. М.: Политиздат, 1968. С. 54.


[Закрыть].

В мою бытность студентом юридического факультета эту цитату мы обрывали на слове «бумажка», думая, что выражаем свою фронду. А на самом деле просто не понимали, что и слова «права народа» смысл не меняют. Ведь какие бы права ни были записаны (кстати, точнее говорить о правах человека), они останутся пустым звуком, если конституция не построена на таких принципах организации и функционирования государственной власти, которые позволяют эту власть ограничить.

Спекторский совершенно правильно обратил внимание на то, что далеко не всякое соотношение сил может быть правомерным: «Когда убийца или грабитель нападает на свою беззащитную жертву, получается вполне определенное реальное соотношение сил в данный, по крайней мере, момент. Но кто станет утверждать, что такое соотношение и есть единственно возможное право?»[90]90
  Спекторский Е.В. Указ. соч. С. 542.


[Закрыть]. Поэтому, писал он далее, при определении сущности конституции только как «фактической» игнорируется понятие конституционного государства, которым «является такое, где власть не только организована, но еще и ограничена, и притом не фактически только, а юридически или правомерно»[91]91
  Там же. С. 544.


[Закрыть].

Анализируя текст речи Лассаля, нельзя утверждать, что он выступал за конституцию, построенную на чьем бы то ни было всевластии, обладании монопольной властью. Но его понимание открывало дорогу «конституциям», фиксирующим как раз власть («соотношение сил») «убийцы или грабителя над их жертвой».

Характерно тут продолжение процитированной мысли Ленина, начинающейся словами о «бумажке, на которой записаны права народа»: «В чем гарантия действительного признания этих прав? В силе (в цитате курсив Ленина. – М. К.) тех классов народа, которые осознали эти права и сумели добиться их. Не будем же обольщаться словами, – это приличествует только краснобаям буржуазной демократии, – не будем ни на минуту забывать того, что сила доказывает себя только победой в борьбе, и что мы далеко еще не одержали полной победы. Не будем же верить красивым фразам, – мы переживаем как раз такое время, когда идет открытая борьба, когда все фразы и все обещания проверяются немедленно на деле, когда словами, манифестами, посулами конституции одурачивают народ, стараются ослабить его силы, разрознить его ряды, побудить его к разоружению»[92]92
  Ленин В.И. Между двух битв. С. 54.


[Закрыть]. Откуда эти слова об «одурачивании посулами конституции»? Дело в том, что Ленин писал статью «Между двух битв» в ноябре 1905 г., месяц спустя после издания Манифеста от 17 октября, даровавшего ряд политических свобод и вместе с Манифестом от 6 августа 1905 г. ставшего основанием для первой русской Конституции – Основных государственных законов от 23 апреля 1906 г. Вот этого и опасался вождь большевиков: что постепенное конституционное развитие отвлечет массы от идеи полного переустройства государственности на основе большевистской конструкции. Поэтому он писал, в частности: «Толкуют о свободе, говорят о народном представительстве, ораторствуют об учредительном собрании и забывают постоянно, ежечасно и ежеминутно, что все эти хорошие вещи – пустые фразы без серьезных гарантий. А серьезной гарантией может быть только победоносное народное восстание, только полное господство вооруженного пролетариата и крестьянства над всеми представителями царской власти, которые отступили шаг назад перед народом, но далеко не подчинены еще народу, далеко не низложены народом»[93]93
  Там же. С. 53.


[Закрыть].

Увлекшись революционными методами общественных изменений, Ф. Лассаль проигнорировал, что современные конституции как раз и появились ради того, чтобы гарантировать ценности, необходимые всем и каждому (общечеловеческие ценности). Спекторский по этому поводу заметил:

«И капиталист и рабочий, и горожанин и крестьянин равно заинтересованы в том, чтобы не подвергаться произвольному аресту, иметь право свободно высказывать свои мнения, участвовать в управлении страною и т. п. Словом, конституция есть нечто такое, что, нисколько не устраняя классовой борьбы и отнюдь не обещая этого, равно необходима для всех, подобно просвещению и другим благам культуры»[94]94
  Спекторский Е.В. Указ. соч. С. 542.


[Закрыть].

С этой ошибкой Лассаля связана еще одна, о которой, впрочем, я уже говорил, – низведение писаной конституции до уровня официального фиксатора сущего. Е.В. Спекторский писал, что есть силы, которые «отвергают конституцию потому, что она рассчитана на мирное, органическое течение государственной жизни. Они же, мятежные, ищут бури»[95]95
  Там же. С. 543.


[Закрыть]. Правда, слово «отвергают» здесь неточно. Те же большевики не отвергали юридическую конституцию, они просто не придавали ей значения правового акта, позволяющего стать реальной основой для всего остального корпуса юридических актов. И концепция Лассаля играла им на руку. Тот же Спекторский подметил, что эта концепция фактически базируется на ущербной методологии марксизма. Ее суть – в разделении материальной и духовной сфер бытия соответственно на «базис» и «надстройку», причем последняя полностью детерминирована первым.

Согласно «историческому материализму», писал Е.В. Спекторский, «конституционные и всякие иные правовые и государственные идеи и установления не имеют ни решающего, ни вообще существенного значения, ибо главное в общественной жизни – это борьба экономических классов, преимущественно капиталистов и рабочих, за хозяйственные блага. В этой борьбе конституции и кодексы как бы сами собою, автоматически надстраиваются над экономическим фундаментом общества, отражая существующее в нем реальное соотношение сил. С точки зрения такого понимания вещей, бесплодны все усилия юристов и политиков дать своей стране возможно лучшую конституцию или вообще какую бы то ни было искусственную конституцию: ведь у каждой страны и без этих усилий есть своя совершенно естественная конституция, иными словами, реальное соотношение общественных сил»[96]96
  Там же. С. 541.


[Закрыть].

Юридическая конституция имеет самостоятельную ценность, ибо способна умиротворить общество, стабилизировать общественные отношения, ввести политическую борьбу в правовое русло. Ведь если задачей юридической конституции является фиксация «действительной», что будет происходить впоследствии, когда изменится «фактическое отношение силы»? Снова революционный взрыв?

В том-то и состоит одно из ключевых значений писаной конституции (если, конечно, она основана на конституционализме), что она способна формировать и затем укреплять конституционное сознание (некоторые говорят о конституционной культуре), включающее прежде всего признание установленных конституцией правил, готовность их соблюдать, даже если они мешают какой-то политической силе достичь тактических целей.

Другое дело, что наличествующий уровень общественного сознания не может слишком сильно расходиться с декларируемыми конституционными ценностями. Д.Г. Шустров верно замечает: «Конституция, чтобы быть действительной, а не фиктивной, должна отражать близкий к существующему (не отдаляясь сильно) уровень конституционной культуры общества, но одновременно она должна влиять на формирование более высокого уровня конституционной культуры общества. Получается, что если конституция отображает существующий уровень конституционной культуры общества, то она будет действительной, но не будет формировать ее более высокий уровень. Если конституция отражает более высокий уровень конституционной культуры общества, чем существует на самом деле, то она может стать фиктивной и в конечном итоге может его не сформировать, поскольку взамен может вызвать у граждан конституционное отчуждение. Это известная проблема “игры на опережение” в конституционном праве, мудрого сочетания программных и дескриптивных элементов в конституционном регулировании»[97]97
  Шустров Д. Essentia constitutionis: Конституция Российской Федерации в фокусе теорий конституции XX–XXI веков. Ч. 2 // Сравнительное конституционное обозрение. 2017. № 5. С. 83.


[Закрыть].

У Лассаля же на первое место выходит сознание революционное, крайне опасное для государственности. И это позволяет сказать еще об одной ошибке лассалевской концепции – об игнорировании понимания конституции как общественного договора, что предполагает компромиссный характер ее содержания.

Вновь процитирую Е.В. Спекторского, который писал, что революционеры «упускают из виду, что революция – это как бы лихорадка общественного тела. Временная лихорадка обновляет организм, постоянная же убивает его. А кроме того, после лихорадочного возбуждения обыкновенно наступает слабость, апатия, усталость. И вот нельзя рассчитывать на то, чтобы революционное возбуждение длилось годами и даже вечно. Люди не могут долго выдержать напряженного ожидания переворотов, когда завтра, завтра утром, а, может быть, еще и сегодня вечером может наступить полное изменение всех общественных и политических отношений. Опыт истории слишком убедительно показывает, что за эпохами революционного подъема неизбежно следуют такие времена, когда общество устает, впадает в апатию, теряет веру не только в революции, но даже и в реформы. Тогда оно отказывается от сознательного переустройства своей жизни и предоставляет себя во власть или естественного, косного течения событий, или даже реакционных сил, которые обыкновенно в это время поднимают голову и торжествуют. И вот очень неосмотрительно поступают те, которые, пренебрегая этим обычным исходом революционных движений, тешат себя и других иллюзией вечной революции и не спешат использовать революционный кризис для того, чтобы закрепить фактическую свободу, превратить ее в правомерную и тем достойно подготовиться к борьбе с апатией и реакцией»[98]98
  Спекторский Е.В. Указ. соч. С. 541.


[Закрыть].

Но ведь многие конституции появлялись как раз в ходе (итоге) революций, скажете вы. И будете правы. Однако революция революции рознь. Одно дело, если она направлена на завоевание всей полноты власти, и другое – если целью революции является установление институциональных условий, при которых ни одна социальная группа и ни одно мировоззрение не выталкивается из публичной жизни.