Текст книги "Введение в конституционное право с разъяснением сложных вопросов"

В конституционно-правовой литературе подмечена важная закономерность, действующая при разработке конституций. А. Шайо называет ее «ответами на конституционные страхи»[131]131
  См.: Шайо А. Указ. соч. С. 15.


[Закрыть]. «Конституции, – пишет он, – которые возникли после тираний и однопартийных правительств, нашпигованы ненавистью ко всему, что связано с однопартийной системой и узурпацией власти»[132]132
  Там же.


[Закрыть]. А американские конституционалисты Стивен Холмс и Кристиан Лаки сравнивают создателей конституций с «генералами прежних времен», которые «всегда дают свое последнее сражение. Обычно конституции являются в большей степени ретроспективными, нежели перспективными документами»[133]133
  Холмс С., Лаки К. Страсти по совмещению // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. Осень 1993 – Зима 1994. № 4−5. С. 21.


[Закрыть].

Однако их ирония тут напрасна. Принятие новой или изменение действующей конституции как раз и направлено на устранение главным образом конструкционных ошибок (в глазах тех, кто собирается менять конституцию). И уж тем более понятна ломка старых институтов и всей публично-властной конструкции в условиях строительства принципиально нового для данного государства строя. Равным образом естествен и отказ от тех институтов, которые скомпрометировали себя в предшествующий период. Так, немецкий исследователь А. Кудашев пишет:

«Возможность легко соблазнить массы, которые позволяли себя использовать в политических целях, способствовала тому, что создатели немецкого Основного Закона не только проголосовали за представительную демократию, но и отклонили все элементы плебисцита в конституции. Так, немецкий Основной Закон не знает ни всенародного опроса, ни референдума, ни всеобщих выборов президента. Не обсуждался и вопрос о сильной позиции президента, которая может быть легко использована в авторитарных целях»[134]134
  Кудашев А. Конституционное собрание // Основные элементы демократии / пер. с нем. К.Р. Новожиловой. СПб.: Изд-во Европейского Дома; Хронограф, 1993. С. 8.


[Закрыть].

«Ответ» советскому тоталитаризму в действующей Конституции России выражен еще более ярко. Однако существует опасность, что вместе с исторически оправданной реакцией негативной оценке подвергнутся и мировоззренчески нейтральные («технические») институты. И на это также справедливо обращает внимание А. Шайо:

«Конституции рождаются в страхе перед былым деспотизмом, но после этого живут самостоятельной жизнью; конституционным становится не только то, что диктуется ответами на конституционные страхи. <…> Любое средство запятнано, если оно служило тирании. Конституционализм как воплощение подозрительности в штыки встречал все то, что усиливало власть при прежнем режиме, упуская из виду то, что в действительности техническую основу деспотизма составляли не сами средства, а их весьма своеобразный комплекс и расстановка»[135]135
  Шайо А. Указ. соч. С. 15.


[Закрыть].

Фактически о той же опасности писали С. Холмс и К. Лаки вскоре после принятия Конституции РФ 1993 г.:

«Наиболее важной проблемой политической системы России за последние два года (1991–1993. – М. К.) был тупик, возникший во взаимоотношениях законодательной и исполнительной ветвей власти. Поэтому неудивительно, что важнейшей конституционной целью Ельцина было предотвратить противостояние Президента и парламента. Он достиг этого в основном путем конституционного закрепления президентского права осуществлять законотворческую деятельность посредством издания указов[136]136
  Это не так. В Конституции о таком полномочии не говорится. Лишь р впоследствии Конституционный Суд РФ признал право президента издавать указы, восполняющие законодательные пробелы (правда, не любые), до принятия соответствующего закона.


[Закрыть], а кабинет был поставлен в зависимость от доброй воли Президента, а не парламента. Противостояния более не будет, ибо парламент был поставлен на колени. Однако, если озлобление Ельцина против прежнего Верховного Совета помешает ему создать основы для деятельности демократически подотчетного и политически ответственного представительного учреждения, это будет Пиррова победа»[137]137
  Холмс С., Лаки К. Указ. соч. С. 21.


[Закрыть].

Конечно, силовой выход из квазидвоевластия был не самой лучшей отправной точкой для формирования конституционного сознания. Но роковым для последующего развития оказалось не это. Главное, что длительное противостояние двух институтов власти предопределило соответствующий характер «конституционных страхов». И прежде всего то, что «парламент был поставлен на колени». Но тут определяющую роль сыграли условия разработки и доработки проекта Конституции.

Можно напомнить, что в период 1992−1993 гг. разные политические силы и даже отдельные юристы-исследователи (например, С.С. Алексеев и А.А. Собчак, А.А. Мишин и Ю.И. Скуратов) представляли свои конституционные проекты, поскольку становилось все яснее, что Съезд будет затягивать принятие новой конституции. Однако главным оставался постоянно дорабатываемый проект Конституционной комиссии, образованной СНД. Он закреплял новые принципы организации и функционирования государства и правового статуса личности. Но если бы даже его последняя версия (май 1993 г.[138]138
  См.: Из истории создания Конституции Российской Федерации. Конституционная комиссия: стенограммы, материалы, документы (1990−1993 гг.): в 6 т. Т. 4: 1993 год. Книга вторая (май – июнь 1993 года) / под общ. ред. О.Г. Румянцева. М.: Волтерс Клувер, 2008. С. 63–129.


[Закрыть]), которая учитывала и поправки Президента РФ, и предложения «субъектов законодательной инициативы», и некоторые положения опубликованного в апреле 1993 г. инициативного проекта Конституции[139]139
  См.: Там же. С. 63.


[Закрыть], легла в основу реальной Конституции России, то вряд ли эта конституция смогла бы долго просуществовать. Дело в том, что в сфере организации государственной власти проект воспроизводил модель, которую по-прежнему невозможно было отнести ни к одной из существующих разновидностей республиканской формы правления, т. е. принципиально мало чем отличавшуюся от системы власти, закрепленной поправками в Конституцию РФ 1978 г. Эта модель оставалась смесью парламентской и полупрезидентской систем с непонятными местом и ролью президента. На фоне того, что стране требовались серьезные и к тому же болезненные реформы, еще сильны были сепаратистские тенденции, не до конца сформировалась партийная система, такая конструкция наверняка вновь привела бы к противостоянию. Понимание этого обусловило убежденность президентской «стороны» в том, что надо создавать альтернативный проект. Такой проект был создан в президентской администрации экспертами под руководством С.М. Шахрая. И Б.Н. Ельцин, формально остававшийся председателем Конституционной комиссии, фактически стал оппонентом ее проекта, хотя до поры до времени и надеялся совместить оба проекта.

Приведу небольшую иллюстрацию. 5 мая 1993 г. три члена рабочей группы Конституционной комиссии, в том числе ее ответственный секретарь О.Г. Румянцев, направили Президенту РФ очередную версию проекта Конституции. В сопроводительном письме говорилось, что этот проект будет рассматриваться 7 мая на пленарном заседании Конституционной комиссии. На этом письме Б.Н. Ельцин своей рукой написал: «Н.Т. Рябову (в тот период – зам. Председателя Верховного Совета. – М. К.). Председатель комиссии на заседание 7/V ее не собирал и Вам не поручал»[140]140
  Там же.


[Закрыть].

Трудно сказать, почему была такая реакция. Возможно, Борису Николаевичу не понравилось, что его поставили перед фактом, тогда как он – официальный председатель Комиссии – должен был созывать ее заседания. Возможно, он вообще не хотел обсуждать этот проект, поскольку в то время уже появился альтернативный. Требовалось лишь придать президентскому проекту публичность и положить его в основу будущей Конституции. Для этих целей Президент РФ созвал в июне 1993 г. Конституционное совещание.

Хотя к участию в Конституционном совещании, закончившем свою работу в июле 1993 г., были приглашены представители разных слоев общества и разных политических сил, ход обсуждения проекта на нем находился под президентским контролем. Другими словами, это была не совсем та «площадка», где возможен компромисс между сторонниками сильного парламента и сильной президентской власти. Неудивительно, что проект Конституционного совещания, хотя и был несколько изменен, тем не менее отражал именно президентское понимание будущей властной конструкции. В нем не только представал как весьма сильный институт президента, но и был заметен определенный дисбаланс властных прерогатив в его пользу.

И все же вскоре появился шанс достичь компромисса и сделать более сбалансированной проектируемую систему власти. Как уже отмечалось, в Указе № 1400 предлагалось представить единый согласованный проект Конституции «в соответствии с рекомендациями рабочей группы Конституционной комиссии». Таким образом, президент готов был к политическому компромиссу как основе новой Конституции. Если бы это предложение было принято, мы бы имели сейчас вполне сбалансированную систему власти…

Вооруженный мятеж в Москве и его подавление (2–4 октября 1993 г.) не позволили реализоваться этому сценарию, ибо принципиально изменили ситуацию и логику последующих событий. 15 октября 1993 г. Президент РФ издает Указ № 1633 «О проведении всенародного голосования по проекту Конституции Российской Федерации»[141]141
  САПП РФ. 1993. № 42. Ст. 3995.


[Закрыть], где «12 декабря» фигурирует уже не как дата представления согласованного проекта, а как день проведения всенародного голосования по проекту Конституции.

На характер будущей Конституции повлияло и другое, не менее важное обстоятельство. Хотя оппонентов у президентской стороны на тот момент уже не было, идея компромисса формально сохранялась. Но ее реализация превратилась в имитацию: «Для доработки проекта Конституции, одобренного еще 12 июля (завершение работы Конституционного совещания. – М. К.), была образована Государственная палата Конституционного совещания, состоящая из представителей Президента, Правительства, субъектов Российской Федерации, Конституционного Суда, Верховного Суда, Высшего Арбитражного Суда, Генеральной прокуратуры. Вместе с созданной еще 24 сентября Общественной палатой Конституционного совещания Государственная палата должна была в сжатые сроки (Президент поставил задачу опубликовать проект Конституции 10 ноября) завершить подготовку документа»[142]142
  Эпоха Ельцина. С. 370.


[Закрыть]. Но ни состав участников, ни царившая атмосфера, ни само место, где происходила доработка (в здании Администрации Президента), не позволяли говорить о том, что Конституция готовится в режиме компромисса. И хотя возражающие голоса экспертов раздавались, но звучали они довольно глухо и, главное, их мнения отметались, если не вписывались в общую идею доминирования президента в системе власти. Так что своей нынешней конструкцией публичная власть обязана не какому-то национальному архетипу, не политической традиции и т. п., а отсутствию сдерживающих факторов. Именно тогда появляется «продукт», свойства которого выгодны только тем, кто представляет один институт власти.

История принятия действующей российской Конституции представляет собой яркий пример лассалевского понимания конституции, в результате которого мы не имеем сбалансированной системы власти, способной обеспечить реальность конституционных принципов и ценностей.

Свойства конституции

Как было сказано выше, конституцию нередко называют основным законом, в том числе и официально. В формально-юридическом смысле конституцию можно считать законом, поскольку она содержит важнейшие правовые правила (нормы). И все же конституция отличается от закона. Эти отличия – не только в самой ее природе, но и в свойствах, т. е. тех особенностях, которые характерны именно для конституции.

Об этом свойстве учебники по конституционном праву не говорят. И напрасно. Оно отличает конституцию от обычного юридического закона и позволяет глубже понять ее смысл. Раскрытие этого свойства требует хотя бы беглого объяснения того, что есть право.

Вообще-то с моей стороны это выглядит довольно самонадеянно, поскольку уже много столетий (как минимум со времен Сократа) идут нескончаемые споры о происхождении и смысле, сущности права. К тому же есть отдельная правовая наука и соответствующая ей учебная дисциплина – теория права и государства (или государства и права). Однако я оговорился, что объяснение будет беглым, и это позволяет мне свести его к напоминанию о двух основных видах правопонимания.

Право предстает перед нами в основном как совокупность писаных, а иногда – неписаных (обычаи) норм. Но возникает принципиальный вопрос: эти нормы являются правовыми потому, что их издало или признало государство? Или потому, что они отвечают неким требованиям? Как утверждал один древнеримский юрист, «не из правила (regula) выводится право, но из существующего права должно быть создано правило»[143]143
  Цит. по: Нерсесянц В.С. Философия права: учеб. для вузов. М.: Норма, 2005. С. 51.


[Закрыть]. Вот этот вопрос – может ли существовать право вне зависимости от воли людей и что оно в себя включает – породил фундаментальные различия в правопонимании.

Одни ученые отстаивают подход, согласно которому право представляет собой всю совокупность норм (правил поведения), которые в установленном порядке выработаны государством (его органами). Именно поэтому такой подход назван юридическим позитивизмом. Он хотя и распадается на несколько разновидностей (например, позитивизм легистский, этатистский, социологический, антропологический и др.)[144]144
  См. об этом, например: Теория права и государства: учеб. для вузов / под ред. проф. Г.Н. Манова. М., 1995. С. 44−45; Варламова Н.В. Юридический позитивизм и права человека // Общественные науки и современность. 2008. № 1. С. 156−165.


[Закрыть], но имеет общую для всех них особенность, которая, по словам акад. Г.В. Мальцева (1935–2013), состоит в том, что подобный подход «почти полностью растворяет сущность права в государстве, рассматривает право как нечто вторичное по отношению к государству, как функцию государства, его инструмент»[145]145
  Теория права и государства… С. 46.


[Закрыть]. Довольно полно суть юридического позитивизма сформулировал известный современный философ права акад. В.С. Нерсесянц (1938–2005):

«Ввиду отождествления права и закона (позитивного права) и отрицания объективных, независимых от законодателя и закона, свойств и характеристик права позитивизм отвергает по существу собственно правовые ценности и признает лишь ценность закона (позитивного права). Причем признаваемая позитивистами “ценность” закона (позитивного права) на самом деле лишена собственно ценностного смысла. Позитивистская “ценность” закона (позитивного права) – это его официальная общеобязательность, властная императивность, а не его общезначимость по какому-либо объективному (не властно-приказному) основанию»[146]146
  Нерсесянц В.С. Указ. соч. С. 59.


[Закрыть].

Не приходится удивляться тому, что позитивистское правопонимание активно используется для обоснования, оправдания абсолютной власти. Так, царский министр юстиции И.Г. Щегловитов в речи, произнесенной в Думе в начале 1914 г., заявлял, что в отличие от западных стран «начало законности в Российском государстве явилось <…> свободным проявлением высшей воли русских самодержцев»[147]147
  Цит. по: Уортман Р.С. Властители и судии. Развитие правового сознания в императорской России. М., 2004. С. 30.


[Закрыть]. Но это была бесхитростная сервильность царского чиновника, которая, впрочем, не помогла ему: в июне 1915 г. Щегловитов был отправлен в отставку как один из четырех министров, в наибольшей степени скомпрометировавших себя в общественном мнении[148]148
  См.: История России. ХХ век: 1894−1939 / отв. ред. А.Б. Зубов. М., 2009. С. 334.


[Закрыть]. Гораздо хуже, когда власти пытается угодить философ.

Карл Поппер без обиняков охарактеризовал позитивизм как доктрину, «согласно которой все, что есть, есть благо, поскольку не может быть никаких стандартов, кроме уже существующих. Это доктрина, согласно которой право на стороне силы (might is right)»[149]149
  Поппер К.Р. Указ. соч. Т. 2: Время лжепророков: Гегель, Маркс и другие оракулы. С. 52.


[Закрыть]. Любопытно, что, высказывая данное мнение в разделе, посвященном довольно резкой критике философии Гегеля, Поппер объясняет направленность этой философии следующим обстоятельством: «Когда в 1815 г. реакционная партия вновь стала обретать свою власть в Пруссии, она почувствовала настоятельную потребность в соответствующей идеологии. Чтобы удовлетворить эту потребность, Гегель и был возведен в ранг официального прусского философа»[150]150
  Там же. С. 42.


[Закрыть]. Поппер приводит также слова другого известнейшего немецкого философа Шопенгауэра, утверждавшего, что Гегель был назначен властями «в качестве дипломированного Великого философа»[151]151
  Там же.


[Закрыть]. Поэтому, резюмировал Поппер, «за видимой гегелевской путаницей стоят скрытые интересы абсолютной монархии Фридриха Вильгельма III»[152]152
  Там же. С. 51.


[Закрыть].

Характерно, что и антимонархическая сила в России (большевизм) также отвергала идею правового государства. Формально – под предлогом ее «буржуазного» характера. На самом деле за неприятием правового государства стояла все та же идея абсолютной власти, хотя и под лозунгом полновластия народа (в ранних работах Ленина часто встречаются слова: «самодержавие народа»). Не удивительно! Для марксизма ценностью является власть, а вовсе не право, которое в коммунистической теории имеет сугубо вспомогательный, инструментальный смысл, т. е. служит средством управления в руках государства. А раз право – это только средство, значит, оно может быть любым, лишь бы обеспечивало достижение цели.

Марксистское правопонимание – яркий пример юридического позитивизма, причем в крайнем его проявлении, которое получило название «советский легизм»[153]153
  См. подробнее: Нерсесянц В.С. Указ. соч. С. 283−310.


[Закрыть]. Характерной его чертой является полное игнорирование всякой ценности личности. Как довольно откровенно писали сами правоведы-марксисты, «государство определяет личности сферу ее свободы в деле проявления ею своей инициативы, но и эту инициативу личность может проявлять, и свою, предоставленную ей государством свободу осуществлять не исключительно в своих личных интересах, но в интересах общих, всего коллектива, или, как неоднократно говорит нам закон: “в целях развития производительных сил”»[154]154
  Цит. по: Варламова Н.В. Указ. соч. С. 158.


[Закрыть]. Выходит, человек – это муравей, который, конечно, может выбрать, какую именно «соломинку» ему тащить и каким маршрутом, но не вправе критиковать само строительство «муравейника»…

Противоположное понимание права – юснатурализм, или естественно-правовое понимание. Если схематично изложить суть данного учения, можно сказать, что существует своего рода метаправо, т. е. некие императивы, ценность которых не исчезает и не уменьшается в зависимости от того, формализованы они государством (освящены его волей) или нет. Здесь право показывает себя уже не столько как инструмент, сколько как ценность. Только естественное право может называться правом в высоком смысле этого понятия, или высоким правом. Ведь с точки зрения естественного права акты (и нормы в них), которые нарушают некие базовые ценности – человеческое достоинство, равноправие, свободу, справедливость, – не могут считаться правовыми, не являются правом.

Естественное правопонимание, конечно же, проигрывает позитивизму, на стороне которого формальная определенность юридического закона и его защищенность силой государственного принуждения. На одной из конференций выступающий так и заявил: «Если вы говорите, что существуют неправовые законы, то что такое право, если оно не имеет формы закона?»[155]155
  Кржевов В. Выступление на VII Старовойтовских чтениях. Москва. 23 ноября 2010 г. Дискуссия «Возможно ли в России правовое государство?» // Вестник Института Кеннана в России. Вып. 19. М., 2011. С. 75.


[Закрыть]. Что ж, вопрос справедлив. Это, действительно, слабое место юснатурализма. Несравненно легче оценить соответствие юридического акта установленной процедуре, нежели понятиям, которые можно истолковать по-разному. Неудивительно, что отсутствие определенности вызывает критику такого правопонимания. Например, выдающийся российский теоретик права Н.М. Коркунов (1853–1904) считал императивы естественного права сугубо субъективными представлениями и говорил, что сама эта идея появилась потому, что «люди вообще склонны привычное и простое считать необходимым и естественным»[156]156
  Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. 2-е изд. / предисл. проф. И.Ю. Козлихина. СПб.: Юридический центр Пресс, 2004. С. 128.


[Закрыть]. А известный итальянский экономист и социолог Виктор Парето (1848–1923), признавая научными только те положения, определения, выводы, которые можно доказать логико-экспериментальным путем, называл теорию естественного права «примером рассуждений, лишенных строгости» и иронизировал: «Естественное право является именно тем самым правом, которое выглядит наилучшим в глазах тех, кто используют данный термин, но они не могут об этом сказать открыто и прибегают к ухищрениям, добавляя некоторые рассуждения»[157]157
  Парето В. Компендиум по общей социологии / пер. с ит. 2-е изд. М., 2008. С. 73.


[Закрыть].

Думается, однако, что подобный жесткий рационалистический подход[158]158
  К. Поппер называл такой подход некритическим рационализмом. Его «можно описать как подход, которого придерживается человек, говорящий: “Я не намерен признавать что бы то ни было, если оно не обосновано доказательствами и опытом”. Это утверждение может быть выражено также в виде принципа, согласно которому следует отвергнуть всякое допущение, если оно не опирается на доказательство или на опыт. Нетрудно заметить, что названный принцип некритического рационализма является противоречивым, поскольку он сам не может быть обоснован ни доказательствами, ни опытом»[647]647
  Поппер К.Р. Указ. соч. Т. 2. С. 266.


[Закрыть].


[Закрыть] не очень пригоден для социальной сферы, где далеко не все может быть объяснено логико-экспериментальными средствами. Многие понятия в этой сфере, давно превратившиеся в аксиомы, имеют конвенциональный характер, т. е. существуют благодаря общему признанию[159]159
  Таково, например, понятие «суверенитет», введенное Жаном Боденом (1530–1596) и получившее современную трактовку в середине XVII в. после Тридцатилетней войны (Вестфальский мир).


[Закрыть].

Однако конвенциональность вовсе не означает искусственного (придуманного) характера таких ценностей. Иное дело, что, в зависимости от собственной мировоззренческой позиции, одни считают, что естественное право создал Бог, другие, как, например, Гуго Гроций (1583–1645), – что оно есть «продукт мирных и общежительных склонностей человеческой природы, это истечение ее добрых чувств и стремлений»[160]160
  Цит. по: Новгородцев П.И. Лекции по истории философии права. Учения нового времени. XVI−XVIII вв. и XIX в. 2-е изд., испр. и доп. М., 1912. С. 171.


[Закрыть].

Однако, несмотря на недостатки теории юснатурализма, отказ от понимания права вне его ценностного содержания неизбежно приводит к оправданию практики государственного произвола, к размыванию того главного различия «между государством и разбойничьей шайкой», о котором говорил Блаженный Августин (354–430):

«Итак, при отсутствии справедливости (латинское слово «justitia» иногда переводят как «правосудие». Но это лишь подтверждает, что правосудие в онтологическом смысле тождественно справедливости. – М. К.), что такое государства, как не большие разбойничьи шайки; так как и сами разбойничьи шайки есть не что иное, как государства в миниатюре. И они также представляют собою общества людей, управляются властью начальника, связаны обоюдным соглашением и делят добычу по добровольно установленному закону. Когда подобная шайка потерянных людей возрастает до таких размеров, что захватывает области, основывает оседлые жилища, овладевает городами, подчиняет своей власти народы, тогда она открыто принимает название государства, которое уже вполне присваивает ей не подавленная жадность, а приобретенная безнаказанность. Прекрасно и верно ответил Александру Великому один пойманный пират. Когда царь спросил его, какое право имеет он грабить на море, тот дерзко отвечал: “Такое же, какое и ты: но поскольку я делаю это на небольшом судне, меня называют разбойником; ты же располагаешь огромным флотом, и потому тебя величают императором”»[161]161
  Августин Блаженный. О Граде Божием. Минск: Харвест; М.: АСТ, 2000. С. 165.


[Закрыть].

Было бы ошибкой думать, что сторонники юридического позитивизма оправдывают государственный произвол. Например, Б.Н. Чичерин, хотя и был либерально мыслящим ученым, отрицал естественные права человека. Правда, только потому, что исходил из существования нравственных принципов в государственной жизни:

«Нравственный закон исполняется установлением прочного порядка и справедливых норм жизни. Ему противоречат произвол и притеснения. Как представители этого высшего нравственного порядка, правители обязаны руководиться в своих действиях нравственным законом. Это не есть уже требование личной совести, в которой каждый является сам себе судьей; это – требование государственного союза, осуществляющего в себе нравственный закон»[162]162
  Чичерин Б.Н. Общее государственное право / под ред. и с предисл. В.А. Томсинова. М.: Зерцало, 2006. С. 13.


[Закрыть].

История, однако, свидетельствует об обратном. Власть, не ограниченная правом, неизбежно будет нарушать и тот самый нравственный закон. И если право рассматривать лишь как продукт государственной деятельности, логично предположить, что государственная власть не может быть ограничена. Следовательно, должно быть нечто, не зависящее от государственной и даже народной воли. Это нечто – императивы естественного права.

Как мне кажется, здесь нельзя полностью согласиться с выдающимся правовым мыслителем П.И. Новгородцевым (1866–1924), считавшим, что естественное право соотносится с правом положительным как идеал и действительность, а «идеальные требования не представляют собою права в строгом смысле слова, а суть только проекты будущего права»[163]163
  Новгородцев П.И. Лекции по истории философии права. С. 161.


[Закрыть]. Если общество заставляет государство признать ценности естественного права и согласиться с тем, что никакая целесообразность (политическая, экономическая и всякая другая) не может оправдать отношения к человеку как к объекту, как к средству достижения каких бы то ни было целей, то такое государство вынуждено выстраивать свою правовую систему, в том числе весь массив юридических актов, как систему, основанную на вечных принципах естественного права. К сожалению, правда, обычно не общество «заставляет государство», а сравнительно небольшая группа людей, приходящих к власти или воздействующих на того, от кого зависит определение вектора развития. Как бы то ни было, если это происходит, «будущее право» становится «правом действующим».

Происходит такое превращение прежде всего благодаря конституции. Воплощая в себе как основные ценности естественного права (равенство, свободу, справедливость), так и гарантии их обеспечения (построение системы публичной власти на основе разделения властей, многопартийности, судебного контроля за соблюдением конституционных норм), конституция тем самым становится как бы сгустком права, выражает его в концентрированном виде. Между прочим, польская Конституция близка к такому пониманию, провозглашая: «Конституция есть верховное право Республики Польша» (ч. 1 ст. 8).

Итак, современная конституция «примиряет» между собой два правопонимания – позитивистское и естественно-правовое. С одной стороны, конституция вбирает в себя основные ценности естественного права (прежде всего это выражается в принципах правового положения личности), с другой – только этот единственный акт позитивного права можно считать a priori правовым. И тогда появляется инструмент оценки законов и иных юридических актов с точки зрения их соответствия требованиям права. Формула решений, например, Конституционного Суда РФ «признать не соответствующим Конституции Российской Федерации» на самом деле означает признание тех или иных норм или акта в целом не соответствующими праву.

Тут нас, правда, подстерегает опасность. Ведь, во-первых, нужно определить, соответствует ли сама конституция высокому праву. А во-вторых, постепенно, в угоду чьим-то текущим интересам, может размываться характер конституции как концентрированного права. Но этой проблемы я здесь касаться не буду, ибо ее анализ – отдельная исследовательская задача. Здесь же я говорю лишь об одном из специфических свойств конституции.