Текст книги "Письма к ближним"

По инициативе г-на Deherme в Париже возникло общество народных университетов и «La Coopération des ideés» – журнал, редактируемый г. Deherme. Вот что говорил Temps о вновь возникшем обществе: «Общество народных университетов возникло без шуму, без треску. Оно, впрочем, представляет не что иное, как естественное и логическое развитие идеи, которая вызвала уже несколько лет тому назад создание журнала „La Coopération des ideés“. Энергичному и преданному делу социального прогресса человеку, г. Deherme, удалось открыть в Ст. – Антуанском предместье небольшую залу, – не очень элегантную, не очень комфортабельную, но что гораздо лучше – очень переполненную каждый вечер. В ней собираются люди всех воззрений и всех исповеданий и в присутствии чрезвычайно внимательной аудитории говорят о вопросах, которые как нельзя лучше известны им. За конференцией следует беседа, в которой принимают участие все присутствующие. Было бы удивительно, если б к концу вечера несколько верных мыслей и ясных понятий не прибавились бы к познаниям молодых и зрелых людей, которые идут туда за поучением. Можно ли было удовлетвориться этой маленькой залой с ее деревянными скамейками, ее печкой и несколькими книжными полками? Deherme думал иначе и хорошо сделал. Он думал, что можно питать более честолюбивые замыслы и попробовать, с более широкими средствами, распространять свое влияние. Он обратился к добрым чувствам тех, кто с уважением относится к народному образованию и кто считает, что народное образование после школы весьма необходимо для свободной демократии, которая желает оставаться свободной. Он пригласил некоторых лиц соединиться с ним и предложил общую программу, которая не касается никаких догматов и доктрин и главная мысль которой есть распространение в народе нравственности, красоты и истины».

«„Часы досуга“, – говорится в уставе нового общества, – очень скучны и даже опасны – одинаково для рабочего, чиновника и крестьянина, если у них нет охоты к серьезному и здоровому чтению; а между тем здесь они могут проводить эти часы не только приятно и достойно, но и пользоваться ими для своего развития физического, умственного и нравственного, то есть для своей социальной эмансипации». Такова цель общества: сделать то, чтоб досуг работника служил к его возвышению и развитию в нем его человеческого достоинства, вместо того, чтоб служить, как это часто случается, и без его вины, к уничтожению всего, что есть в нем лучшего.

Средства в народном университете разнообразны. Прежде всего преподавание курсов и лекций; но нужно, чтоб преподавание чередовалось и с развлечениями. В народном университете, кроме зал, предназначенных для уроков различных учителей, предполагается музей, зала для спектаклей, зала для фехтования и гимнастики, зала для бесед, библиотека, всегда открытая, кабинет для консультаций врачебных, юридических, экономических, ресторан, комнаты для молодых людей и пр. и пр. Могут подумать, что слово университет не годится для обозначения всего этого. Но я не нахожу этого. Университет, по своему определению, есть место, в котором преподается всем доступная сумма знаний известной эпохи и средства к исследованиям, которыми располагает эпоха. Народный университет есть место, где народ может найти соединение всех элементов нравственности, культуры и развития индивидуального и коллективного.

Женщины приглашены к участию в этом деле. Они постараются улучшать своими посещениями, советами, дружеским отношением участь семейств, главы или члены которых придут в народный университет за тем, что он обещает своим посетителям. Сколько между нашими студентами добрых желаний, которые ищут себе применения! Сколько готового усердия, которое не знает на что истратиться! Сколько разбросанных начинаний, которым недостает только центра и связи. Народные университеты будут местом соединения этого самопожертвования и энтузиазма».

«Для того чтоб родиться и жить, им нужны средства и убежденные сотрудники. Они найдутся. Найдутся в большем или меньшем количестве, для начала, но не может быть, чтоб они не нашлись. Складчины, пожертвования, завещания придут на помощь. Что касается людей – они уже налицо. И они готовы работать». «Общество, – говорится еще в уставе, – не будет ожидать возможности сделать все, что оно хочет, и будет делать то, что оно может».

«Вслед за первым народным университетом Франции в Ст. – Антуанском предместье остальные возникнут в подражание ему и как бы по его призыву. Первый народный университет будет скромным или роскошным, смотря по собранным средствам, но во всяком случае он будет». Такова формула г-на Deherme, которую я нахожу прекрасной.

В сборнике общества его уставу предпослано следующее предисловие:

«Наше честолюбие велико: мы желаем истины, красоты и нравственной жизни для всех; мы хотим, чтоб и народ пользовался этими благами, принадлежащими человечеству: мы хотим, чтоб, как солнце, светящее для всех глаз, свет учения встал для всех умов».

«Мы хотим настоящей цивилизации, которая не оставляет позади себя большинство людей, цивилизации, которая не будет делом и выгодой для некоторых, а такой, к которой все призваны и в которой все одинаково принимают участие».

«Наше общество не проповедует никакой особенной доктрины политической, религиозной или философской. Его задача – высшее образование народа и его эстетическое воспитание. Оно воздерживается от всякого прозелитизма и исключает только исключения. Оно не хочет, разделяя и озлобляя умы, воспитывать членов партий; оно хочет воспитывать людей, соединяя их в искреннем искании истины и добра, в наслаждении прекрасным. Дух, оживляющий нас, – свободный дух».

«Часы досуга рабочего, чиновника, крестьянина – самые скучные и опасные часы для них; а между тем их можно употребить не только приятно и достойно, но и воспользоваться ими для своего развития физического, умственного и нравственного, т. е. для социальной эмансипации».

«Мы противопоставим свои народные университеты кабакам и cafe-concert’aм.

Народный университет должен заключать в себе:

1. Залу для лекций и курсов для высшего образования.

2. Залу для курсов отдельных обществ для второклассного обучения.

3. Вечерний музей с реальными промысловыми профессиональными курсами.

4. Залу для спектаклей.

5. Залу для фехтования и гимнастики.

6. Залу ванн и душей.

7. Салон для беседы.

8. Библиотеку, всегда открытую.

9. Лабораторию.

10. Кабинет для консультаций врачебных, юридических и экономических.

11. Аптеку.

12. Ресторан трезвости (tempérance).

13. Несколько меблированных комнат для отдачи внаем молодым людям всех сословий.

14. Образцовую школу для народных воспитателей.

15. Справочное бюро и т. п.»

«Мы надеемся организовать в хорошую погоду научные и эстетические экскурсии, посещения музеев или просто дружеские прогулки. Университеты будут распространять свое влияние и на семейства своих членов, на их жен, детей, подмастерьев, слуг. Они будут стараться не только об улучшении их положения с помощью всякого рода союзов, но будут стремиться и к облагорожению и улучшению домашнего очага. Деятельность университета в этом смысле будет предоставлена дамам, состоящим в комитете. Наше обучение будет сердечное. Его сила, плодотворность и могущество будут заключаться в том, что в наших университетах народ будет чувствовать себя дома, в семье, в кругу искренних друзей. Мы обратимся к душе. Преподавание наше будет жизненно. Мы сольемся с народом в его удовольствиях, в его трудах, в его страданиях. Молодым поколениям мы дадим таким образом побуждение к деятельности и смысл жизни, который возвысит их. Мы восстановим социальное согласие, водворяя справедливость. Желая создать людей покорных, создают возмущающихся; мы хотим воспитать людей свободных с здравыми суждениями, хотим во всех развить привычку к размышлению и критике. Но общество наше не будет ждать возможности сделать все, что оно хочет, и будет делать то, что оно может. Оно примется действовать сейчас же, постоянно и всякими путями. Это будет лучшим свидетельством его жизненности и силы. Оно должно будет не терять из виду того, что главная задача его – устройство образцового народного университета, настоящего дворца для народа. Это самое трудное. Но раз возникнет один такой университет, остальные явятся всюду. Франция – страна энтузиазма. Дело нуждается в больших средствах и особенно в большом количестве преданных ему людей. Мы уверены в том, что не будет в них недостатка. Впрочем, мы рассчитываем привлечь их сочувствие и их усилия к нашему делу не тем, что мы будем говорить, а тем, что мы будем делать».

«Общество наше есть общество деятельности, деятельности терпеливой, методичной, упорной и глубокой. Оно соединится со всяким школьным союзом, который будет ему предложен обществом обучения. Если же это предложение не последует, оно возьмет на себя инициативу, как только это будет возможно. Стремления общества разбросаны, надо их свести к одному и дать им организацию. Мы выработаем мало-помалу, с помощью всех, методу народного образования.

Состав комитета:

Председатель: г-н Габриэль Сэайль, профессор Сорбонны.

Вице-председатели: г-н Дельбэ, директор свободной коллегии социальных наук, и г-н Анри Мишель, профессор Сорбонны.

Главный секретарь: г-н Жорж Дегэрм.

Комитет пропаганды считает в рядах своих избранное общество литераторов и пишущих женщин, публицистов, профессоров, инспекторов университета, военных в отставке и т. д. Это все те лица, имена которых мы привыкли видеть во главе всякого великодушного и демократического предприятия. Несколько выдержек из устава познакомят с характером и задачей основанного общества.

1. Общество народных университетов основано для того, чтобы организовать и развивать высшее образование и нравственное воспитание народа во Франции.

2. Общество предполагает основать по народному университету в каждом большом городе Франции и прежде всего в Париже; оно предполагает везде организовать группы для высшего народного образования, издавать лучшие лекции и распространять их, основывать библиотеки, читальни и передвижные музеи для всех существующих групп.

3. Общество не имеет никакого характера политического и религиозного.

4. Наименьший годовой взнос – шесть франков.

Местопребывание общества находится в Париже, 17 ruе Paul-Bert».

Анекдоты и биографии, особенно для младших детей, очень полезны. Но их недостаточно для того, чтоб дать понять детям отношения, которые соединяют их с их ближними. Конечно, рассказы о хороших поступках, о великих деяниях, совершенных другими людьми, всегда подействуют на сердце; но не надо слишком долго занимать детей рассказами о том, что делали другие. Надо показывать им, как сами они могут быть любящими и великодушными и как часто это бывает трудно. Способность проникать в души других приобретается навыком и упражнением. Учитель должен воспользоваться для этого детскою наблюдательностью, развивать ее и направлять на людей, вместо того, чтоб останавливаться исключительно на животных и растениях. Только таким образом ребенок почувствует все тонкие красоты Евангелия. Вот пример. Детям на уроке Закона Божия говорят, что Иисус Христос дружил «с мытарями и грешниками». Дети озадачены. В школах сторонятся от лентяев и непослушных. Разве учителя и родители не советуют им сторониться от сидящих «на последней скамейке»? – Я спросил как-то детей: «Есть ли у вас в классе дерзкий, невоспитанный и ленивый ученик?» – «Есть». – «Как же вы относитесь к нему?» – «Мы не говорим с ним и не играем с ним; мы даже не смотрим на него!» – «И вы думаете, что он сделается от этого лучше?» Дети погрузились в размышление. «А не думаете вы, что он сделается еще более дерзким? Разве каждому из вас не нужна дружеская рука, доброе ласковое слово, как цветку нужно солнце?» Я постарался дать детям почувствовать, каково должно быть душевное состояние мальчика, от которого все отвернулись, и был обрадован, когда они, по собственному побуждению, придумали и предложили действительные средства для того, чтобы исправить своего товарища. Теперь им будет понятно и то, почему Христос искал общества мытарей и грешников.

Школьная жизнь представляет много случаев для пробуждения такта и психологической наблюдательности. Начиная с отношения детей к учителю. Как живет этот человек, что он ощущает, когда изнемогает под тяжестью непослушания своего класса? Какими знаками внимания, какой деликатностью может класс выразить свое почтение к тяжелому призванию этого человека?

У детей столько же склонности к этим добрым чувствам, как и к дурным шалостям. Надо только не поощрять их небрежность и показывать им, сколько человеческого счастья им доверено.

Мы говорили также о борьбе с пьянством и о различных формах нравственного спасания людей. Как, например, спасти гневливого человека, находящегося во власти этой ужасной страсти? И здесь надо жертвовать собою, то есть владеть собою и подавать пример терпения. Как спасти лжеца? Стараясь из всех сил заставить его говорить правду. Все это особенно важно для детей, которым приходится воспитывать своих младших сестер и братьев.

Самое главное – никогда не пытаться действовать на детей отвлеченными моральными истинами, а представлять им примеры, сравнения, факты из действительной жизни. У меня в классе были дети евреев, христиан и свободно мыслящие. При таких условиях было легко учить их терпимо относиться к тем, кто думает иначе, чем они. С этой целью я говорил им о культе «Скрипада» (святые следы шагов Адама на Цейлонском пике). Этот след ступни на камне служит предметом культа самых разнообразных религий. Буддисты говорят, что это след ноги Будды, явившегося туда затем, чтоб разогнать сонмище нечистых духов. Браманисты учат, что Шива ступил сюда в момент своего вознесения на небо. По арабской легенде, это след Адама. Португальцы думают, что это след св. Фомы; китайские богомольцы Цейлона – что это след первого человека, Тван Коа. Представители этих различных религий стекаются группами богомольцев на вершину горы, где стоит общий храм, охраняемый буддистскими священниками. Это изображение мирного божественного культа, совершаемого разными нациями и разными религиями, сильнее действует на детей, чем всякие увещания о терпимости.

Учитель постарается только заставить детей самих давать объяснение. – «Если человек, поднявшись на вершину, не войдет в храм, а сядет на скалу и будет любоваться чудным пейзажем, можно ли назвать его за это менее благочестивым, чем другие?» Начиная с этого, можно перейти к гонениям на христиан и евреев, к судам над еретиками и к религиозным войнам. Исторические факты не должны быть представляемы детям разбросанными и без связи; они должны с детства запечатлеться в их уме, как нравственные идеи. Надо побуждать детей к тому, чтоб все, что они узнают, содействовало укреплению и очищению их совести.

Особенно действительны сравнения из жизни природы, когда детям указывают на глубокое родство, которое связывает существование человека с жизнью природы и на удивительную концентрацию космических сил в душе человека. Говоря о самообладании, мы прежде сказали о разнузданных элементах и о побежденных силах природы, присоединив к этому известное стихотворение Шиллера («Песнь о колоколе»), потом мы сказали о некоторых чудесах пара и электричества, о роли динамита при устройстве туннелей. Затем мы перешли к непобежденным силам человеческой души, к обычаю мести и vendett’ы. Мы говорили о благодетельном действии общественной жизни на эти инстинкты, побеждаемые милосердием и альтруизмом. Я прибег к следующему сравнению. Старые скрипки великих скрипачей устроены в самых тонких частях таким образом, что даже самый грубый удар смычка в руках неискусного скрипача не мог вызвать из них резкого звука. Так и наша душа: снабдив ее добрыми мыслями и чистой волей, мы можем быть уверены в том, что она будет отвечать великодушными чувствами даже и на грубое прикосновение к ней.

В другой раз я взял предметом урока тему «Это мелочи!». Я начал с того, что показал детям несколько микроскопических препаратов и рассказал им об образовании коралловых рифов, созидаемых крошечными микроскопическими животными. Я напомнил им о разрушительной роли, которую играют в человеческой жизни бактерии. Наконец, я обратил внимание на то, как необходимо следить за мельчайшими вещами и в нашей жизни, так как и всякая мелочь прибавляет что-нибудь к добру или злу нашей жизни. Я дал им понять, что дурное действие злого слова или грубого суждения не прекращается; я привел в пример не только сплетни и клеветы, но и события из всеобщей истории. Я напомнил им некоторые случаи из антисемитской борьбы во Франции и в Алжире и указал на то, какую ответственность принимает на себя тот, кто публично заявляет жестокие и немилосердные мнения, считая это пустяком и мелочью.

Из этих кратких указаний ясно, что светское этическое обучение не суше, чем сама жизнь, и что это обучение нисколько не претендует ни прибавить к древней философии что-нибудь новое, ни заменить ее, но стремится только приложить ее наставления к действительной жизни и к разнообразным людским отношениям, как говорит Иеремия Готхельф, верующий христианин: «Я знал десять заповедей. Но к чему знать десять заповедей, если не знаешь духа своих способностей, слабостей и если не знаешь, что в жизни зло и дурно? Многие люди знают по имени добродетели и пороки, но не узнают их, встречая их в жизни, и еще менее узнают их в своей душе. Мне кажется, что география нашего сердца так же нужна нам, как география Шпицбергена; а наука и история человеческой души так же важна, как и история наслоений земли или трех сыновей Ноя. Все, что видимо и осязаемо, должно преподаваться детям. Но им не дают ключа, открывающего царство духа, – не дают познания собственной души».

Великое страхование

Неожиданно скончалась княгиня Марья Николаевна Щербатова. Некрологов ее в печати я что-то не заметил. Между тем петербургскому обществу, не слишком богатому замечательными людьми, прямо было бы стыдно не помянуть добрым словом эту редкую женщину, необыкновенно скромную, в высшей степени достойную и потому, может быть, оставшуюся в тени. К сожалению, я ее знал не близко, и цель этой заметки – только вызвать о покойной чьи-нибудь более подробные воспоминания. Неужели и до сих пор верно замечание Пушкина, что «замечательные люди исчезают у нас бесследно»?

Впервые я встретил М.Н. Щербатову лет семь назад у Н.П. Вагнера, известного профессора, спирита и «Кота мурлыки». Прочтя некоторые мои статьи в «Неделе», профессор пригласил меня устроить с ним этическое общество, на манер тех, которые так успешно распространились на Западе благодаря проповеди Феликса Адлера. Я, конечно, с радостью согласился, т. е. решил попробовать, что из этого может выйти. Составился маленький кружок, в котором бывали проф. Якоби, Н.Н. Неплюев, В.Г. Чертков, Л.И. Веселитская, А.В. Половцов, П.И. Бирюков и многие другие. Была и княгиня Марья Николаевна. Кружок наш распался довольно скоро. Не знаю, как другие, но я сразу же почувствовал, что из хорошей затеи ничего не выйдет, что без устава действовать неловко, а провести подходящий устав – нет надежды. И даже составить-то устав было бы очень трудно. По русскому обычаю мы почти все оказались при особом мнении относительно самых первоначальных вопросов этики. Как русские люди, т. е. люди искренние, мы почти все почувствовали неискренность свою, неготовность для дела слишком высокого, где нужны не фразы, а дела. Кружок постепенно распался, и я с тех пор очень долго не видал княгини Щербатовой. Я знал, что она издает небольшой этический журнал («Воскресная беседа»), небогатый по содержанию, не блестящий, с отгенком западного пиетизма, но в высшей степени порядочный, благородного тона. Знал, что княгиня основала общежитие и убежище для бедных девушек из петербургских горничных, швей и т. п., – род клуба, где дамы из общества и интеллигентные девушки являлись руководительницами. Что-то очень похожее на «гильдии», устраиваемые этическими обществами на Западе, о чем писал И.И. Янжул (гильдии – одна из самых умных стратегических мер той «армии», которая сорганизовалась там для спасения ближних). Одна моя знакомая дама, жена писателя, была приглашена Щербатовой, и я подумал, что если все будут такие же распорядительницы, то это будет чудное учреждение, истинно доброе дело. Затем я потерял из виду деятельность княгини. Года идут, года бегут, все мы заняты своим делом, затормошены. Неожиданно и с большой грустью я узнаю, что журнал Щербатовой исчез со сцены, а затем, что она вышла из основанного ею общества для бедных девушек. Как жаль, – думал я. Удивительно, как все у нас хрупко. Можно подумать, точно над всем висит, как какое-то заклятье, стих поэта:

 
Сердце будущим живет,
Настоящее – уныло,
Все мгновенно, все пройдет… —
 

и только уже в виде прошлого, лишь как материал для «Русской старины» и безобидного чтения, жизнь становится для нас своей и «милой». Жаль мне было истинно-добрых попыток княгини Щербатовой. Но вот недавно, в начале этого февраля, я получил от нее письмо. Она просила заехать к ней или указать, когда она может заехать ко мне, чтобы переговорить «по очень-очень важному делу». За недосугом я медлил отвечать; тогда явился лакей княгини с запросом, получено ли ее письмо и какой будет ответ. Значит, дело спешное, важное. Принятое близко к сердцу. Чем же волновалась эта добрая женщина перед неожиданной своей кончиной?

Я увидел княгиню в ее старомодной скромной квартире на Итальянской значительно постаревшей, но все по-прежнему величественной, строгой и серьезной, как семь лет назад. Она совсем не напоминала светских дам-благотворительниц, или напоминала лучших из них. Что-то истинно-религиозное, библейское чувствовалось в ее фигуре и тоне, даже как будто немножко квакерское.

Вот о чем она меня «беспокоила». Она столько видела на своем веку людей несчастных, всеми покинутых, погибающих среди нашего культурного общества, буквально как в дремучем лесу. Рабочий люд, например: трудно себе вообразить, на каком краю пропасти бредет этот многомиллионный класс. Случайное несчастье, болезнь, увечье, наконец старость, и человек мгновенно оказывается на дне пропасти. Вчера он был рабочий, сегодня он нищий, полный отчаяния. Ему остается или преступление, или беспробудное пьянство, или самоубийство, или, наконец, готовый на все это, он бродит среди селений и городов, как страшный призрак, озлобленный, зловещий… Это ужасно! Но княгиня живала за границей и подолгу в разных местах, она старалась наблюдать жизнь, она убедилась, что эта гадкая нищета вовсе не естественный закон, что с народным бедствием можно бороться. В Бадене, Саксонии и других местах Германии она была поражена благосостоянием рабочих; она натолкнулась на явление, у нас совершенно неизвестное, но чрезвычайно благодетельное и любопытное. Княгиня спросила меня, знаю ли я что-нибудь о германском государственном страховании рабочих.

Я сказал, что в общих чертах имею об этом понятие.

– Ах, это нечто такое огромное по значению, такое важное! Я прямо была изумлена, чего можно достигнуть этим Arbeiterversicherungsgesetz. И в такой короткий срок, вы не поверите, что все немцы теперь или почти все застрахованы от болезней, от несчастных случаев, от старости, то есть почти от всех бедствий, какие их могут постигнуть. Застрахованы, конечно, бедняки: люди богатые, те застрахованы своим богатством, но какая это могучая поддержка для бедняков!

Я попросил княгиню рассказать подробнее ее наблюдения. Оказалось, она видела близко немецких рабочих и поселян и расспрашивала их; к сожалению, они с иностранцами скрытны. Она осматривала их жилища, больницы. Подробностей она не знает, знает только, что во всей Германии лет около пятнадцати действует государственный закон, по которому каждый заболевший рабочий, или выбитый из колеи каким-нибудь несчастьем, или сделавшийся инвалидом от старости, получает или временную поддержку, или пенсию, причем эта пенсия так рассчитана, что составляет лишь известную часть необходимого для жизни бюджета. Другую часть рабочий должен сам добыть: это представляет импульс для его дальнейшей деятельности. По наблюдениям княгини, закон этот необычайно поднял и благосостояние народное, и дух народный. В Германии исчез этот вечный кошмар, гнетущий обездоленные классы в других странах, исчез этот подлый страх очутиться на улице, ужас голодной смерти. Хоть маленький, хоть половинный заработок обеспечен во всяком случае – для всякого желающего честно работать. Страховые кассы размножились чрезвычайно и собрали огромные капиталы; на них устраиваются, кроме выдачи пенсий, хорошие жилища для рабочих, больницы, санатории, богадельни и множество других учреждений. Просто сердце радуется, до какой степени бедняки счастливы и как они благословляют этот благодетельный закон.

Я спросил княгиню, чем я собственно могу служить ей в данном случае.

– Ради Бога, поддержите у нас эту идею… Дайте ей громкую известность…

Я улыбнулся, и, должно быть, несколько криво. Княгиня поспешила снова в восторженных выражениях повторить, как все это важно. Ведь этот страховой капитал – фонд народный, что cheville ouvrière, на которой держится весь груз бесчисленных нужд народных. Ради Бога!

– Что же я могу сделать? Написать статью?

Княгиня вздохнула грустно.

– И не одну статью, и не ряд их. Это вопрос огромный. Решительно необходимо, чтобы наконец обратили на него внимание.

Мы помолчали.

Я подумал с глубоким сокрушением: как это, однако, все нечаянно у нас и все необеспеченно. Вот женщина достойная, княгиня, жена генерала, уже старуха, очевидно, с обширными стародавними связями в свете. Если бы речь зашла о протекции какому-нибудь юноше или проведении какого-нибудь личного дела, у нее нашлось бы множество людей, к которым она могла бы обратиться. Но как речь зашла о деле общественном, о народном интересе, ей не к кому обратиться, как к простому журналисту, человеку без титулов, без связей, без всякого влияния. И я вспомнил, что это не в первый раз ко мне обращаются с общественными темами разные титулованные господа и генералы: «Напишите то-то», «Отметили бы это». На меня всегда эти просьбы производят неприятное впечатление.

– Простите, княгиня, – сказал я. – Я никак не могу вам обещать сколько-нибудь заметной поддержки. Я очень сочувствую вашей идее, – не столько ей, сколько одушевлению, с каким вы ее приняли, и вашему горячему состраданию беднякам. Но что могу я, что можем мы, журналисты, поделать с вопросом столь государственного значения? У нас в распоряжении только перо и капля чернил. У вас же есть обширный круг знакомства в свете, есть, несомненно, многие люди, глубоко вас чтущие и влиятельные. Вот в какую область следует перенести ваше прекрасное одушевление…

– Ах, вы не знаете…

<…>

Дальнейшей – интересной, но невеселой беседы нашей я приводить не стану.

Прощаясь с княгиней с тем, чтобы скоро увидеться снова, я спросил ее об ее обществе, устроенном для бедных девушек, о погибшем журнале.

– Что касается общества, я вышла из него. Причина та, что туда в качестве распорядительниц нахлынули молодые дамы… несколько иного настроения, чем мое, иного склада мысли. Очень милые и одушевленные добрыми целями, но других идей. Мне показалось, что нужно уступить им место.

Эту деликатность я понял и согласился, что так действительно лучше.

– Что касается журнала, то… – Княгиня сделала грустный жест.