Текст книги "Цигун: покой в движении и движение в покое. Том 4: Несказочная сказка"

Мастер теней был человеком немолодым, неторопливым и явно весьма основательным. Сначала он продемонстрировал, как из воловьей кожи изготавливаются фигуры для представления. Он еще сетовал, какая эта кожа дорогая. И не в самой коже причина (воловья шкура вещь недорогая) такой цены, а в выделке. Помнится, я еще удивился, какое ему до этого дело, ведь это театр наместника и платит тут за все он. Надо же, какой приличный, беспокоится о деньгах своего хозяина. Хотя из того, что я слышал про этого наместника, о его деньгах можно было не беспокоиться, он уже сам о них побеспокоился. Правда, сейчас эти слухи дошли до императора (потому-то меня и прислали сюда) и нужно было начинать беспокоиться о самом наместнике.

Но когда Мастер теней принялся вырезать из толстенной кожи фигуру, я тут же забыл обо всем. Делал он все настолько искусно, что смотреть на это, по-моему, можно было часами. При этом инструмент у него был самый простенький: пара ножичков, которыми он кроил кожу и прорезал в ней разной формы отверстия. Мне повезло: нужную ему для следующего представления лягушку у него забрал внук наместника. Фигурка лягушки была маленькая и простая, поэтому Мастер теней пообещал вырезать и даже раскрасить ее при мне.

Говорил он при этом так:

– Тебе повезло, что ты можешь увидеть весь процесс изготовления от начала до конца. Потому что на сложную фигуру у меня уходит от двух до четырех недель. А на композицию – так вообще несколько лет. Вот самая сложная и самая моя любимая, – с этими словами он подвел меня к стенду, на котором были разложены самые разнообразные фигуры от каких-то совершенно непонятных монстров до монаха и даже самого Будды. Все они были ярко раскрашены и имели подвижные суставы рук, а некоторые даже могли «ходить».

– Это очень известная история, – указал на фигуры Мастер теней. – Называется она «Путешествие на запад». Кто только ни делал кукол для этой сказки! И поэтому нынче только самые умелые берутся за эту работу. Попробуй сравниться со старыми мастерами и не опозориться! Тут главное даже не ремесленная часть, тут важно быть художником и иметь к тому же собственное понимание сути произведения и характеров героев.

Вот посмотри, – указал он на фигуру роскошно одетой обезьяны, стоящей на одной ноге, опираясь на длинный шест. – Это Сунь Укун. Как он тебе?

– Какие у него роскошные сапоги! – ахнул я. По своей привычке много бегать я уделял внимание не столько одежде, сколько обуви. Хорошая обувь – бежишь, плохая – лечишь растертые ноги.

– А, – махнул рукой Мастер теней, – кто о чем, а гонец про обувку. Ты на его лицо посмотри.

Я посмотрел. Да, это действительно было Гун-Фу. У обезьяны была совершенно обезьянья морда, которая одновременно выглядела как настоящее человечье лицо с абсолютно человечьим выражением.

– Какой этот Сунь Укун смешной, – сказал я. – Или очень страшный. Честно говоря, я не понимаю, какой он.

– Лучший комплимент, который я слышал, – улыбнулся Мастер теней. – Этот парень может быть очень разным, он то ужасно смешной, то «ужасно ужасный». Поэтому он еще и ужасно сложный, я делал его месяца два, из которых месяц провозился с мордой, чтобы она стала «мордо-лицом» и могла «держать» несколько выражений. Это же тебе не человек, это кожаная фигура, она кривляться не умеет. Какой ее сделаешь, такой она навсегда и останется. Остальные фигуры попроще, но ни на одну из них у меня ни пошло меньше месяца.

К счастью, наместник разрешает своим многочисленным внукам брать только самые маленькие фигуры. И самое странное, что дети его слушают. Я человек не завистливый, у меня есть все, что мне нужно. Я делаю то, что умею и что люблю, и потому счастлив. Но тут я завидую наместнику: вот бы мои внуки так слушались меня. Ведь мои такие неслухи, что из-за них я не могу дома сделать даже самую маленькую куколку, они тут же разбросают инструмент, порвут кожу (хотя я не понимаю, как маленькие дети могут порвать толстенную воловью кожу) и разольют краски. А у меня краски очень дорогие, куда дороже кожи. Я ведь изготовитель кожаных фигур в четвертом поколении и использую семейный рецепт красок, разработанный еще моим прадедом. Дед говорил, что в те времена ингредиенты, из которым изготавливал краски его отец, ничего не стоили. А сейчас доставать их становится все труднее и труднее. Но зато красок такого качества нет ни у кого. У меня осталась пара фигур работы прадеда, так ты не поверишь – краска на них совершенно не выцвела. Поэтому и мои куклы не утратят яркость еще много лет.

А внуки наместника очень воспитанные. Приходят, спрашивают, какую куколку им можно взять. Мои бы, например, за час весь театр растащили. Наместник же водит сюда самых важных гостей и потому ничего подобного допустить не может. Да что там важных… Когда-то у отца нынешнего наместника гостил сам император. Тогда представление давал еще мой отец, а я был у него в подручных.

Я, когда болтаю, то только болтаю, а Мастер же теней одновременно и болтал, и работал, руки у него двигались отдельно, а язык отдельно. В результате часа через два лягушка была полностью готова. Он даже успел приделать к ней две палочки: сдвинешь палочки – лягушка разведет лапки. Завершив работу, Мастер зажег свечи и велел мне стать по другую сторону экрана – туда, откуда смотрят зрители. И вдруг лягушка, смешно двигая лапками, «поплыла». Если бы я собственными глазами не видел, как примитивно она устроена, я никогда бы не поверил, что с помощью всего лишь пары палочек можно сделать «живую, бойко плавающую» лягушку.

– Это хорошо, – одобрительно кивнул Ву, – значит, ты поймешь, о чем я говорю. Кстати, раз уж ты человек культурный, то не мог бы ты сказать мне, что означает иероглиф, которым обозначается театр?

Этого я, увы, не знал. Ну, что поделать, не попадался мне такой. В посланиях, которые я передавал и которые меня натаскивали читать, понимать и запоминать наизусть, речь шла о войне, о деньгах, поощрениях и наказаниях, в общем о том, чем живет и «питается» государственная машина. А о театре не было ни слова.

Когда я сказал, что не знаю такого иероглифа, Ву только засмеялся:

– У людей множество самых разных иллюзий, но среди них есть пара, присущих каждому человеку. Одна состоит в том, что ему кажется, что он знает то, чего, на самом деле, не знает. А вторая – в том, что ему кажется, что не знает то, что, на самом деле, знает.

Тут я схватился за голову:

– Мне сейчас кажется, что я ничего не понимаю. И мне кажется, что это мне не кажется, а что так оно и есть.

– Все просто, – спокойно сказал Ву. – Тебе кажется, будто ты не знаешь этот иероглиф, а я уверен в том, что ты его знаешь. Только не знаешь, что ты знаешь.

Когда Ву нарисовал знак, обозначающий «театр», я понял, что его слова совсем не такая ерунда, как показалось.

Я знал, что левая часть знака (Сюй) означала «пустота».

А правая (Гэ) – топор в виде журавлиного клюва на очень длинной рукояти [12]12
  См. том 3, раздел «Комментарий под названием „Что это и кому это нужно?!„».


[Закрыть].

И тот, и другой знаки встречались в посланиях полководцев, в которых речь часто шла о вооружении солдат и о «пустом» и «полном» в построение войск, в атаке и защите.

– Ну, насчет правой части ты прав, это действительно длинный боевой топор. А вот то, что ты назвал пустотой, – наставительно сказал Ву, – это не совсем пустота. Точнее будет сказать, что это не абсолютное ничто, а средоточие огромной внутренней энергии.

Согласно этому иероглифу, театр традиционно определяется как «размахивание топором в пустоте». Можно сказать, что актер изображает некое яркое действие (например, машет попусту топором), но делает это театрально, как бы попусту. Но мы вполне можем назвать это иначе: театр – это пустота, вовлекающая в себя энергию зала.

И делается это очень просто. Ты сам только что сказал, что Мастер теней зажигал за экраном свечи. И свет не только делает видимым движение фигур за экраном, но и привлекает внимание зала, как бы втягивает его в одно место. Ведь если зажечь свечи по всему залу, то кто обратит внимание на саму пьесу? То же самое делается и когда играют живые актеры и нет никакого экрана, через который должен проникать свет.

В лечении применяется тот же самый простейший принцип: ты делаешь нечто, что привлекает энергию пациента в нужное место.

– Свет, где надо, зажигаю? – не без издевки спросил я. – И где это самое «где надо»?

– Ну, примерно так, – «не заметил» подначки Ву. – А «где надо» зависит от контекста. Допустим, у человека проблемы со зрением. Почему так происходит, мы не будем выяснять, я знаю, ты не понимаешь, как производить настоящую диагностику. Но ты хочешь помочь этому человеку.

– Ни разу не было у меня пациентов с проблемами зрения. Простые крестьяне, читать писать не умеют, целый день находятся на свежем воздухе, смотрят вдаль. У них больше проблем со спиной и суставами. А с глазами – никаких.

– Это пока, – улыбнулся Ву. – Вот научишься хорошо лечить – и появятся у тебя пациенты побогаче. Эти обычно грамотные, а иероглифы, сам знаешь, малюсенькие. Так что рано или поздно придется тебе с этим столкнуться.

А пока просто для примера, чтобы ты понял о каком «театре» идет речь. Итак. Ты не ведешь Ци к глазам с помощью мысли, как это делается в более или менее сложных стилях Ци-Гун. Нет, ты делаешь все как ты любишь, простейшим способом. Например, берешь полотенце или просто чистую тряпку, погружаешь ее в хорошо теплую воду, выкручиваешь и прикладываешь к глазам. Когда тряпка остывает, ты повторяешь процедуру. Если тряпки нет, то просто набираешь воду в ладони и прикладываешь ладони к глазам. Само собой понятно, что глаза при этом должны быть закрыты. Тут есть важная деталь. Если ты, например, будешь прогревать полностью все лицо (умывать его теплой водой), то Ци прихлынет не именно к глазам, а равномерно распространится по всему лицу, так что глазам «достанется» их обычная порция энергии и концентрация Ци в них не увеличится. Поэтому тут важно не только прогреть то, что нужно, но и не прогревать то, что не нужно.

Почти наверняка это был полезный принцип. Кстати, я встречал его вариацию. В одной деревне мне попалась столетняя старуха, которая видела не хуже своей правнучки. То, что деревенские жители хорошо видят, – это неудивительно, это, можно сказать, норма. Но такое… Разумеется, я спросил старуху, как ей удалось сохранить такое зрение. Она ничего не стала мне рассказывать. Она просто отвела меня в курятник, взяла пару свежеснесенных яиц и приложила их мне к глазам. Яйца, конечно были грязные, но что поделать, не обижать же старуху. Тем более, она сказала, что делает так лет девяносто, а до этого так делала ее мать, бабушка, прабабушка… И никому от этого плохо не было. И тут она стала перечислять всех своих родственниц по женской линии. А память у нее была, по-моему, не хуже зрения. Но я ее не слушал, потому что тепло от куриных яиц шло очень приятное.

В общем, спасибо Ву, метод явно рабочий. И если свежеснесенные яйца найдешь не в каждом доме, то горячую воду может позволить себе каждый. Главное понимать, что можно греть, а что нет.

Изменение того, что тебя окружает, – это шаг на пути. Делая это, ты получаешь доказательства, ты понимаешь то, что я говорю. Ничто не должно быть принято на веру. Никогда не верь ничему из того, что слышишь. Если ты принимаешь то, что я говорю, просто слушая это, то это только разговоры. Ты должен доказать все для себя. И только после того, как ты сделал это, это становится твоим знанием, которым ты можешь пользоваться. Для прогресса на пути к мудрости и счастью абсолютно необходимо, чтобы каждый доказал это для себя.

Лестер Левенсон

Как умею, так и лечу

Когда люди говорят что-то направленное против тебя, это хорошая возможность расти. Это дает тебе возможность практиковать настоящую Любовь. Это дает тебе возможность практиковать настоящий Покой. То, что они издают звуки своими ртами, отнюдь не причина для того, чтобы это причиняло тебе беспокойство. Противостояние – это очень здоровая вещь. Оно провоцирует и способствует росту.

Лестер Левенсон

После обучения у Ву (которое, надо сказать, было весьма неполным), я вернулся домой и решил попробовать лечить. К тому времени я считал, что умею это делать (теперь я понимаю, насколько ошибался), я обнаглел настолько, что даже у меня стали появляться свои собственные (правда, очень простые) правила.

Правило первое

«Не все нужно лечить, некоторые вещи проще заработать».

Так, бессонница или плохой аппетит у богатого и ведущего малоподвижный образ жизни человека совершенно не означают, что он болен. Это просто нормальная реакция нормального организма на ненормальный образ жизни. Тело изначально приспособлено к работе, и если оно не обеспечивается достаточным количеством движения, то оно не устает и потому совершенно естественным образом хочет меньше есть и меньше спать. В этом случае не требуется никакого лечения и лучшим лекарством будет простая прогулка перед сном. Я бы, конечно, порекомендовал бы даже побегать, но понимаю, что для некоторых людей это подвиг, поэтому бегаю сам, но другим таких советов не даю. Я советую гулять, делать гимнастику, простенький Ци-Гун, я даже говорю про Тай-Цзи-Цюань. В Тай-Цзи-Цюань я ничего не понимаю, но от знающих людей слышал, что это хорошо. Тем более, это в русле традиции, это почти все видели (хотя никто не умеет) и все соглашаются, что это полезно. Впрочем, это не означает, что кто-то готов тратить время на серьезные занятия такими несерьезными вещами.

У этого правила была и вторая часть, которая звучала следующим образом: «Не все болезни нужно лечить, некоторые из них можно использовать». Правило это не было выдумано мной, его мне подсказал монах по имени Нин.

Начав заниматься врачебной практикой, я очень быстро понял, что работать с пациентами – это весьма нелегкое дело. Ведь человек начинает болеть ближе к старости и подавляющее большинство моих больных – это весьма немолодые люди. Разумеется, приходили ко мне и молодые, но у них чаще всего были болезни, которые достаточно легко поддавались лечению. Их я называю «здоровые больные». Соответственно, пожилых людей, болезни которых лечились тяжело (или их вообще невозможно было полностью вылечить, только замедлить или облегчить), я назвал термином, который даже мне самому казался смешным – «больные больные».

Такие люди мало того, что были стары и действительно больны, они еще часто находились в состоянии постоянного волнения и беспокойства. В общем, «мало радости и много беспокойства».

Легко пребывать в хорошем настроении, общаясь с молодыми, здоровыми, часто и охотно смеющимися людьми. Ты попробуй радоваться, постоянно имея дело с людьми старыми, больными и бедными.

Я тогда, помнится, еще подумал, что Сиддхартха покинул свой дом, семью, имущество и отправился на поиски пути для избавления от страданий на тридцатом году жизни. По-моему, так произошло потому, что он, будучи принцем, никогда не испытывал нужды и не сталкивался со страданиями. И лишь выбравшись за пределы дворца, он впервые увидел «четыре зрелища», изменившие всю его последующую жизнь: нищего старика, больного человека, разлагающийся труп и отшельника. Думаю, что если бы он был не принцем, а лекарем, то увидел бы болезни, мучения, старость и смерть гораздо раньше. И, соответственно, гораздо раньше стал бы Буддой.

Когда я изложил свои соображения Ву, тот долго смеялся:

– Это же надо, – говорил он, – ты рассуждаешь о том, что надо было бы делать Будде, чтобы раньше стать на путь избавления от страданий! Я живу долго, я встречал много людей, но такой наглой наглости еще не видел. Тем более, что для тебя духовный путь и духовная практика – это пустые слова.

И, кстати, пожилые пациенты не всегда такие несчастные и нудные, как ты говоришь. Да и старые они далеко не всегда, ведь старость она не только в теле, она больше в голове. Чтобы ты в этом убедился, я познакомлю тебя с моим старинным другом, который, несмотря на свой преклонный возраст, духом гораздо моложе и бодрее тебя. Он монах, он всегда весел, постоянно смеется и шутит, он никогда не унывает. Зовут его Нин.

Родители, – говорил Ву, – назвали его совсем иначе, Нин – это его монашеское имя, означающее «мир, отдых, спокойствие». Несмотря на такое имя, человек он чрезвычайно подвижный, а поговорить любит едва ли ни больше, чем ты.

Нин действительно был разговорчив, уже при первой нашей встрече он изложил мне свой способ использования болезней, в частности бессонницы.

– Отчего у человека бессонница? – вопрошал он. – Если человеку ничего не мешает спать (боль, голод, холод или жара, шум, духота и прочие неприятные вещи), то ему по ночам положено спать сном младенца. Но не у всех получается. Почему? – вновь вопрошал он, и тут же сам отвечал себе: – По двум причинам: либо недостаточно устало тело, либо в голове у него слишком много беспокоящих его мыслей. С телом более или менее просто: гуляй побольше на свежем воздухе и не укладывай его спать днем. Тогда к вечеру оно так устанет, что заснет, стоит ему лишь оказаться на кровати. С головой сложнее, и не всем удается хотя бы немного утихомирить свои мысли.

Что я делаю, когда не могу спать? Первым делом я перестаю стремиться заснуть. Ибо любое сильное желание напрягает человека. После этого я понимаю, что если я в данный момент не хочу спать, то делать это мне совершенно не обязательно. Кто вообще сказал, что человек должен спать по ночам?! И, наконец, я начинаю радоваться тому, что у меня освободилось время, которое я могу использовать для всяких полезных вещей. Например, я могу заниматься оздоровительным Ци-Гун, могу читать мудрые книги, до которых у меня днем не доходят руки, могу, наконец, делать духовную практику, положенную мне, как монаху.

Тут я не выдержал:

– Но не всякий человек монах и не каждый может выполнять духовную практику. Я, например, даже не знаю, что это такое. Да и знать, честно говоря, не хочу.

– Так и не делай, – тут же согласился Нин, – просто молись. Искренняя молитва – это тоже прекрасная духовная практика, способствующая сосредоточению ума, делающая его сосредоточенным на чем-то одном, чем-то важном. Это еще называется «одноправленным».

– Как и кому мне молиться, – ухмыльнулся я, – если я ни во что не верю?

– Верь во что хочешь и молись кому хочешь, – ответил Нин. – Молись Богу, Небесам, Дао.

– Да нет никакого Бога! – не выдержал я.

– Во-первых, Он есть, – засмеялся Нин, – а, во-вторых, если бы Его и не было, то Его нужно было бы выдумать, потому что сдача Божественному быстро успокаивает ум. Даже такой непокорный и мятущийся, как у тебя.

С Нином мы подружились. Больше ни про какую сдачу Божественному он мне не говорил (у него было твердое правило «Никому ничего не навязывать»), но однажды спросил, не хочу ли узнать, насколько беспокоен мой ум и как часто он теряет концентрацию.

Мое любопытство всегда при мне, и мне тут же захотелось узнать, как он это сделает. То, что мой ум беспокоен, я и сам знал, а вот узнать, каким образом Нин сумеет выяснить, как часто я теряю концентрацию, было интересно. Мне это вообще казалось невозможным.

Нин поступил просто. Он дал мне книгу, открытую на странице, где была написана довольно длинная молитва.

– Ну вот, опять, – пробормотал я, – а как же твое «Никому ничего не навязывать»? Ты же знаешь, что я не верю во все это, для меня это просто слова. Люди говорят так много слов, а я уже давно заметил, что чем больше говорит человек, тем меньше толку от его слов, да и от него самого тоже.

– В данном случае это действительно просто слова. Для тебя сейчас это всего лишь текст, который ты должен выучить. Подошел бы и любой другой, просто я бедный монах и никакой другой книги под рукой у меня нет. Ты говорил, что когда служил гонцом, тебе приходилось учить наизусть длинные послания. Так что запомнить эту молитву тебе будет проще простого.

Заучивать этот текст мне было лень, но он был в стихах и потому запоминался легко и быстро. Минут через десять я его уже знал наизусть.

– Хорошо выучил? – спросил меня Нин.

– Отлично! – уверенно сказал я.

– Ладно, – кивнул Нин, – а теперь закрой книгу и повтори наизусть. А я послушаю.

Повторяя текст, я все время смотрел на Нина. Тот внимательно слушал, кивая при этом головой, как бы в ритм молитвы.

– Шесть, – сказал Нин, – когда я замолчал.

– Чего шесть? – пришел в недоумение я.

– Твой ум потерял сосредоточение шесть раз. А читал ты сколько? Две, может, три минуты. И вот за это время ты «терял нить» (сбивался, задумывался, один раз даже ошибся) целых шесть раз.

Представь, что ты бежишь в темноте. Если ты хочешь не упасть, то твой ум должен быть полностью сосредоточен на дороге. Стоит тебе потерять концентрацию, подумать о чем-то другом (что-то вспомнить, чего-то испугаться, подумать о том, как ты хочешь пить или есть…), как ты тут же споткнешься и упадешь.

Нечто похожее я видел в одной школе боевого искусства. Не удивляйся, монахи тоже практикуют его, причем гораздо более усердно, чем это делают (судя по твоим рассказам) гонцы. Там мастер велел ученикам с полным сосредоточением повторять очень длинную мантру и внимательно слушал, как это делает каждый из них. А в конце говорил примерно так: «Боец жив до тех пор, пока он полностью сосредоточен. Если бы это была не мантра, а поединок, то тебя убили бы уже десять раз». Это означало, что ученик, читая мантру, сбился (то есть потерял сосредоточение) десять раз.

В общем, я не пытаюсь тебя ни в чем убедить (у каждого свое понимание и свой путь), я лишь показал тебе, что твой ум не сосредоточен и что постоянное повторение молитвы с полным сосредоточением на ней может служить прекрасным средством для «отработки» его концентрации.

Насчет Бога и молитвы меня Нин не убедил (впрочем, он не слишком и старался, лишь сказал: «Придет время, может, и поймешь, а не поймешь, значит, еще не время»), но рекомендация насчет того, что некоторые болезни лучше использовать, мне настолько понравилась, что я включил ее в свои «правила правильного лечения».

Правило второе

«Иметь возможность заботиться о своем здоровье – это уже счастье».

Никто не может заставить человека заботиться о своем здоровье. Хочешь – заботься, не хочешь – не заботься, твое дело. Учитель Ву говорил, что если человек сумел успокоить свой ум, перестал привязываться к результату своих действий и со всей искренностью сдал все на волю Неба, то о нем позаботятся. И такому человеку ничего особенного и делать не нужно, его тело, будучи предоставлено самому себе, прекрасно со всем справится. Но таких людей крайне мало, можно сказать, что их почти и нет. Так что обычному человеку лучше хотя бы немного уделить внимание своему здоровью. Разумеется, от всех болезней это не избавляет (Карма, отведенная на эту жизнь, никуда не денется), но может избавить от «лишних», так сказать, «дополнительных» страданий.

Кстати, это не всем доступно. Например, крестьянин с удовольствием бы делал какой-нибудь оздоровительный Ци-Гун, но для этого у него не остается ни времени, ни сил, ибо все свое время он проводит в поле, идя за плугом. Да и необходимых для этого знаний у него тоже, как правило, нет. Так что иметь такую возможность – это само по себе уже большая удача.

Правило третье

«Правило цепи: качество цепи определяется качеством ее самого никудышного звена».

Здоровье физического тела напоминает цепь, которая исправно выполняет свои функции лишь до тех пор, пока целы все ее звенья до единого. Достаточно порваться одному, как цепь тут же становится непригодна, даже если все остальные звенья находятся в безупречном состоянии.

С человеком та же самая история: если отказало, например, сердце, то он погибнет, будь он в остальном хоть тысячу раз здоров. Для меня это имело прикладное значение. Я не слишком умелый врач и не способен понять, какое «звено цепи» самое слабое и подлежит немедленному «ремонту». Поэтому мой подход должен был быть несколько иным: подобрать человеку «общее лечение» или «общую практику», оказывающие благотворное воздействие на весь организм в целом. Тогда была вероятность, что больному органу тоже что-нибудь «перепадет» и ему станет легче. В общем, не знаешь что лечить (а откуда мне это знать, ведь я так и остался простым гонцом, нахватавшимся «околомедицинских познаний», лекарем же меня считают только жители окрестных деревень, не видевшие настоящих врачей), лечи все – авось, поможет.

Правило четвертое

«Физические упражнения полезны для тех, кто считает их для себя полезными».

Например, я знаю немало людей, которые дожили до весьма преклонных лет, не делая вообще никакой гимнастики. Так что моя трактовка моего же правила такова: «Нравится тебе делать гимнастику – делай на здоровье. Не нравится тебе делать гимнастику – не делай ее, и тоже на здоровье. А если припрет, начинай делать, но, начав, делай ее с удовольствием.

Вообще говоря, простые методы вроде примитивной гимнастики и массажа – это, можно сказать, мой конек. И самое смешное, они даже помогают.

Я считал, что занятие себе я выбрал правильное, ведь ни в нашей, ни в близлежащих деревнях до меня не было ни одного лекаря, и народ не был избалован «врачебным вниманием». Чтобы дело пошло веселее, я первым делом заявился к старосте и рассказал, каким стал важным человеком. Я и «государев гонец», и лучший бегун среди гонцов, а, значит, не более и не менее как «чемпион» всей империи по бегу, ибо лучших бегунов, чем гонцы, не существует. А кроме того я умел читать и писать!

Для пущей важности я показал старосте грамоту. Грамота была проще некуда, всего лишь о том, что я отслужил на императорской службе положенное количество лет и имею право на какие-то привилегии. Привилегии, надо сказать, были крошечные, ничего не значащие, скорее, «слегка почетные». Например, у меня было право присутствовать на некоторых церемониях, проводимых в столице. Церемонии, правда, были самые незначительные и места, предназначенные для таких, как я, были в самых последних рядах, но это не имело никакого значения, ибо староста не умел читать. А грамота была очень красивая, большая и с двумя печатями, на которых был изображен дракон. Такие давали всем уволенным с императорской службы. Но всякий раз, когда я брал в руки эту грамоту, я думал: «Лучше бы серебром».

Впрочем, на этот раз я сумел извлечь из этой грамоты пользу. Услышав мой рассказ о том, кем я теперь стал, и, главное, увидев грамоту, староста преисполнился ко мне уважения, сказал, что таких людей, как я, в деревне еще не было и что нужно бы ввести меня в совет старейшин. Разумеется, не как полноправного члена, имеющего право голоса, ибо я для этого слишком молод. А как человека, имеющего право прийти на любое собрание совета и высказать свое мнение. Ведь ни один старейшина деревни, каким бы древним он ни был, не повидал так много, как я, обошедший всю империю и лично видевший, страшно сказать, самого Сына Неба. Императора я действительно видел, правда, не совсем. Дело в том, что я не сообщил старосте одной небольшой детали: я находился от него на таком расстоянии, что не смог бы различить его лица, даже выйди он из носилок.

Под конец староста совсем расчувствовался и сказал, что есть старинная пословица «живет долго, но не старый», а про меня можно сказать «живет еще мало, но уже мудрый».

Так я стал почетным членом совета старейшин. И вскоре все до единого старейшины пожалели об этом.

– Если у меня есть право приходить на каждое совещание совета (они сами мне его дали, я у них ничего не просил), то я буду им пользоваться, – решил я. – Тем более, никто не заставляет меня сидеть там часами, как эти старцы, которым нечего делать и чьи россказни так надоели их домашним, что они только рады, если любимый дедушка или прадедушка проведет полдня в обществе себе подобных и не будет морочить им голову своими наставлениями и указаниями.

У меня другой подход: есть время и желание – пришел, сказал им что думаю и пошел по своим делам, благо пациентов у меня теперь немало.

Став лекарем, я решил, что построю специальный домик, где буду принимать пациентов, не все же мне мотаться по окрестным деревням, пусть те, кто могут, приходят сами. Я, конечно, безотказный: в любую погоду и в любое время суток, лишь бы не бесплатно. Но по мере того, как пациентов становилось все больше, носиться между ними становилось непросто даже для меня.

И я сообщил старосте, что домик на одну комнатку был бы весьма кстати. Я не просил у него много, так, чепуха. Материалы и деревенского плотника с парой подмастерьев в помощь. Я обращался к старосте много раз, рассказывал ему, какая польза и какой почет будет нашей деревне от того, что люди будут приходить к нам из всей округи. Староста внимательно слушал, с серьезным выражением лица кивал, со всем соглашался, обещал помочь всем, чем только может. Но каждый раз что-то ему мешало. И тогда я стал обращаться за помощью к каждому старейшине отдельно, как-никак по деревенским меркам они были состоятельные люди. Они тоже обещали обязательно помочь.

Наконец, мне это надоело, и я стал приходить на каждое заседание их совета (выгнать они меня не могли, сами предоставили мне это право, сделав почетным членом своего сборища) и рассказывал, кто из них, что и когда мне обещал. А в конце каждой речи громко вопрошал, как могут люди, не способные держать свое слово, давать советы всей деревни?! И чему они могут научить молодых?!

Кроме того, я перестал лечить их бесплатно. От них все равно никакой пользы, пусть платят вдвое. Сначала они взвыли, но деваться было уже некуда. А мне что, я люблю конфликты и скандалы.

В общем, денег мне не дали, зато вся деревня знает, какие старейшины скупердяи и обманщики. Я уж постарался. Язык у меня длинный, и если мне кто-то не нравится, то я никогда не стесняюсь. Тем более, я точно знаю, что ничего мне за это не будет. Мне плевать на всех этих старейшин, ведь я прекрасно понимаю принцип, по которому властные и богатые люди (начиная от простого деревенского старосты и заканчивая высшими сановниками) делят всю прочую «мелкую шваль». Это мое собственное понимание, и кому-то оно может показаться слишком примитивным, кому-то слишком утрированным, но для меня оно работает.

Мне кажется, что для высокопоставленного человека все остальные люди делятся на две категории: ничтожные и ничтожно-нужные. Например, когда я был гонцом, для всех моих начальников я был человеком ничтожным, так – «никто на посылках».

Когда я стал лекарем, я не перестал быть ничтожным, ведь я по-прежнему беден и не имею ни власти, ни влияния. Но я перешел в категорию ничтожно-нужных, ведь любому может понадобиться помощь лекаря. И хотя лекарь – это тоже никто, к этому «никто» придется обращаться и делать это с полным уважением. А иначе такой человек, как я, вполне может и отказать. Хотя отказать я скорее всего не откажу, но тройную цену заломлю точно, да еще и разговаривать буду «через губу».