Текст книги "Бездна Мурены"

Назло приговору властей капрал с О'Юричем поддерживали в отряде железную дисциплину и должную физическую форму. Учитывая возросшее загрязнение из-за ремонта, посещение душа, стирка одежды и влажная уборка внутри Саркофага стали проводиться гораздо чаще. Привыкшим к своей незавидной доле разведчикам сильно не хватало лишь одного – весёлых острот Шлемофонцева, который без доступа к сильнодействующим препаратам из жизнерадостного торчка превратился в безмолвную тень.

А вот Дипера устраивало всё. Вернее, ему было наплевать на то, что творилось вокруг него. Мысленно Командор бродил по непролазным джунглям Гваделупы и бесстрашно охотился на самых свирепых её обитателей. Например, на рогатого мангуста. Рога ему в книжке были подрисованы шариковой ручкой. Понятно, что эти рога отсутствовали в остальных, обычных экземплярах данного издания, чтобы не вселять ужас в рядового обывателя. Ведь такими рогами мангуст мог запросто оторвать своему сопернику детородные органы, что однажды испытал на себе Колян, несчастный французский коллега автора «Редких животных Гваделупы».

Когда у ремонтной бригады случались перерывы, в холл из больничных кабинетов, сданных под офисы, вываливали скучающие сотрудники. Чтобы покурить, поглазеть на забавных пациентов за решёткой и посмеяться над ними – существами ещё более бесправными. Хирург Стас тоже частенько околачивался у решётки. Фальшиво напевая, он внимательно наблюдал за пациентами, трясущимися руками сжимая в кармане скальпель. Не самая характерная для «опытного хирурга» особенность.

Запись № 38. Слишком долго мы дремали в анабиозе, пока «Довженко-19» мотало по галактике. Так долго, что деградация и регресс Земли достиг масштабов, при которых элитных звёздных разведчиков не только замуровали в Саркофаге, но и превратили нас в самых настоящих цирковых уродцев на потеху публике.

Это ж какова степень нравственного падения власть имущих! Совокупились со всем, что шевелится в инопланетных борделях. Слопали всё, от чего нельзя умереть. Скупили всё самое дорогое и престижное. И наконец, пресытились, одурели из-за отсутствия ограничителей. Единственное, что теперь заставляет забиться чёрствое сердце, – это смешивание с грязью всего самого непорочного и порядочного, уничтожение любых прогрессивных ростков. Покрытие мира слоями дерьма, каковое уже давно течёт по их авгиевым венам вместо крови.

Нет, не напрасно нас, команду «Нулевого парсека» и подобных нам Земля, эта помойка разумных форм жизни, стесняла, душила своей затхлой атмосферой и гнала от себя подальше в бескрайний космос.

Глава II. Смотрители

Целый месяц заключённые Саркофага наблюдали из-за решётки, как постепенно видоизменялся холл «Довженко-19», по которому они ещё недавно могли беспрепятственно бродить, пока звездолёт приближался к Земле, в результате оказавшейся такой нерадушной и безжалостной.

На непритязательно окрашенные стены холла нанесли декоративную штукатурку, потолок украсили лепниной, пол застелили ковролином. В одной половине холла установили овальный стол из дерева ценной породы, другую половину помещения оккупировал рояль. Вдоль стен расставили кожаные диваны и кресла. На оставшихся островках пространства разместились барная стойка, бильярдный стол, огромный телевизор и даже небольшой фонтанчик. Со стены на всё это великолепие довольно взирал портрет поднявшего кулак Ельцина, заключённый в позолоченную раму.

Разведчики долго гадали – кому же предназначается вся эта роскошь. И одним холодным осенним утром их любопытство наконец было удовлетворено. Из холла вместо привычных звуков молотка и перфоратора вдруг послышалась музыка. Кто-то перебирал клавиши рояля. Пациенты повскакивали со своих коек и вывалили из палаты, прильнув к решётке.

В холле находилось трое незнакомцев. Один сидел за роялем, второй развалился в кресле, а третий вальяжно возлежал на диване. Вели они себя непринуждённо, но в то же время галантно. За их безупречную внешность отвечал целый штат стилистов и визажистов. Не оставалось сомнений, что это именно для них некогда затрапезный больничный холл превратили в офис самого высшего уровня. Одеты незнакомцы были дорого и изысканно. Исполняющий обязанности главврача на их фоне казался оборванцем в своём уже залоснившемся костюме, сшитом не по фигуре.

– От этих пока избавиться не получается, – расшаркивался он перед незнакомцами, махая портфелем в сторону сгрудившихся у решётки пациентов. – До поры можно будет закрыть их шторкой.

Завхоз с виноватым лицом замер в подобострастном поклоне, глаза его беспокойно бегали, словно у нашкодившей собачки.

– Сокрытие от плебса неуместно. За стенами пусть прячутся царьки, что алчностью своею истощают и без того дырявую казну. Пусть предаются там, в секрете от простого люда, излишествам и мерзостным порокам. Их куцему воображению не вырваться из-за высоких стен, – нараспев проговорил белым стихом лежащий на диване незнакомец, махнув рукой в сторону портрета на стене, и с выражением продекламировал:

 
                Коли сумею трюмы золотом набить,
                То лишь тогда причалю пировать,
                Когда отправятся на дно медуз кормить
                Все, чьё богатство – моему под стать.
 

– Надеюсь, красноречие многоуважаемого Платона Яковлевича не сбило вас с толку. – Незнакомец за роялем перестал играть и повернулся к пациентам. – К осуждающим пороки ханжам мы себя не причисляем. Отнюдь. Всяческие излишества чтим. Но прекрасно понимаем, что истинное удовольствие можно испытать лишь на контрасте с нуждой и страданиями тех, кто копошится внизу пищевой цепочки.

Он махнул рукой в сторону решётки и взял несколько минорных аккордов. Дождавшись тишины, слово взял молчавший всё это время незнакомец, сидящий в кресле:

– Вы, Глеб Тимурович, как всегда, ухватили самую суть. Только сразу предупреждаем, господа пациенты. Мы проинформированы о вашей альтернативной одарённости. – Он покрутил пальцем у виска. – Будете копошиться некрасиво, шуметь, неэстетично выглядеть, портить нам аппетит и кайф – будем жестоко карать и приумножать ваши страдания и нужду.

Вдоль решётки неспешно прогуливался охранник напыщенного вида, он закинул на плечо автомат, как это часто проделывали герои боевиков с его любимых видеокассет. Бортинженер с ходу опознал укороченный АКС.

– Тебя кто так автомат научил держать, салага? – по-отечески улыбнулся охраннику О'Юрич.

Тот резким движением перехватил автомат за цевьё и двинулся в сторону клетки. Глаза его налились от ярости.

– Гришаня! – окликнул охранника незнакомец в кресле и помотал головой.

Охранник бросил на Бортинженера полный ненависти взгляд, что-то беззвучно прошептал губами, снова лихо закинул оружие на плечо, ухватив его одной рукой за рукоятку, резко развернулся на пятках и двинулся прочь. О'Юрич только что нажил себе личного врага.

Трое незнакомцев обращались друг к другу на «вы» и по имени-отчеству, общались подчёркнуто вежливо и даже в некоторой степени избыточно вычурно, что несколько раздражало выстроившуюся за решёткой команду в пижамах. Белым стихом, к счастью, баловался лишь один из тройки – тот, что разлёгся на диване.

Пока незнакомцы щеголяли красноречием, экипаж выяснил, что они представляют собой совет акционеров АОЗТ «Белочка» – элитного оздоровительного бизнес-центра на месте психбольницы. И. о. главврача назначен генеральным директором «Белочки». Юлия Гашуковича отпустили восвояси, чтобы не терял «время-деньги».

Один из акционеров выбрался из кресла, достал из шкафчика хрустальный графин с янтарной жидкостью и плеснул содержимое в три стакана с толстенными донышками.

– Прекрасная мысль, Леонид Карлович!

Остальные акционеры собрались у столика с напитками.

Потухший взгляд Шлемофонцева тут же вспыхнул ярким огнём. Он впился ладонями в прутья решётки, пытаясь протиснуть между них свою золотоволосую голову.

– Люди добрые! Господа хорошие! Налейте целебной жидкости несчастному медику, лишённому практики и медикаментов! – Манера общения незнакомцев передалась Серджио.

– Где это видано – изводить на смерда тридцатилетний виски. – Акционер, игравший на рояле, поднял стакан и оценил его содержимое на просвет. – Итак, коллеги, за переезд в наш новый офис.

Все трое чокнулись стаканами и расселись по креслам и диванам, отпивая выдержанный напиток небольшими глотками.

– За этот месяц мы прикупили себе три завода, десяток бывших совхозов и автовокзал, – поделился с пациентами Леонид Карлович. – Ну и вашу на ладан дышащую больничку. И единогласно согласились, что офис надо перевозит сюда: тихо, спокойно, лес неподалёку.

Глеб Тимурович вернулся за рояль. По пути он обмакнул пальцы в стакан и побрызгал виски на стены.

– Плесни и на меня, достопочтенный сударь! – взмолился Врач.

Заслышав белый стих из уст простолюдина, Платон Яковлевич повалился на диван и захохотал, едва не пролив ценный напиток.

– Шайзе полицай! – выругался Шлемофонцев.

– Чего? – нахмурился Леонид Карлович. – Привыкай уважать тех, от кого зависит твоя жалкая жизнь, придурок.

– Каким бы ни было твоё существованье, я в силах сделать горестней его, – добавил белым стихом Платон Яковлевич.

– Надо было попа сюда вызвать, чтоб освятил. – Акционер за роялем сбрызнул дорогим вискарём музыкальный инструмент.

– На них же очередь на месяц вперёд. – Сидящий в кресле осушил стакан и налил себе из графина ещё.

– А можно у вас на спинах номера намалевать, как санитарам? – поинтересовался Штурман. – Хотя бы на первое время, чтоб мы вас не путали.

– Привыкнете. Номерами всякую скотину маркируют, – грубо отреагировал Леонид Карлович. – Запомнить даже вам будет легко. Мы не только акционеры, но ещё и творцы. Причём в различных видах искусств. Вот я, например, Художник, рисую картины. Глеб Тимурович – Композитор, а Платон Яковлевич, как вы уже, наверное, догадались, – Поэт.

Стоит отметить, что под кличками Художник, Композитор и Поэт акционеры «Белочки» были хорошо известны в местной уголовной среде.

– Миром правит что? Погоня за прибылью. Желательно – необлагаемой налогами, – продолжил рассуждать Художник. – Обесценившийся человеческий материал уже давно не котируется, но до сих пор есть то, что и поныне возвышается над жаждой наживы и власти. Искусство!

– Коль человечеству пристанет получить оценку свыше, то уж конечно – не за горы трупов и помоев, – продекламировал Поэт. – Судить нас будут, во внимание приняв, искусства сотворённые шедевры.

– Смотря какое искусство, – скептически заметил Повар. – Какими шедеврами можете похвастать лично вы трое?

– Не за горами день, когда мы сменим этих бюрократических жаб во власти. – Композитор кивнул на портрет на стене. – Их эстетический потолок – многоэтажные яхты и золотые унитазы.

– И вот тогда мы сами будем определять, что называть шедеврами, – высокомерно заявил Художник. – Вам, серой массе, придётся считаться и радостно переться.

– Тогда выходит, что называть вас Художником, Композитором и Поэтом несколько преждевременно, – заключил капрал. – Сначала надо дождаться, когда серая масса вас признает.

– Но как-то же их различать надо! – отчаялся Левап. – Имена у них плохо запоминающиеся и слишком похожие.

– Который, как и я, бумажки разрисовывает, пускай будет Раскрас, – предложил Бортинженер.

Леонид Карлович едва не подавился виски от непривычной наглости в свой адрес. Он было нахмурился и сдавил в руках стакан, но, поглядев на посмеивающихся коллег, решил милостиво простить зарвавшегося пациента.

– Как тогда назовём того, который терзает рояль? – обратился к своим Лыжников.

– А зачем он терзает? С какой целью? – решил уточнить Биолог.

– Звуки смешиваю в гармоничное целое, – подсказал пациентам Глеб Тимурович и подмигнул коллегам.

– Выходит, что Звукомес, – подытожил Шлемофонцев.

Композитор тут же перестал улыбаться, и струны рояля издали несколько угрожающих аккордов.

– Придумывайте уж тогда шизопогоняло и для Платона Яковлевича, пацаны, – давясь от смеха, предложил только что наречённый Раскрасом. – Плетёт искусную вязь из слов, складывает из них рифмы. Кто он?

– Рифмогон! – выпалил Дипер.

Поэт соскочил с дивана и бросился к решётке.

– Иди сюда, скотина! – завопил он, позабыв и про рифмы, и про излюбленный белый стих.

Командор тут же натянул на глаза шапочку и юркнул в палату. Коллеги оттащили рассвирепевшего Рифмогона от решётки.

– Предлагаю ещё выпить, коллеги. – Художник опустошил графин в стаканы. – Признайте – давненько никто не осмеливался дерзить нам прямо в лицо!

Акционеры со стаканами в руках подошли к клетке, с любопытством разглядывая бледных людей в пижамах. Врач шумно втянул носом воздух, словно пытаясь учуять алкогольные пары.

– Шизики, что с вас взять. Нарисовали воображаемый мир в своих больных головах. – Художник допил остатки из своего стакана. – А если вдруг излечитесь в будущем и вернётесь в мир реальный, то вряд ли его узнаете. Наши картины займут места в галереях, куда вы будете вынуждены ходить, доказывая самим себе, что вы на сантиметр приподнимаетесь над необразованными дикарями-соседями.

– Наши шлюхи обоих полов будут разрывать тишину сочинёнными нами песнями с экранов ваших телевизоров и из динамиков ваших магнитофонов, – подхватил Композитор. – В отснятых нами фильмах и сериалах мы будем глумиться над вами, вашими предками и вашей историей. Коверкать её в угоду нашему собственному извращённому самолюбию.

– Это и ваши предки, – нахмурился Зенит. – Искажение истории – это преступление перед истиной.

Леонид Карлович лишь ухмыльнулся в ответ.

– Сочту за благо очернить я самое святое, коль выручу за это горы злата, – изрёк Поэт, воздев к потолку руку со стаканом.

– То, что для вас, лохов, святое, то для нас – тьфу! – Композитор поднёс стакан с недопитым виски к Шлемофонцеву и тут же выплеснул напиток себе под ноги, заставив Серджио побледнеть. – Святыни, истина, всеобщая справедливость – дешёвые рудименты.

У Художника зазвонил сотовый телефон. Он вытянул из него антенну и отошёл от решётки. Зениту стало нехорошо, троица акционеров вызывала у него омерзение, и он, прихрамывая, удалился в отсек. За капралом последовали все остальные.

– Земные власти готовы уже из всего извлекать выгоду! – возмущался капрал, сидя на койке. – Нас уже превратили в самые настоящие музейные экспонаты!

– А кто эти трое бессовестных чудаков? – Врач всё ещё негодовал. – Я не совсем понял. Белочка какая-то, акции…

– Смотрители, – пояснил Зенит. – Присматривают за «экспонатами». Непыльная работёнка.

– Они-то сами себя творцами возомнили. – Лыжников уже наловчился крутить палочку пальцами.

– Этакий музей полного цикла, – заключил капрал. – Сами творят свои поделки, сами же их всем навязывают. Полнейшая деградация искусства.

– Не только искусства. Эти зяблики с автоматами – капец, как бездарно периметр охраняют, – отметил выглядывающий в зарешеченное окно О'Юрич.

– Кстати, хорошо, что Смотрителей трое, – заметил Штурман. – А не двое и не четверо, например.

– Что тут хорошего? – не понял Ровский.

– Капралу бы не понравилось чётное, – догадался Повар.

– Честно говоря, братцы, – признался Зенит, – на фоне приближающейся катастрофы чётные числа совершенно перестали меня раздражать.

⁂

Вечером разведчики вышли из палаты, чтобы засвидетельствовать процесс рождения произведения искусства в исполнении одного из Смотрителей. Посреди холла стояла девушка с приятными чертами лица и хорошей фигурой, едва прикрытой купальником. Она замерла, согнувшись и протянув руки к полу.

Девушка позировала Художнику. Тот стоял у мольберта с кисточкой и палитрой в руках. Остальные акционеры сидели за столом, выпивали и закусывали. Неподалёку крутился знакомый охранник с автоматом. Он не спускал с натурщицы своих вожделеющих глаз.

– Маэстро, дай хотя бы краску понюхать! – вконец отчаявшийся Шлемофонцев ещё не терял надежду что-нибудь выпросить.

– Да отстань ты, глюконавт! – возмутился Леонид Карлович, водя кисточкой по холсту.

– Что раскрашиваем? – поинтересовался Биолог.

Художник метнул на Ровского сердитый взгляд, но ответил спокойным тоном:

– Положил начало новой серии. Триптих «Латышские стрелки». – Художник вытянул руку с кисточкой в сторону натурщицы и прищурился, оценивая пропорции. – Хочу отразить неотвратимость расплаты за обывательщину. В триптихе будет сделан акцент на жестокости как самом действенном инструменте мотивации человеческого стада.

– Жестокость никогда не побуждала личность к развитию, – возразил капрал. – Переносить тиранию выгоднее в стаде, деля невзгоды и страдания на всех. И даже если волевое меньшинство окажет сопротивление, оно будет затоптано запуганными сородичами.

– Ты откель тут такой выискался, философ непризнанный? – Леонид Карлович с любопытством уставился на бородатого пациента.

– Это наш капрал, – пояснил Штурман. – Капрал Зенит.

Сидящие за столом акционеры переглянулись, саркастически улыбаясь.

– Вот тут позволь не согласиться. – Художник вернулся к холсту. – Весь ход эволюции опровергает твою самопровозглашённую философию. Наши предки-обезьяны, страдавшие от жестокости соседей с более острыми зубами, были вынуждены приделать заточенный камень к своей палке-копалке, чтобы получить преимущество. Жестокость извне стала мотивом к развитию внутри общности.

– Это развитие лишь подтолкнуло к ответной жестокости, – привёл свой аргумент Зенит. – Кроша модернизированной палкой черепа, обезьяны принялись осваивать новые территории, прогоняя оттуда менее сообразительную живность.

– Так в этом и суть прогресса, – вступил в дискуссию Композитор. – От простейшего камня – к бронзе, стали, огнестрельному оружию и атомной бомбе.

– Как ни крути, всё сводится к тому, что потомки обезьян веками меряются палками-копалками, – вставил своё веское слово Лыжников, вертя меж пальцев свою собственную палочку.

– За что возьмётесь, когда окончательно расправитесь с оставшейся природой и её запасами? – Биолог прищурил свои подслеповатые глаза.

– Гваделупу не трогать! Не сметь! – истерично выкрикнул из палаты Дипер.

– Ну-ну, полегче, мальчики. – Композитор отрезал себе кусок вырезки, отправил в рот и запил вином. – От приматов мы далеко ушли. Человек рождает шедевры искусства, научные изобретения, а мартышки так и сидят в клетках.

В голосе Глеба Тимуровича прозвучала издёвка, и он хитро подмигнул пациентам, наблюдающим за ним из-за решётки.

– Был небольшой скачок, когда мы вырвались в космос, занялись освоением планет. Но наши потуги слишком ничтожны, – продолжал спорить капрал. – Наши звездолёты уткнулись в Последний Рубеж, наши властители успокоились. А в это время за пределами Космосодружества некоторые цивилизации опередили нас в развитии на несколько порядков. И, что самое для нас печальное, есть среди них и такие, кто считают нас недоразвитыми обезьянами, занимающими отведённый нам кусочек космоса понапрасну. Это я о созвездии Белой Мурены.

– Во даёт бородатый! – рассмеялся Поэт, тщательно пережёвывая кусок мяса.

– Так пусть прилетают – перетрём, кто напрасно планету топчет. – Художника начал раздражать спор с психически ненормальными, и он перестал улыбаться.

– Если Белая Мурена нагрянет в ближайшем будущем, топтать планеты Космосодружества станет попросту некому, – озвучил Зенит невесёлые перспективы. – Наши квентаберы, дельтониевые ракеты, фотонные торпеды лишь жалкие палки-копалки в сравнении с технологиями Бездны.

– То есть, по-твоему, корнет, ситуация безвыходная? – Композитор отодвинул тарелку, промокнул губы салфеткой и налил себе ещё вина в бокал.

– Он – капрал, – тут же поправил Левап.

– Выход всегда есть! – выкрикнул Дипер из глубины палаты. – Даже когда ты посреди джунглей Гваделупы без компаса, пищи и аптечки!

– Командор, как всегда, прав, – кивнул Зенит. – Но потягаться с Белой Муреной можно, лишь кардинально изменив всё наше мироустройство, снеся рухлядь старых порядков.

– У вас тут прямо «Прожектор перестройки», – подала голос натурщица.

– Убери сейчас роботов, контролирующих правопорядок, и начнётся хаос, – не обращал внимания капрал. – Перестань внушать гуманоиду, что культурный уровень – это престижно, и он позабудет дорогу в музеи, театры и книжные магазины.

– Твои методы отбросят нас обратно в каменный век, – отметил Художник.

– Белой Мурене наплевать, какой у нас век – каменный или володиевый, – был непреклонен Зенит. – Как только индивидуум Космосодружества осознает, что должен блюсти законы, быть преданным идеалам гуманизма вплоть до самопожертвования и совершенствоваться; как только выяснит, что для этого ему не нужен робот-надзиратель, понукающий плазмоштыком, не нужны материальные ценности для поощрения – вот тогда у человечества появится шанс.

– Да он же коммунист недобитый! – Художник в гневе топнул ногой. – Ты устарел, капрал, или как тебя там. Слишком долго лечил тут головушку. Твой бывший однопартиец Боря вашу КПСС запретил к едрене фене.

Леонид Карлович махнул кистью в сторону портрета в золочёной раме.

– Вот это кроет дядю! – хохотнул Композитор. – Даже без расширителей сознания.

– Да какой там! – возразил Художник. – Наверняка Гертруда им весёлых таблеточек в баланду намешивает.

– Поверь, Раскрас, я бы узнал первым, – с грустью в голосе отозвался Шлемофонцев.

– Что за Гертруда такая, Леонид Карлович? – поинтересовался Композитор.

– Из-за угла планиды выплывают, а лишь потом является она сама, – пояснил ему Поэт в свойственной ему манере, изобразив руками выдающиеся достоинства Леровой.

– А, медсестра с буферами, – расплылся в улыбке Глеб Тимурович.

– Моральный кодекс строителя коммунизма приказал долго жить, капрал. – Художник надавливал кистью гораздо сильнее, чем это было нужно. – Смирись. Человек будет приносить пользу, только если его запугать или заинтересовать вознаграждением. Кнут и пряник – старо как мир.

– Тогда и вы смиритесь, что Бездна Мурены отнесётся к Космосодружеству, как к муравейнику, оказавшемуся на пути строящейся автострады. – Капрал скрестил руки на груди.

– Рано или поздно всегда окажешься у кого-то на пути, – ещё сильнее нахмурился Леонид Карлович. – Неизбежное не предотвратить. И никто ради тебя не станет шевелить даже пальцем.

– Мы готовы пожертвовать собой ради Космосодружества, – обыденно произнёс капрал. – Даже несмотря на то, как оно обошлось с нами, лишив званий, прав и покрыв позором наши подвиги. Готовы хоть сейчас лететь наперерез Белой Мурене, а вместо этого заперты в Саркофаге, превращены в экспонаты дрянного музея.

– Кто это – «мы»? – раздражённо бросил Художник. – Пронумерованные шизофреники?

– Мы – семеро звёздных разведчиков, – так же спокойно продолжал Зенит. – Те самые, кому не требуется кнут или пряник для непрерывного движения вперёд. Воплощать самые смелые устремления человечества – наша обыденная работа. Сверхцивилизация Бестелесых выбрала именно нас, чтобы передать своё великое Знание перед тем, как сгинуть в неравной схватке с Бездной Мурены…

– Довольно! – рявкнул Леонид Карлович. – Хватит распространять бред из своего воспалённого мозга. Ты мешаешь мне сосредоточиться!

Сидящие за столом Смотрители удивлённо переглянулись – давненько не видели, чтобы их уравновешенного коллегу кому-то удавалось вывести из себя.

– Дашуля, ты можешь не шевелиться? – Испорченное настроение Художника отразилось на натурщице. – И я просил страдание на личике изобразить. Неужели так сложно будущей актрисе?

– С чего ты взял, что я в актрисы собралась? – удивилась девушка.

– Ну вы же все, пока на спине работаете, мечтаете в один прекрасный миг ухватить удачу за богатый хер и выскочить из кроватки прямиком на сцену, – желчно ухмыльнулся Леонид Карлович.

– У некоторых же получается! – подмигнул надувшей губки натурщице Композитор.

– Я в туалет хочу! – капризно заявила та. – А потом – ещё шампанского!

– Гришаня, дуй сюда! – позвал Художник охранника.

Тот мигом подскочил, откровенно разглядывая застывшую в неудобной позе девушку.

– Взведи автомат, ложись возле Дашкиных ног и приставь ствол ей к пузу, – скомандовал Леонид Карлович.

Поколебавшись не более пары секунд, охранник передёрнул затвор автомата и исполнил требуемое. Натурщица дёрнулась от неожиданности, когда холодное дуло упёрлось ей в живот.

– А если выстрелит? – спросила она упавшим голосом.

– Гришаня? Запросто, – злорадно ухмыльнулся Художник. – Он у нас дурной. Вот так и замри, Даша! Совсем другое дело. То, что от тебя и требовалось.

Леонид Карлович увлечённо заработал кисточкой, перенося на холст неподдельно испуганное лицо натурщицы. Разведчики не выдержали тягостного зрелища и удалились в палату.

Несколько мучительных часов они пытались отвлечься, с ужасом ожидая возможный выстрел. К счастью, томительная тишина наконец сменилась звоном бокалов и бряцаньем вилок – Даша закончила позировать и была приглашена к ужину. Вскоре девушка, успокоившаяся шампанским, уже громко хохотала.

Засыпать экипажу пришлось под бренчание рояля, хотя это и оказалось непростым занятием.

Запись № 39. Смотрители музея-саркофага. Ага, как же! За нами они присматривают – единственными ходячими экспонатами. Спрятали нас от всего мира и развязали себе руки, чтобы вдоволь изучать и экспериментировать. Алчность в который раз победила в чиновниках чувство самосохранения. Чувствуют своими ненасытными рецепторами, что из треугольников Знания можно извлечь неслыханную выгоду.

Но понимают, что действовать надо неспешно и осторожно. Поэтому и Смотрителями назначили не абы кого, а опытных и изворотливых профессионалов. Затеяли с нами психологическую игру, замаскированную мишурой так называемого искусства. Художник, композитор и поэт – что за нелепица. Кого вы решили одурачить? Звёздных разведчиков с многолетним опытом ведения двойной игры?

Утром пациенты, по обыкновению, вышли к решётке, чтобы хирург измерил всем температуру и давление. Акционеры ещё спали, развалившись на диване и креслах. На противоположной стене красовалась готовая картина.

Изображённая на ней девушка на пляже нагнулась и протянула руки к разноцветному мячу. Тот подкатился к лежащему на песке человеку в несвойственной для загорающего тёмной одежде, капюшоне и солнцезащитных очках. Человек в тёмном приставил к животу перепуганной девушки охотничий обрез. От выстрела из её спины вырвался самый настоящий фонтан из крови и внутренних органов, который забрызгал окружающих зевак и перекрыл собою солнечный диск, сделав его практически чёрным.

– Мне бы инъекцию, – жалостливо попросил хирурга Шлемофонцев.

– Трепанацию бы тебе, – гаденько засмеялся тот, убрал тонометр в футляр и подошёл к картине.

Хирург внимательно рассматривал её какое-то время, то отходя, то приближаясь, с видом знатока живописи. А потом вдруг затянул своим скрипучим голосом:

– Ах, какая женщина, кака-а-ая женщина!

Лежащий в кресле Композитор приподнял голову.

– Стасик, чтоб я больше подобной хуйни в этих стенах гармонии не слышал! – Заспанное лицо Глеба Тимуровича выражало крайнюю степень недовольства. – Кыш отсюда!

– Звукомес проклятый! – тихо прошипел Хирург, поспешно прошмыгивая в свою келью.

Висящая прямо перед глазами картина произвела на разведчиков неприятное впечатление. Дождавшись Галеру с питательной массой на завтрак, пациенты вернулись к себе в палату.

Неизбежно наступил обычный промозглый осенний день. В ожидании обеденной порции «скотского паштета» экипаж ёжился от холода, укрывшись тонкими больничными одеялами. Внезапно Шлемофонцев резко уселся на кровати, прислушался и зашевелил ноздрями, мгновенно став похожим на домашнего кота, разбуженного подозрительными звуками. Замерев на несколько секунд, Серджио сорвался с места и ринулся в холл, споткнувшись по пути и едва не упав. Коллеги переглянулись и отправились следом.

Смотрители восседали за овальным столом. Каждый из них деловито превращал кучки белого порошка в аккуратные дорожки, орудуя пластиковыми карточками «Мута-банка». В состав его совета акционеров на днях вошли все трое, заполучив в сумме контрольный пакет. Аккуратные дорожки при помощи свёрнутых трубочками долларовых банкнот затягивались в ноздри Смотрителей. Всё строго по канону голливудских фильмов.

– Господа Смотрители, – прилипший к решётке Шлемофонцев звучно сглотнул. – Вы даже представить себе не можете, какой улётный «антрацит» способен сотворить Врач звездолёта из вашего банального «кокоса» при помощи парочки правильных препаратов!

– Банального? – возмутился Композитор. – Да у нас эксклюзивный канал из Южной Америки, чтоб ты знал!

– Переформулирую: без моего профессионального вмешательства вам уготована банальная «вата». – Серджио не спускал горящих глаз с белого порошка, неумолимо исчезающего в недрах акционерских носов. – А приход от моего уникального рецепта будет сравним с межпространственным гиперпрыжком к ещё не открытой планете. Вы в космосе бывали? Сомневаюсь. У вас появился уникальный шанс ощутить, что чувствуем мы, первопроходцы вселенной!

– Вот ведь настырный торчок! – покачал головой Художник и улыбнулся – эксклюзивный заокеанский товар привёл его в прекрасное расположение духа.

– Нам проще утолить его желанья, – вдохновенно произнёс Поэт. – Тем самым мы внесём разнообразье в привычный ход разгульного веселья.

Леонид Карлович ударил ладонью в стоящий на столе звонок. На звук тут же прибежала пара охранников. Художник достал из коробки с сигарами ключ и швырнул одному из них:

– Выпускайте сюда вон того рыжего!

– Он не рыжий, – заметил Штурман. – У его волос золотистый цвет.

– Ну-ка отошёл от калитки! – прикрикнул на Левапа охранник. – И остальные отошли кроме рыжего!

– Не рыжий, – упрямо, но очень тихо повторил Вонахап.

На лязгающий звук отмыкаемого навесного замка из своего кабинета вышел гендиректор.

– Вы уверены, что выпускать их оттуда – хорошая идея? – робко поинтересовался Юлий Гашукович у акционеров.

– У этого номера нет полезных органов! – напомнил гендиректору выглянувший из ординаторской хирург.

– Как и у тебя, Стасик, – рассмеялся Композитор, заставив помрачневшего хирурга исчезнуть за дверью.

Освобождённый из Саркофага Шлемофонцев гордо прошёлся вокруг стола, облизал мизинец, сунул его в пакет с порошком и с видом знатока потёр мизинцем десну. Удовлетворённо кивнув, он взял со стола лист бумаги, ручку и принялся писать.

– Здесь список всего необходимого и дозировка, – заключил он, бросив ручку на стол.

Смотрители кивнули гендиректору, тот взял листок со стола и пробежался по нему глазами.

– Гертруда Альбертовна! – крикнул он в сторону ординаторской.

Оттуда, оправляя халат, выплыла заспанная медсестра. Юлий Гашукович передал ей листок, та какое-то время вчитывалась в каракули Шлемофонцева, после чего удивлённо поглядела на акционеров.