Текст книги "Долгая дорога"

– Что молчишь? – Антон толкнул братишку. – О чём задумался? – и проводил взглядом машину, которая вдалеке еле ползла по просёлочной дороге.

– Так, – помолчав, сказал Борис. – Сидел, мамку вспоминал. Так… Да обо всём думал.

– Я тоже сижу, думаю, – продолжая посматривать за машиной, сказал Антон, снял и отбросил прилипшую травинку. – Вспоминаю, как жил в деревне. Сравнивал эту жизнь и городскую. Думал, чем бы занимался, если бы здесь остался. Наверное, шоферил или на комбайне работал, а вечерами навоз убирал или на огороде горбатился. Нет, это не для меня, – он поморщился, а потом ткнул пальцем. – Слышь, Борька… Сижу, на деревню смотрю, и кажется, что раньше она огромная была, если не ошибаюсь, а сейчас… – и он неопределённо помахал рукой. – Когда на станции вышел, в деревню направился, гляжу, разрушенный коровник стоит, а там же наша мамка работала, а теперь одни стены остались, да и те на кирпич разбирают, а где конюшня была, там груды мусора лежат. А вон в том переулке дома до речки спускались, как сейчас помню, мы ещё по нему бегали купаться, а сейчас лишь кусты виднеются да повсюду крапива разрослась. Почему, а? Всегда пацаны носилась по улицам, а теперь не видно, – Антон махнул рукой. – Помнишь, как с пацанами вон на ту гору взбирались и за машинами наблюдали, считали, сколько штук проедет, а сейчас, пока здесь сидим, гляжу на дорогу, а там всего одна машина пропылила. Куда же они подевались, Борян? – он прислушался и снова ткнул пальцем. – Вон, даже тракторов не слышно. Может, отвык от деревенской жизни, а? – и, подняв камень, бросил в траву. – Видать, правда отвык… Всё же, что ни говори, а в городе другая жизнь, ни на секунду не останавливается, намного интереснее, чем здесь… – Он пренебрежительно махнул рукой. – А тут настоящее болото. Попадёшь в него и увязнешь. Отвык от деревни. Скучно…

Фыркнула стайка воробьёв и, громко зачирикав, помчалась вдаль.

С холма хорошо просматривалась деревня. Если приглядеться, было заметно, что некоторые дома стояли пустые, заколоченные. Видать, хозяева уехали, а может, подошло время – и на мазарки отнесли. Все пройдут этим путём, никто не задержится. Брошенные дворы отличались неухоженностью. Полуразвалившиеся сараи, подпёртые толстыми слегами, заметны провалившиеся крыши на старых избах. Поваленные и щербатые заборы. Захламленные дворы, заросшие крапивой, лебедой да репейником. А если на жилые дома смотреть, можно заметить, кто живёт в них. Возле некоторых домов заметны омёты, стожки сена – там держат скотину. Чем больше сена, тем больше живности. А в некоторых дворах лишь поленницы протянулись вдоль заборов, да и те жиденькие. Там старики или одинокие живут, кто не может держать скотину. Рады бы, да силы не те и годы ушли. Вот и приходится доживать свой век без хозяйства, а кружечку молока соседи принесут, чтобы чаёк забелить или кашу сварить на молоке. Много ли надо старикам-то? Так, всего ничего, крохи…

– Вон, глянь на мастерские, что на горе виднеются, – сказал Борис и махнул рукой. – Раньше двор пустовал, вся техника с утра и до ночи работала, и нас держали круглосуточно, особенно когда посевная и уборочная были, а сейчас стоит техника и ржавеет, потому что работать некому. Молодёжь в города уезжает, лёгкую жизнь ищут, как наша мамака говорила, а в деревне остаются старики и калеки. Поля зарастают. Урожаи некому убирать, всё под снег уходит. Многие за шальными деньгами погнались. Кто на заработки подался, длинный рубль зарабатывает, а другие в город перебираются, но обратно никто не хочет возвращаться. Здесь же надо за копейки работать, утром ушёл и не знаешь, когда вернёшься, а не так, как вы в городах привыкли – смену отстояли, и трава не расти. А сейчас, когда колхозы стали разваливаться, тем более побегут из деревень. И кто останется, а? – Он искоса взглянул на брата. – Одни старики да калеки, кому ехать некуда, да и незачем. Вот такой становится наша деревня – убого-старческой, – и ударил кулачком по колену, а потом опять сказал: – Сосед наш, дядька Игнат, по районам ездил. Вернулся и ругается на чём свет стоит. Говорит, колхозы разваливаются, деревни полуразрушенные стоят, а некоторые вообще пустуют. Одни поразъехались, а другие повымирали. А какие хозяйства сохранились, те на ладан дышат, потому что растаскивают, распродают, а страдают-то простые колхозники. Работы нет, зарплаты нет, как жить, а? Школы закрываются, потому что учить некого, все в город подались. Больницы закрывают, потому что невыгодно, а магазины тем более на замках – денег-то нет, а в долг никто не даёт. По телевизору посмотришь, люди в деревнях богато живут, словно в другом мире, а у нас… Получается, что показывают одно, а на деле выходит другое, так? Ты же в городе живёшь, всё знаешь. Так ответь мне…

– Что сказать? Откуда я знаю… В нашей стране умные головы наверху сидят, вот пусть они отвечают, почему у вас плохая жизнь, а я, к примеру, не собираюсь в деревню возвращаться, – отмахнулся Антон, неторопливо выпил полный стакан вина, поморщился и, сорвав несколько листочков, принялся жевать. – Колхозы разваливаются, люди разъезжаются. Что делать здесь? К примеру, взять и вернуться, а чем заниматься? Понимаешь, Борян, я давно отвык от деревни. У меня хорошая работа, когда вернусь, квартиру получу. Документы готовы. Однокомнатная, зато своя. Немного поработаю, глядишь, двушку получу. Я на хорошем счету. Начальство ценит меня. Всегда хвалят, в передовиках хожу. Зарплата хорошая, не то что в деревне за копейки пахать от зари до зари. А там смену отработал и отдыхаю. Иди, куда душа пожелает: хоть в кино, хоть в театр или на выставку, хоть по улице шляйся или с девкой гуляй, а если не хочешь, можешь на диване валяться и в телевизор пялиться да в потолок плевать, и никто тебе слово лишнего не скажет. Потому что я в своё свободное время валяюсь. А здесь… – он махнул рукой. – А здесь попробуй поваляться. Не получится! Будешь, как пчёлка, трудиться, а фигу с маслом получишь… Нет, даже без масла получишь, а вот фигу покажут. Вспомни, как мамка горбатилась. А потом приходила и ещё дома пласталась. Да что говорить-то, сам каждый день видишь. Поэтому все бегут из деревень. Здесь даже девок не осталось. Погулять не с кем, а тем более жениться. Одни столетние бабки остались, – и пренебрежительно отмахнувшись, передразнил, как здесь принято называть старух и стариков. – Бабка ТонЯ, дедка ВанЯ, бабака ГалЯ…

– Почему – нет девчонок? – запнувшись, сказал Борька. – Вон, Светка Сазонова живёт, а ещё Танька и Лизка Митрохины в соседях, Клавка Федянина с Варькой Ивановой должны вернуться после училища, а ещё эти…

– Какая Светка Сазонова? – перебив, сказал Антон. – Что-то знакомая фамилия. Клавку и Лизку помню. Ваши соседи… Остальных не знаю. Наверное, салаги…

– Ваши? – удивлённо сказал Борька и покосился на брата. – Говоришь, словно чужой…

– Так и есть – чужой, – усмехнулся Антон и опять потянулся к стакану. – Я уже давно городским стал, а сейчас, когда мамани не стало, думаю, здесь нечего делать, пора забыть про эту деревню… – и опять переспросил: – Что за Сазоновы?

– Как нечего делать? А ведь я живой! Может, чужим стал для тебя? – сказал Борька, но Антон сидел и словно не слышал его. – Правду мамка говорила, что в жизни каждый человек по своей тропке ходит, где-то они соединяются, пересекаются, а другие в сторону уходят, отделяются от всех. Так и ты, свернул в сторону, а возвращаться не хочешь. Права мамка была… – Борис помолчал, потом сказал: – С тобой учились Сазоновы – это Светкины братья, Санька и Алёшка, рыжие такие, аж огнястые и все в конопушках.

– Да, мать правильно сказала. Я выбрал свою дорогу и никуда не собираюсь сворачивать, – нахмурившись, Антон сказал, недовольный, что младший брат носом ткнул его, а потом переспросил: – Светка – это такая маленькая пичужка с косичками, постоянно к тебе бегала, чтобы ты книжку ей почитал или что-нибудь нарисовал, да? Кажется, я называл вас женихом и невестой. Это она, что ли, или я ошибаюсь?

– Да, она, – Борька искоса взглянул на брата и опустил голову. – Светка и сейчас любит книжки читать. Теперь местами поменялись – она читает, а я слушаю. И когда наша мамка болела, Светка всегда приходила, книжку возьмёт, рядышком сядет и читает, а мать слушала, пока не засыпала. Светка хорошая, добрая.

– Так она же ещё маленькая, – сказал Антон. – Вроде даже намного младше тебя, если не ошибаюсь. А рыжих братьев помню. Одного в городе видел, но не общаемся. Столкнулись на улице: «привет, привет, как дела…» – и разбежались. Второй куда-то уехал, кажется, на заработки подался. А Светка маленькая – от горшка два вершка, в пупок дышит.

– И ничего – не в пупок, а нормальная девка, – забурчал Борька и отвернулся. – Уже дояркой работает, как наша мамка, а ещё в правлении убирается, – и не удержался, съехидничал: – И начальство её хвалит, в пример ставит. Премию обещали выписать.

– А чего покраснел-то, защитничек? – хохотнув, сказал Антон, подталкивая братишку. – Да ладно, что отворачиваешься, а? Ну-ка, ну-ка… О, влюбился! – и громко засмеялся. – Признайся, Борян…

– Эй, кто здесь расшумелся? – неожиданно раздался громкий голос, и на тропинке появилась старуха, опираясь на клюку, повязанная платком по самые глаза и в тёмных одеждах. – Ну-ка, марш отселева! Нашли место, где вино хлестать да ржать, как лошади. Не гневите Бога, вы же на кладбище находитесь, а не в своём бесовском клубе. Марш отсюда, пока клюшкой не отходила! – и намахнулась.

Антон поднялся. Держа бутылку в руках, отошёл в сторону, исподлобья поглядывая на грозную старуху, а потом отвернулся.

– Баб Клав, это я с братом пришёл, – искоса взглянув, сказал Борька. – Не ругайся. Антошка приехал. Мы пришли мамку проведать.

– О родителях нужно раньше думать, покуда они живы, а не сейчас плакаться над могилкой. Хотя, не вижу, чтобы твой брат убивался из-за мамки. Видать, так нужна была. Ишь, приехал, кум королю, сват министру… – буркнула старуха, погрозила кулачком и, зашуршав прошлогодней травой, медленно поплелась в дальний угол кладбища, приостановилась и оглянулась. – Борьк, слыхал, Тимошка Корявый повесился?

– Когда? – удивлённо взглянул Борис. – Вчера видел, как он рюмки по деревне собирал.

– Нынче утром, – сказала баба Клава. – Мать в сараюшку зашла, чтобы корову подоить, а он холодный висит.

– А почему?

– Потому что дурак, – буркнула старуха. – Водка сгубила. Меньше нужно лакать… Я вижу, тоже с бутылкой сидите? Мамке бы вашей не понравилось, что пьёте да веселитесь на могилках. Грех… – и опять пошла по тропке.

– Даже здесь не дают посидеть, – хмуро сказал Антон, подошёл и опять уселся на газетку, поправляя стрелки на брюках. – Хотел было ей ответить, чтобы заткнулась, когда она стала про родичей говорить, да ладно, пусть валит отсюда, – и опять стал приставать к братишке. – Что молчишь-то, Борян? Не иначе, влюбился в свою Светку. Признайся, а?

– Светка хорошая и добрая, – неожиданно сказал Борис и стал покусывать сорванную травинку. – А работящая – страсть! Всё в руках горит. Вот бы на ней жениться. Наша мамка её любила. Бывало, чаем напоит, расспросит, а потом сидят и шепчутся. На меня посмотрят и опять шушукаются. Со мной начнёт разговаривать, а сама смеётся, а я глаза таращу на неё и улыбаюсь, как последний дурачок.

– О, втрескался, брат, – протянув, расхохотался Антон и похлопал по плечу. – Если улыбаешься, как дурак, значит, влюбился – это первый признак. Я уж точно знаю. У меня море девок было, – и опять пристал. – Ладно, не отворачивайся. Как она вообще? – и неопределённо покрутил в воздухе рукой.

– Светка, что ли… Она такая, – Борька задумался, потом взъерошил и без того разлохмаченные волосы и сказал: – Такая, аж… ух, какая! Как взглянет – и всё, сразу наповал, словно из ружья стрельнула. Вот такая она, да уж… – и вздохнул протяжно, а потом махнул рукой. – Боюсь её… Красивая – страсть!

– Ну, мне кажется, тебе любая девка покажется красивой, если улыбнётся, тем более что в деревне девок – раз-два и обчёлся, – хохотнул Антон и опять приложился к стакану. – А она такая же рыжая, как её братья?

– Нет, что ты, – отмахнулся Борька. – Вроде в семье все рыжие, даже батя с мамкой, а она чернущая – страсть! И глаза голубые, словно небушко весной, сама засмеётся – и глаза смеются, – и подытожил: – Хорошая она, справная.

– А ты гуляешь с ней, или у вас не принято? – не унимался Антон, расспрашивая. – Всё живёте по старинке – на кого родители укажут, на том женитесь или замуж выходите, а своей головы нет и ума нет. Ну, а ты про любовь разговаривал или боишься? – так, с ехидцей сказал он и звякнул бутылкой.

– А как говорить-то? – протяжно вздохнул Борька и взглянул на деревню, словно хотел что-то рассмотреть. – Несколько раз, когда возле речки сидели вечером, хотел сказать, а слова не могу найти и сижу, мычу, как телок, а она смеётся. Погладит по голове, словно маленького, скажет, что уже всё знает, и тут же убегает, а я сижу, и рот до ушей, хоть завязочки пришей, как наша мамка всегда говорила. Домой вернусь, мамка поглядывает и тоже смеётся. Сговорились, что ли, а я дурак…

– Точно – дурак, – перебивая, сказал Антон и потянулся. – Не про любовь нужно говорить, а решительно действовать, хватать Светку и в постель тащить. Бабы любят смелых. Вот тогда бы никуда не делась. Ай, ты не сделаешь. Ты, тюфяк, губы поразвесил и радуешься, что девка взглянула. А нужно жить по-другому, по-современному, и не вчерашним днём, как вы привыкли в деревне, а наперёд смотреть и действовать.

– А у тебя есть девка? – сказал Борька, с укором наблюдая, как брат вылил остатки вина в стакан, выпил, поморщился и, прикурив, выпустил облачко дыма. – Ну, чтобы всё серьезно, а потом жениться на ней, чтобы детишки были, а?

– О, сказанул: жениться, детишки! – пьяненько хохотнул Антон. – Я ещё не нагулялся, чтобы серьезно, – вытирая рот, смачно сплюнув, сказал он. – Когда перевыполню план по девкам, тогда женюсь. Может быть…

– Какой план? – не понял Борис. – Как перевыполнишь?

– Такой, – опять хохотнул Антон. – Эх, отсталые вы в деревне. Ничего не знаете и не умеете. У вас принято, если прогулялся с девкой по улицам, а тем более поцеловал, значит, обязан жениться…

– А как же иначе-то? – перебивая, удивлённо сказал Борька. – Она же доверилась!

– А вот так, – усмехнулся брат. – Таких доверчивых – пруд пруди. А вот у меня, пока девки от деревни до города в три ряда не выстроятся, не женюсь.

– Как это? – опять переспросил Борис и взглянул на деревню, а потом куда-то вдаль, словно хотел город рассмотреть. – Девки – рядами? Не понял…

– А вот так это, – уже психанул Антон. – Деревенским не понять, а тебе, убогому, тем более не понять, что такое настоящая свободная любовь.

– Свободная? – опять повторил Борька, с недоумением взглянув на брата. – А почему думаешь, что не поймём, – у нас мякины мало в башке, да?

– Говорю же, что вы – бестолковые, – раздражённо буркнул Антон и неторопливо принялся объяснять: – Свободная любовь, когда ни ты, ни она ничем не обязаны друг другу. К примеру, я захотел сбегать к другой бабе, собрался и пошёл. Жена дома осталась, занимается хозяйством и меня ждёт, а вернусь, она ещё накормит-напоит меня и спать уложит, а захочу, весь день проваляюсь на диване и буду плевать в потолок, и жена ни слова не скажет. Отоспался, снова к бабам потянуло. Собираешься, а жена ни слова не говорит, наоборот, чистую рубашку подаст, костюмчик наглаженный, все пылиночки посдувает, чтобы перед чужой бабой не опозориться, а то скажут, что за мужиком не ухаживает. Проводит меня – и снова будет ждать, и так всегда, потому что у нас настоящая свободная любовь, как в других развитых странах! – и свысока взглянул на братишку. – Вот так надо жить, Борян!

– Ну, а твоя девка, если по рукам пойдёт, а? – наморщив лоб, задумчиво сказал Борька, не понимая, как так можно жить. – А ты будешь сидеть на диване и ждать, когда нагуляется и вернётся. Она придёт, а ты накормишь её, напоишь, спать уложишь, а она утром проснётся, начепурится, ручкой помашет и снова к мужикам убежит, а ты останешься дома. Ребёночка родит незнамо от кого, а ты будешь воспитывать, потому что у вас свободная любовь. Разве так живут, Антошка?

– Моя… – Антон пожал плечами, а потом поднялся. – А чёрт её знает. Это я по девкам бегал, от меня ещё не уходили.

– Значит, у тебя всё впереди, – подытожил Борис и поднялся. – Если ты гуляешь, значит, и твои бабы начнут хвостом вертеть. Вот тебе и свободная любовь. Каков привет – таков ответ, как наша мамака говорила.

– Ладно, пошли домой, знаток бабских душ, – недовольно буркнул Антон, поправил яркий галстук в полосочку – последний писк моды и, не оглядываясь, направился к распахнутым воротам. – Живёте тут, как в прошлом веке… Всё, хватит болтать, пошли отсюда.

Неторопливо спустившись с пригорка, Антон скинул пиджак, поправил галстук, хлопнул по штанинам, осмотрел брюки, чтобы не было пыли и мусора, протёр туфли, а потом неспешно направился к магазину. Возле него, на ступенях стояли две старухи, о чём-то оживленно разговаривая. Заметив Антона, одна приложила ладошку к глазам, всматриваясь, потом взглянула на Бориса, который плёлся позади.

– Это кто с тобой, Борька? – с любопытством сказала она и ткнула пальцем. – Что-то не признаю…

– Антошка приехал, – чуть приостановившись, сказал Борис. – На кладбище ходили, мамку проведали.

– А что же он столько лет не приезжал, когда мамка живая была и потом, когда захворала? – не удержалась, язвительно сказала старуха. – Совсем дорогу забыл домой, мамаку позабыл и тебя. Ишь, сам весь с иголочки, морда лоснится, а нет, чтобы мамке и тебе помочь… А сейчас что ему нужно – этому прощелыге, зачем пожаловал? – и отмахнулась от другой старухи, что рядом стояла. – Не влезай, Петровна! Ишь, заявился сыночек…

– Пошли отсюда, пошли, – забормотал Борис и подтолкнул брата к двери. – Бабка ВалЯ не отстанет. Вредная – ужас! Не вздумай ругаться. Ты уедешь, а мне житья не даст, на всю деревню ославит…

Нахмурившись, Антон недовольно буркнул, толкнул тугую дверь и зашёл в магазин. Осмотрел полупустые полки и сразу же сравнил с городскими магазинами, где полки ломились от товаров. Потом подошёл к прилавку и окликнул продавщицу.

– Мне две булки хлеба, – сказал он, продолжая осматриваться. – Крупу… Какую? Вон ту, ту и ту… Взвесьте по килограммчику. Ещё рожки с вермишелью не забудьте. Соль дайте, спички, консервы три штуки, конфеты и пряники… Ну и что, что пряники чёрствые. У нас зубы крепкие, – и Антон хохотнул.

– Борька, откуда такого богача нашёл? – покосилась продавщица, поправляя косынку. – Что-то не припоминаю его.

– Это же брат, Антошка, приехал, – сказал Борька. – Давно не был. Вы переехали в деревню, а он уже в городе жил. Поэтому не знаете.

– А, которого мать ждала и не дождалась, да? – закивала продавщица и протянула: – Понятно… Видать, слишком занят был, ежли к родной мамке не приехал…

– Сколько с меня? – услышав слова продавщицы, Антон нахмурился. – Что вы лезете? Каждый встречный-поперечный носом тычет. Да, занят был, а вам-то какое дело? В своей семье разбирайтесь, а в нашу не суйтесь. Ишь, советчики…

– Ишь, как заговорил! – уперев руки в боки, сказала продавщица. – Я те – не сунусь! Прикатил, руки в брюки… Гляди, не выводи меня из терпения, не на ту нарвался, вмиг отлуп дам! Это тебе не город, здесь быстро по шеям схлопочешь.

– Теть Рая, перестаньте, – перебивая, заторопился Борька. – Он с дороги. Сразу на кладбище ходили, мамку проведали. А можно продукты оставить? Может, кто-нибудь добросит до дома, а то не утащим на себе.

– Раньше нужно было думать о матери, а не сейчас проведывать на мазарках! – разошлась было продавщица, но увидев старуху, которая появилась на пороге, нехотя буркнула: – Ладно, Борька, оставляй. Отправлю с кем-нибудь. А ты, пижон, брата благодари, а то бы на горбу потащил мешок, – и ткнула пальцем в Антона.

– Борька, что, весь магазин-то выкупил, а? – шамкая, сказала небольшая старушонка, опираясь на клюку и осматривая полки. – Богачом заделался, да? А это кто с тобой? Гость приехал?

– Баб Аня, это же наш Антон, – искоса взглянул Борис. – Сегодня приехал.

– А, который городской, – закивала бабка. – Они богатеи, богатеи! Знаю. Такие деньжищи получают, а за что им плотют, не понимаю. Ничего не делают, а деньги лопатой загребают. Наша Танька рассказывала, когда к дочке ездила. Такого насмотрелась – страсть!

– Правду говоришь, бабка, – нахмурился, запыхтел Антон и передразнил. – Воздух пинаем, а нам ещё деньги плотют. Так и живём… – и повернулся к прилавку. – Хорошо, отблагодарю братика. Так и быть, – ехидно сказал он и пошёл к выходу. – Спасибочки за совет!

– Тьфу ты, зараза! – вслед чертыхнулась продавщица и сказала: – Что пришла, бабка Аня? Хлеб… На, держи. Что ещё? Рафинада нет, только сахарный песок. Сейчас…

– Я уже сто раз пожалел, что приехал в деревню, – буркнул Антон, поправляя рубашку. – Набросились, того и гляди, загрызут. Знать бы раньше, что не успею на похороны, лучше бы в городе остался.

– Сам виноват, – покосился Борис, медленно шагая по тропинке. – Здесь жизнь на виду, каждого видно, а ты умотал в город и забыл про деревню. Нет, про мамку забыл, так вернее будет.

– Не учи меня жить, – взвился Антон. – Я никому и ничего не должен. Хватит меня носом тыкать. У меня своя тропка в жизни…

– Вот и шагай дальше по ней, – буркнул Борис и замолчал.

– Здорово, дед ВасЯ, – крикнул Антон, заметив бородатого старика, который сидел на лавочке возле дома, опираясь на клюку и, несмотря на тёплую погоду, одетый в меховую безрукавку, из-под которой была видна грязная рубаха в клеточку, а на голове старая шапка-ушанка. – Как дела? Всё сидишь, на солнышке греешься?

– Здоров, коль не шутишь, – прищурился старик, стараясь рассмотреть, кто идёт. – А ты чей будешь?

– Сын Семендяихи, Антон, – опять крикнул Антон. – Вот приехал…

– А, Валькин старшой! – закивал старик. – Знаю такого, помню… Так её же снесли на мазарки. А ты почему не приехал? Сын всё же…

– Долго добирался, – сказал Антон. – Три дня на поезде. Немного опоздал.

– А, понятно, – опять закивал старик. – Надолго приехал-то?

– Нет, денёк отдохну и в город вернусь, – приостановившись, сказал Антон. – Вот с Борькой на кладбище ходили, родителей проведали. Посидели, помянули…

– О, молодцы ребятки, – одобрительно сказал старик. – А я помру, так и схоронить некому. Все лежат на мазарках, даже детишек схоронил, а сам ещё небо копчу. Один как перст остался. Ну, ладно, идите, – махнул рукой, прислонился к забору и закрыл глаза, видать, опять задремал.

Они долго шли по улице и переулкам. Не торопились. Медленно шагали, разговаривали. Здоровались с соседями. Останавливались на минутку-другую и снова шагали. Одни хвалили Антона, что приехал, а другие ругали, что забыл мать и братишку. И тыкали носом, что не помогает своим…

– Да уж, как обычно: одни радуются, а другие разгавкались, как собаки, – закрутил башкой Антон, а потом ткнул пальцем. – Глянь, Борька, раньше, помню, наступал вечер, возле домов старики сидели, стадо дожидались, а ребят и девок столько было – не сосчитать. Кто на речку уходил, и там сидели, кто в клубе собирался, а другие в березняк ходили, там хорошо летом было. И почти всю ночь мотоциклы разъезжали. Темнело, все расходились по лавочкам или за банями сидели, чтобы взрослым на глаза не попадаться, хотя они знали, что там прячемся. А сейчас смотрю, одни старики остались, а молодежи-то не видно. Почему?

– Почему – старики? – сгорбившись, искоса взглянув, сказал Борька. – И молодые есть. Правда, никуда не ходят. Клуб не работает. Закрыли. Кино не показывают. Библиотека и медпункт не работают. Говорят, на следующий год в школе сделают выпускной вечер, а потом тоже она закроется. Всех в райцентр переведут. Ребята по вечерам выходят на улицу, немного прогуляются и расходятся по домам. А время подойдёт, и они уедут отсюда, потому что здесь заняться нечем. Вот и получается, что деревня умирает. А чтобы поднять деревню, нужен хороший хозяин. Да где его взять, если какого-нибудь пришлют, а он тяпка тяпкой в сельском хозяйстве. Поживёт чуток, накомандуется, всё развалит, глядишь, через год-другой смотался, а вместо него уже следующего присылают. Нужен свой хозяин, крепкий, чтобы его знали, чтобы он всех знал, а приезжие – это…

– Эй, богатеи, – позади раздался хрипловатый голос, когда братья зашли во двор и, обернувшись, Борис увидел небритого мужика в потрёпанных штанах и в рабочей выцветшей куртке на голое тело, который спешил к ним. – Ну-ка, гоните на шкалик. Привёз мешок, а их Митькой звали. Это кто, брательник приехал? А, изменился-то как! Прям начальство. И штаны наглажены, при галстуке, морда блестит… А мы, Борька, как ходили в лаптях, так и будем шаркать. Учись у своего братца. Глядишь, в люди выбьешься. А не станешь учиться, всю жизнюшку в навозе проковыряешься, – и, сняв фуражку, вытер лысину грязной тряпкой, а может, носовым платком – непонятно, и стал поторапливать. – Ну, что стоите? Давай, приезжий, раскошеливайся! У городских много денег. Вон как в магазине направо-налево деньги швырял. Видать, много зарабатываешь. Давай-давай, не скупись, мне ещё нужно до магазина смотаться, пока не закрыли, – и, едва дождавшись, когда Антон отсчитал несколько купюр, обещанных на бутылку, торопливо выхватил, сунул в карман, взгромоздился на велосипед, тренькнул звонком и, петляя по ухабистой дороге, поспешил в магазин.

Подхватив мешок, Антон затащил его в заднюю избу, поставил на табуретку, уселся рядом и стал смотреть, как братишка вытаскивал продукты, спички и всякую мелочовку, раскладывал на столе, потом неторопливо убирал в шкафчик, на полку, что была возле плиты, а часть перетащил на веранду, чтобы не испортились продукты. Посмотрев в окно, Антон повернулся к брату.

– Борька, давай на речку сходим, а? – сказал он, кивая на окно. – Искупаемся. Эх, давненько не плавал, – и потянулся. – Со станции шагаю, а сам глаза пялю на речку, вспоминаю, как с пацанами бегали купаться. А там, где обрывы, однажды нырнул и головой в камень воткнулся. Кровищи столько вытекло – ужас!

– Помню, как мальчишки вытащили тебя, а ты боялся домой возвращаться, потому что мамка отлупит, – покосившись, сказал Борис и повторил: – Помню эти обрывы. Обрушились по весне, течением подмыло. Сейчас вода холодная, чтобы купаться, и скоро стемнеет.

– Ну, пошли, – затормошил его Антон. – Искупнемся. – И, поднявшись, быстро стащил с себя рубаху и галстук, повесил костюм на толстый гвоздь, натянул новенькие джинсы, футболку с надписью на груди и хлопнул брата по плечу. – Я готов! Когда вернёмся, поужинаем.

Вздохнув, Борька пошёл к двери. Постояли на крыльце, осматриваясь. Борька махнул рукой, показывая короткий путь. И братья, открыв калитку, пустились по меже между огородами к речке.

– Столько картошки посажено – ужас! – обвёл рукой Антон, показывая на деревенские огороды, что тянулись вдоль реки. – А вон, если не ошибаюсь в сумерках, свекла виднеется.

– Да, свеколка с тыковкой, – прихрамывая, Борис старался не отставать от брата. – А картошка… Она всегда нужна. И для себя оставить, и для скотинки, и чуточку на продажу, чтобы деньги были… Да ещё детям, родственникам помочь, если в городе живут. А каждый раз покупать – никаких денег не хватит. Сам знаешь, что без картохи не протянешь – это второй хлеб.

Неуклюже ковыляя, за ними увязался щенок. Поскуливая, старался догнать, но, запутавшись в траве, падал и елозил, стараясь подняться. А потом заскулил: тоненько, протяжно и жалобно. Где-то гавкнула собака. Чуть погодя на меже мелькнула невысокая чёрная собака с пушистым хвостом и белой отметиной на лбу. Разыскала щенка и залаяла, словно ругала его, а потом ну давай нализывать. Успокаивала малыша.

На небольшой полянке к колышку привязан телёнок. Заметив Бориса и Антона, он смешно взбрыкнул, склонил голову, исподлобья взглянул на них и рванулся в сторону, но петля крепко держала его, и он помчался по кругу.

– Тётки Марьи, нашей соседки, рыжик, – сказал Борис и похлопал телёнка по спине. – Хозяйку ждёшь, да? Ну дожидайся, скоро появится.

Отмахиваясь от комаров, что тучей вились над ними, они продрались через густой кустарник и спустились с невысокого обрывчика. Прошли по берегу до больших валунов, и Антон принялся раздеваться, сбрасывая одежду на камни. Борис уселся на валун, наблюдая за братом.

– Эх, красота какая! – раскинув руки в стороны, закричал Антон. – Ночами снилась наша речка. Как купался с друзьями, как рыбу ловили. Эх, родная моя! – он громко закричал непонятно что, мелко перебирая ногами, забежал в воду чуть выше колен, охнул от холода и нырнул, взбрыкнув ногами.

Борис сидел и посматривал на него. А Антон, вынырнув почти на середине реки, громко загорланил и быстро замахал руками, стараясь удержаться на быстром течении. Потом развернулся в сторону берега, замолотил руками, но сильное течение сносило его вниз, стараясь отжать от берега и затянуть на самую стремнину, где крутило водовороты, где были большие ямины и куда местные старались не заплывать, потому что там ждала верная смерть.

– Антошка, вылезай, – вскочив, закричал Борис. – Утонешь!

Борька подбежал к кромке воды и, приложив ладонь ко лбу, долго всматривался, как брат всё медленнее махал руками и его всё дальше относило течением. Вот он мелькнул и исчез за поворотом. Бориска заметался по берегу, не зная, что делать. Хотел было на помощь звать и бежать туда, где скрылся брат, но вскоре вдалеке на обрыве появился Антон, устало помахал рукой, а потом уселся на краю. Немного отдышавшись, он поднялся и медленно пошёл вдоль реки. Видно было, устал. Сильно. Опять спустился к воде. Оскальзываясь на галечнике, зашёл в воду, поплескал на лицо, выбрался и подошёл к валуну, где сидел Бориска.

– Хорошо-то как! – сказал Антон синюшными губами и принялся растирать ладонями гусиную кожу. – Вода ледяная! Аж дыхание перехватило, когда нырнул. И течение такое, аж… Ух, силища какая в реке! Куда человеку с ней справиться – такая мощь! Попробовал повернуть к берегу, но подхватило, словно пушинку, и утащило за поворот. Не справился.

Сказал и улёгся на камни, вздрагивая от холода.

– А зачем полез в воду, если холодная? – недовольно сказал Борис. – А если судорога, кто бы вытащил? В водоворот затащит и поминай, как звали. Нельзя похваляться на реке своей силушкой. Она не любит, когда с ней играются. Накажет. Смотрел, как ты руками еле-еле перебирал. Ещё бы чуток и всё – затянуло бы в водовороты. А оттуда ещё никто не выплывал, – Борис нахмурился и опять повторил: – Нельзя баловать на реке – она накажет. Я вот, когда хочу искупнуться, в заводинке поплескаюсь, где вода прогретая, и вылезаю. А ты на середку полез. Там течение крутит. Здоровые мужики не суются – боятся, а ты расхрабрился. Ишь, тоже мне, силач нашёлся!