Текст книги "Долгая дорога"

– Алёнка, я заждалась тебя, – донёсся женский голос, и было видно, как она махнула рукой и скрылась за остановкой.

Юрий Борисыч вздрогнул, когда услышал её имя – Алёна. Он растерянно взглянул вслед. В темноте мелькнуло светлое платье, захлопнулись дверцы, и автобус взревел, трогаясь с места. Алёнушка… Неужели, правда, это Алёнка, ради которой готов был на всё, которая любила полевые цветы, а он тайком собирал для неё и каждое утро оставлял на подоконнике…

А может, ошибся. Юрий мотнул головой. Неужели эта женщина и есть Алёнка, та неугомонная и шустрая девчонка, с постоянно ободранными коленями и локтями, которая не дождалась его и вышла замуж. Казалось, немного прошло времени, всего каких-нибудь пятнадцать лет, а она так изменилась, что, встретившись, не признал её. Он помнил её оттуда, из далёкого прошлого, когда его забрали в армию, а она осталась в деревне, всё письма ему писала, что скучает и ждёт его, а потом вышла замуж, не дождавшись, а он приехал в деревню, но через несколько лет, немного побыл и вернулся в город. И больше с той поры не ездил туда. Ни к чему лишний раз теребить прошлое, оно и так покоя не даёт. А сейчас увидел её и не мог понять, как она очутилась в городе, от которого всегда отмахивалась. Там же была семья и муж, а сейчас встретились… Неужели она перебралась в город? Почему, что толкнуло её бросить деревню и уехать оттуда. Он смотрел вслед и не мог поверить, что из взбалмошной девчонки, какой была в далёком прошлом, Алёнка стала степенной, спокойной и чуточку гордой женщиной, как показалось, когда она посмотрела на него…

Доехав до своей остановки, Юрий вышел и, задумавшись, вспоминая Алёнку, неторопливо направился домой. Супруга уехала. Отпуск. Взяла путёвку и укатила на море принимать солнечные ванны, как сказала. Она уехала, а Юрий в душе радовался. Радовался тому, что сейчас вернётся и ему не придётся рассказывать, как прошёл день рождения у Ларочки. И так было всякий раз, когда Юрий отправлялся в гости. Первое время, как поженились, обижался на супругу, что не ходит, а потом привык. И даже наоборот, он радовался, что жена оставалась дома. Тогда можно было расстегнуть свой панцирь, можно было позволить себе немного больше, чем было бы при ней. И тогда он веселился, слушал гостей и сам что-нибудь рассказывал, и всё это под рюмочку-другую да хорошую закуску. Уходил из гостей, а домой не хотелось возвращаться. Потому что снова начнутся бесконечные придирки, правильно ли себя держал при чужих людях, а не многовато ли выпил со своим-то положением в обществе… А с каким положением, если он считал себя обычным человеком и не более того, но супруга старалась навязать своё мнение…

Он неторопливо шагал по тротуару и радовался, что жена уехала. Сейчас вернётся, завалится на диван, будет лежать и смотреть телевизор или читать газеты, а ещё будет курить в зале, чего очень не любила его супруга и всегда по пятам ходила и каждую пылинку-соринку вытирала и подбирала за ним. Помешана на стерильной чистоте. Лучше бы детей нарожала…

Что ни говори, жена была красивой и хозяйственной, но в ней было что-то такое, немного отталкивающее… Холодная была и расчётливая, если уж правду сказать. Юрий Борисыч вздохнул. Сколько лет прожили, а она такой же осталась – чужой и неприступной. Ничуть не изменилась. Наоборот, даже холоднее стала. Словно стену перед собой поставила. Стену не только для людей, даже для него, и бывало, что он утыкался в неё и не мог пробить, не мог растопить проклятущий лёд. Она отгородилась от всех и от него – тоже…

Юрий Борисыч неторопливо шагал тёмными, вечерними улицами и вспоминал эту нечаянную встречу. А кто был на остановке, чей голос донёсся из темноты, когда автобус затормозил и она стала спускаться по ступеням. Наверное, сестра… Он помнил, что у Алёнки была старшая сестра, а вот имя позабыл… Наверное, сестра перетянула Алёнкину семью в город, и они живут хорошо и счастливо. Всё может быть… Наверное, Алёнка давно уж позабыла его, никогда не вспоминает. А зачем, всё уж давно быльём поросло. Для чего тревожить прошлое, если его не вернёшь. И зачем возвращать, если она счастлива. У неё была семья, когда он приезжал в деревню, когда встретились возле речки под осокорями, где всегда вечерами сидели. Он вернулся в город. Вот уж сколько лет прошло с той поры, а он чего в жизни добился? Семья есть, и хорошая работа, и, как говорит жена, положение в обществе. Всё у него есть, но почему же так ноет душа? Столько лет прошло, как расстались, а до сих пор вспоминает деревенский луг в хмельном разноцветье, простенькие букетики и сладковатый запах с небольшой, едва заметной горчинкой. Скорее всего, цветы напомнили ему далёкое прошлое, что потерял в нынешней жизни…

Юрий Борисыч частенько вспоминал худенькую голенастую Алёнку, больше похожую на подростка, чем на взрослую девушку. Она в коротеньком выцветшем платьишке, длинные волосы в пучок, перевязанные ленточкой, редкие веснушки на лице, и поэтому они были милы, всегда хотелось до них дотронуться, и он тянулся и неловко касался, словно гладил, а Алёнка смеялась, а потом вспыхивала и опрометью мчалась по лугу, а он бежал вслед за ней. И радовался, и был счастлив. И всё, что их окружало, – это было настоящим счастьем. Да всё, что вокруг, что было в их душах – это для них и только для них одних, и ни для кого более. Они были счастливы…

Наступал вечер, и они мчались на необъятный луг, собирали цветы, а вокруг был терпкий запах влажной земли, чуть сладковатый и немного с горчинкой запах цветов, который казался таким густым и хмельным, что однажды Юрий не удержался, и вырвались первые слова этой первой любви. Сказал и запнулся. А Алёнка расплакалась. И Юрий растерялся. Только что она смеялась, а сейчас сидела среди цветов, прижимала букетик к лицу и плакала. Юрий помнил, как прижимал её к себе, а она, такая худенькая, такая беззащитная, уткнулась в плечо и плакала, а он не знал, что делать. Он сидел, крепко обнимая, а потом…

А потом были проводы в армию. Все сидели в автобусе, а они продолжали стоять возле него. Юрий торопился, говорил, что вернётся и они поженятся, а Алёнка молчала. Смотрела на него, всё в глаза заглядывала, словно в душу, будто пыталась что-то рассмотреть или понять – он не знал, и кивала головой, соглашаясь с ним, прижалась крепко-крепко, а потом толкнула его к автобусу и, не дожидаясь, когда он уедет, повернулась и медленно направилась по улице. А Юрий сидел в автобусе, вспоминал Алёнку и думал про армию. У него начинается самостоятельная жизнь. И началась жизнь от письма и до письма. Радовался, когда приходили коротенькие письма. Читал и перечитывал, а иногда она присылала в конверте какой-нибудь засушенный цветок. И тогда казалось, что вся казарма пропахла запахами огромного луга с хмельным разноцветьем. И частенько, когда на душе была тоска, он доставал письма, читал и опять возвращался в то далёкое прошлое, где они были счастливы. И он был счастлив, уже собирался на дембель, когда пришло письмо, а в нём коротенько сообщалось, что его Алёнка вышла замуж. Больно на душе, обидно и непонятно, почему она вышла замуж, а не дождалась его возвращения. Что случилось, пока его не было. Она же всегда писала, что скучает и ждёт его, а тут письмо… И Юрий не выдержал. Не захотел возвращаться в деревню, чтобы понять, что произошло, и укатил на край света, лишь бы заглушить эту боль, лишь бы позабыть Алёнку, выбросить все мысли из головы, калёным железом выжечь, как говорят…

И выжигал… Мотался из города в город, с одной стройки на другую, водкой глушил свою боль, девки менялись одна за другой, но никто из девчонок не смог его остановить, ни одна не затронула сердце. Так, одноночки и не более того… Утром продерёт глаза, взглянет на девчонку, которая рядом лежит, поднимется и уходит. Не успел за дверь выйти, уже забыл про неё. И так с каждой, и так каждый раз, когда приводил к себе или сам уходил к девкам…

А душа болела, вспоминая Алёнку. Пора бы забыть, а не получалось. И Юрий не выдержал. Взял билет и махнул в деревню, чтобы хоть одним глазком взглянуть на Алёнку. Думал, может, увидит и поговорит с ней, тогда станет полегче и снимет этот груз с души…

– Господи, наш Жорка приехал! – вскрикнула мать, когда он зашёл во двор, и кинулась к нему, повисла. – Отец, что спишь? Сынок вернулся.

Взглянула на Юрия и снова прижалась. Крепко обняла и повисла, расплакалась.

– Ну вот, распустила слёзы в три ручья, – забубнил отец, появляясь на крыльце, и стал неторопливо спускаться. – Ну, здравствуй, сын!

И, как был босиком, прошлёпал по двору, взялся за плечи, всмотрелся в лицо, а потом обнял, похлопывая по спине.

– Возмужал, возмужал, – сказал он и взглянул на мать. – Видишь, что армия с ним сделала? Да на жизнь посмотрел, узнал, почём фунт лиха. Глянь на руки. Кирза!

И схватив Юркину руку, рядом раскрыл свою ладонь, сравнивая.

– Да у тебя уж не кирза, отец, – махнула рукой мать. – Подошва от сапога, а не голенище.

И засмеялась. Радостно. Радовалась, что сын наконец-то домой вернулся. А потом потянула его за собой.

– Не стой на пороге, не стой, – заторопилась она. – Заждались тебя. Все глазоньки проглядели, все жданки съели, а тебя нет и нет. Где ж тебя носило, сынок?

Сказала, а сама старалась в глаза заглянуть и всё норовила прижаться. Соскучилась.

Хорошо-то как! Юрий стоял посреди горницы, осматриваясь. Казалось, ничего не изменилось с тех пор, как ушёл в армию, а потом ещё несколько лет мотался по стране, а вернулся, и такое чувство, словно никуда не уезжал. Всё, как и прежде, всё на своих местах, лишь дом стал поменьше что ли… И низкий потолок давит, того и гляди, головой зацепишься. На столе старые журналы и стопочка газет – это отец читает. Присядет возле окна и начинает вслух читать, а потом окликивает мать, снова повторяет. В углу трюмо между окнами, зеркало потускневшее. Рядом на комоде телевизор стоит. Включали по вечерам, и хватит, а вот радио частенько слушали. Мать любила. Включит, найдёт какой-нибудь спектакль и слушает, а бывало, плакала. Смахнёт слезинки исподтишка, чтобы никто не заметил, и снова застыла, не шевельнётся, пока передача не закончится…

– Ну чего застыл, сынок? – раздался голос матери. – Отец, за стол садитесь. Не ждали, не гадали, что приедешь, так уж не обессудь, сынок, чем богаты, тем и рады.

И опять закружилась на кухоньке, снова захлопотала, а сама нет-нет, но мимоходом погладит его по вихрам, а то прижмёт голову к себе и чмокнет в маковку, как в детстве бывало.

– Не сиди сиднем, – кивнул отец на полную рюмку. – Поднимай. Мать, что стоишь? Ну-ка рюмашку взяла! – и, дождавшись, когда они подняли рюмки, сказал: – Ну, Жорка, за приезд! Уж не чаяли, что появишься. Уехал – и как в воду канул. Хотел уж на розыски подавать, да мать сдерживала. Не верила, что с тобой что-нибудь случилось. Сердце матери – вещун.

Сказал и выпил. Мотнул головой и невзначай вытер глаза. Может, самогонка крепкая, а может и…

И мать пригубила. Замотала головой, сморщилась, прикрывая рот ладошкой, а потом отчаянно махнула рукой и опрокинула рюмку.

– Эх, провались земля и небо, мы на кочках проживём! – сказала она. – За тебя, сынок! Уж как мы рады, что вернулся…

И отвернулась, а потом поднялась и опять захлопотала возле плиты.

– Давай-ка, сынок, ещё по одной опрокинем, – потянулся отец с бутылкой, налил и поднял рюмку. – Успеешь закусить. Вон сколько мать наставила запасов. На неделю хватит. Пей!

И снова выпил, затряс головой, шумно выдохнул и опять передёрнулся.

И, правда, на столе чего только не было. У матери всегда так было. Тарелки и тарелочки, блюдца, пиалки, а в них: картошка в мундирах, огурцы и помидоры, сало отменное, так только мать могла солить, грибочки всякие, с десяток варёных яиц, пучки лука на столе и краснеет редиска, немного колбасы – это, видать, в магазин завозили, и крупный лук, разрезанный на четвертинки – так любил отец. На столе было всё и даже больше, чего всегда не хватало Юрию в жизни…

Вскоре мать ушла, сказала, что нужно заняться по хозяйству. Они продолжали сидеть за столом. Отец изредка наливал в рюмки. Выпивали. И опять разговаривали. Обо всём говорили. Вспоминали Юркино детство, отец рассказывал про свою молодость и сравнивал эту жизнь с прошлой, а Юрий сидел, прислонившись к стене и слушал его да редкий раз отвечал на вопросы. Хорошо было на душе, покойно. Домой вернулся, где его столько лет ждали. Он тянулся к тарелкам, что-нибудь брал и не мог наесться. Что ни говори, а дома и сухарь сладок, и простая карамелька шоколадкой кажется. Слушал отца, поглядывал в окно, за которым изредка проходили соседи, ещё реже проезжали машины или тарахтели мотоциклы. С криками пробежала ребятня. Наверное, на речку помчались. А там, на другой стороне улицы, возле дома сидел дед Шкворень, как его прозвали в деревне. Сколько лет прошло, а он всё такой же, ничуть не изменился. Лето на дворе, а он в тёплом пальто, на голове шапка, очки с толстыми стёклами на носу, в вороте расстёгнутого пальто видна рубаха, штаны заправлены в носки, а сам в галошах. Сидит, опёршись на кривую клюку, и думает о чём-то, а может, дремлет…

Давно уж мать вернулась, а они всё сидели, всё наговориться не могли. В горницу перебрались. Юрий на диване пристроился, а отец за стол, поближе к окну. Сидел, теребил журнал в руках, а сам посматривал на сына и говорил. Казалось, разговоры ни о чём, так, с пятого на десятое прыгали, но в то же время успевали обо всём поговорить. Мать принялась рассказывать про деревенскую жизнь. Кто умер, кто родился, а тот женился, а этот, дурень, разошёлся, а баба у него – золото, а он умотал к какой-то шалаве и решил, что жизнь мёдом будет казаться. А у Кольки с Танькой уж трое ребятишек бегают, а у Верки, соседки нашей, старшего пацана в армию забрали, а сама Верка ещё одного мальчишку родила, уж семеро по лавкам, а они остановиться не могут. Видать, за всю деревню стараются. Обо всём говорили, а вот про Алёнку ни слова не было сказано. Юрий сидел, всё ждал, а потом не выдержал и ткнул в окошко.

– А где Алёнка Рощина? – так, словно невзначай сказал он и увидел, как мать запнулась. – Замуж выскочила и уехала? Как она живёт?

– Почему – уехала? – пожала плечиками мать. – В деревне живёт. Помнишь, Нюрка Килявая жила на отшибе, неподалёку от осокорей? Ну, вы ещё за яблоками лазили к ней. Вот Алёнка с мужем купили этот дом. Там они живут, а как живут – не ведаю. Чужая семья – потёмки. И ты не суйся к Алёнке. Не вздумай ворошить прошлое. Ты уедешь, а ей здесь жить. У них какая-никакая, но семья. Не лезь!

И она погрозила пальцем.

Юрий посмотрел в окно. Задумался. Потом поднялся и направился к выходу.

– Ты куда, сынок? – сказала мать вслед. – Куда собрался?

– Пройдусь по деревне, – сказал Юрий. – На луг схожу. Посижу немного. По ночам запах снился.

И вышел, захлопнув дверь.

– Не задерживайся, – запоздало крикнула мать. – Я баньку затопила. Попаришься с дороги.

Юрий вышел. Остановился на крылечке. Закурил, оглядывая двор. Возле калитки, что вела в огород, возле будки лежала лохматая псина. Подняла голову, когда он появился, недовольно рыкнула, показывая, что она отвечает за порядок и охрану, потом лениво вильнула хвостом с прицепившимися репьями и снова положила голову между лап. Жарко. Лень гавкать.

Вдоль забора высокие поленницы. Лето на дворе, а отец уж вовсю готовится к зиме. Так было принято. Бельё полощется на ветру. Видать, мать стирку затевала. На штакетинах посверкивают боками банки, белым пятном мелькнул бидончик, а возле бани, на покосившемся заборе целый ряд модельной обуви. Какой только тут нет! И кирзовые сапоги, и резиновые, галоши любого размера, драные красные кеды, невесть откуда взявшиеся, а там голубенькие тапки виднеются, кирзовые опорки в разные стороны глядят. Обувь на любой вкус и цвет…

Юрий вздохнул. Господи, как хорошо! Всё родное, до мелочей знакомое, чего не хватало там, в его скитаниях, в его бегстве от себя самого. А теперь приехал – и насмотреться не может. За эти годы, пока его не было, батя подлатал сарай. Дверь новую навесил, а на крыше свежие заплаты из шифера. Год-два пройдёт, и они потемнеют. На меже небольшая копёнка сена. Видать, этого года, не поблёкла ещё трава, не прижало копёнку к земле. Юрий не забыл, как мотался с отцом на сенокос. Кожа да кости оставались, пока сено готовили. Отец ни на минуту не присаживался и ему с матерью не давал продыху. А потом за сараем омёт ставили. Даже не омёт, а омётище. Соседи приходили, помогали. А потом они ходили к соседям. Так было принято в деревне…

Он вышел на улицу и неторопливо направился по тропке, не забывая посматривать по сторонам. Господи, как же тут хорошо! Казалось, каждая мелочь, каждый камушек знаком. Немного постаревшие дома, возле некоторых сидят старики, одни разговаривают, перекликаются, а другие пригрелись на солнце и дремлют. Неподалёку заскрипел журавль, звякнула цепь, и какой-то мальчишка, проливая воду, принялся пить через край ведра, а потом утёрся рукавом рубашки и с криком помчался в проулок. Видать, в войнушку играют. А там берёзовый колок виднеется. Частенько ходили туда гулять, а то и просто посидеть. Хорошо в нём, зелено и светло, а за речкой виднеются поля. Одни тёмные, а другие волнами ходят. Вон бурун появился и тут же исчез – это ветер балуется. Господи, как же хорошо! Юрий вздохнул, завертел головой, потом скинул туфли, стащил носки и помчался по узкой тропке, шлёпая босыми ногами. Бежал, словно в далёком детстве, с протяжным криком, а ветер трепал шевелюру и полоскал расстёгнутую рубаху, потом раскинул руки и замахал, словно крыльями, будто хотел взлететь в это бездонное ярко-синее небо, а на душе была радость и восторг…

Юрий сидел на диване. Включил телевизор. Шла какая-то передача. Он курил, смотрел передачу, а мысли были далеко. Он был в прошлом, был в деревне…

Он махал руками, а потом приостановился на краю огромного луга. Нет, не огромный, а можно сказать, что небольшой, это в те времена казался необъятным, а сейчас то ли он повзрослел, то ли лужок стал поменьше…

Юрий стоял, а вокруг него было хмельное разноцветье. И запах такой, что казалось, его можно потрогать – густой и вязкий. И Юрий протянул руку, вот-вот дотронется, а потом скинул рубашку и упал в густую траву, раскинув руки. Он лежал и улыбался. У каждого человека есть своё любимое место, река ли, опушка леса, а может, простая скамья в заросшем парке, которые манят к себе, которые снятся ночами и куда хочется вернуться вновь и вновь, хотя бы в снах или воспоминаниях. Юрий лежал, раскинув руки, а вокруг него были цветы: ромашки с клевером, льнянки и медуницы, гвоздика и васильки. И дух такой, что кругом шла голова. Вокруг был терпкий запах земли, и сладковатый запах полевых цветов с небольшой горчинкой, который все годы преследовал его как во сне, так и наяву. Он лежал, а казалось, будто вернулся в далёкие годы, на этот самый луг, а рядом была она – Алёнка. Давно была, а сейчас…

Он приподнялся, вспоминая Алёнку – эту худенькую и голенастую девчонку в выцветшем платьишке. Они приходили сюда и рвали цветы, а потом мчались наперегонки по лугу. И Алёнка смеялась – весело и задорно, когда удавалось вырваться вперёд, и тогда она бросала цветы ввысь, которые разлетались во все стороны, а она падала на траву, раскинув руки, и замирала, глядя в высокую небесную синь…

Юрий поднялся. Собрал небольшой букет, осмотрелся, а потом направился по тропинке к речке. Возле осокорей старая скамейка. Гляди ж ты, сохранилась! Сюда прибегали с Алёнкой. Сидели вечерами, мечтали. А сейчас, наверное, кто-нибудь другой приходит, и просиживают до глубокой ночи, тоже о будущем мечтают. Всё может быть…

…Юрий вздохнул, вспоминая Алёнку, и поднялся с дивана. Закурил. Взял пепельницу и снова уселся. По телевизору показывали футбол. В другое бы время не отрывался от экрана, а сейчас встреча с той женщиной в автобусе всколыхнула прошлое, опять заставила заглянуть внутрь, заглянуть в свою душу, вспоминая былые времена…

Он сидел на скамейке под осокорями, а на душе была грусть. Как бы себя ни ругал, как бы ни мотался по белу свету, но правильно говорят, что от себя не убежишь, и хочешь ты этого или нет, но воспоминания останутся с тобой до конца дней твоих. Он вздохнул, затеребил небольшой букетик, а потом улыбнулся, заметив небольшие два сердечка, словно наложенные друг на дружку и пронзённые стрелой. Это он вырезал перочинным ножом на скамейке и сказал, что отныне и на века они будут вместе. Будут, но не стали…

Он сидел, смотрел на реку, на тёмные воды возле берега, а на стремнине она сверкала, бликами ослепляла и шумела на далёком перекате. Воробьи над головой устроили гвалт. Разгалделись, расшумелись, того и гляди, раздерутся. И тут же смолкли, когда над ними раздалось карканье ворон. Испугались. Со стороны деревни донёсся голос петуха. Звонкий, протяжный, и тут же ему принялись вторить деревенские петухи, стараясь обогнать друг друга, норовя погромче спеть. Вдоль речки, по узкой тропке неторопливо пробежала небольшая собачонка. Приостановилась, взглянула на Юрия, дружелюбно вильнула хвостом, наверное, ожидала гостинец и, не дождавшись, засеменила дальше. Послышались лёгкие шаги. Кто-то остановился за спиной, словно не решаясь подойти. Хрустнула ветка под ногой и опять шорох. Юрий нахмурился. Недовольно сдвинул брови, что его оторвали от этих воспоминаний. Повернулся, думая, что позади какой-нибудь мальчишка, но перед ним была Алёнка, в наброшенной кофте на плечах, в линялом платье и галошах на босу ногу, а в руках ведро. Она стояла, смотрела на Юрия и молчала. И Юрий молчал, растерялся, не зная, что делать. Опешил, когда увидел Алёнку. Не думал, что её встретит.

– Юрка… – запнувшись, сказала Алёнка и поставила ведро на землю. – Ты приехал? А я телёнка поила.

И кивнула в сторону низинки, где к колышку был привязан рыжевато-белый телёнок.

– Да, сегодня приехал, – тоже запнувшись, сказал Юрий. – Не ожидала, что на нашу скамейку приду? А я сижу, и насмотреться не могу…

И обвёл рукой, показывая на речку и далёкие поля.

– Мне сказали, что ты вернулся, – она опустила голову, не отвечая на вопрос. – Мы телёнка неподалёку привязываем. Вот приходила…

И замолчала, затеребила уголок платка, наброшенного на плечи.

Юрий взглянул на неё, аж дыхание перехватило. Столько лет мечтал увидеть Алёнку, и столько же лет была обида на неё. А сейчас стоит перед ним, а сама такая же красивая, как и прежде, и всё равно что-то в ней изменилось. Вроде прежняя Алёнка, такая же худенькая и голенастая, даже хвост на голове ленточкой перевязан, но что-то изменилось. Юрий долго смотрел на неё и молчал, всё пытался понять, а потом заметил, что нет той улыбки, не слышно того смеха и не видно радости, и взгляд другой, словно чего-то боится. Потускнела она, погасла что ли… Чужой женой стала.

– Как живёшь, Алёнка? – сказал Юрий.

– Нормально, – она пожала плечами. – Замуж вышла. Живём. А ты как, Юра?

– Я знаю, что вышла, – нахмурился Юрий. – Я тоже нормально живу. По стройкам помотался, а теперь думаю – нужно остепениться…

– Как твоя семья? – неожиданно сказала Алёнка. – Хорошо живёте?

– Я не женат, – задумавшись, сказал Юрий. – Видать, не встретил такую, как ты. А твой муж, наверное, не нарадуется, что женился…

Алёнка быстро посмотрела на него и опять взгляд в землю.

– Надолго приехал? – помолчав, сказала Алёнка.

– Не знаю, – Юрий пожал плечами.

Разговор не получался. Так, обрывочные фразы и всё. Юрий мечтал, когда они встретятся, за все годы выговорится, обо всём поговорят, и о них, что произошло – тоже, но вот Алёнка стоит перед ним, а у него сказать нечего. Ушли слова, исчезли, лишь непонятный осадок появился на душе. Вроде бы, по-прежнему, хотелось плюнуть на всё, схватить Алёнку в охапку и уехать куда глаза глядят, чтобы никто и никогда не нашёл их, но в то же время на месте прежней Алёнки стояла чужая женщина, и он давно стал другим, далеко не тем, каким был в юности. Забрать её и уехать, а вот получится ли наладить жизнь, да и нужно ли – этого Юрий не знал. Он вздохнул. Посмотрел на Алёнку. Что ни говори, а всё же в ней было что-то такое, от чего дыхание перехватывало и сердце щемило. Красивая она, Алёнка, но давно стала чужой. Да, чужой женой…

Юрий поднялся. Цветы, что лежали на коленях, упали, а он не стал поднимать. Простенький букетик. Он валялся на земле, а когда-то, давным-давно, как казалось Юрию, он мчался утром на луг, собирал цветы и старался незаметно положить на подоконник, но Алёнка всё равно знала, что это он приносит, и по вечерам, когда они встречались, она улыбалась ему, и редкие веснушки разбегались по лицу, и Юрию так и хотелось протянуть руку и дотронуться до них. А теперь до них дотрагивается другой и цветы ей приносит – этот другой. Юрий долго смотрел на неё, а потом медленно направился по тропинке. Следом пошла Алёнка, словно невзначай подхватив с земли букетик.

Уже неподалёку от дома Алёнка дотронулась до руки.

– Юра, подожди, что сказать хочу, – запнувшись, сказала она.

Юрий остановился. Она стояла и смотрела на него, а взгляд словно из прошлого: чистый, яркий и трогательный, а поэтому всегда желанный.

– Понимаешь, Юра, я… мне же сказали, что… – она запиналась на каждом слове, наверное, не знала, как объяснить, и снова дотронулась. – Я же…

– А что понимать? И так всё ясно, – сказал он и кивнул на дом, стоявший на отшибе. – Тебя ждут, – а потом не выдержал, приостановился и оглянулся. – Знаешь, Алёнка, если бы дождалась, мне кажется, у нас была бы другая жизнь, а сейчас, думаю, ничего не исправишь. Да и нужно ли это… – и опять кивнул в сторону дома. – Иди…

– Юр, а ты помнишь, как мы… – сказала вслед Алёнка.

– А нужно ли помнить? – не оборачиваясь, перебил он.

И развернувшись, сошёл с тропинки и напрямки направился к деревне, а у самого на душе тяжесть была. Груз неподъёмный. Приехал, чтобы сбросить этот груз, но оказалось, что он ещё тяжелее стал. Юрий понимал, о чём она хотела сказать. По движению руки, как она дотронулась, по её взгляду можно было понять, что она в душе, может, и продолжала его любить, а он взял и оттолкнул её, хотя сам… Потому что она стала чужой женой. А кто виноват? Никто не знает – знает жизнь…

А спустя неделю Юрий уехал. В город вернулся. И вскоре женился. Назло женился, чтобы всем доказать, а ей особенно, а может себе, что будет счастлив…

Сколько лет прошло с той поры, но память то и дело возвращает его туда, где, как казалось ему, он был по-настоящему счастлив. Кажется, всего в жизни достиг, но почему же так ноет душа? Столько лет прошло с той поры, как расстались, а до сих пор вспоминает деревенский луг, простенькие букетики и сладковатый запах с небольшой, едва заметной горчинкой – хмельное счастье луговых цветов. Скорее всего, они напоминают далёкое прошлое, чего так не хватает в этой нынешней и суетной жизни. Не уберёг самое ценное, что у него было, и потерял, а стал ли счастлив за эти годы? Юрий Борисыч пожал плечами. Он не знал…