Текст книги "Долгая дорога"

– Правильно, Бориска, верно его чихвостишь, – неподалёку раздался старческий голос и к ним подошёл крепкий старик с бородой в пояс, в глубоких галошах, в штанах с пузырями на коленях, заправленные в толстые шерстяные носки, в линялой рубахе, поверх была наброшена драная фуфайка, серая фуражка на голове, из-под неё седой венчик виднеется, очки сползли на кончик широкого приплюснутого носа, а в руках держал кривую удочку и помятый бидончик. – Ругай его шибче. Нечего понапрасну удалью похваляться. Утонул бы – и что? Потом ищи где-нить за сотни вёрст, а может, и в океан бы унесло. Мало Борьке досталось, когда он за больной мамкой ходил, так ещё ты бы горя добавил, ежели утоп…

– А, дедка Селиван, здорово, – у Антона от холода подрагивали синюшные губы. – Не боись, старый, ничего не случится со мной. Я, как рыба в воде. А ты, вижу, всё коптишь небо? Столько лет не виделись, а словно вчера расстались. Ничуть не изменился, только борода ещё больше стала. Даже фуражка та же, если не ошибаюсь. А ты, как вижу, всё на рыбалку ходишь? – и, поднявшись, подошёл и заглянул в бидончик. – У, как мало поймал! Не на что взглянуть…

– Да, ловлю рыбку, – закивал головой старик. – Мало… А куда нам с бабкой больше-то? Зачем рыбу понапрасну переводить? Это вы привыкли хватать без меры, а нам много не нужно. Сейчас принесу домой. Бабка приготовит юшку. Похлебаем и хватит. А утречком яишенку с пескариками сделает. И мы сыты. Завтра опять приду, чуток поймаю, потом поклонюсь реченьке за рыбку, «спасибо» скажу и домой отправлюсь. А вам, молодым, лишь бы понабрать, лишь бы нахапать, а потом выбрасываете. Потому что вы привыкли брать от жизни намного больше, чем нужно человеку. Живёте одним днём, не думая, что завтра будет. Вас бы в старые времена за эти дела кнутами засекли! Эх, тоже мне, новые хозяева жизни – однодневки, мать вашу разэтак! – и махнув рукой, он медленно стал подниматься на обрывчик. – Не хочешь ругаться, да жизнь заставляет и всякие обормоты, которые в этой жизни встречаются.

– Дед Селиван ни капельки не изменился, – проводив взглядом старика, сказал Антон и уселся на камнях, обнимая колени. – Даже удочка старая и ругается, как раньше бывало, даже ещё больше, – потом передёрнул плечами и поднялся, держа в руках одежду. – Ладно, Борька, пошли домой. Что-то холодновато возле реки, да и жрать захотелось. Я бы в городе уже несколько раз пожрал, а здесь некогда…

Вернувшись, Борис достал кастрюлю с лапшой. В большой тарелке гороховая каша – это от вчерашних поминок осталось. Горка мелкой рыбёшки. Несколько блинов на середину стола и мёд в чеплашке. Крупными кусками нарезал хлеб. Несколько луковиц на четвертинки разрезал. Рядышком положил пару-тройку огурцов. В тарелке принёс квашеную капусту, полил постным запашистым маслом. Достал щербатые тарелки, налил жиденькую лапшу. Звякнул ложками. Потом поставил старый закопчённый чайник на плиту и, кивнув брату, уселся за стол.

– Что сидишь? – сказал Борька, взял блин, ткнул в мёд, неторопливо съел и потянулся за гороховой кашей. – Кушай, Антошка. Весь день не емши. Блин возьми. Мамку помяни. Так принято.

Они сидели за столом. Неторопливо ужинали. Разговаривали ни о чём. Так, слово-два скажут друг другу и молчат, опять скажут – и снова замолчали. Вроде бы Антон давно не был дома, давно не видел братишку, а сказать нечего и расспрашивать не хотелось. Он взглянул в окно – темнело, потянулся к сумке и достал бутылку. Налил, но Борька отказался. Посмотрев на тёмное вино, Антон медленно выпил и быстро заработал ложкой.

Донеслись лёгкие шаги, в дверь стукнули, и на пороге появилась невысокая худенькая девушка, с чёрными как смоль волосами, одетая в простенькое ситцевое платье, а поверх наброшена тёплая кофточка.

– Гостей принимаете? – раздался смешливый голос, и она шагнула к столу, потрепав Борьку за вихры. – Боренька, привет! В деревне говорят, твой брат приехал, – и, повернувшись, вспыхнула румянцем. – Здравствуй, Антон! Ох, каким стал… – и покрутила в воздухе рукой. – Прямо аж…

– И каким же? – усмехнулся Антон, догадываясь, что в гости пришла Светка, о которой рассказывал братишка. – Да и ты повзрослела, как посмотрю. Была пичугой, а стала прям красавицей. Думал, Борька наврал, но оказывается, правду сказал, – и придвинул табуретку. – Присаживайся, Светка. Поужинай с нами. Правда, не ресторан, но думаю, ты привычна к такой еде, – потянулся за бутылкой вина, достал из шкафчика гранёную рюмку на ножке, налил и поставил перед ней. – А вот вино хорошее, вкусное. Из города привёз. Самое лучшее выбрал, как чуял, что тебя встречу.

Светка подняла рюмку, посмотрела на вино и отставила в сторонку. Громыхнула чайником, налила в чашку и принялась дуть, остужая кипяток. Взяла блин, макнула в мёд, задумалась, что-то прошептала, перекрестилась и неторопливо съела. Потом придвинула чай и принялась отпивать небольшими глотками. Она сидела, разговаривая с Борькой, а сама нет-нет да посматривала на Антона.

А Борька радовался, что она пришла. Невпопад говорил, а сам всё на неё смотрел и старался незаметно дотронуться до руки, когда подсовывал конфетку или печенье.

– Светка, хочешь замуж? – неожиданно сказал Антон, подцепил вилкой квашеную капусту и захрумкал. – Выходи за Борьку. Я, так сказать, сватаю за него. Глянь, какой красавец!

И засмеялся.

Опять она вспыхнула. Посмотрела на Борьку, на брата и опустила голову.

– Выйти замуж – не напасть, – сказала она и повела худеньким плечом. – Муж должен быть, как стена.

– Вот и будешь за стеной, – засмеялся Антон, подливая брату в стакан. – Парень серьёзный, непьющий, по бабам не бегает, к дому привязан – мимо не проскочит. В общем, мечта для любой девки.

– Да, Борька хороший, – кивнула она, поправляя чёлку. – Но стеснительный – страсть! Вон, не успела сказать, уже покраснел. Наверное, сама его посватаю, – и тут же разрумянилась.

– Э, да вы, как посмотрю, оба – два сапога – пара, – засмеялся Антон, неожиданно потянулся к ней, провёл ладонью по чернущим волосам и задержал руку на её плече. – Светка, а ты очень красивая. Правда! Знаешь, лучше за меня выходи замуж. Не прогадаешь. Ух, как жить станешь!

Светка взглянула, словно обожгла, дёрнула плечом, скидывая его руку, и тут же нахмурилась – бровки сошлись на переносице, и погрозила пальцем.

– Не говори так, Антошка, – сказала она, поправляя чёлку и повела плечом, опять скидывая его руку, когда он словно невзначай снова положил на худенькое плечико. – Не люблю этого. У нас не принято распускать руки. Ты не в городе, а в деревне. Лучше расскажи, как в городе живёшь, где работаешь. Мы же никуда не ездили, ничего не видели, кроме своей деревни. Да, Бориска? – и подтолкнула его.

– Ага, не были, – заулыбался Борька и взъерошил и без того спутанные волосы. – Мне в деревне хорошо. Никуда не собираюсь. Правда, Антошка, расскажи, что за сладкая жизнь в городе. Почему все слетаются туда, словно мухи на мёд.

Вытащив цветастую пачку сигарет, Антон небрежно выщелкнул одну и закурил. Красуясь, выпустил тоненькую струйку дыма, попробовал выпустить колечки, но запершило в горле, он закашлялся, громко чихнул и шмыгнул носом, торопливо опрокинул рюмку вина, почмокал губами и небрежно стряхнул пепел в тарелку, где лежали остатки квашеной капусты. Светка нахмурилась, заметив, что он стряхнул пепел в еду.

– Что вам рассказать… – Он сделал паузу, прищурившись, задержал взгляд на Светке, которая сразу же потупилась, и довольно заулыбался. – Правильно, Борян, все летят в город, как мухи на свежий навоз, – и довольно хохотнул. – Вот деревенские думают, что в городе легко жить. Нет, дорогие мои, ошибаетесь. – Было заметно, что его развезло от выпитого вина, и он пьяненько помахал пальцем. – Там тяжело жить. Город не каждого примет. Одних приголубит, а других разжуёт и выплюнет. Меня приголубил, потому что я сразу понял, как нужно жить в городе. У меня железная хватка, волчья! – Он нахмурился, взгляд стал колючий, чужой и протяжно скрипнул зубами. – Как вцеплюсь клыками, у меня никто и ничего не отнимет. Я смогу любого загрызть. Все люди – сволочи! В городе живёшь по законам: или ты, или тебя съедят. Да вот… Но меня трудно загрызть. Я крепкий парень. У меня зубы острые – сам любому горло порву…

– Ага, вот теперь представляю вашу городскую жизнь: оскалившись, люди ходят по улицам и грызут друг друга, – насмешливо сказала Светка, – а у всех острые зубы торчат, кровь так и капает, так и льётся, аж страшно становится, – и она, поморщившись, передёрнула плечами. – В общем, живёте, как собаки… Нет, собаки лучше, они намного добрее, а вы… – она махнула рукой и вздохнула.

– Правда, не все зубастые попадаются, – пренебрежительно отмахнулся Антон и опять стукнул в грудь. – Многие бултыхаются, как навоз в проруби, а я поставил цель в жизни и к ней иду. Локтями толкаюсь, кусаюсь, никого вперёд себя не пропускаю. Потому что я знаю, как нужно жить. Это в деревне живётся спокойно, а в городе человек человеку – волк. Если не ты, значит тебя…

– А говоришь, что в городе лучше, – перебивая его, весело засмеялась Светка. – Что хорошего-то, если грызётесь, а?

– Ну, это… – запнувшись, Антон посмотрел на неё, задумался и пожал плечами. – Города – это культура, там всё цивильно, всякие музеи и киношки, и в магазинах всё есть, а в вашей деревне…

– А чем тебе не нравится деревня? – неожиданно взбеленился Борька, до этого молча слушая брата, а потом ткнул пальцем. – Сбежал, несколько лет пожил в городе и уже решил, что стал городским, да? Ошибаешься, Антоха! – и махнул рукой. – Взгляни в зеркало. У тебя же на лбу крупными буковками написано – «ДЕРЕВНЯ».

– Ай, перестань болтать ерунду – «ДЕРЕВНЯ», – небрежно отмахнувшись, сказал Антон, но непроизвольно дотронулся до лба, провёл ладонью, словно хотел стереть, а потом плеснул вина в стакан, выпил и опять закурил. – Здесь нечего делать. Скоро повымирают деревни. Правда! Мне один умный человек говорил, а ему можно верить. Какой-какой… Да какая разница – какой, главное, что правду сказал. Все деревни исчезнут, все до единой. Останутся одни города. Потому что там настоящая жизнь, там всё бурлит, работает, да там… там… Одним словом – жизнь! А здесь… Всё на ладан дышит. Сам же говорил, что всё разваливается, колхозы распадаются, мало жителей осталось. Значит, надо уматывать отсюда, пока не поздно. Устроился в городе, нашёл тёплое местечко и живи, в ус не дуй. Красота! – и Антон причмокнул.

Поднявшись, Светка взяла старый чайник с плиты, достала стаканы, щербатую чашку, налила чай, поставила на стол. Разыскала вазочку, положила немного варенья, потом загремела ложками, уселась, пододвигая к себе чашку, и взглянула на Антона, который продолжал курить, выпуская тонкие струйки дыма.

– Убежать из деревни, чтобы жить в этих кирпичных коробках и не знать соседей, и всю жизнь бегать по улицам, словно куда-то опаздываешь? – помолчав, удивлённо сказала Светка. – А чтобы подышать свежим воздухом, выходите на балкон или в окошко высовываетесь? Странно как-то… К примеру, я не собираюсь сбегать. Мне в деревне хорошо. Меня знают все, и я всех знаю. Думаю, и Борька не захочет…

– Ну да, – Антон ухмыльнулся и опять выщелкнул сигаретку. – Борька из-за тебя не поедет в город. Втюрился по уши, дурачок. Вон сидит и лыбится. Ждёт у моря погоды, когда по головке его погладишь, приголубишь. Губу подбери, братец! Твоя Светка вильнёт хвостом и смотается. Уведут Светку из-под носа, и охнуть не успеешь. Не по Сеньке шапка, как ты правильно подметил. А вот если бы я…

– А ты, Антошка, смог бы втюриться в меня? – неожиданно сказала Светка, потрепала его за вихры и засмеялась мелко и звонко, заметив, как он смутился. – А что покраснел-то, а? – и приложила ладошки к щекам. – Ой, мамочка моя! Антон, пять минуточек рядышком сидим, а ты уже успел влюбиться?

– Тьфу ты, балаболка! – запнувшись, не ожидая от неё такой прыти, чертыхнулся Антон. – О, языкастая, о, язва выросла! – и погрозил пальцем перед лицом брата. – Любовь в наше время – это лишние чувства и совершенно ненужные. Брак по расчёту, свободная любовь – это главное в жизни. Хочешь – живи, не нравится – разбежались. А ваша любовь давно устарела… – и пренебрежительно махнул рукой. – А с другой стороны, если взглянуть, думаю, с тобой, Светка, стал бы жить. Ты девка что надо. Мне понравилась. Да! Вот чую, что создана для городской жизни. Ага…

Светка рассмеялась, глядя на Антона, а затем резко оборвала смех и нахмурилась.

– Я пошутила, – серьёзно сказала она. – А то правда подумаешь, что хочу выйти замуж за тебя.

– Выходи! – поднявшись, разгорячённо сказал Антон и схватил её за руку. – Выходи! – повторил он. – Так заживёшь, что все обзавидуются.

– А как же Борька? – вскинув бровки, она посмотрела на него. – Ты же говоришь, что он втюрился.

– Ну и что, что говорил, – Антон пренебрежительно махнул рукой. – Что Борька сможет тебе дать? Ничего, кроме старой избы с поваленным сараем и этой ненужной любви. Он же тюфяк, убогий! Ему дурочка нужна для жизни, а не такая, как ты. Выходи за меня, всё будешь иметь. Правда! В городе заживёшь. Глядишь, машину возьмём, а потом дачу за городом. Всё куплю, что душа пожелает. Королевой станешь! – и обвёл рукой вокруг, словно это было его королевство.

Светка сидела и смотрела, сравнивая братьев. Да, Борьке далеко до своего брата. Антон с первого взгляда производит впечатление самостоятельного человека. И одевается с иголочки, и язык подвешен, и всего понакупил для дома – успела заметить, когда посуду доставала. Вон по деревне уже разговоры пошли, что он швырял деньги направо и налево в магазине. И сейчас обещает хорошую жизнь устроить. Правда, странный взгляд на жизнь и любовь. А как без любви жить-то? Антон много болтает, много обещает, а Борька молчит, не любит много говорить, но в то же время он дни и ночи не спал, когда мать заболела. Она же видела, когда к ним приходила, или к нему… Светке легко было с ним. Пусть молчит, а глаза-то разговаривают, и она всё замечала, всё, но тоже молчала, ни в чём не хотела признаваться ни ему, ни себе… Борька продал всё, лишь бы матери помочь, ни на шаг не отходил от неё, а Антон ни разу не поинтересовался матерью, ни копейки не прислал, чтобы ей помочь, пальцем не пошевелил, чтобы помочь своим. И сейчас сидит – и опять-таки ни разу не вспомнил про мать, словно вообще её не было. Чужой человек приехал, перед ними сидит. А они же братья, но в то же время совершенно разные. Чем же измерить душу человека – её глубину и чистоту, как это сделать? Видать, у братьев разошлись тропки в жизни, а вот сойдутся ли, смогут ли опять переплестись – она не знала…

– Ты говоришь, замуж за тебя… – Она задумалась, кивнула головой и увидела, как Антон вскочил и заулыбался, а Борис, наоборот, с недоумением стал на них смотреть, словно не понимая, что происходит, и медленно сказала, с расстановкой: – Ладно, я выйду замуж, но за Борьку. Я так решила…

– Почему решаете за меня, обсуждаете меня, хотя я рядышком сижу – для чего, а? – нахмурившись, сказал Борька. – Почему ты, Антон, держишь меня за дурака? А ты, Светка, слушаешь его и молчишь. Получается, тоже согласна… Может, и кажусь таким – не знаю, но вы считаете таким – это правда. Признайтесь себе! Это выгодно всем: тебе, Светка, и тебе, брат, потому что вам проще жить – с дурачком-то. И за меня решаете, а у меня своя голова есть, и я привык жить своим умом. Я сам свою жизнь делаю. Жаль, Светка, если ты этого до сих пор не заметила, – медленно сказал, больно, словно плюнул, аж отшатнулась Светлана, и опять повторил: – У меня есть своя голова: хорошая ли, плохая, умная или бестолковая, но своя. А самое главное – у меня есть душа, а вот некоторые, как вижу, забыли, что это такое, – он взглянул на брата.

Поднявшись, Борис скособочился и вышел, хлопнув дверью.

– Ну и вали отсюда, – закричал вслед Антон. – Был дураком и сдохнешь им же. Кому ты нужен такой – убогий? – а потом повернулся и, присвистнув, покачал головой. – Вот, Светочка, доболтались. Сижу, а такое чувство, словно по роже съездили. Да пошёл он – этот убогий… – махнул рукой и снова потянулся к бутылке. – У него будущего нет, а у меня своя дорога в жизни, каждый шаг просчитан, любому глотку порву…

– Знаешь, Антон, я не шутила, – сказала Светка. – Выйду за него. Вот увидишь.

– А это нужно тебе? – усмехнулся Антон и схватил её за руку. – И будешь всю жизнь проклинать себя. Ты взгляни на него, он же дурак дураком. Зачем тебе нужен такой, а? Лучше выходи за меня!

– Ты – трепач! – сказала она. – А Борька далеко не дурак, как ты называешь его, он намного лучше, чем ты думаешь о нём, и намного умнее тебя – поверь. У Борьки есть то, чего у тебя нет – это душа, – и она поднялась. – Ты, как я вижу, вообще не знаешь своего брата, а жаль… Ладно, что-то засиделась, пора и честь знать, – и, придвинув табуретку к столу, направилась к двери.

– Я провожу, – крикнул Антон, схватил курточку и выскочил следом за ней.

Приостановившись на крыльце, Антон осмотрел двор. Темно. Борьки не видно. Из будки появилась собака, сонно гавкнула, потянулась и опять скрылась. Ночь на дворе. Несколько раз окликнув, Антон постоял, прислушиваясь, а потом махнул рукой и помчался за Светкой, которая уже далековато отошла от дома…

Светало, когда Антон вернулся домой. Громыхнул дверью. Не снимая обуви, прошёл в переднюю избу, где на продавленном диване лежал братишка. Он лежал и не спал, а наблюдал, как Антон, поглядывая на часы, метался по избе, собирая свои вещи, потом всё затолкал в большую сумку и подошёл.

– Борька, я уезжаю, – он немного помялся, искоса поглядывая на братишку, потом добавил: – Знаешь, завидую тебе…

– Почему уезжаешь? – сказал Борис и уселся на диване, натягивая старые штаны. – Что заторопился-то? Пожил бы…

– Это… – опять запнулся Антон. – В общем, со Светкой разговаривал. Всю ночь возле её дома просидели. С её отцом говорил. К нам подходил, покурил на лавке.

– О чём говорили? – сказал Борька, а внутри заколотилось сердце – забухало.

– О тебе и Светке, о деревне… да обо всём, – сказал Антон и торопливо стал говорить, словно оправдывался, а может, сам себе хотел доказать. – Баба, она и в Африке – баба. Много всяких видел. А Светка зацепила. Вроде бы девка как девка – обычная, каких в городе не пересчитать, а что-то есть такое, чем цепляет, – он помолчал, потом сказал: – Всё, сейчас на поезд и в город, не хочу в вашей деревне оставаться, где я, как белая ворона, как кость в горле для всех, – это вернее будет.

– В нашей деревне? – перебил Борька.

– Да какая разница: наша или ваша деревня – всё равно у каждого человека своя дорожка в жизни, а куда повернёт эта дорога, какой будет: прямой или кривой – зависит от человека, который по ней идёт, – Антон нахмурился. – В общем, разговаривал с ней. Долгий разговор был. Обо всём: о тебе, о ней, про жизнь разговаривали. Знаешь, не скрою, хотел Светку уболтать. Зацепила, аж внутри полыхнуло. Думал, уговорю, чтобы со мной поехала. Сам же понимаешь, я дам Светке намного больше, чем ты, а она упёрлась. Настырная девка – ужас! А потом… – он опять помолчал, вытащил сигареты, закурил в горнице. – Не стану подробно рассказывать, о чём болтали, но, Борька, завидую тебе. Правда! Вторую такую девку не встретишь. У неё вот здесь столько всего… – он постучал по груди. – Знаешь, я завидую… Не понимаю, чем ты смог её зацепить, ведь ни рожи, ни кожи. Никогда бы не подумал, что такая баба и тебя… – он вздохнул и растёр лицо. – И её отец за тебя глотку порвёт, как мне показалось. Ух, мужик! Повезло тебе в жизни, Борька. Повезло больше, чем мне, как кажется. Не ожидал такого. Да уж… В общем, сообщите, если надумаете свадьбу играть. Постараюсь приехать. Может быть – не знаю, да и нужно ли приезжать сюда – тоже не знаю… Когда-нибудь, если встречу такую же, как Светка, обязательно женюсь, настрогаем ребятишек, и стану к вам привозить на лето, и сам приеду. Наверное… – он опять взглянул на часы и хохотнул. – Ладно, бывай, Ромео. Привет Джульетте передавай. Дом ваш. Мне не нужна эта развалюха. Живите. Детишек нарожайте. Поднимайте деревню. Может, вы и правы, что в деревне лучше – не знаю, но мне в городе намного лучше живётся. У каждого своя тропинка в жизни, как мать говорила. Ладно, я помчался. С проводницей познакомился, когда ехал сюда – огонь, а не девка. Постараюсь к ней в вагон попасть, она говорила, что сегодня в обратный путь отправятся. Думаю, нужно план по бабам выполнять. Ну, чтобы в три ряда которые… Пока, братишка, и не держи зла на меня, – и приобняв Бориса, он торопливо выскочил за дверь, забыв её захлопнуть, потом вернулся, быстро достал маленький свёрточек и бросил на диван. – Там деньги. Ребята собирали. Поставь мамке памятник. Всё, прощай, братишка! Меня тропка ждет…

И Антон торопливо вышел.

Загорланил соседский петух. Взлетел на забор. Захлопал крыльями, и разнёсся клич по деревне, а следом за ним завторили другие петухи, словно старались перещеголять друг друга. В запылённое окно было видно, как Антон промелькнул по двору, хлопнул калиткой и, не оглядываясь, заторопился к станции. Не по дороге пошёл, а проулками, чтобы ни с кем не столкнуться. Вот мелькнул вдалеке, на пригорке. Видать, останавливался. Может, курил или отдыхал, а потом оглянулся, помахал рукой и скрылся за поворотом. А вскоре донёсся протяжный гудок – это подошёл поезд, и чуть погодя снова гудок. Всё, брат уехал, а они остались. Для чего? Наверное, деревню поднимать, как Антон сказал, и жить, как люди живут. Как должны жить… Всё может быть…

Каждый человек выбирает свою тропку в жизни.