Текст книги "О чём вспомнил и размышлял. Книга вторая. Военная служба"

Прибавление семейства

Какой бы тяжёлой ни была служба, мы были молоды и думали не только о ней и решении насущных бытовых проблем, но и как все нормальные люди – о продолжении рода. Мы с Таней не считали нормальной ситуацию, когда молодые люди избегают рожать детей, стараются «пожить для себя». Такой у нас в полку была Зиночка Кольцова со своим Сашей, жившие в соседнем доме и часто бывавшие у наших соседей Стремоуховых, так и состарившиеся в одиночестве. Мы были воспитаны в традициях нашей сельской морали, утверждавшей одним из главных предназначений живущих на земле продолжение жизни в своих детях. А иначе зачем человеку жить, в чём смысл жизни, дарованной Господом? Только ли для того, чтобы «коптить небо» – так в моём родном селе выражали отношение к бездетным парам, по своей злой, эгоистичной воле не желавшим иметь детей. Конечно, на людей неспособных к деторождению по состоянию здоровья, смотрели совершенно беззлобно и без каких-либо упрёков, как на увечных от бога. Тут уж ничего не поделаешь.

Мы лелеяли мечту о детях, наделяли будущего ребёнка желаемыми для нас качествами, придумывали имена и женские и мужские и когда поняли, что мечты могут сбыться, наши действия перешли в практическую плоскость подготовки к появлению новой жизни. Практически единственным магазином, где можно было, отстояв огромные очереди, приобрести всё необходимое для малыша, был «Детский Мир» на площади Дзержинского (ныне Лубянка). Там мы за несколько посещений и купили всё необходимое.

И вот настала пора. Побежал к командиру за машиной, предстояла поездка в роддом г. Верея, километрах в тридцати от нас. Таню сопровождал в этой поездке фельдшер полка Андрей Беленький. Поехал я за известием на третий день – ведь никакой, совершенно никакой связи с роддомом не было. Нашёл роженицу в крайне удручённом состоянии, измученную ходом самого процесса рождения. Несмотря на все принимаемые меры, родить никак не получалось. Ведь она неоднократно принимала роды у других, знала много тонкостей этого процесса, а вот сама для себя оказалась бессильной. Ребёнок был крупным и без посторонней помощи на свет не хотел появляться. Кесарево сечение тогда в Верейской больнице не делали, поэтому применили старинные способы. И, слава богу, ребёнок был извлечён достаточно удачно, хотя признаки мучительных родов некоторое время ещё сохранялись на личике нашего первенца, которого мы ждали и которого до родов нарекли Валерием. Это произошло 28 сентября утром, а накануне вечером я пока вместе с Таней лишь переживал за исход родов. Пересматривать имя не стали и так потом и зарегистрировали его в Назарьевском сельсовете.

Мама хотя и выглядела очень уставшей, измученной, но в глазах уже появился радостный блеск и первое, о чём она попросила меня, было принести ей шоколаду. Послеродовое наблюдение в больнице продолжалось почти десять дней, прежде всего, за состоянием новорождённого. И вот мы все дома. Всё купленное оказалось впору и очень кстати. Коляску мы приобрели здесь же в городке в соседнем доме. По великой нашей офицерской бедности коляски переходили от одного к другому, так было и дешевле и доступней. Эту же коляску мы потом тоже перепродали очередным счастливым родителям.

К этому времени у нас намечалось расширение жилплощади, так как наши соседи Мулявки получили наконец-то отдельный домик. Эта семья отличалась исключительно скандальным характером, поэтому с ними никто не хотел соседствовать, что и явилось причиной наличия свободной комнаты при моём первом представлении командиру. Узнал я о таком «весёлом» соседстве буквально перед отъездом за Татьяной, что-то менять было уже поздно, поэтому ограничился только инструктажём. Благодаря её исключительной чистоплотности, доброму и весёлому нраву, умению налаживать взаимоотношения и переносить в интересах дела мелкие пакости, мы даже очень успешно пережили этот год и расстались если и не друзьями, то, по крайней мере, мирно и к удивлению населения городка – даже без каких-либо конфликтов. Новыми соседям у нас стали Стремоуховы Игорь и Тамара со своим сыном Лёвой. Судьбе было угодно опять нам встретиться через много лет уже в Кубинском гарнизоне, куда Игорь был направлен для завершения службы после расформирования нашего полка.

Итак, с появлением Валеры мы сразу «разбогатели», у нас стало две комнатки, из которых одна была пока совершенно пустой. Кроватка у Валеры появилась значительно позже, нам её подарили наши добрые друзья-москвичи, когда самая младшая из девочек Галины Васильевны – Зоечка, выросла из детской кроватки. Вскоре мы приобрели фанерный шкаф «ручной работы» для белья, который перепродали перед уездом в Харьков какому-то очередному «богатею».

Валера развивался нормально, мы радовались каждому осмысленному изменению в его поведении, начали приобретать игрушки. И даже «разорились» на покупку (по нашим возможностям) простенького плёночного фотоаппарата «Смена», чтобы запечатлевать все этапы его развития. Проблем было предостаточно, особенно с приобретением продуктов питания. Через каких-то третьих лиц договорились о покупке молока, которое приносили из ближайшей к нам деревеньки Васильчиново прямо к проволоке, где и осуществлялась передача продуктов (в сезон и яблок) в обмен на деньги. Так и действовал этот фруктово-молочный канал года два.

К сожалению, маленькие дети предрасположены к различным заболеваниям и с этим приходится мириться. Но очень тяжело переносить эти неприятности, когда заболевшему ребёнку некому оказать квалифицированную медицинскую помощь из-за отсутствия в городке педиатра. И пока были «простые» болячки, медицинской подготовки мамы было вполне достаточно для самостоятельного лечения. Но случилась у Валеры какая-то диспепсическая аллергия, с которой мы не смогли самостоятельно справиться, и пришлось опять везти мать и ребёнка в Верейскую больницу, а она ведь не близко. Часто не наездишься, служба не отпускает, да и надёжного транспорта нет. А хотелось там чаще бывать. Однажды немного задержался у них, благополучно добрался из Вереи до Колодкино, где должен был пересесть на последний Боровский автобус, но не успел. И пришлось мне от Колодкино, без всяких надежд на попутный транспорт – было уже темно и редкие грузовики просто ночью не останавливались – топать своими ножками по обледенелой колее, уступая дорогу и встречным и попутным машинам. Я потом гордился, что одолел этот 20-километровый путь за 4 часа – сказывалась ещё училищная подготовка, но домой пришёл уже, конечно, за полночь.

Первой на сообщение о рождении у нас сына откликнулась Клавдия Николаевна. Был уже конец ноября, и она как заботливая мать и теперь уже бабушка, пока не видевшая внука, с грузом домашних заготовок доехала до Балабаново, как мы описывали ей дорогу к нам, затем до так называемой «звёздочки» – развилки дорог на Боровск, Балабаново и соседний с нами полк. Но на этом перекрёстке наша бабушка забыла, что к нам надо ехать дальше Боровским автобусом; спросила у кого-то о нахождении здесь военных, ей указали направление и она благополучно попутной машиной добралась до въездного КПП какой-то воинской части. А здесь и выяснилось, что моя фамилия в этой части не значится. Что было делать? Было уже очень поздно, Клавдии Николаевне здесь же на въездном КПП организовали ночлег. Она потом долго вспоминала заботливых солдатиков, которых и угостила домашними заготовками. А поиск между тем продолжался. Очень рано к нам прибежал посыльный с известием, что приехала мать, и она находится на «11-м» – это был условный номер соседнего с нами полка, до которого было более 20 километров. Не помню уже, каким транспортом, но я подсуетился и бабушку доставили к внуку. Для Тани это было великое облегчение, она действительно уставала очень сильно, потому что при нашей безалаберной службе мне во всём ей помогать было сложно.

Через неделю Таня с большой неохотой и обильными слезами еле отпустила мать, у которой дома оставалось довольно большое хозяйство, брошенное на чужих людей. Но, слава богу, всё успокоилось и мы одни стали справляться более успешно – появился некоторый опыт. Конечно, если бы в доме была холодная и горячая вода, если бы в квартире было тепло (в том смысле, что не надо было самим топить печку), если бы была нормальная канализация, если бы и т. д. и т.п., то многие вопросы обеспечения надлежащего ухода за ребёнком решались бы с меньшими затратами сил. Но что было, то было и мы старались не роптать на неустроенность, не одни мы находились в таком положении, да и предыдущая наша жизнь проходила не в лучших условиях. Так что всё было нормально и через некоторое время мы уже и не заморачивались появившимися дополнительными хлопотами. Мы сами хотели этих «трудностей», так что приоритетом теперь было здоровье нашего желанного ребёнка, а всё остальное отходило на второй план. Человек ведь ко всему приспосабливается, тем более ради продолжения жизни.

Уже теплее и мама сняла зимние одежды

Пока ещё холодно

На страже. Ребёнок спит

Конечно, время стирает из памяти многие события, в том числе и касающиеся первого и любимого ребёнка. Но некоторые факты из биографии маленького Валеры помню и до сих пор. Приведу лишь следующие. Однажды ищем, куда в наших двух комнатах спрятался ребёнок, а ему было уже два годика, и находим его под столом, деловито доламывающим лезвия для безопасной бритвы. Воистину, Бог бережёт детей. Это же надо было, достав со стола пачку моих лезвий, изломать их на мелкие кусочки и не получить ни одной, даже маленькой царапины и при этом у него был такой довольный вид, как будто он сделал огромную, огромную работу.

Первая весна нашего сына, нашей радости. Вполне осмысленный взгляд, живая реакция на слова родителей, первые попытки произнести простейшие звуки – как тут родителям не радоваться. Первые полгода жизни ребёнка вселяют только оптимизм, что и дальше всё будет хорошо. Весна в полном разгаре, выросли уже первые цветочки, которые мы внимательно рассматриваем.

Совсем тепло, тем более на руках у мамы

А в августе 1961 года, когда я был на полигоне, а затем в Харькове, случилось действительно несчастье. Валера гулял во дворе, залез на воротину, покатался на ней, каким-то образом упал и идёт к маме с докладом: «Мама, я ручку сломал». И действительно, правая ручка болтается. Что пережила мама, знает только она и Господь. Подхватив Валеру на руки, бросилась в штаб за помощью, машиной отвезли их опять в ту же Верейскую больницу, где без всякого рентгена наложили на ручку гипс. И только через несколько дней в корпусном Внуковском госпитале сделали рентген. Оказалось, что сломаны и лучевая и локтевая косточки правой руки, а при загипсовке смещены навстречу примерно на 1,5 см. Ломать вновь не стали, организм молодой, справится – так решили военные хирурги. И действительно, последующие после снятия гипса снимки показали полное благополучие. Но никогда не забуду тихие и как бы извинительные слёзы в глазах моей милой Танечки, встретившей меня по приезду из Харькова в воротах вместе с Валерой с перевязью на правой ручке. Только здесь я узнал о случившемся несчастье и смог оценить её мужественное поведение и поступки во имя здоровья любимого ребёнка.

Так что дети это не только дар божий и великая радость, но и огромный труд, сопряжённый с физическими и нервными затратами, расходуемыми на воспитание ребёнка, становление его как личности. И в то же время это большая надежда на него, как будущую опору и защитника родителей в их естественной старости и немощи.

О модернизации СНР Б-200. Новые встречи

Зимой 1958—59 годов в рамках отработки технических решений по модернизации системы С-25 на СНР нашего полка, определённой головным объектом, была существенно доработана координатная система, система опорных напряжений, а для обеспечения более эффективного поражения целей в условиях применения противником пассивных помех была внедрена совершенно новая аппаратура селекции движущихся целей (СДЦ).

В этот период на объекте постоянно находились разработчики аппаратуры и их руководители. Здесь я впервые встретился с заместителем главного конструктора В. И. Марковым, бывавшего иногда у нас. Значительно позже, после окончания академии, мне пришлось очень часто соприкасаться с ним при работе в различных комиссиях, а потом и работать (после увольнения из армии) под его руководством как с директором НИИ дальней радиосвязи (НИИДАР) и заместителем министра радиопромышленности в ходе создания средств дальнего обнаружения системы ПРО А-35.

Разработка системы С-25 производилась в конструкторском бюро под руководством будущего академика Н. А. Расплетина. Значительная часть аппаратуры станции разрабатывалась и производилась на Кунцевском радиозаводе. От разработчиков СНР запомнил и некоторые рассказы о ходе и трудностях создания аппаратуры на том же Кунцевском радиозаводе, куда наведывался и куратор системы Л. П. Берия. В один из приездов на сетования разработчиков о трудностях достижения заданных надёжностных характеристик из-за низкого качества поставляемых радиоламп, Берия якобы заметил: «Что вы мне всё говорите, что лампа плохая. Вы мне скажите, кто её делает». Говорили, что после такого резюме докладывать о поставщиках плохих комплектующих изделий перестали.

Весной 1959 года после завершения модернизации наш объект посетил командующий войсками Московского округа ПВО генерал-полковник П. Ф. Батицкий. Ему докладывал командир корпуса о завершении модернизации, введении в состав СНР системы СДЦ и необходимости в связи с этим увеличения штатной численности. (Мы-то за происходящим наблюдали из-за аппаратуры, где наши командиры предписали изображать «рабочую обстановку»). Запомнился грохочущий голос Батицкого: «Один шкаф поставили, а штат требуете увеличить на трёх человек». Были и ещё какие-то высказывания командующего, но уже на ходу, и мне не запомнились. Ну а штат всё-таки увеличили на трёх человек для обеспечения несения постоянного боевого дежурства. Позже пришлось ещё раз увидеть Батицкого во время приезда к нам на рыбалку, на зарыбленный нами на собственные же денежки водоём, расположенный в черте городка. Приезжал он с довольно упитанным молодым человеком, которого у нас почему-то ассоциировали с Юрием Власовым – будущим чемпионом Олимпийских игр по тяжёлой атлетике.

С введением аппаратуры СДЦ начались её испытания в реальных условиях, для чего в сектор обзора СНР входил постановщик помех (это был, как правило, ТУ-4), оборудованный специальным автоматом для выстреливания перед собой с определённым темпом пакетов из металлизированного стекловолокна. Пакеты, длиной около 10 см, должны были после отстрела рассыпаться на отдельные волокна и создавать, таким образом, настоящее облако, создающее на экране радиолокатора сплошную засветку, на фоне которой отметка от цели не наблюдалась (маскировалась). При включении аппаратуры СДЦ сплошная засветка убиралась, на экране наблюдался только передний фронт помехового облака и, довольно устойчиво, все цели, летящие под прикрытием помехи. А это уже обеспечивало более эффективную стрельбу по ним. В качестве побочного и очень нежелательного проявления разбрасывания стекловолокна по огромным площадям было то, что стекловолокно вместе с травой поедалось домашним скотом и являлось, таким образом, причиной их болезней. Поэтому таких испытаний в других полках после модернизации их СНР старались не проводить. Сомнений в работоспособности установленной аппаратуры не было.

При эксплуатации самой аппаратуры вдруг обнаружились и весьма серьёзные упущения разработчиков – в блоках с ртутными линиями задержки на внутренних поверхностях блоков перекатывались в больших количествах шарики ртути. Оказалось, что разработчики для поддержания постоянного давления внутри линий задержки при изменении температуры окружающей среды, предусмотрели дренажные отверстия, через которые и выходили пары ртути при нагреве аппаратуры. Недоработка была быстро устранена установкой на дренажные отверстия для сбора конденсированных паров ртути резиновых чехольчиков, тут же окрещённых у нас названием весьма распространённого изделия.

Существенной доработкой системы явилось введение режима «215» для применения ракеты 207Т со спецзарядом, о чём я упомянул выше.

В результате модернизации боевые возможности системы, даже только по приведенным мной примерам, конечно же, возросли. Следует добавить, что досягаемость по высоте была доведена до 25, а затем и до 27 км, хотя дальность стрельбы осталась практически прежней – 35км.

О боевых стрельбах

В соответствии с установленным порядком каждый полк 1-й армии раз в два года привлекался на боевые стрельбы. Нет необходимости доказывать важность этого мероприятия для оценки способности всего личного состава полка выполнить боевую задачу. Поэтому и подготовке к стрельбам на месте постоянной дислокации и проведению самих стрельб на полигоне Капустин Яр (КапЯр) со стороны командиров всех степеней уделялось столь большое внимание, что за год до отъезда на полигон основной темой в полку была подготовка к этому испытанию. Тренировки шли непрерывно. Боевые расчёты зенитно-ракетных дивизионов практически отрабатывали в полном объёме весь комплекс задач по подготовке ракет к пуску. На СНР отрабатывались вводные по действиям боевого расчёта в случае возникновения различных неисправностей. Особое внимание уделялось расчёту КП – офицерам наведения и пуска, операторам ручного сопровождения, умению оценивать техническое состояние аппаратуры СНР по результатам проведения функционального контроля, своевременному реагированию на изменение воздушной обстановки, состояния ракет и т. д.

Заключение о готовности полка к боевым стрельбам давал командир корпуса по результатам работы комиссии по проверке так называемой предстрельбовой подготовки. Иногда такая проверка проводилась несколько раз, что было очень неприятно командованию полка, так как грозило оргвыводами. Это была изматывающая всех канитель. Пока не убеждались в отработке всех задач, речи о допуске к стрельбам и быть не могло. Комиссия действовала бескомпромиссно и поблажек никаких не допускалось. В состав корпусной комиссии по контролю предстрельбовой подготовки в полках часто включали и меня, как «знатока» по оценке действий офицеров наведения и пуска. Таким порядком вместе с офицерами управления корпуса мне пришлось работать практически во всех частях, докладывая свои замечания о работе «себе подобных и равных», что было иногда довольно неприятно.

Мне самому пришлось участвовать в проведении стрельб дважды: в августе 1959 года и в июле 1961 года. В обоих случаях организационные вопросы решались одинаково. Полк выезжал почти в полном составе, на месте постоянной дислокации оставались только караулы, тыловые подразделения и немного офицеров для несения внутренней службы и присмотра за боевыми объектами. Эшелон формировался на запасных путях Павелецкого вокзала Москвы. Для перевозки полка выделялись «вагоны людские крытые четырёхосные» («теплушки») и открытые платформы для перевозки автомобильной техники, тылового имущества и дров. Да, да – дров, которые везли на юг для обеспечения топливом полигона в зимние месяцы. Своих лесов в Астраханской области нет.

Офицеры, как и солдаты, размещались в теплушках, оборудованных нарами в два яруса. Матрасы, кое-какую мебель и утварь (столы, табуреты, бачок для воды, столовую посуду и др.) обеспечивал полк. В те годы классных вагонов даже для офицеров не выделялось, что создавало много проблем в бытовом плане. Вот и приходилось иногда удерживать за руки товарища, которому приспичило отправить естественные надобности и выставившего оголённое «орудие труда» из проёма вагона. Как говорится, и смех и грех, но что было делать, когда эшелон делает перегоны километров по 200—300, особенно в степях за Волгой. Не дотерпишь. А что делалось на остановках? Это был санитарный ужас. Все выскакивали из теплушек, и офицеры и солдаты, и бегом в ближайшие хилые кустики, в которых «отработал» уже не один эшелон до нашего, так что вспоминалась мне такая же загаженность остановок или стоянок в ходе перенесённой в войну эвакуации. И так туда и обратно – в обе мои поездки в КапЯр.

На остановках же по вагонам разносили и бачки с пищей, приготовленной на ходу поезда нашими полковыми поварами. У нас у каждого был котелок, куда и «насыпалось» первое и второе, и фляжка с запасом воды. Никаких тарелок не полагалось. Сухих пайков тоже не было. Конечно, кое-какие продукты мы для себя заранее покупали.

Дорога была весёлой, насыщенной открывающимися видами, но только от Москвы до Саратова. Движение по одноколейному железнодорожному мосту через Волгу мне запомнилось малой скоростью и «большой» высотой моста над водой – всегда ведь, если смотреть на воду сверху, расстояние до её поверхности кажется больше. На левом берегу Волги, а это был уже Энгельс, снова остановка и можно было изучать местные особенности. Мне запомнился огромный ледник, укрытый опилками и ещё чем-то, из которого загружали глыбы льда в стоявшие тут же грузовики. Но больше всего поразили свободно и спокойно стоявшие живые верблюды, жующие свою жвачку, которых я увидел впервые, так как до этого времени даже в зоопарках бывать не приходилось. От Саратова (Энгельса) какое-то время ехали на восток, а затем резко свернули на юг и загрохотали через Красный Кут, Палласовку, Эльтон и Баскунчак до самого КапЯра.

Этот отрезок пути резко контрастировал по своей насыщенности с дорогой до Саратова. И слева и справа от дороги простиралась голая степь с редкими зелёными островками на горизонте. Вдоль дороги невозмутимо стояли столбиками местные суслики, и даже сквозь шум идущего поезда слышался издаваемый ими свист. Некоторые наши офицеры заранее запасались камешками и упражнялись теперь по этим живым мишеням. Иногда недалеко от дороги встречались низкие полудома-полуземлянки с редкими людьми возле них. Очень приятное впечатление оставили Красный Кут и Палласовка своими каменными, из красного кирпича, домами, ровными ухоженными улицами, обилием зелёных насаждений. Сказалось, несомненно, на обустройстве этих городков влияние западной аккуратности и порядка – это же ведь были поселения немецких колонистов ещё с царских времён. Южнее, в районе Эльтона, было обилие зрелых, сладких арбузов. Такой арбуз, килограммов десяти весом и за очень незначительные деньги я и притащил на всю нашу группу командного пункта. Это была практически последняя покупка, так как начал действовать запрет на покупку и употребление овощей и фруктов – боялись дизентерии, что в тех краях не было редкостью. Известны случаи, когда полк признавался не боеготовым из-за массового заболевания личного состава этим недугом грязных рук и южной заразы.

Употребление спиртных напитков было строго запрещено, но разве удержишь страждущих в такой обстановке? Приобрели, если память не изменяет, водку в Палласовке – как раз была большая остановка и по вагонам разносили обед. Разлили зелье по кружкам и быстро «оприходовали», а мой наставник Миша Шпаков задержался и не успел проглотить свою порцию, когда к нам в вагон поднялся начальник штаба Козельский. Миша несколько опешил от неожиданности, но торопиться не стал, чинно сел за стол, схватив предварительно кружку с напитком, в левую руку взял кусочек сахару и начал «священнодействовать». Козельский уселся напротив и начал разговор со своего традиционного «ты Шпак алы Кунэц?». Миша ответил, что он Шпаков, отглотнул из кружки, положил в рот сахар и спокойно, чуть отвернувшись в сторону, отвечает на вопросы начальника штаба. И так, пока не кончился «чай», проходила мирно и тихо эта беседа за столом, но что делалось на нарах – это надо было видеть: кто-то прилагал огромные усилия, чтобы сдержать смех, а некоторые не выдерживали и буквально «ржали», при этом иносказательно комментируя «чаепитие». Но как мы потом пришли к выводу, начальник штаба так и не понял причин такого необычного оживления в вагоне. Вот такой был невозмутимый офицер наведения, мой напарник по предстоящим стрельбам, Михаил Дмитриевич Шпаков.

В районе солёных озёр запомнились сверкавшие на солнце большие пирамиды добытой соли. Причём было такое ощущение, что все окрестности пропитались или пропылились этим белым продуктом.

Все эти наблюдения были, что называется, между делом, так как основное светлое время уходило на изучение служебной и технической документации – подготовка к стрельбам шла непрерывно.

Вот, наконец-то, и железнодорожная станция Капустин Яр. Сразу в глаза бросилось хаотичное нагромождение дров, привезенных нашими предшественниками и не менее хаотичное, на большой площади, нагромождение искорёженных фрагментов ракет, самолётов-мишеней и прочей металлической всякой всячины.

Жить нам предстояло в открытой степи, в палаточном городке, метрах в пятистах от СНР, размещённой здесь в кирпичном здании, а не в бункере, как у нас под Москвой. Палатки устанавливали сами на уже готовые гнёзда с металлическими койками внутри. К вечеру, несмотря на жару, жильё было укомплектовано постельными принадлежностями, привезёнными с собой. Первая же ночь показала особенности здешнего климата: днём была жара под 30^о, а часам к четырём утра под лёгким солдатским одеялом места не находишь от озноба. Некоторые догадливые от холода защищались просто: одеяло под себя, а матрас на себя. Озноб проходил только с восходом солнца, появляющимся здесь неизменно большим и жарким. Днём было ещё тяжелее. Жара, хочется пить, а во фляжке вода с таблеткой хлорки, да ещё и горячая. Одеты же мы были в полевую полушерстяную форму, затянутую портупеей и, конечно же, в сапогах и в фуражке. Хотя к этому времени на полигоне, как и везде на юге, уже давно носили облегчённую хлопчатобумажную форму с панамой и ботинками. Но нас даже формой одежды учили преодолевать «тяготы и лишения». Чтобы «служба не казалась мёдом».

А мёда действительно не было. Солдатская пища уже надоела, хотелось хоть немного нормальных овощей, коих в магазинах ближайшего городка было изобилие. Но все вылазки за помидорами и прочими овощами заканчивались их изъятием постоянно дежурившими командиром и его заместителями и пополняли специально отрытую яму. Но самое интересное, что заболевали расстройством желудка не техники, а самые «стойкие», политработники. Не буду называть фамилию секретаря партийного бюро полка, он был хороший мужик, прошедший войну, но когда ему кто-то встретившийся помешал добежать до сортира, он, пройдя ещё несколько шагов, махнул рукой и медленно побрёл назад в свою палатку. Так что потери были и там, где их и не ждали.

Нам предстояло пробыть на полигоне целый месяц и впечатлений за это время набралось предостаточно. К нашему прибытию полигон готовился к проведению исследовательской боевой стрельбы по постановщику активной помехи в надежде получить необходимые данные для корректировки правил стрельбы и разработки технических предложений по доработке СНР в части повышения эффективности её работы. В качестве постановщика помех использовался снятый уже с вооружения бомбардировщик ТУ-4, копия американского Б-29 – «летающей крепости». К этому времени в войска им на смену поступали реактивные ТУ-16, так что списанные самолёты (в том числе и истребители МиГ-15 и др.) использовались не только для обучения расчётов зенитно-ракетных войск в стрельбе по реальным целям, но и для проведения научно-исследовательских работ. На постановщик активной шумовой помехи согласно правил стрельбы назначалось аж 5 ракет – такова была плата за сложность борьбы с подобными целями в виду их особой значимости (опасности).

Стрельбы по реальным целям проводились, как правило, рано утром. Солнце ещё только-только всходит, небо чистое-чистое; видимость большая даже без бинокля. Для высоких гостей рядом с СНР была специально оборудована площадка с оптическими средствами наблюдения за процессом стрельбы. Любопытствующих начальников, как правило, участников всевозможных сборов, на полигоне всегда было много, поэтому эта площадка редко пустовала. Мы же приготовились к наблюдению за стрельбой по постановщику помех, не отходя от нашего палаточного городка. Степь идеально ровная на большое расстояние, поэтому видны не только все сооружения, но и ракеты, установленные на пусковые столы, хотя до них более километра. Картина, конечно, впечатляющая – стоящие на столах ракеты-«минареты» и затем одновременный старт четырёх ракет и через пять секунд – пятой (так полагалось по Правилам стрельбы), как бы вдогонку, с оглушительным грохотом и облачками пыли и гравия, слышимым даже на большом расстоянии. В безоблачном небе по инверсионному следу прослеживается траектория полёта каждой ракеты, стремительно сближающихся с еле видным в далёком небе самолётом-мишенью. И что же? Взрывы боевых частей ракет были хорошо видны, а ТУ-4 как шёл, так и идёт, не сворачивая. Вот и израсходовали пять ракет на одну цель, а где результат? Потом нам сообщили, что после обстрела активная шумовая помеха исчезла, а самолёт стал прекрасно виден на индикаторах обнаружения. По-видимому, какие-то повреждения самолёту были нанесены, но добивался он уже вне зоны обстрела специально (во всех случаях стрельбы по реальным целям) барражировавшим истребителем-перехватчиком.

В 1959 году шло интенсивное перевооружение частей ствольной зенитной артиллерии на зенитно-ракетные комплексы С-75. После прохождения обучения в учебных центрах ПВО, перевооружаемый полк получал материальную часть и прибывал на полигон либо в КапЯр, либо в Ашалук (здесь, в основном, ЗРВ сухопутных войск и авиация). Позиции зенитно-ракетных дивизионов С-75 размещались от нас, по меркам плоской степи, совсем недалеко – в пределах безприборной видимости. Стрельбы шли днём и ночью, большей частью по уголкам и имитированным целям, иногда и по реальным, в качестве которых использовались, как правило, снятые с вооружения МиГ-15. Стрельба по реальной цели, конечно же, наиболее эффективна для оценки результатов, а также в зрелищном плане. Старт ракеты в системе С-75 происходит не вертикально, как в С-25, а наклонно с пусковой установки, автоматически изменяющей угол старта и азимут стрельбы в зависимости от параметров полёта цели. Абсолютное большинство ракет уходило в нужном направлении, но нашлись и такие, которые по каким-то причинам не послушались «правильных» команд, а поступили так, как им «продиктовали» произошедшие либо внутри ракеты, либо в контуре управления какие-то неисправности, исказившие логику её поведения. Это были единичные сбои, конечно, не очень приятные, но в условиях массового производства и применения ракет такие отклонения практически неизбежны.