Текст книги "О чём вспомнил и размышлял. Книга вторая. Военная служба"

Немного о любви и дружбе

Эта стажировка у меня была примечательна ещё и тем, что была возможность встретиться с братом Шуркой, который приезжал ко мне и, главное, встречаться с любимой девушкой. Таня к этому времени уже закончила один курс Брянского медицинского училища, куда она поступила по моему настоянию в 1955 году. Со времени нашего знакомства прошло уже два года и эти годы были у нас заполнены и постоянной перепиской и ожиданием встреч, и неизбежными после встреч разлуками, и даже некоторыми неприятными воспоминаниями. В свой отпуск после первого курса я приехал в конце августа, а мой дружок Вася Копылов на месяц раньше. И он, не задумываясь о серьёзности наших с Таней отношений, решил «приударить» за ней, обещая «златые горы», совершенно игнорируя мои интересы и меня как друга. О своих «похождениях» он, как ни в чём не бывало, повествовал мне в своём письме. Меня это здорово задело, особенно после встречи с Татьяной, которая и поведала о домогательствах моего «лучшего» друга. По возвращении в училище отправил ему очень резкое письмо с назиданием о непростительности «лезть со своим свиным рылом в чужой огород» (буквально) и с этим письмом прекратил всякую переписку с ним. И только через несколько лет, когда по времени совпали наши отпуска, он пытался коньяком «КВ» смыть эти воспоминания; мы с Таней приняли его покаяние, но прежних доверительных и дружеских отношений уже не было.

1956 год. Студентка второго курса Брянского медицинского училища Таня Марченкова

Возвращаясь к моему первому отпуску, вспоминаю, что для встречи со своей любовью приходилось преодолевать значительные расстояния. После зачисления Тани в училище, как и было принято в те времена, всё студенчество отправлялось в колхозы для уборки картофеля и других овощей. Местом её «трудового» воспитания оказалась деревня Осиновка, километрах в пятнадцати от моего родного села, далеко за Покровом. Дорога, если можно так назвать направление, наезженное телегами, от Покрова до Осиновки шла через густой лес, что вызывало иногда и некоторый трепет. Туда и обратно я добирался на велосипеде, но если туда ехал засветло, то обратно приходилось возвращаться ранним утром, когда рассвет только угадывался. В один из таких ещё очень сумеречных утренних часов на этой дороге метрах в двадцати перед собой различаю фигуру человека с расставленными ногами и с ружьём в руках. Что мне оставалось делать? Хотя я и был одет в курсантскую одежду, но вряд ли это обеспечивало для меня какую-то неприкасаемость. Остановился в двух-трёх метрах – дорожка-то одна и занята. Я поздоровался. Взгляд пронзительный, внимательный, оценивающий. Когда в ответ услышал «здравствуйте», то как-то сразу отлегло. Поинтересовался, так по-простому: «а Вы, должно быть, охотитесь?». Какая-то не очень добрая усмешка: «Да, на волков», и быстрый взгляд по сторонам. А стоим в том же первоначальном положении, не проехать. Предлагаю сигарету «Приму» (мы тогда такие курили). Подошёл, взял. Закурили. Несколько ничего не значащих фраз и я, по привычке извинившись, сказав, что мне надо торопиться, пожелал удачной охоты и нажал на педали – я ведь с велосипеда и не слезал. Затылком чувствую устремлённый на меня взгляд и инстинктивно сильней нажимаю на педали, да и дорожка шла с уклоном. Начало уже заметно светать, и через какие-то мгновения я был уже в метрах семидесяти. Быстро оглянулся, «охотник» продолжал смотреть в мою сторону, но волнение у меня уже прошло и велосипед как-то даже весело уносил от этого неприятного места. Кто был этот человек с ружьём, хороший или плохой, за кем или чем охотился? Кто его знает. Только о волках в то время и в тех местах что-то не было слышно. Но я понял, что встреча в ночном лесу с вооружённым человеком, намерения которого не известны, может ввергнуть в смятение. В таких ситуациях как-то быстро в сознании прокручиваются разные жизненные картины, в том числе и та, что недалеко от этого места, ближе к автомобильной дороге в сторону Рудаков где-то в году в 49-м или 50-м была убита девушка Галя из Покрова. Промелькнуло в сознании и сравнительно недавнее назидание матери, что «надо бояться не волка, а человека».

Так что за любовь приходилось бороться и подвергаться всякого рода испытаниям. Эта насыщенная событиями поездка в этих местах была у меня последней, так как всё студенчество возвращалось к местам учёбы и дальнейшие наши встречи проходили уже в Брянске. Последний день моего первого отпуска запомнился походом с Таней в клуб завода «Дормаш» на фильм «Солдат Иван Бровкин» и обедом в кафе этого же клуба.

Продолжу, однако, повествование о стажировке после второго курса как, чего греха таить, о дополнительном отпуске. Начальник поста не ограничивал свободу передвижения (сам недавно был таким), поэтому я часто в дневное время уходил в город, где и встречался с Таней. Она познакомила меня со своей старшей сестрой Варей, бывшей уже замужем за Иваном Владимировичем Кондрашёвым. Работали они на кирпичном заводе: Варя бухгалтером, Иван слесарем, а жильё – комнатку в частном доме – снимали в этом же районе, называемом почему-то Карачижом (каких только названий, не поддающихся логическому осмыслению, не встречается на родной Брянщине!). Потом они получили комнатку в общежитии завода и Таня всё время жила у них. После знакомства стал по выходным дням бывать у них в гостях, даже организовывали совместные походы в городские бани (других возможностей вымыться тогда не было), а однажды переодели (втиснули) меня в Иванов костюм и все вместе ходили на стадион болеть за Брянское «Динамо». Иван Владимирович был добрым малым, не лишённым чувства юмора, приветливым, компанейским, отслужившим уже срочную службу, но с наметившейся уже в то время пагубной привычкой к злоупотреблению спиртными напитками. А так как при их заработках покупать водку было очень накладно, то в дело шли всякие суррогаты. Однажды, соблазнив меня свежеприготовленной щукой, пойманной им же в Белобережском водоёме (рядом с электростанцией), уговорил и «вкусить» денатурированный спирт. Хотя в стакане и было-то миллиметра три этого зелья, но я так тяжело всё это перенёс, что на всю оставшуюся жизнь зарёкся от употребления такого рода напитков. И, слава Господу, что взятое тогда на себя обязательство пронёс без серьёзных отклонений через всю жизнь, в том числе и в употреблении так называемого «спирта этилового ректификованного», коего впоследствии в моём распоряжении были тонны.

Успешную во всех отношениях стажировку жаль было заканчивать с какими бы то ни было неприятностями, но они, как водится, всё-таки произошли. Находясь со своим однокурсником Юрой Бугровым в городе в поисках подарков для домашних (ведь через два дня мы уже в отпуске) попались на глаза комендантскому патрулю. Так как день заканчивался, а начальник патруля, какой-то старший лейтенант, по-видимому, не выполнивший установленный план по задержанию (Брянская комендатура «славилась» своим свирепым комендантом, оценивающим качество несения службы патрульными нарядами по количеству задержанных) нарушителей, усмотрев, что Юра не выбрит, а гимнастёрки у нас не выглажены, повёл в комендатуру. Там разбираться, что Юра от рождения ещё не брился, так как не было такой нужды, да и сейчас её нет, никто не стал и нам вручили ведро и тряпки, чтобы вымыть полы в кабинете коменданта, что мы и сделали. Настроение было испорчено до возвращения в училище. Хорошо, что наши командиры были намного порядочнее и понятливее, поэтому наше «нарушение» оставили без всяких последствий.

Но эта неприятность всё-таки ничто по сравнению с удовольствием от предстоящего отпуска, куда мы и убыли через два дня.

Новые знакомства и встречи

Отпуск проходил, как иногда говорят, по заранее намеченному плану – встречи с одноклассниками, сельской интеллигенцией, посещение нашего сельского клуба и др., впрочем, не оставившие в памяти заметного следа. А запомнилась из этого второго отпуска первая «ознакомительная и представительская» поездка на родину Тани в деревню Жиркины Дворы, находившуюся в лесном массиве километрах в пятнадцати от Карачева. Дорога Карачев-Пальцо была пока в проезжем состоянии – её построили ещё во время войны немцы, уложив накатник на все неровности и глубокие пески. Дорога в рабочие дни была довольно оживлённой, так как по ней осуществлялись перевозки пиломатериалов, дров и пр. Попутные машины в те годы останавливались почти всегда, так как из-за государственной нищеты общественного транспорта для перевозки пассажиров не было, поэтому за умеренную плату водителю всегда можно было хотя и без удобств, но добраться до места назначения. Вспоминая этот мой первый визит к будущей тёще, не могу и сейчас освободиться от ощущения неловкости и перед собой и перед людьми, с которыми мне предстояло встретиться и произвести определённое впечатление. Ведь «встречают по одёжке», а одеяние моё было «комбинированным» – под гражданским плащом, который мне одолжил на время родственник, скрывался курсантский парадный мундир вкупе с хромовыми сапогами и форменной фуражкой. Ну не было у меня совершенно никакой другой одежды – тот костюмчик, в котором я уезжал в училище и потом выслал домой, благополучно доносил брат Шурка, а купить новый… За какие такие шиши?

Таню вместе с её матерью Клавдией Николаевной нашёл на огороде, за домом, они убирали картошку. Не знаю уж о произведенном впечатлении на огороде, но сразу же после принятых в таких случаях формальностей, включился в работу: загрузил телегу мешками с картошкой, управлял лошадью, разгрузил урожай около погреба и… пора за стол. Здесь меня ожидала ещё одна встреча, но уже с пожилой женщиной, седенькой, невысокого роста, с улыбкой на лице, неспешной в движениях и очень аккуратной в словах. Это была Тина Васильевна Гордиенко, фельдшер-акушерка, квартировавшая уже два года у Клавдии Николаевны и работавшая здесь же в здравпункте, находившемся на краю деревни (со стороны Карачева).

1956 год. Таня в гостях у Тины Васильевны после её переезда в Москву

Из разговора я понял, что её единственная дочь Галина Васильевна была замужем за Николаем Георгиевичем Щедриным, у них от этого брака было четыре девочки, жили они в Москве и ожидали квартиру соответствующей площади. Вскоре они и получили большую, даже по современным меркам, четырёхкомнатную квартиру с очень большими кухней и ванной, с высокими потолками и прочими удобствами на Измайловском бульваре, недалеко от метро «Первомайская». В следующем году Тина Васильевна и переехала в эту квартиру. Это были милейшие люди, исключительно гостеприимные и добрые; бывать у них было всегда большим удовольствием.

Но это было потом. А пока собрали на стол, появилась бутылочка какого-то вина и знакомство состоялось. По-видимому, я понравился Тине Васильевне и Клавдии Николаевне и, как потом рассказывала Таня, они пришли к убеждению, что могу быть вполне подходящим «женихом» для Танечки – так её звала Тина Васильевна.

С хорошим настроением вернулся домой и вскоре вместе с Жорой Монченко убыли в Гомель для завершения учёбы. Оставался последний третий курс.

Выпускной курс. Думы о будущем

В училище нас уже ждали некоторые перемены. Два взвода нашей 6-й роты переводились в новую для нас 5-ю роту. Произошли перемены и в нашем служебном положении: Жора был назначен старшиной роты, Эдик Кузнецов – заместителем командира взвода, а я – командиром отделения с присвоением звания младший сержант. Командиром взвода у нас теперь был лейтенант Пётр Никифорович Оленец, покладистый, всегда вежливый, спокойный без всякой суеты, но требовательный. Командир роты капитан Альберт Александрович Агафонов в училище среди курсантов больше был известен как «папа», получивший такую метку за свою требовательность и пристрастие к неукоснительному соблюдению воинских уставов. Круглолицый, в очках, немного полнеющий, всегда чисто и аккуратно одетый, со строгим взглядом и хорошо поставленным командирским голосом без ощущения всякого неприятного давления на тебя. При первом представлении новому командиру тот назвал меня «полковником», конечно же, не за мой героический и солидный вид, а, как он и объяснил, под впечатлением недавно просмотренного фильма о Суворове, в котором мой мужественный однофамилец, полковник, продемонстрировал перед императором Павлом исключительную порядочность и верность своему опальному командиру.

Командир отделения

Все страхи, нагоняемые боязливыми курсантами о трудности служить в 5-й роте, оказались преувеличенными. Должен сказать, что у меня до сих пор осталось твёрдое убеждение в том, что с такими требовательными и справедливыми командирами служить значительно легче. Всё, что зависело от командира роты для обеспечения курсантов положенным довольствием, для улучшения бытовых условий в казарме и по всем другим вопросам – выполнялось чётко и в полном объёме. Мне, как сержанту, импонировало то, что чётко зная свои обязанности и выполняя их в соответствии с требованиями уставов не надо было шарахаться в зависимости от настроения командира роты, как это иногда было в прежней нашей 6-й роте. Эта чёткость организации службы и взаимоотношений между начальниками и подчинёнными служила мне примером и в дальнейшей моей работе.

Учёба продолжилась в прежнем ритме, без всяких поблажек на выпускной курс, даже теперь с более чётким и, может быть, более жёстким выполнением распорядка дня, поведением на занятиях, отношением к учёбе вообще и взаимоотношениям в курсантских коллективах и вне их, в частности. Основной упор теперь делался на изучение материальной части РЛС, средств связи, тактическую подготовку, организацию партийно-политической работы и боевой учёбы в войсках, материально-технического обеспечения и др. Автомобильную подготовку закончили ещё в конце второго курса сдачей экзаменов на получение водительских прав 3-го класса. По-прежнему не ослабевали занятия физической подготовкой, а так как строевая подготовка выносилась на госэкзамен, то продолжались занятия по одиночной подготовке и действиям в составе отделения, взвода, роты. Так что из нас готовили не только технических специалистов, но и военных командиров в классическом понимании этого слова. На третьем курсе появились новые возможности заняться отработкой навыков стрельбы из личного оружия – пистолета, коим вооружались на выпускном курсе все сержанты. Мне достался пистолет «ТТ» – ветеран с фронтовой историей, сильно поношенный и, по-видимому, без должного ухода за ним в те времена – никаких нарезов в стволе уже не просматривалось, одни мелкие раковины.

Здесь мы только позируем «нашему фотографу» Э. Кузнецову, так как при стрельбе, конечно же, должна быть строго прямая линия относительно мишеней. Ближний к нам наш взводный П. Оленец. Я в центре, правее от меня Г. Юдин

Наш командир взвода, хотя и был семейный, но должно быть, домашние дела его не занимали и поэтому почти каждое воскресенье мы с ним брали свои пистолеты, сколько хотели патронов (они хранились тут же в казарме) и шли в тир. Такая подготовка не возбранялась, нужно было только принести стреляные гильзы. В те годы ещё не было тех строгостей с хранением оружия и боеприпасов, которые вынуждены были вводить в шестидесятые годы в связи с участившимися случаями хищения и применения боевого оружия в разбойных и других неблаговидных делах.

Запомнились венгерские события 1956 года, когда мы тоже готовились к непредвиденным ситуациям и в коридоре казармы разместили целый штабель ящиков с патронами для автоматов. Хорошо, что нас эти события обошли стороной.

1956 год. Отличники боевой и политической подготовки училища. Слева направо в первом ряду: четвёртый – Г. Мельников, пятый – М. Тюрин. Во втором ряду: второй – В. Румянцев, далее – Ф. Довнер, Е. Найденко, В. Перов. В третьем ряду: первый – А. Долгих, далее – Б. Виниченко, Г. Монченко. К сожалению, в памяти не сохранились фамилии многих товарищей – время берёт своё

Ощущение того, что мы вышли на финишную прямую, то есть зримо начал приближаться выпуск из училища, почувствовали с началом пошива офицерского обмундирования. В те годы централизованных поставок готового к носке офицерского обмундирования не было, и военные училища вынуждены были иметь большие пошивочные мастерские – ателье.

Стал меняться и поведенческий настрой курсантов. Если на первых курсах, особенно на первом, в бытописании курсантской жизни преобладали унылые мотивы вроде того, «что за жизнь, коль молодость в шинели, а юность перетянута ремнём», то теперь всё чаще ротные барды озвучивали давние надежды:

«Товарищ верь, взойдут они

Две звёздочки на золотых погонах.

И позабудем навсегда

О физзарядках и подъёмах».

Это была, конечно, смелая мечта забыть некоторые атрибуты воинской службы, предполагающей тесную связь с этими обязательными в распорядке дня требованиями. Если, разумеется, служить в полевых частях, а не шаркать по паркету начищенными штиблетами в каком-нибудь большом штабе. Здесь каждому своё!

И, тем не менее, всё более значительную часть личного времени стали занимать разговоры о предстоящей службе в войсках, о том, что скоро придётся расстаться, вообще-то, с беззаботной курсантской жизнью и взвалить на себя пока лишь умозрительно ощутимый груз ответственности и забот. Какой это будет груз, по каким служебным и житейским дорогам придётся его нести, кто может помочь и поддержать в планируемом долгом пути – для меня лично и для многих моих товарищей и друзей ясных ответов пока не было.

Мы уже знали, что служба в радиолокационных подразделениях ввиду специфики их размещения «вдали от цивилизации» и несение постоянной службы независимо от времени суток лёгкой не будет. Хотя я, как претендент на диплом с отличием (тогда было принято говорить «выпускающийся по первому разряду»), и мог выбрать для начала офицерской службы военный округ, но это принципиально ничего не меняло, так как дыры были в каждом округе, а молодого выпускника училища, конечно же, пошлют закрыть такую дыру. Была и какая-то часть выпускников, имеющая или надеющаяся иметь своих Плигускиных. Но наше Брянское землячество – Жора Монченко, Викторы Марченков и Пашковский, Володя Зебницкий и я даже и не обсуждали возможности получить для устройства в «тёплое место» чьё-то покровительство, ибо в наших рабоче-крестьянских душах такое не значилось. Надежда была только на собственные силы, другого пути и не просматривалось.

Создание семьи

Дружба наша с Таней продолжалась уже третий год, чувства друг к другу не ослабевали, учёба у меня и у неё заканчивалась, впереди маячило распределение по местам работы и службы и нам надо было определяться. Так как мы давно задумали связать свои судьбы, то теперь оставалось решить только формальную сторону вопроса – пойти в ЗАГС. Но до ЗАГСа надо было ещё доехать. Вариант с прохождением этой процедуры в Гомеле мы после некоторых колебаний всё-таки отвергли по морально-этическим соображениям. Решили, что буду изыскивать возможность приехать самому к Татьяне домой.

1957 год. Студентка выпускного курса Татьяна, пока ещё Марченкова

Мои командиры П. Оленец и А. Агафонов обещали добиться разрешения на краткосрочный отпуск, но только на майские праздники. Конечно, в праздники люди отдыхают, в том числе и в ЗАГСах, но пользуясь тем, что в те времена можно было зарегистрировать брак и в сельском совете, а председателем совета был брат мужа Вари, старшей сестры Тани, то они и взялись провести процедуру регистрации 2 мая. Нас такой вариант вполне устраивал, и я стал ждать отпуска. Жора Монченко тоже уговорил командиров отпустить его на праздники к семье в Брянск, куда мы благополучно и прибыли утром 1 мая.

В Карачеве, куда я добрался каким-то транспортом, после импровизированного парада на площади было много весёлого, праздничного, с флажками, гуляющего люда. Погода была солнечной, тёплой, на деревьях уже начали распускаться почки, что создавало действительно праздничное настроение. Правда, мне предстояло одолеть ещё пятнадцать километров до Жиркино, но рассчитывать в праздничный день на попутный транспорт не приходилось и поэтому – вперёд к намеченной цели, но только пешком. На душе было празднично, солнышко припекало, стало довольно жарко и я с помощью пилотки не раз утолял жажду из чистейших весенних луж вдоль дороги. Попутчиков у меня не было, и часикам к двенадцати добрался до намеченной точки маршрута и, слава богу, вовремя. Таня, прождав полдня, решила, что я не приеду – мало ли что в письме обещал, обманул, должно быть, и в расстроенных чувствах уже отпрашивалась у мамы уйти к подругам (вот что значит отсутствие каких-либо средств связи). Но, Клавдия Николаевна, будучи и хорошей матерью и в известной степени прозорливым человеком (такая молва о ней шла в их деревне) уговорила дочку никуда не ходить: «Миша к двенадцати часам будет» и оказалась права.

Вечером 2 мая мы пришли в Новгородский сельский совет (километрах в трёх от Жиркино), чтобы совершить «обряд бракосочетания». Секретарь совета свою регистрационную книгу заполнила быстро, мы, как и положено, расписались, Таня уже по новой фамилии – возражений никаких не было. Я заплатил 15 рублей секретарю за «разрешение начать семейную жизнь» и всё, мы муж и жена. Никаких свидетелей не было, никаких Мендельсонов не звучало, всё было обыденно просто, как в Пушкинской «Метели», с тем лишь отличием, что «из-под венца» уезжал я не сразу, да и метели не было. Начинал накрапывать мелкий тёплый дождик, что мы расценили как доброе предзнаменование и напутствие на наш дальнейший путь. Правда, была некоторая «закавыка» – в сельском совете не было бланков свидетельств о браке – все израсходовали до нас и мы, придя домой, не могли предъявить Клавдии Николаевне соответствия «де-юре» «де-факто».

Без бумажки на веру и в те годы принимали всё с трудом. Но скорее всего у нас на лицах было написано, что мы чисты и непорочны и бумажка сейчас роли не играет и поэтому добрая Клавдия Николаевна, доверившись нашим объяснениям, благословила нас на счастливую совместную жизнь. Свадьбу всё-таки решили справить, как полагается, но уже в сентябре после завершения моей учёбы. Так что принятые обязательства требовали довести начатое дело до конца – надо было ехать доучиваться. Отпуск заканчивался 4 мая.

Выехали мы из Жиркино 3 мая и вечером были уже в Брянске-2 у Жоры в доме родителей его жены, как заранее и договаривались. Дом их находился метрах в 300—400 от вокзала Брянск-2, на который около пяти часов утра и прибывал поезд Москва-Гомель, так что мы рассчитывали пешочком спокойно преодолеть это небольшое расстояние от места ночлега до вокзала. Но сон наш был крепок и на будильник отреагировали с опозданием. Первым вскочил я, посмотрел на часы и «Жора, вставай, проспали!» До отхода поезда оставалось минут двадцать. Когда подбежали к вокзалу, то увидели только красные фонари последнего вагона уходящего поезда. Что было делать? Шёл мелкий холодный дождик, было очень некомфортно – мы-то в летней одежде, в пилоточках и нет никаких средств защиты от дождя и ветра. На вокзале нас ожидал тесть Жоры. – он работал там и в эту ночь как раз дежурил. Увидев нас запыхавшихся и расстроенных, посочувствовал, должно быть ещё и попенял за крепкий сон, но успокоил, сказав, что сейчас будет искать транспорт, на котором можно нам уехать. Как будто попутную машину можно было остановить! Ведь других пассажирских поездов в сторону Гомеля больше не было. Но советские железные дороги в те годы работали напряжённо, интенсивно перевозили, как нам казалось, одни и те же грузы туда и обратно (говорили ведь, что в нашей стране есть «министерство путей сообщения туда» и «министерство путей сообщения обратно»). Нашёлся гружёный песком товарняк до Унечи, а это примерно половина пути до Гомеля. Выбирать нам не приходилось, нашли пульман с тормозной площадкой (таких сейчас делают очень мало), тесть моего друга снял с себя свой маленький плащик (он был меньше нас ростом) и отдал нам для укрытия от дождя. И… поехали! Сначала было терпимо, хотя мы уже и промокли – плащик не закрывал и половины тела, лицо стало всё сильнее чувствовать летящий с дороги и из вагона песок. А дальше стало хуже. Оказывается, товарные поезда развивают такую «огромную» скорость, сопровождаемую оглушительным грохотом, а вагоны раскачиваются так, что только поручни ограждения и могут спасти от непредумышленного прерывания поездки, так что наши прежние представления о медленно идущих товарняках сначала постепенно, а потом всё быстрее и быстрее по мере того как нас начал бить озноб, уступали место твёрдому убеждению в космической скорости их и такой же космической незащищённости от внешних воздействий.

В Унечу мы «прикатили» без остановок примерно в полдень, еле слезли на негнущихся ногах с площадки, зуб на зуб не попадает, руки и ноги окаменели и не хотели двигаться, на лице ни одного квадратного сантиметра живого места – всё было забито мелким песком и грязью, обмундирование было мокрым и грязным, стыдно и перед людьми показаться. Правда, людей из-за плохой погоды было мало. И что делать? Перед тем как решать вопрос о продолжении пути, надо было сначала согреться и научиться управлять языком, а он никак не хотел членораздельно произносить нужные слова. Истинно нашим народным средством для согревания располагал пристанционный ларёк, работающий в любую погоду. Бутылку «Столичной» производства Брянского ликёроводочного комбината мы опустошили, несмотря на клацающие зубы по стакану, практически моментально. И… ничего, никакого согревания, даже намёка на расползающееся по телу приятное тепло не было. Нашли какую-то стеночку, стали с южной стороны, дождик уже кончился, сквозь тучи начало проглядывать солнышко и попытались хоть немного согреться.

Когда почувствовали, что язык уже можно использовать в разговоре, пошли опрашивать поездные бригады. Приоритет, естественно, отдавали товарнякам, у которых паровозы стояли со стороны Гомеля. А составов было пять или шесть. В одном из них обнаружили теплушку с солдатами, из проёма выглянул старший лейтенант в морской форме и, бывает же такое везение, они путь держали в Гомель. Но как к ним сесть – это был караул воинского эшелона, а мы прекрасно понимали (уставы то выучили), что посторонним находиться в караульном помещении категорически нельзя. Но начальник караула, видя всё ещё дрожавшие наши тела и после короткого расспроса убедившись, что мы не ряженые, пообещал нас взять, но сейчас надо было спрятаться куда-нибудь, так как он ожидает прихода военного коменданта станции Унеча. В те годы на всех более или менее крупных и обязательно на узловых железнодорожных станциях, через которые следовали воинские эшелоны, обязательно была военная комендатура. Спрятавшись за соседним составом (в нашем положении попадаться на глаза коменданту было, конечно же, нельзя), наблюдали за всеми военными, двигающимися к «нашему», такому желанному теперь вагону. Наконец, хорошо начищенные сапоги остановились у нашего вагона, поднялись вверх и минут через пять-семь мы их обнаружили уже двигающимися в сторону вокзала. Так что самого коменданта мы не видели, а только его сапоги. Теперь уже мы, насколько можно было быстро, залезли в теплушку. Вид у нас был, конечно, не героический, дрожь ещё не утихла, солдатики налили нам по кружке горячего чая, дали сахар, потом уложили на нары, укрыв тремя или четырьмя шинелями, и мы с Жорой «как провалились». Разбудили нас перед самым Гомелем, настроение было превосходное от того, что мы пришли в себя и от сознания того, что практически не опоздали из отпуска. За это переживали больше всего, так как в нашем сознании уже чётко и твёрдо сформировалось убеждение в том, что никак нельзя подводить командира, проявившего в твоих делах чисто человеческое участие и способствовавшего разрешению твоих проблем.

Гомель встретил нас бело-розовым цветом садов, а их в городе было очень много, и их пьянящим ароматом, доходившим до городских улиц. Казалось бы, не так и далеко от Брянска (километров триста пятьдесят), но как природа за четыре дня нашего отсутствия преобразилась – уезжали от серых садов, а сейчас и построек из-за цветов не видно. Гомель в те годы был застроен, в основном, маленькими частными домиками, особенно на окраинах; часть довоенных больших домов только восстанавливалась, в том числе и в районе вокзала, улицы были вымощены либо булыжником, либо ничем, т.е. песком. Улица Комсомольская, идущая от вокзала, была заасфальтирована только в 1957 году. Немного было асфальта в районе собора Петра и Павла и около парка с сильно разрушенным дворцом Румянцевых-Паскевичей на высоком берегу реки Сож. Особых достопримечательностей в Гомеле не было, поэтому и в увольнение ходил редко.

Вот так и закончилось, считаю вполне благополучно, начало моего вступления в семейную жизнь. На следующий день после приезда мы даже не чихнули, как будто и не было этой удручающей сознание скованности и обездвиженности тела в результате интенсивного охлаждения на пронизывающем ветру.

Конечно, тоска по любимому человеку напоминала о себе, но стало как-то спокойней. Ещё на первом курсе училища я выслал Тане двухтомник «Граф Монте-Кристо» с посвящением, взятым из этой книги – «…пока не настанет день, когда Господь отдёрнет перед человеком завесу будущего, вся человеческая мудрость будет заключена в двух словах: ждать и надеяться». Избрав стезю военного, эта мудрость меня лично пока успокаивала, да и моя молодая жена понимала прекрасно, что в нашей теперешней ситуации ждать и надеяться было самым разумным из всех возможных вариантов.