Текст книги "Пьесы и тексты. Том 2"

Зеленые щеки апреля

Михаил Угаров

Опера первого дня

Действующие лица

СЕРЕЖА.

ЛИСИЦЫН.

КРУПА.

БАУЭР.

Апрель 1916 года, Цюрихское озеро.

Сцена представляет собой природу.

Апрель. Раннее утро. Ярко светит солнце.

В центре сцены, на холме, – одинокая старая ива. Листья ее то оборачиваются серебром, то вновь плавно переходят в густую зелень.

В правой стороне видна деревушка, всего два-три дома. И каменные сараи, где наверху обычно хранится сухое сено, а внизу держат скот.

В левой стороне сцены большое озеро – Цюрихерзее. Вода в нем зеленоватого цвета, в апреле оно цветет.

…Нужно добавить, что весь холм сплошь усеян синими цветами песчаной фиалки. Она очень похожа на душистую фиалку, но листья ее узкие и покрыты волосками, а цветы совсем не пахнут. Здесь растет петров-крест, у него толстые, мясистые листья красноватого цвета. А великолепные цветы желтого зеленчука – желтые. Есть и румянка, и чернокорень, и очиток. Если поискать хорошенько в траве, то можно найти дикую орхидею, ее здесь называют офрисом. О можжевельнике и чертополохе говорить нечего, они кругом. Гораздо реже встречается изящная маленькая бедренцовая роза, как и яркий желтый солнцеворот, он же нетник. По склону растет высокая царская свечка, которую простецки называют коровяком. И уж совсем особое дело – душица майоран, двоюродная сестрица тимьяна, она трех футов высоты, с пучками красных тяжелых цветов.

Берег озера зарос высокими и узкими травами – водяной гравилат, омежник, стрелолист и частуха, незабудки и желтый вербейник…

У озера пасется мирная корова с короткими рогами, рыжая, ленивая. На заднем плане – лошадь, она отгоняет хвостом надоедливых мух, которые тучей вьются над нею.

Нервно перелетают с места на место бабочки – синие, темно-лиловые, мокро-зеленые. Слышно тяжелое и низкое гудение желтых пчел.

А вверху, под самыми пыльными падугами и жаркими софитами, стремительно носятся короткохвостые стрижи. И черно-синие, с металлическим отливом ласточки…

На поляну выходит БАУЭР (крестьянин).

Сначала видна лишь его голова в серой шляпе. Он поднимается по крутому склону холма. Затем он виден по пояс, а потом и весь. Он бросает шляпу в траву. Вытирает вспотевший лоб тыльной стороной ладони.

БАУЭР (улыбается). Дер фрюлинг! Вельх айн морген! (Смотрит вверх.) Фёгель! (Показывает вправо.) Айн дорф! (Показывает влево.) Дер Цюрихерзее! (Показывает вокруг себя.) Фельдер! (Вздыхает.) Дас ист глюк…

Вытирает вспотевший лоб, надевает шляпу и уходит. Скрываются его ноги, вот он виден лишь по пояс, потом остается лишь его голова, а потом лишь серая шляпа. Исчез.

Слева, обогнув озеро, на поляну выходит СЕРЕЖА.

Издалека его можно было бы принять за мальчика, который совершает загородный «шпацирганг». В одной руке у него саквояж, в другой клетчатый плед. На затылке соломенная шляпа, на ногах тяжелые башмаки, длинно зашнурованные крест-накрест.

Бабочки (синие, темно-лиловые и мокро-зеленые) тут же окружают его яркой толпой, но он не обращает на них никакого внимания. Бросает шляпу в траву, опускает плед на землю. Вытирает пот на лбу.

Теперь можно хорошенько его рассмотреть. Он совсем не мальчик, ему уже двадцать один. Самое главное в нем – это уши! Они видны нам очень хорошо: большие, оттопыренные, местами розовые, а местами малиновые, на них интересно закручены петельки, завитки и восьмерки. Но уши совсем не портят его. Убери их вовсе, и он лишится своего обаяния на три четверти! Но СЕРЕЖА думает о своих больших ушах иначе. Его бы воля, то он бы…

СЕРЕЖА (вздыхает). Весна. Утро. (Смотрит вверх.) Птицы. (Смотрит вправо.) Деревня. (Смотрит влево.) Озеро. (Озирается.) Поля. (Тихо.) Счастье…

СЕРЕЖА садится в траву.

Здравствуй, Ниночка! У нас тут апрель. А у вас? Что ты сейчас делаешь? А я делаю вот что: сижу в траве, сочиняю тебе письмо. Голова моя идет кругом, и я никак не могу поверить, что в два часа пополудни я увижу тебя! И незачем писать теперь писем!

Закрывает глаза. Запрокидывает голову. Смеется.

Ниночка! У нас тут апрель, как и у вас в России. Только у вас война, а здесь тихо. У нас тут апрель, Ниночка, и все сделалось совершенно зеленым, и скоро мы будем вместе. Я встал сегодня засветло. Нагрел на спиртовке воды, намылил щеки батончиком мыла, потому что пенный порошок весь вышел. И побрился. И пошел вдоль всего озера дальним путем до станции. Когда я приду на станцию, когда наступит два часа пополудни, когда встанет наконец твой паровоз, когда спрыгнешь ты на перрон… Я улыбнусь и спокойно поцелую тебя в щечку. И не выпрыгнет у меня сердце из груди, потому что я встал засветло, шел длинным путем и страшно устал! До свидания, Ниночка, я пошел.

Подумал и добавил.

Тысяча девятьсот шестнадцатый год. Апрель.

И пальцем написал в воздухе.

Твой Се-ре-жа. Точка.

СЕРЕЖА встает.

В это время со стороны озера выезжают на велосипедах ЛИСИЦЫН и КРУПА.

Велосипед КРУПЫ подпрыгивает, валится набок, и она с резким гортанным криком падает в траву. ЛИСИЦЫН тут же ловко подпрыгивает в седле и грациозно, с легким кульбитом, падает вслед ей. Страшно хохочет, она стонет. Выползают из травы и, охая, садятся рядышком.

ЛИСИЦЫН – маленький, рыжеватый, в смешном и коротком костюме прогулочного фасона. КРУПА же никакая, оплывшая, неуклюжая, держится деревянно, так, как будто специально нанята им на роль угрюмого ассистента.

ЛИСИЦЫН (задумчиво). Поля, поля! Куда ни кинь…

КРУПА (сухо). Апрель. Тепло.

ЛИСИЦЫН. …свой взгляд, кругом поля!

Пауза.

КРУПА. Смотри! Корова.

ЛИСИЦЫН. Корова.

КРУПА. Зачем она здесь?

ЛИСИЦЫН. Наверное, она пасется.

КРУПА. Наверное.

Пауза.

СЕРЕЖУ, конечно же, они заметили. Но делают вид, что на поляне они одни.

ЛИСИЦЫН. Посмотри на эту корову. Она жует жвачку.

КРУПА, протерев платочком очки с толстыми линзами, внимательно смотрит на корову.

Увидела?

КРУПА. Увидела.

ЛИСИЦЫН. Если ты думаешь, что у коровы желудок один, как у нас с тобою, то ты ошибаешься.

КРУПА. Я так не думаю.

ЛИСИЦЫН. У нее четыре желудка, и это известно науке.

КРУПА. Ах, вот оно что!

ЛИСИЦЫН. Корова основательно пережевывает пищу, как делают все благоразумные люди. Это и называется «жеванием жвачки». Теперь ты знаешь все.

КРУПА удовлетворенно качает головой, теперь она знает все.

ЛИСИЦЫН громко икнул. Еще раз. И еще.

СЕРЕЖА почему-то смутился. КРУПА же не обращает на это никакого внимания.

Поют птицы, гудят пчелы, икает ЛИСИЦЫН. Через какое-то время икота его проходит сама по себе.

СЕРЕЖА, испытавший страшное неудобство (как будто это он икал!), с облегчением вздыхает.

Корова – полезное животное, ты не думай.

КРУПА. Я не думаю.

ЛИСИЦЫН. Из ее шкуры выделывается кожа. Из ее волоса делают кисти или набивают матрацы. Из костей и рогов – шахматные фигуры и пуговицы. Из копыт варят клей. Размолотые кости разбрасывают по полям, чтобы помочь расти хлебам и плодам. Вот какая польза от коровы, если даже она сдохла.

СЕРЕЖА засмеялся.

КРУПА строго посмотрела на него, сначала сквозь очки, а потом, еще строже, поверх.

О! Айн пферд! Лошадь. Лошади очень умные. Они любят своих хозяев и хозяек. Однажды один господин верхом возвращался домой поздно ночью, и его лошадь бросилась в сторону, испугавшись кучи белых камней на краю дороги. Лошади свойственно пугаться, лягаться и бросаться в сторону от страха. Так вот, лошадь, сбросивши своего седока, ускакала. А ее господин сломал себе ногу. Он лежал на том месте, где упал, и очень страдал.

Пауза.

ЛИСИЦЫН портит воздух.

Напряженная, тягостная тишина.

СЕРЕЖА, услыхав этот отчетливый и наглый звук, окаменел. Он готов сейчас провалиться сквозь землю.

Присмирели стрижи и ласточки, перестали гудеть пчелы, и лошадь с коровой замерли.

Лишь КРУПА осталась невозмутимой.

Вдруг послышался топот копыт! Это возвращалась его лошадь. Она поскакала к своей конюшне и стала громко ржать, рассказывая всем о случившемся несчастье. И тогда пришли на помощь господину люди, которых лошадь навела на след. Вот такое свидетельство лошадиного ума!

СЕРЕЖА осторожно рассматривает путешественников. Его настойчивый интерес не остается незамеченным.

(Крупе.) Ну! Давай!

КРУПА набрала воздуха, зажмурила глаза и запела.

Голос ее оказался неожиданно красивым и чистым, глубоким сопрано.

(Радостно.) Валькирия! Вагнер!

КРУПА (на миг прервав пение). Ага.

Поет.

СЕРЕЖА, зачарованный ее пением, закрыл глаза. Он лег на расстеленный плед, блаженно завел руки за голову.

Старая одинокая ива и та впала во внезапное сладостное томление, она вывернула свои листочки наизнанку, сделавшись вдруг серебряной.

На рискованной высокой ноте голос КРУПЫ вдруг сорвался и некрасиво треснул.

ЛИСИЦЫН (качая головою). Тугое место. Нехорошее. Проскочить его, а там опять все гладко пойдет.

СЕРЕЖА достал из кармана часы, отковырнул серебряную крышку, и они уныло звякнули.

(Радостно.) Позвольте-позвольте! Мальчик! Что это у вас?

СЕРЕЖА (сел). Где?

ЛИСИЦЫН. Вот! Вот! Да ведь это же – Рифлер!

СЕРЕЖА. Рифлер? Да, наверное. Я не знаю.

ЛИСИЦЫН. Смотри, смотри, Надя! У него Рифлер! Дайте сюда. Дайте немедленно, вам говорят! (Подбежал к Сереже, вырвал у него из рук часы.) Разуй глаза, дура! Это Рифлер!

КРУПА. Часы.

ЛИСИЦЫН. Господи, сколько ж я тебе рассказывал о таком Рифлере.

КРУПА. А что такого? Ну, Рифлер. Мало ли. Вот у меня, например… (Порылась в сумочке и достала часики.) …у меня, например, Патек Филипп. А у этого (ткнула в Сережу толстым пальцем) – Рифлер. Никакой не вижу необычайности.

ЛИСИЦЫН. Потому что ты дура. (Возвратил Сереже часы.) Возьмите свой Рифлер, мальчик. (Крупе.) Ты дура. А для них нет необычайностей. (Глубоко задумался.) Или наоборот? Для дурака все необычайно? Эту мысль я продумаю. Как вы считаете, мальчик?

СЕРЕЖА. Я не знаю.

ЛИСИЦЫН. Тугое место. (Понуро пошел к прибрежному кусточку.)

СЕРЕЖА. Позвольте! Вы, должно быть, не знаете, но мне уже двадцать один.

ЛИСИЦЫН. И что?

СЕРЕЖА. А вы говорите мне: мальчик.

ЛИСИЦЫН расстегивает штаны, писает в кусты.

ЛИСИЦЫН (грустно улыбаясь). А потому что мне плевать. (Писает.)

КРУПА (Лисицыну). Кнацай!

ЛИСИЦЫН. А что?

КРУПА. Это накатчик.

ЛИСИЦЫН. Неужели?

КРУПА. Я трекнула. У меня нюх.

ЛИСИЦЫН. Какой же он накатчик? Это гольчик, лох.

КРУПА. Накатчик. Я трекнула.

ЛИСИЦЫН. А мне-то что до этого?

КРУПА. Как что?! Он за нами фигарить пришел.

ЛИСИЦЫН. А мы его на зыхер. Пуговку покрутим. Охота мне нынче пуговок покрутить.

КРУПА. Но-но! Я на призет поставлена. Покоцать его надо!

ЛИСИЦЫН. Вот только без этого, без этого! Надоело-то как!

КРУПА. Я овчарка. Ты скажи.

ЛИСИЦЫН. Что сказать-то?

КРУПА. Либо – фас, либо – фу.

ЛИСИЦЫН. Как ты мне надоела. Фу, фу… Лежать.

КРУПА. Барно. (Крупа ложится в траву.)

СЕРЕЖА крутит головой, не понимая, конечно же, ни слова.

ЛИСИЦЫН закончил писать. И прежде чем застегнуть штаны, подпрыгнул несколько раз.

ЛИСИЦЫН. Черт! Сколько его ни тряси, а последняя капля в штаны. Зачем так сделано? Закон неизбежности.

КРУПА наблюдает в это время тихий ход облаков.

ЛИСИЦЫН сел на краешек СЕРЕЖИНОГО пледа, отодвинув в сторону его длинные ноги.

Мальчик! Покажите мне еще раз вашего Рифлера!

СЕРЕЖА подает ему часы.

Послушайте, мальчик, что я вам скажу! Когда я был маленьким, у моего отца был точно такой же Рифлер. Я тебе не раз рассказывал эту историю, Надя. Ты помнишь?

КРУПА. Ты ее всем рассказывал. Все ее знают.

ЛИСИЦЫН. Послушайте, мальчик! Я был маленьким. У моего отца был Рифлер. Я, бывало, решу верно задачку про купцов, аршины, сукно и сумму в результате, а отец за это даст мне послушать Рифлера. Посадит, бывало, в глубокое кресло, чтоб ножки мои не доставали пола, достанет свой Рифлер и даст послушать. Маленький мальчик, что ему еще нужно? Весь, бывало, замру, одни ушки и останутся, а сердце так и стучит. У маленьких мальчиков ушки вот такие! (Сложил колечком указательный и большой пальцы.) Про сердечко маленьких мальчиков смешно даже и говорить. Заячье, тепленькое, вот такое. (Показывает полмизинца.) Что ж я вам объясняю, ведь вы, должно быть, и сами знаете. (Припадает к Сережиной груди, слушает.) Ага! Ага! Точь-в-точь! Надя, иди послушай! Точно ложечкой размешивают сахар в тонком стакане. Не стучит даже, а так вот легонько позванивает. Надя, иди послушай! (Растроганно.) Точь-в-точь вот таким манером отец размешивал в стакане сахар. Брови нахмурены. Недоволен. А я сижу напротив него, и в голове перебираю все мои проступки сегодняшнего дня. О, вы, должно быть, все знаете про это, ведь вы сам мальчик. Кто-то измазал клеем кошкину шерсть. Кто-то в кабинете перекусал пополам все карандаши. Кто-то проткнул на карте дырку у бедных киргизов. Целый список. И вот грязным испуганным пальчиком я тычу, гадая: нумер третий? Восьмой? Двенадцатый? Кто выдал? Как узнали?

СЕРЕЖА. Я на карте мира закрасил Японию в синий цвет, чтоб утопить ее в Японском море.

ЛИСИЦЫН (радостно). Наказали? Сильно? Больно?

СЕРЕЖА. Нет. Принялись плакать. Там ведь мой дядя погиб, в японской войне.

ЛИСИЦЫН (тоскуя). И никому не объяснишь, что кошка не хотела сидеть на детском стульчике, даже гуммиарабик ее не приклеивает. Что бенгальский тигр перекусывает лань пополам, и не шатаются у него после этого молочные зубы, как у некоторых.

КРУПА (тихо). Коробочка.

ЛИСИЦЫН. И склеил я коробочку, и снес ее отцу, чтоб он положил туда свой Рифлер, ведь донышко в ней я специально выстелил ваткой, чтоб Рифлеру не жестко было. Отец посмотрел на меня с таким сожалением! Ну представьте, что может склеить маленький мальчик? Грязно, неаккуратно, кое-как. (Смахнул слезу.) Маленький мальчик сел на диванчик… (Вздохнул.) Я эту коробочку даже ночью вставал клеить, она мне снилась аккуратною такою.

КРУПА (тихо). Мусор.

ЛИСИЦЫН. А потом в мусоре я нашел ее выброшенною. Он ее тотчас же и выбросил в мусор.

СЕРЕЖА. А я… (Разволновался.) А я один раз… Со мной вот что было. Отпросился я гулять в крестьянские поля. А сам тем временем ушел нечаянно к речке. Совсем в другую сторону, куда строго-настрого! И там увидел меня нечаянно дядя Василий Алексеевич. Дома меня и спрашивают: где был? Я сказал, что в крестьянских полях гулял.

ЛИСИЦЫН. А дядя и выдал.

СЕРЕЖА. Дядя Василий Алексеевич удивился, посмотрел на меня. И промолчал.

ЛИСИЦЫН. Как раскрылось? Видно, вы сами и проговорились? Или все-таки дядя?

СЕРЕЖА. Дядя в японской войне погиб, никому ничего не сказал. Так никто там, в России, и не знает, что я к речке ходил. Мои все там, в России, остались. (Вдруг Сережа удивился, уставился на Лисицына.) Позвольте! (Достал часы и протянул их Лисицыну.) Позвольте! Да ведь это же вовсе не Рифлер. Почему вы говорите – Рифлер? Это Мозер. Вот посмотрите, здесь написано мелкими буквами: обыкновенный Мозер и компания, а вовсе не…

ЛИСИЦЫН. Точно. Мозер. Я забыл. (Хлопнул себя по лбу.) Конечно же. Обыкновенный Мозер. Забыл…

СЕРЕЖА (подозрительно). А у вашего отца какие же часы были? Мозер? Или все-таки Рифлер?

ЛИСИЦЫН (скучая). Черт его знает. Я ведь, мальчик, плохо что помню.

Пауза.

СЕРЕЖА. А вы откуда? Из Цюриха?

ЛИСИЦЫН (быстро). А что?

КРУПА. А что?

СЕРЕЖА. А куда? В Люцерн?

ЛИСИЦЫН. Нет.

КРУПА. Нет, не в Люцерн.

СЕРЕЖА. А куда?

Пауза.

ЛИСИЦЫН. А откуда?

СЕРЕЖА. Из Цюриха.

ЛИСИЦЫН. А в России – откуда?

СЕРЕЖА. А вы?

Пауза.

ЛИСИЦЫН. Послушайте, мальчик! Смешной какой… Нельзя отвечать вопросом на вопрос.

СЕРЕЖА. Но ведь вы и сами так же отвечаете.

ЛИСИЦЫН. А вы все-таки откуда будете?

СЕРЕЖА. Из Темникова. А вы?

ЛИСИЦЫН. Из Темникова? Это что же за город такой? Ты, Надя, знаешь этого Темникова?

КРУПА. Такого я не знаю. Не знаю и не слыхала. Какой губернии?

СЕРЕЖА. Тамбовской.

ЛИСИЦЫН. Хм… Не знаем, не слыхали. Что за город?

СЕРЕЖА. Уездный. На реке Мóкша.

ЛИСИЦЫН. Что за река? Не слыхал, не знаю.

СЕРЕЖА. Приток Оки. Оку знаете? Да сами-то вы откуда?

КРУПА. Темников. Хм… Задворки? Татары?

СЕРЕЖА. Мордва. Мокшане. А больше русские.

ЛИСИЦЫН. Темников? Это по фамилии? Как ваша фамилия?

СЕРЕЖА (быстро). А ваша?

Пауза.

Это от темника название. У татар десять тысяч тьмою называлось. А темник – начальник над тьмою. Мамай был темником, и Ногай тоже, его хан Тохта побил. Это в русской истории написано. Не читали про Мамая и Ногая?

ЛИСИЦЫН. Паршивый городишко?

СЕРЕЖА. Тихий. Там красиво. У Мóкши – приток Сáтис с речками Пуштóю и Сарóвкою. В Мóкшу впадает Сармá и Варнáва, Шóкша и Ерéмша с Мéрдушем. Левый приток – Áксель с Ужёвкою, Юзгóю и Вáдом.

ЛИСИЦЫН (перебивая его). А мы вот только что были в опере, Вагнера слушали. Боже, как пела фройляйн Лискен! И послушайте, мальчик, какие были имена у валькирий: Гердхильда, Ортлинда, Вальтраута, Швертлейта, Гримгерда, Росвейса! А вы?.. Что такое вы говорите: Мокша-Шокша, Еремша, Мердуш… Фу! Разве может так называться хоть что-нибудь на свете? Ох, эти бедные речки, эти скудные селенья…

СЕРЕЖА (подхватывая). «Край родной долготерпенья, край ты…»

ЛИСИЦЫН. Господи, где вы этого набрались?! Послушайте, мальчик! Раз уж так получилось… Послушай, Надя! Раз уж так вышло… что встретились мы здесь, на берегу Цюрихерзее… То почему бы нам не позавтракать? Фрюшюк, а?

КРУПА (вставая). Что ж, давайте фрюштюкать, раз приспичило. (Отвязывает от сиденья велосипеда корзинку и вынимает из нее продукты.) Хунн. Брот.

ЛИСИЦЫН (вожделея). Курочка. Хлебушек.

КРУПА. Кэзе. Шмальц.

ЛИСИЦЫН. Сыр. Сало.

КРУПА. Унд айне фляше мильх.

ЛИСИЦЫН. И бутылка молока. (Потирает руки.) Ну-с! А у вас что, батенька? Чем нас порадуете?

СЕРЕЖА (лезет в саквояж). Я, видите ли, неприхотлив в еде. У меня немного. Вот!

ЛИСИЦЫН. Всего-то? Долька шоколада и цвай апфеля? Не смущайтесь, мы вас, мальчик, накормим!

КРУПА, не приглашая никого к трапезе, садится в траву (ноги крест-накрест) и с хрустом поедает курицыну ногу.

ЛИСИЦЫН и СЕРЕЖА усаживаются в траву.

ЛИСИЦЫН ест сало с хлебом, а СЕРЕЖА – свое же яблоко.

КРУПА. Вы обратили внимание на эту иву? (Указывает куриной ножкой.) Дура какая!

СЕРЕЖА. А что?

ЛИСИЦЫН (нахмурился). Что-то подозрительное?

КРУПА. Странно! Она меняет цвет, обратили внимание?

ЛИСИЦЫН. Элементарно. На ивовых листьях нижняя подкладка светлее, чем верхняя. Стало быть, когда они выворачиваются наизнанку, то вся ива светлеет.

КРУПА. Умный какой выискался. Не с чего ей наизнанку. Я следила – ветра не было. Если б ветер, то – нет вопросов. Но его не было, это отслежено.

СЕРЕЖА. А отчего, по вашему мнению, это происходит? Ведь не само же по себе?

КРУПА. Я не люблю странностей. Жизнь учит искать за этим умысел. (Тычет пальцем в иву.) Глядите!

Ива, действительно, ни с того ни с сего, взяла да и обернулась всей своей кроной в легкое серебро. Замерла, выждав минуту. А потом вновь вернулась густой прохладной зеленью.

ЛИСИЦЫН. Нда-с! Ветра не было. С чего бы это? Что ей неймется?

КРУПА. А вы говорите: ива. Гляди в оба. Глаз да глаз.

ЛИСИЦЫН подкрался к дереву и быстро, одним резким движением сломал прут. Вертит в руках.

ЛИСИЦЫН. Розга себе и розга. Веточка. Ничего больше. (Обмахнулся ею и бросил наземь.)

Вновь едят.

Что это вы все апфели едите? Хотите, мальчик, конфетку? Не стесняйтесь. Есть у нас, Надюша, конфетка?

КРУПА. Нету.

СЕРЕЖА. Я уж говорил вам, да вы, видно, не обратили внимания. Зачем вы меня мальчиком называете? Мне уж двадцать один, и меня зовут Сережей.

ЛИСИЦЫН (кивая). Володя.

Снимает штаны.

На нем короткие полосатые штанишки купального фасона. Длинные носки оказались перехвачены на голени резинками. Снимает пиджак и рубашку, с вожделением обнажая рыжего волоса шерстяную грудь.

Раскидывает руки, запрокидывает голову, зажмуривает глаза. Загорает.

Я – Володя. А она вот – Крупа.

КРУПА расстегивает пуговки на поясе и юбка ее падает в траву. На ней так же купальные штанишки: по белому фону красными и синими полосками. Жакет снимать она не хочет.

Замерли. Загорают.

СЕРЕЖА. Крупа? Это фамилия такая?

КРУПА. Это прозвище. А зовут меня Надеждою.

СЕРЕЖА. Прозвище?

ЛИСИЦЫН. Что ж вы в гимназии не учились? Прозвищ не слыхали? Вот у вас, к примеру, какое прозвище было в классах?

СЕРЕЖА. Шурупчик.

ЛИСИЦЫН и КРУПА хохочут.

Сам не понимаю – отчего? Как это глупо: шурупчик!

ЛИСИЦЫН. У меня тоже было гимназическое прозвище. Я за него сразу в зубы бил. И не спрашивайте, не скажу! Еще меня картавым дразнили.

СЕРЕЖА. Да разве вы картавите?

ЛИСИЦЫН (усмехаясь). Иногда. Когда нужно. А фамилия моя такая: Лисицын.

КРУПА. У меня еще прозвища есть. Минога – раз. Рыба – два.

СЕРЕЖА. Но ведь прозвища – это ж совсем детское дело. А вы…

ЛИСИЦЫН. Так надо, чтоб прозвище.

СЕРЕЖА (осторожно). Вы революционэры?

ЛИСИЦЫН. Зачем вы в это слово поставили букву «э»? Ее там вовсе нет! И к чему этот ваш вопрос вообще?

КРУПА. За стол посадили. Накормили-напоили. Приветили. А он? Того и гляди, спросит: а что это у вас, мол, такие странные глаза? Что это, мол, с ними такое?

СЕРЕЖА. А что у вас с глазами?

КРУПА. Почему они у вас, мол, навыкате?

СЕРЕЖА. Почему?

КРУПА. Ага! Все глядел, все спросить хотел, крепился из последних сил! Спросил-таки!

СЕРЕЖА. Да ведь вы же сами… Я вовсе ничего и не спрашивал!

ЛИСИЦЫН. Спрашивал! Спрашивал!

КРУПА. Теперь отпирается, отнекивается. А с глазами у меня вот что…

СЕРЕЖА (вскакивает). Нет-нет! Я не хочу ничего знать! Я не спрашивал и знать ничего не хочу!

КРУПА. Болезнь Трейвса. Болезнь Парри. «Гневный взгляд». Вот у меня что!

СЕРЕЖА. Мне это все равно! У меня, допустим, гланды! Чуть что, воспаление. Ну и что?

КРУПА (злобно отрезала). Ничего!

Пауза.

СЕРЕЖА. Почему вы со мной разговариваете так, как будто я в чем-то провинился перед вами? Я ничего вам не должен, я не знаю, кто вы, я вас знать не знаю! (Собирает вещи.) Простите, но я должен идти.

ЛИСИЦЫН и КРУПА поспешно одеваются.

ЛИСИЦЫН. Постойте.

СЕРЕЖА. Нет-нет.

ЛИСИЦЫН. Зачем вы сердитесь?

СЕРЕЖА. Мне некогда. В два часа мне нужно быть на станции. Сейчас у нас что? (Смотрит на часы.) Мне пора. До станции еще идти.

КРУПА (расплакалась). За что? За что? Вы на нас сердитесь? Что мы вам сделали такого? (Достает платок, сморкается.)

СЕРЕЖА. Я вовсе не сержусь на вас. Но я должен идти. Только и всего.

КРУПА. Почему? Почему?

ЛИСИЦЫН. Послушай, Надюша, перестань! Мальчик посидит с нами четверть часика. Он больше на нас не дуется. (Делает ему знаки, просит не противоречить Крупе.)

СЕРЕЖА. Четверть часа? Хорошо. Но не больше. Я не могу, честное слово. (Опускает саквояж, садится.)

ЛИСИЦЫН. Мальчик снова с нами. Все хорошо. Утрись.

КРУПА (вытирает слезы). А вдруг он встанет и уйдет?

СЕРЕЖА. Послушайте, вы меня совсем не знаете. Я вас тоже. Зачем? Зачем я вам нужен?

КРУПА. Я к вам привыкла. Привязалась.

ЛИСИЦЫН. Не отпирайтесь, вы теперь наш, наш!

СЕРЕЖА. Но…

ЛИСИЦЫН. Зачем ты такая нервная? Он никуда не уйдет, он передумал. Он останется с нами. Правда, мальчик?

СЕРЕЖА. Но в два часа…

ЛИСИЦЫН. Поезд? Будто вы поездов не видели? Как придет, так и уйдет. Свистнет, дыму напустит и – поминай как звали!

СЕРЕЖА. Но я не могу…

КРУПА (в печали). Уезжаете? Насовсем? Куда же?

СЕРЕЖА. Я встречаю. То есть я сначала встречаю, а потом уезжаю. На том же поезде. Мы так договорились.

КРУПА. С кем? Кто она?

СЕРЕЖА. Ниночка.

КРУПА. Ах, Ниночка! Что это еще за Ниночка?

СЕРЕЖА. Да вы ее не знаете. Ниночка, она… (Смутился.) Вы все равно ее не знаете.

ЛИСИЦЫН (качая головой). Так-так-так… Стало быть, Ниночка…

КРУПА. Хорошенькая?

СЕРЕЖА (он от смущения говорит быстро). С соседской дачи. Мы каждое лето… Теперь вот она приезжает, ровно в два. Я встречаю ее, сажусь в тот же поезд, и мы вместе едем в Италию. (Глянул на часы.) Я немножко посижу с вами, у меня еще есть минутка.

ЛИСИЦЫН. Девочка с соседской дачи. Боже мой, это что-то забытое, милое. Ах, эти дачные романы! Лягушки, купание голышом, земляника и кузнечики!

КРУПА. Целовались? Вы с нею целовались?

СЕРЕЖА (быстро-быстро). Их дача совсем недалеко, через лес, сначала полем, а потом еще берегом идти.

КРУПА. В Италию. Жениться станете?

СЕРЕЖА (еще быстрее). По правую руку будут деревни Пошáты, Теньгушёво, Сýморево.

ЛИСИЦЫН. Верст пять, поди. Недалеко!

СЕРЕЖА. А по левую – Шóтылево и Кáдом. А потом уж и Ниночкина дача, называется Черемныя…

ЛИСИЦЫН (всплеснув руками). Это так деревни называются? Зачем? Нельзя ли как-нибудь улучшить, облагозвучить, что ли?

СЕРЕЖА. Разве это возможно?

КРУПА. Возможно все. Вы, мальчик, привыкайте к этой мысли.

ЛИСИЦЫН. Как грустно мне вдруг сделалось от этих слов, от таких деревень! А мы в опере были. Послушайте, как звали коней валькирий: Глад, Глер, Скейдбримир, Сильвринтопп, Фальхофнир, Леттфети… Кони крылатые, восьминогие. Четыре копыта спереди, четыре сзади. Они скачут по кремнистому пути, и ястреб указывает им путь! Мой отец собирал часы. От ходиков до брегетов. Одни даже играли «Мессию», точь-в-точь как в Вестминстерском Биг-Бене. Меня к часам он вообще не допускал… Еще он собирал птичьи чучела, у него целая коллекция была: зяблики, ястребки, перепела, синички и малиновки. К нему приходил специальный мастер по чучелам! Он потрошил для отца птах, высушивал их шкурки, втыкал в них обратно перышки, а вместо глаз вставлял пуговки. Получались как живые.

КРУПА. Искусник какой!

ЛИСИЦЫН. Папа-папа, мой бедный папа! Одного не пойму всю свою жизнь. За что ты меня так не любил? (Через паузу.) Вот была морока – все часы останавливать! Когда он умер.

Пауза.

СЕРЕЖА. А Василий Алексеевич, дядя мой, он меня любил. Когда я нечаянно пошел гулять к речке… Я вас рассказывал, как он меня не выдал… Так вот, там купались крестьянские девки. И почему-то они, дуры, разделись догола. Так и ныряли.

ЛИСИЦЫН. Подглядывал? Подглядывал?

КРУПА. Фуй!

СЕРЕЖА. Да ведь я же не знал тогда, что они на нас непохожи. На мужчин.

ЛИСИЦЫН. И что? И что?

СЕРЕЖА. Они раздвинули кусты и нашли меня. Подумали, что я за ними подглядывать пришел. Завизжали, погнались за мной. Я бежал по полю, пока не увидел дядю Василия Алексеевича. Тогда они только и отстали. Дядя меня не выдал, он погиб при Мукдене, в японскую войну. Мне тогда было десять лет.

ЛИСИЦЫН. А мне? А мне тридцать пять. (К Крупе.) А тебе?

КРУПА. Молчи. Не говори.

СЕРЕЖА. Вы, должно быть, слыхали про Мукден? Как нашего Куропаткина побил японский генерал Ноги? Бедный, бедный Куропаткин.

КРУПА. Не умеешь – не берись! Делай ноги!

СЕРЕЖА. Он – герой! Генерал Куропаткин!

КРУПА. Герой крикнул «ой»!

ЛИСИЦЫН. Герой командовал козой!

Смеются.

СЕРЕЖА. Зачем вы так говорите? Разве так можно говорить?

КРУПА. Смотрите! Смотрите!

Ива вновь принялась за свое: серебро и зелень пошли вперемежку по ее листве, волнами.

СЕРЕЖА. Хоть бы ветерок подул.

ЛИСИЦЫН. Осина, например! Она и без ветра дрожит, это известно науке.

КРУПА. Осине так положено. Это не пример. Осина есть осина, а это ива.

Издалека появляется БАУЭР, местный крестьянин. Сначала видна его голова в шляпе, а потом появляется и он сам. Рот у него до ушей, в руках мешок.

БАУЭР. Гутен таг! Гутен морген! Дер фрюлинг! Дас ист дас глюк!

СЕРЕЖА. Здравствуйте.

КРУПА. Гутен таг.

БАУЭР. О! Здравствуйте? Значит, вы – русские?

ЛИСИЦЫН. А что?

БАУЭР. Русские. Там идет война, а вы здесь.

ЛИСИЦЫН. Вы хорошо говорите по-русски.

БАУЭР. Мой фатер всю жизнь прожил в России. Я родился в России. Вы русские? Значит, хотите шнапса? (Смеется.) Русский спрашивает: шнапс есть? Бауэр отвечает: а как же!

ЛИСИЦЫН. Что? Не выпить ли нам теперь ерофеича?

БАУЭР вынимает из мешка бутылку.

КРУПА. Сколько мы должны вам, любезный?

БАУЭР. Вы русские. Я вам рад. Я буду угощать.

ЛИСИЦЫН. Тогда присаживайтесь!

БАУЭР садится.

Так говорите, батюшка ваш жил в России?

БАУЭР. Он говорил: я люблю эту дикую страну.

ЛИСИЦЫН. Где же он жил?

БАУЭР. Маленький город. Город Лебедянь.

ЛИСИЦЫН. Никогда не слыхал.

КРУПА. Не знаем. Не слыхали.

СЕРЕЖА. Лебедянь! Это же все знают. На берегу Дона стоит Лебедянь.

БАУЭР. Там много оврагов. Они очень глубоки и каменисты. Там много болот. Они вредно отражаются на здоровье жителей. (Достает из мешка железную кружку, разливает.)

СЕРЕЖА. Господа! Господа, я пить не стану.

КРУПА. Никто вам и не предлагает.

СЕРЕЖА. Нет-нет, я не пью. То есть и не пил никогда. И не стану.

БАУЭР, ЛИСИЦЫН и КРУПА выпивают. Крякают.

Пауза.

БАУЭР. Жаль, что не мороз.

КРУПА. Зачем?

БАУЭР. Как ударит мороз, так русские пить. Жаль, что не мороз. (Тычет пальцем в Крупу.) Вы жена. (В Лисицына.) Вы муж.

КРУПА. Кто сказал?

БАУЭР. Русские муж и жена в разные стороны глядят. Молчат. С другими разговаривают, а между собою нет.

КРУПА (прищурилась). Хорошо кнацаешь.

БАУЭР. Мой фатер жил в России. Научил кнацать.

Пауза.

(Вдруг рассердился.) Ну! Где песни? Где слезы? Где ссора? Драка! (С тоской.) Не мороз.

КРУПА. Скажите, любезный, а что это за дерево тут растет? Ива, наверное?

БАУЭР (разглядывает иву). Это Баум. Обыкновенный Баум.

ЛИСИЦЫН. Раз так, то пора и шнапсу.

СЕРЕЖА. Нет-нет, я не пью. То есть вы пейте, господа. Только без меня.

ЛИСИЦЫН. Бьюсь об заклад, вы никогда не пробовали шнапса. Вы же еще мальчик. Вот теперь и попробуйте. (Бауэру.) Разливайте ерофеича!

БАУЭР разливает.

КРУПА. Дайте сначала даме, а то у меня в горле высохло.

КРУПА выпивает, не закусывая. Она и ЛИСИЦЫН пьют так, как будто им налили обыкновенной воды, не моргнув глазом.

БАУЭР протягивает кружку СЕРЕЖЕ, но тот мотает головой. Тогда БАУЭР выпивает сам.

Пауза.

СЕРЕЖА. Позвольте и мне глоточек.

БАУЭР наливает.

Только глоточек. И потом: шнапса я никогда я пробовал, вы же сами говорили. (Выпивает, машет руками.)

КРУПА (Бауэру). Скажите, любезный! Вот этот ваш Баум, как вы его называете. Отчего он трепещет сам по себе, без малейшего ветерка?

БАУЭР. Трепещет? Что такое?

ЛИСИЦЫН. Дрожь. Волнение. Трепет.

БАУЭР (оглядывается). Этот Баум всегда трепещет. Он очень старый. Он всегда стоял тут. Это – поле героев, и на нем должен быть свой Баум.

СЕРЕЖА. Поле героев?

БАУЭР. Вильгельм Телль.

ЛИСИЦЫН. А мы только что были в опере, слушали Россини, Вильгельма вашего, Телля!

СЕРЕЖА. Здесь был Вильгельм Телль?

БАУЭР. И Баум здесь был всегда.

КРУПА. Погодите, не тарахтите! Вильгельм Телль – это про что?

СЕРЕЖА. Как?! Вильгельм Телль! Геслер велел ему стрелять из арбалета в яблоко, которое было на голове его сына. И Телль сбил это яблоко, не поранив мальчика. «А зачем ты приготовил две стрелы?» – спросил Геслер. «Чтобы убить тебя, если б я убил своего сына!» – отвечал Вильгельм. И была буря, и он победил Геслера, и началось народное восстание. Вильгельм Телль – герой!

ЛИСИЦЫН. По второй!

БАУЭР (разливает). В России война. Пушки бах-бах, винтовки бах-бах. Моя муттер родилась в Германии.

ЛИСИЦЫН. И муттер ваша, конечно же, хочет победы для Германии?

БАУЭР. Я. Я! А фатер – для России. Что мне делать? Бедный я.

ЛИСИЦЫН. Нужно сделать так, чтобы не победили ни те ни другие.

СЕРЕЖА. Так не бывает. Либо мы, либо они.

ЛИСИЦЫН. Надо подумать. (Хлопнул себя по лбу.) Придумал! Пускай внешняя война перерастет во внутреннюю. Отечественная в гражданскую.