Текст книги "Махно"

В лазарете, где всего несколько больных, в желтых рубахах грубой бязи, лежат по койкам, врач равнодушно проходит мимо Нестора с бурыми корками обморожений на скулах и носу:

– Не жилец… Еще одного заморили слуги отечества.

Нестор чуть приоткрывает глаза и неслышно хрипит:

– Сам ты у меня не жилец…

– О! – оживившись, меняет мнение доктор. – Жилец! Злые и упрямые всех переживут, а тощие – они выносливые.

Высокий, худой, патлатый каторжник садится на табурет рядом с постелью Нестора. Он надевает пенсне и вытаскивает из карманов плитку шоколада, кулечек кедровых орехов и завернутый в чистый платок фунтовый кусок сала:

– Товарищи собрали. Ешьте, поправляйтесь. Вам силы нужны.

– Почему такая забота? – неприветливо спрашивает Нестор.

– Своих бросать нельзя.

Уже совсем весна, и на работе каторжники обедают компаниями вокруг костров, где трещит смолистый сосновый лапник.

– Прошу любить и жаловать – Нестор Иванович Махно, – патлатый представляет Нестора, вовсе исхудавшего и бледного, кружку. – Анархокоммунист из Новороссии, село Гуляй-Поле. – Четыре экса, два теракта, смертный приговор, помилование лично военного министра на бессрочную каторгу.

– Да знаем уж, – отзываются от котла. – А что раньше молчал? Держался, как босяк за кражу курицы.

– А он скромный.

Нестор скупо улыбается. Кличка прилипла. Еще много лет каторги он будет зваться «Скромный».

– А у вас почему двойная фамилия? – вежливо, но независимым тоном человека, не терпящего никакого покровительства, спрашивает он в свою очередь у патлатого. – И Аршинов, и Марин?

– Одна – для родителей и жандармов, другая – для товарищей по борьбе.

– Знал я одного товарища по борьбе, – со значением говорит Нестор.

– Это кого же? – приподнимает брови Аршинов-Марин.

– Вольдемара Антони. Не встречали часом такого?

– Гм . Забавно. Как раз встречал.

– Да? И где же он?

– Н у… Когда я его встречал – был в Париже.

– В Париже… И как он там – хорошо, наверное?

– Скорее, плохо.

– Это что же так?

– Я слышал, что вскоре после нашей встречи он, кажется, умер. Говорили, что попал под поезд. Он, видите ли, хотел присвоить себе деньги, которые его товарищи, рискуя жизнями, добывали для революции. А так поступать нехорошо, верно? – Аршинов-Марин мягко улыбается. В глазах Нестора вспыхивает восхищение.

Он хочет что-то сказать, но закашливается и прижимает руки к груди: сплевывает кровью.

– Ведь до туберкулеза доморозили мальчонку, сатрапы.

– Барсука бы убить, жир у него целебный, он многим помог.

Стучат топоры, визжат пилы, падают стволы.

– Погодь-ка трошки, – говорит Нестор напарнику, оставляя ручку пилы.

Берет в руку сосновую ветку толщиной в большой палец, на пне косо обрубает топором и, оглянувшись на стражников у костра, идет мимо работающих.

– Отойдем-ка, дядя, разговор есть, – обращается он к тому немолодому каторжнику, что пытался поучать его вначале.

– Что за разговор? – Но в руках щуплого пацана ничего, кроме веточки, которой он отгоняет тучу комарья. – Ну? Пойдем. А здесь что не скажешь?

– Сейчас поймешь, – Нестор ведет его ближе к своему недопиленному дереву, оглядывается – и с силой, резким тычком, вгоняет острую ветку под ложечку здоровенному мужику. Каторжник берется за живот и валится молча. – Ну – зачем ты меня сдал, гад, а?

– Пилим быстро, – возвращается Нестор к пиле. – Погоди, дай подрублю, чтоб упало правильно.

И через минуту раздается крик:

– Человека задави-ило!

Народ неторопливо сходится к месту происшествия. На раз-два взяли оттаскивают сосну с тела.

– Ишь ты, как он прямо на сучок-то наткнулся, – говорит стражник, с сомнением косясь на окружающие лица.

– Нет, товарищи, – говорит большевик, – без государства, где главная роль принадлежит пролетариату, ничего не получится. – Он попыхивает трубочкой, и дымок ползет вверх по прямым рубленым морщинам.

– Это чем же твой пролетарий лучше крестьянина? – интересуется социалист-революционер, он же эсер, устраиваясь поудобней на нарах.

– А тем, что крестьянин твой – это мелкая буржуазия. У него есть собственность на средства производства, и он может нанять работника, то есть сам стать эксплуататором. А у рабочего ничего нет, кроме его рук, он только трудом живет, поэтому он – единственный до конца революционный класс.

– Трудом?! Да ни один твой рабочий на заводе не работает так тяжело и много, как крестьянин на своей земле! И производит он – хлеб, и он-то – всему основа! И начинать надо строить государство – с фундамента, с трудового крестьянства!

– А стремится оно к накоплению и стать буржуазией, дурья твоя голова! А пролетариат – построит на труде, а потом оно вообще отомрет!

– Нельзя строить государство, – говорит Аршинов-Марин.

– А вы, анархи, вообще утописты!

– Это кто тебе – Кропоткин утопист?! Ты хоть историю-то знаешь? Как только возникает государство – так аппарат тут же узурпирует власть и угнетает народ. И не отдаст аппарат эту власть никогда – ни царский, ни пролетарский, ни хоть индейский.

– Так надо сначала же порядок навести, людей воспитать, законы написать, заставить выполнять их. А привыкнут – и тут, когда нет эксплуататоров, государство само и отойдет в сторону.

– Государство? Отойдет? Кто из нас утопист? Власть перерождает людей, они уже делаются отравлены ею!

А главное – все люди от природы равны и свободны, и никто не имеет права повелевать другим! Вы хотите через пролетарское государство идти к свободному обществу – а мы говорим: нет, сначала надо создать свободное общество, где нет принуждения человека человеком, а потом уже создавать продукт свободного труда!..

Нестор слушает, вертя головой от одного к другому. На коленях у него раскрыта растрепанная книга.

– Вы, политические, совсем с людьми не считаетесь, – раздается от стены. – Хоть ночью поспать-то дайте!

– Вот молчи и спи, – негромко, с отчетливой угрозой произносит Нестор.

Утром в начале работы Аршинов-Марин в зарослях передает Нестору торбочку, достав ее из кустов.

– Если поймают – не сопротивляйся, – напутствует он. – Удачи!

Нестор тряпками заматывает цепи кандалов, чтоб не брякали, исчезает в таежной зелени и опасливо бежит, волоча ноги и пригибаясь.

Перейдя ручей и глядя на высокое солнце сквозь вершины, достает из торбы зубило, обматывает тряпкой молоток и начинает сбивать заклепки на кандалах.

Солнце уже низко, он все работает. И, наконец, освобождается.

Быстро продирается сквозь заросли.

…Темнота, странные и жутковатые ночные звуки, ухает сова: он все идет, тяжело дыша от усталости.

И на рассвете выходит к ручейку на поляне. Жадно пьет, сжевывает кусок хлеба из малых торбочных запасов, и засыпает как убитый.

– …Ну, вставай! – наваксенный сапог толкает его в бок. Винтовка второго стражника нацелена в голову. – Погулял? Пора и домой.

Они ведут его – и оказывается, что острог был буквально в полуверсте: Нестор заблудился.

– По тайге ходить уметь надо, паря, – почти сочувственно говорит стражник.

И тогда Нестор бешено хрипит, изо рта лезет пена, он бросается на стражника и зубами вцепляется ему в горло. Удар прикладом по затылку.

– В третью камеру, – нехорошо улыбаясь, говорит начальник. – Для железных борцов за революцию.

И в цементной камере четверо дюжих стражников поднимают Нестора за руки и за ноги – и с размаху швыряют спиной об пол. Внимательно глядя – в сознании ли? – поднимают и повторяют. Еще раз. Еще!

– Авось теперь сдохнет! – сплевывают.

Впадины под скулами, морщинки у рта – это уже не мальчик. Нестор сплевывает темным и держится иногда за грудь.

Когда он идет – ему уступают дорогу. Собирается сесть – уступают место. «Он тихий – тихий, а вдруг что не так – дикий зверь. С жалом парень, недаром бессрочник из-под смертного».

– Революция! В Петербурге революция!

– Товарищи – рухнуло самодержавие!

– Ур-ра! Да здравствует свобода!

Очередь в кузницу. Стук по металлу: сбиваются кандалы.

…Разминая запястья, скованными шагами, словно на ногах еще железо, Нестор входит в кабинет начальника.

Пол усыпан бумагами, портрет царя висит криво, начальник опрокидывает на стол вытащенные из тумб ящики и роется в содержимом.

– Революция, ваше высокоблагородие, – почти приветливо говорит Нестор.

– А, ты. Ну что, теперь все свободны. Прежние приказы силы не имеют.

– Не имеют, – легко соглашается Нестор, подходит к нему и протягивает руку к кобуре на поясе. – Тише! тише, я сказал! – приставляет самодельный арестантский нож к жирному зобу жандарма.

Достает револьвер, отходит на пару шагов и взводит курок.

– Одного я не понимаю – почему ты сразу не сбежал. Ты чего ждал? Га? – дурашливо спрашивает Нестор. И со скучающим выражением лица дважды стреляет начальнику в грудь.

… – Ну что – поехали в Россию революцию робыть? – спрашивает Нестор Аршинова-Марина тоном старшего в компании.

Глава четвертая
Из хроники гражданской войны,
которую никто до сих пор толком не осмыслил и не написал

25 февраля 1917 года. Демонстрации и бунты в Петрограде. А вообще царем давно недовольны все: генералы не хотят его как Верховного Главнокомандующего, политикам он мешает руководить, промышленникам и финансистам мешает рулить экономикой, а народ не хочет войны и скудости, но хочет процветания и свобод.

Ряд генералов и высших политических лиц из Думы и правительства блокируют Николая II в Могилевской Ставке, не позволяя вернуться в Петроград и давя отречься в пользу брата Михаила. Мысль: и тогда будет конституционная монархия английского типа: царь представительствует и гарантирует легитимность правления – а реальные политики и промышленники правят государством.

2 марта. Царь отрекается – не только за себя, но и за сына, законного наследника, чего у него пока никто не просил. Окружающие несколько удивлены слабостью ума и характера Николая II. Лишить всех будущих возможных потомков возможности царствовать – ради мысли, что тогда «его не разлучат с сыном».

3 марта. Брат его Михаил также отрекается. Он влюблен в неравном браке, не чувствует он государственного призвания.

Разросшаяся, как цыганский табор, огромная семья Романовых с бесчисленными двоюродными дядьями, сестрами и тетками, кузенами и князьями, племянниками и наместниками, прожорливо подъедающая казну, как стадо кроликов под амбаром, – никак не изъявляет ни малейшего намерения определить промеж себя наследника, претендовать на законную власть и принять участие в управлении Империей, которую Бог вверил в управление Романовых.

4 марта. Несколько даже ошеломленная верхушка правительства и Думы по кратком размышлении объявляет себя Временным Правительством во главе с оставшимся премьер-министром князем Львовым.

В тот же день Петроградский Совет депутатов издает свой вполне знаменитый «Приказ № 1». Этим приказом в армии отменяется столь унизительный ритуал, как отдание чести; отменяется титулование офицеров подчиненными, все эти «ваши высокоблагородия» и прочие: просто – «господин капитан» – и хватит; уравниваются все права всех чинов – теперь солдат и генерал имеют равные права на проезд, питание, голос на военном совете и т.п.; отменяется единоначалие (!!!) – теперь решения принимает триумвират: командир, комиссар (вот оно, слово и должность!!) от Временного Правительства и выборный составом части солдатский комитет. В ответ на приказ вступить в бой – солдаты могут устроить митинг и приказ отменить с формулировкой (из любимых) «ввиду возможных потерь».

Этим приказом Временное Правительство, кстати, обезопасивалось со стороны возможных монархистов из генералитета и заручилось поддержкой восьмимиллионной армии – то есть вооруженного народа.

Чтобы исключить армию из расклада опасных для власти политических сил – армию развалили, льстя и потакая солдатской массе.

Март-апрель. Повсеместное создание свободных демократических органов самоуправления: Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Создание Красной Гвардии – то есть боевых отрядов рабочей самообороны на предприятиях и в рабочих районах Петрограда, Москвы и ряда крупных городов. Основная партийно-политическая склонность – эсеры и анархисты. Зачем? На всякий случай. Власть-то все же какая-то… буржуйская. Почему Красная? А вся Февральская революция ходила с красными бантами. Потому что «Свобода, Равенство, Братство», Марсельеза и долой проклятое самодержавие.

Партии и течения расцвели и грызлись. Определяющим для партии является отношение к: 1. собственности и ее распределению; 2. кто у власти; 3. структура государства; 4. сосуществование политических классов.

Конституционные демократы (кадеты). При Временном Правительстве – партия власти, но в Советах представлена в меньшинстве. Собственность административно-политическим путем не перераспределять, у всех все остается. Рыночные отношения. Аграрную реформу можно разработать, но чтоб никого не обидеть и ни у кого ничего не отнять. Классовое содружество. Всеобщее гражданское равенство. Демократические свободы. Единство интересов государства и народа. Парламентаризм, выборность, отсутствие сословных перегородок, главенство Закона. Партия интеллигенции, образованных людей, малочисленного среднего класса, предпринимателей.

Анархисты. Это вообще не партия, теория анархизма отрицала любые формы организации, где могло пахнуть дисциплиной, принуждением и любым ограничением свободы личности. Свободные объединения свободных личностей, готовых к борьбе за свои цели. Крестьяне свободно трудятся на собственной земле и сообща решают общие вопросы по справедливости, уму и традиции. Община. (А что? Казачьи округа так и жили.) Рабочие сообща владеют предприятием и тоже все производят по уму. Продукты и товары свободно меняются. Наемный труд запрещен как источник неправедного и излишнего обогащения. Кто не работает – тот не ест. Никто никому не смеет ничего приказывать! Государство – это насилие и паразит, оно не нужно и запрещено. В случае войны – народное ополчение ставит над собой выборных людей для координации действий. Идеи просты, справедливость обнажена, самолюбие простого подчиненного человека обласкано, он горд собой – столп мира. Матросы Балтийского и Черноморского флотов, сытно кормленые в безопасной дали от военных театров, томимые дисциплиной, бездельем и безбабьем, почти поголовно были в 1917 году анархистами. И у крестьян анархизм встречал понимание и одобрение.

Социалисты-революционеры (эсеры). Основа всего – крестьянин, производящий на земле продукты питания. Всю землю безвозмездно раздать крестьянам. А предприятия – рабочим: хотя рабочий вторичен по отношению к крестьянину, но тоже полезный труженик. Сопротивление тех, у кого земля и заводы будут отбираться в пользу трудящихся – подавлять сурово. Государство должно координировать всё происходящее в пользу а) крестьян; б) рабочих; в) всех прочих, кто лично трудится и своим трудом как-то полезен крестьянам и рабочим. А по мере развития крестьянской общины государство будет все меньше нужно.

Эсеры по ходу событий разделились на большинство левых – близких анархистам и большевикам, и меньшинство правых – близких кадетам по умеренности и терпимости взглядов.

Социалисты-демократы (эсдеки). Это название было не широко употребимым, обычно называли по фракциям – Большевики (Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия (большевиков), и меньшевики – РСДРП(м). Меньшевики были умереннее, интеллигентнее, менее кровожадны, более рассудительны, компромиссны.

Большевики – это были радикал-фундаменталисты социалистического переустройства мира. Идеал – это рабочая коммуна: все общее; ничего личного, свободный труд дает творческое счастье и освобожден от меркантильных забот, все силы и возможности максимально и свободно приложены к труду во благо всего общества, все потребности максимально удовлетворены продуктами свободного труда всего общества. Психология нового человека, полностью общественного, коммуниста, полное счастье свободы и труда.

Это будет величайшее переустройство мира в истории, оно победит, свободный труд на обобществленных предприятиях даст самую высокую в мире производительность труда, а экономика в конечном счете решают все, Маркс и Энгельс ясно доказали.

Задача государства на первом этапе – любыми средствами скорее строить общество будущего. Пролетарий – он готов к коммунизму: он не отравлен обладанием собственностью и психологически готов к коммуне. Крестьянин – э, он собственник, он должен идти следом за рабочим, объединяться в крестьянские коммуны. А вот предприниматели, капиталисты, имущий класс – это уже неисправимый брак человеческого материала: во-первых, его психика навсегда отравлена собственностью, а во-вторых – все, что только есть созданного людьми – это прибавочная стоимость, созданная наемным трудом. Любой не-пролетарий есть вольный или невольный, прямой или косвенный, но паразит и кровосос. А посему все они, эти богатые и образованные, в сущности есть лишь вредный для будущего счастья враждебный класс, у которого надобно все отобрать и промеж рабочих разделить, а сам класс, сопротивляющийся экспроприации либо затаивший в себе жажду сопротивляться, можно с чистым сердцем уничтожать, не поддаваясь слабости ложного гуманизма.

А потом, с построением коммунизма, государство перестанет быть нужным и отомрет. Все будут счастливо и сознательно трудиться и сообща управлять всеми проблемами. В коммунах. Без всякой личной собственности. Которая уродует психику и толкает к преступлениям и эксплуатации. Собственник – обворовавший голодных пролетариев.

Сопротивление этому со стороны паразитов будет отчаянное, да и пролетарии еще не все сознательные, много темных. Поэтому сначала надо установить диктатуру пролетариата, а осуществлять ее будут самые убежденные, сознательные и умные – лидеры большевиков. Все, что полезно для диктатуры пролетариата – добро, все вредное для нее – это зло.

…Вообще с эсеров было миллиона, анархистов тысяч четыреста, а малоизвестные и невлиятельные большевики не достигали сорока тысяч человек. Нетрудно понять, что большинство в Советах принадлежало левым эсерам и анархистам. И если умеренные интеллигенты прислушивались к кадетам, то социалистически настроенные интеллигенты – к меньшевикам, теоретически обосновывающим создание социалистического, с упором на труженика и с прижиманием разнообразных рантье, но все же терпимого и вообразимого государства.

Тем более что и в Европе – Германии, Англии, Франции, Швеции – социалисты уже очень много добились для хорошей жизни, трудящихся.

…А еще была масса мелких партий, серьезной роли не сыгравших.

Итак, март 1917.

Новая власть объявляет большую амнистию по случаю падения проклятого самодержавия и наступления эры свободы. Из тюрем и с каторг выходят сотни тысяч уголовников и вносят разнообразие в быт граждан.

Полицию и так свободомыслящие граждане презирали, а тут она просто старается никому не попадаться на глаза, потихоньку разбегается, подыскивают себе люди другую работенку.

В Кронштадте происходит большая резня – матросы убивают сотни офицеров. Офицеры бегут, переодеваются, прячутся. Власть скоро перейдет к Центробалту – центральному совету матросов Балтфлота – во главе с комендором Дыбенко.

А на Украине.

4 же марта 1917 года три основные революционные партии – социал-демократы (те же большевики и меньшевики), социал-революционеры (эсеры) и социал-федералисты организовали первый украинский парламент – Центральную Социалистическую Раду. Из нее выделилась более конкретная Малая Рада, а при них образовался исполнительный орган – Генеральный Секретариат. Раду возглавил профессор-историк Грушевский, перейдя из кадетов в эсеры. Генсеком стал социал-демократ Винниченко, писатель.

Пост секретаря по военным делам занял вчерашний учитель из недоучек-семинаристов, тоже социалист, Симон Петлюра.

Апрель-май 1917. Повсеместное возникновение Советов селянских, рабочих и солдатских депутатов – общин, коммун, республик: хаос безвластия, многовластия и народовластия.

Черноморское побережье контролируют анархиствующие матросы.

Официальная украинизация армии – т.е. частей и отдельных военнослужащих Русской Армии на территории Украины: присяга, язык, форма, подчинение Раде.

10 июня 1917 г. – Рада издает Универсал о независимости Украины, но официальный выход из состава Российского государства откладывает до созыва Всероссийского Учредительного Собрания: пусть полномочные депутаты всех земель легитимно утвердят. В этом законном шаге Рада основывается на уже принятой Всероссийской властью «Декларации прав народов России»: право на самоопределение.