Текст книги "Б. Вавилонская"

9.3. Ближайшие за МКАД леса, населенные пункты и аэропорты также подвергаются полному или преимущественному уничтожению, частичному или полному разрушению и сгоранию.

9.4. Внутри всей пораженной зоны возникает область резко пониженного атмосферного давления вследствие как выгорания в воздухе кислорода, так и концентрического «раздвигания» воздушных масс. Вследствие этого вскоре после прохода ударной волны возникает «обратная ударная волна», направленная к эпицентру. Она характеризуется значительно меньшей скоростью, соизмеримой со скоростью обычного урагана, но приносит на всю площадь загорания массы свежего кислорода, что создает эффект «кузнечных мехов», создавая т. н. «огненный шторм» на всей площади поражения. Зона в пределах МКАД уподобляется разровненной поверхности раскаленных углей в топке.

§10. Сейсмическое воздействие наземного взрыва вызывает «эффект землетрясения» с уплотнением и сдвиганием поверхностных слоев. Все подземные сооружения метрополитена в пределах Кольцевой линии и ближайших за ней станций разрушаются и заваливаются полностью. Все бомбоубежища в пределах Садового Кольца разрушаются полностью. Все подвальные помещения в черте МКАД разрушаются полностью. Все канализационные и вентиляционные подземные сооружения в пространстве «Проспект Мира», «Зоопарк», «Серпуховская», «Площадь Ильича» раздавливаются, разрушаются и заваливаются. Все входы и выходы из метро, вентиляционные шахты, запасные и служебные выходы заваливаются, или раздавливаются, или полностью блокируются слоем раскаленной массы на поверхности.

§11. Внешняя картина взрыва выглядит обычно и характерно для термоядерного взрыва большой мощности. Белая плазменная сфера, накрывающая, подобно двухкилометровому колпаку, центр Москвы и превышающая вчетверо по высоте Останкинскую телебашню, через несколько секунд начинает тускнеть, задергиваться багровой дымной пеленой и отделяется от поверхности, «всплывая» вверх. Горящий город «ложится» во все стороны, как круг домино, покрывается клубящимся дымом, и потоки дыма и огня устремляются от периферии круга МКАД к поднимающейся сфере, образуя характерную «ножку гриба», которая расширяется внизу до пределов зоны поражения, сужаясь вверху к сфере, которая окутывается облаком «шляпки гриба». Клубящийся дым у подножия гриба достигает километровой высоты, диаметр «ножки» сужается до восьмисот-тысячи метров под «шляпкой». «Гриб» продолжает подниматься, и, хотя подъем выглядит медленно вследствие его гигантских размеров, через три-пять минут высота его достигает 25-35 км. При взрыве большой мощности эта картина может стоять до нескольких часов.

§12. Сам пожар, не дающий возможности начать какие бы то ни было спасательные работы, может продолжаться, с учетом пораженной площади мегаполиса Москвы, до нескольких суток.

§ 13. Высокий радиационный фон не позволит начинать какие бы то ни было спасательные работы в мегаполисе ранее, чем через 15-20 суток, за исключением спецопераций особой важности. Проведение любых спасательных операций следует считать целесообразным в зоне не ближе 5-10 км за линией МКАД.

§14. Воронка в эпицентре взрыва представляет из себя кратер диаметром порядка 2 км и глубиной в центре до 200-300 м. Его поверхность представляет из себя стекловидную массу толщиной до 10-12 м.

Вторая зона поражения представляет собой сравнительно ровную поверхность, покрытую слоем стекловидной спекшейся массы толщиной 0,3-0,9 м.

Третья зона поражения представляет собой бугристую поверхность, в значительной части покрытую стекловидной спекшейся массой толщиной от нескольких миллиметров до нескольких сантиметров.

Испытания подобных боеприпасов, проводимые как СССР, так и США и Францией, с надежностью показали, что попытки проведения любых спасательных работ в указанных радиусах не имеют реальных оснований. Поражение открытой и укрытой живой силы, техники и строений достигает 100%. Спасательные работы следует сосредоточить на отселение и оказание помощи людям, оказавшимся вне пределов зоны непосредственного поражения, за пределы 100-километровой зоны.

Мегаполис Москва следует считать потерянным безвозвратно, какое-либо использование его территории в ближайшее десятилетие абсолютно невозможно.

8. Эпидемия

«16 января. Кончились новогодние праздники и повалили больные. Еще Гиппократ сказал: „Раны у победителей заживают быстрее", но до сих пор влияние эмоционального фактора на изменение иммунитета к инфекционным заболеваниям практически не изучено, хотя всем известно. Кто сказал „Солдаты и влюбленные не болеют"? Болеют, конечно, но меньше. В экстремальных условиях защитные силы организма мобилизуются, при положительных эмоциях также. К праздникам все норовят выздороветь, а к первому рабочему дню их разбивают хворобы. Итак – здравствуйте, господин грипп. Похоже, скоро все отделение будет забито».

«18 января. Ты смотри, а из четвертой-то палаты дала все-таки отек легких и к утру померла. И нестарая еще баба. В общем-то ей умереть не полагалось, и сердце еще хорошее, и организм не изношен. В идеальных условиях, наверное, надо было определить индивидуальную реакцию на препараты, исследовать на аллергическую симптоматику, но это в чистой теории, а на практике – кто же в условиях эпидемии обычного гриппа вникает в разные нюансы одного из поточных больных. В патанатомии ничего интересного – ослабший организм, получается, интоксикация. Городская жизнь…»

«20 января. Черт, а это уже припахивает. Еще двоих зачехлили. Один старикашка, а другой – пацан. И опять в мое дежурство, что за наказание. На пятиминутке главный волну погнал. Его понять можно – а если это атипичная пневмония? Симптоматика? – смазана! Вирус? – новый штамм! Только нам еще инспекции из Минздрава не хватало. Милое осложнение дает этот вирус. Похоже, иммунитет он прогрызает, как зверь. Лаборатория корпит, но пока ни черта не нашла».

«22 января. Похоже, мы нарвались, наконец. Еще двое у нас, и один у соседей, и трое в Седьмой, и двое в Центральной, а всего по Москве семнадцать за неделю по тем сведениям, что дал главный на пятиминутке. Но невозможно сказать, сколько случаев на самом деле – кто там будет носом особо рыть, помер больной от сердечной недостаточности, или от лекарственной аллергии, или с детства легкие слабые, или тут все дело в имунной системе, или еще чего. Ах, какие сейчас возможности для эпидемиологического исследования – если бы была база, да деньги, да люди, да препараты… Иммунологические исследования в сочетании с генетическими, в условиях стрессов постиндустриального общества, – да здесь же нобелевка кругами ходит. Ох, надо валить в Америку, пока годы молодые, а то так и сгниешь здесь в нищете, играя в карты на антибиотики и одалживая на другом отделении склянку физраствора…»

«24 января. А вот и на телевидение информация просочилась. Эти лопухи берут ее в пресс-центре, а там прохиндей на прохиндее, знали бы они правду! Четвертая-то палата у нас уже фактически смертная. Мрут они, и хоть ты тресни! Антибиотики коктейлем в интенсивных дозах – хны. Кислород, стимуляторы, вентиляция – ну не помогает же. Страшновато становится. Не может это все не помогать! Тут вспомнишь испанку с ее двадцатью миллионами летальных… У вас новые лекарства? А у нас новые вирусы. Но вирус-то какой агрессивный, какой токсичный, просто-таки какой-то боевой штамм! Тут невольно подумаешь: а что, если ребята из Серпухова выпустили какого-то своего джинна из термостата? Доигрался чертов центр со своим биологическим оружием. Как же: чины, зарплаты, квартиры… хотя там тоже сейчас упадок. Вот задвинули в этом упадке какому-нибудь фундаменталисту пробирочку за десяток штук зеленых… а почему невозможно?»

«25 января. Клиническая картина поначалу обычнейшая. Легкий озноб, легкая ломота, общее недомогание, возможна легкая головная боль (интоксикация пошла, иммунитет пробит). Легкое жжение в носоглотке, обычно – насморк, легкое верхнее респираторное воспаление постепенно спускается по трахее, начинается кашель с мокротой (обычно на третий день). Температура держится в пределах 37,5-37,8. А на четвертый день обычно – уже бронхит и 39. Пятый – двусторонняя пневмония, 40, обильная вязкая мокрота разжижается с трудом. Седьмой день – кризис, и вот тут, что называется, клинический прогноз неблагоприятный. Никакие противогриппозные вакцинации не работают – что их делали, что нет. Гнать всем на первом же этапе антибиотики? Но ведь никаких врачей не хватит обслуживать каждого чихнувшего, а к нам они попадают, когда процесс уже запущен вовсю».

«26 января. Умные головы из Минздрава додумались делать поступающим поголовный тест на СПИД. Результат: действительно, вроде, нашли СПИД у двоих из полутора сотен, и теперь надо выделять им отдельные палаты, которые бери где хочешь».

«30 января. Ребята, гадом буду, дело пахнет керосином. Погоды гнилые, и эпидемия нарастает не в геометрической, а в какой-то квадратной уже прогрессии. У нас на третьем этаже пульмонологию освободили дополнительно под инфекционное, уже в коридорах лежат. По телику в ординаторской такие бодрые рапорты в новостях о борьбе с инфекцией, что не по себе становится».

«6 февраля. Наверху зачесались всерьез – небывалое дело, спустили деньги на медикаменты и аппаратуру! Напросился с главврачом ехать в Мосмедтехнику. Он сам отлично понимает, что надо с ходу осваивать всю сумму на то, что сейчас там есть, а то черт его знает, что потом с этими деньгами будет. Эпидемия раньше или позже кончится, а аппаратура-то нам останется».

«7 февраля. Как в Центральной качают ВИПов можно, в общем, предположить, методики везде одни. Дело только в средствах, а мозгов везде мало. Все в мыле и зашоре, под это дело я отлаял себе право на единичное исключение: испробовать все. Весь день в реанимации вытягивал тридцатилетнего парня. Поставил на купленный мембранный оксигенатор, переливание, гемасорбция, облучение, кардиостимуляция, только что в бубен над ним не бил и новые легкие не пересаживал. Не тянет. Умер. Умер, сука!!! Руки опускаются…»

«10 февраля. Елки-палки, Андрей Ильич помер, вот так штука. Тридцать лет стажа, первая категория, на рожон не лез – а вот заразился и помер. М-да. Возраст гормонального спада и снижения иммунитета. Мы знали, конечно, что персонал тоже заражается за милую душу, но все-таки профессионализм мыслится вроде такого психологического скафандра, мол, врач – для вируса лицо неприкосновенное, типа парламентера. А дальше?»

«11 февраля. Ходим по отделению в балахонах и респираторах, как кинобойцы чумного фронта. Аврал такой – я уж забыл, когда высыпался».

«14 февраля. Еще один этаж нам отдали. Официально летальные исходы перевалили на третью сотню по Москве. Ограничения на въезд в город, в транспорте морды в масках появились, по телику рекомендуют дома сидеть, школы на карантине. Подлая штука эта статистика. Если кто от сердечной недостаточности или рака собрался коньки отбросить, то этот гриппок его просто подталкивает: в какую графу хочешь, в ту и списывай, в общем, прогибаясь под инструкцию Минздрава. Если учесть, что только у нас уже двадцать три случая…»

«15 февраля. Закрыты театры, кино, музеи. Официально город на карантин не закрыт, но билеты на поезда и самолеты в Москву не продают, на вокзалах милицейские кордоны спрашивают московскую прописку и загоняют обратно в электрички».

«18 февраля. В Москве официально объявили чрезвычайное положение по пандемии гриппа-М (как его назвали). Пошли контейнеры с гуманитарными медикаментами от ООН. Въезд и выезд только по пропускам (и тут же объявления в газетах – „оформляем пропуска, фирма такая-то"). Прибыли группы французских и американских вирусологов».

«23 февраля. С мужским днем вас, доктор. Хе-хе. После четырехсотого покойника цифры сообщать перестали, а неофициально – счет на тысячи. У нас Галочка, сестричка со второго поста, померла. Мэр выступает, министр выступает, президент выступает – чем-то мне это напоминает детские впечатления от чернобыльской истории. Кабаки закрываться стали, с Ленинградки и Триумфальной проститутки исчезли – а вот это уже серьезные симптомы».

«24 февраля. Распоряжение – вскрытия по гриппу-М прекратить. В приемном по инфекции лежат уже на полу. Оказать помощь всем мы физически не в состоянии – мрут пачками. Половина участковых врачей выбыла. Некомплект „скорой" – семьдесят процентов. Сегодня заболел главврач. По Мосздравовским сводкам – больно уже до десяти процентов населения. И хрен бы с ним, но кривая летальности летит вверх, как ракета, и любой насморк ввергает в панику».

«28 февраля. Со „скорой" и с участков народ разбежался. Их тоже можно понять – боятся быть смертниками. Введена уголовная ответственность за неоказание медработниками помощи заболевшим без уважительных причин. Закон работать не будет – справку всегда купят, а в квартиру с больным, если так ответят из-за двери, никакой мент не полезет».

«1 марта. Весна и солнце. Должно пойти на убыль. Видимо, от переутомления у меня невроз: предчувствия апокалиптические».

«8марта. Вот тебе, бабушка, и международный женский день. Юмор висельника. Ни хрена не спадает. Половина Москвы больна гриппом, вторая половина депрессией – ждет своей очереди. Умирают целыми семьями, сантранспорт по моргу вывозит квартиры. Работать там некому, мобилизуют солдат, солдаты разбегаются, их ловят. Заключение в тюрьму равносильно смертной казни – там вымерли все целиком, при их-то скученности».

«9 марта. Водители и машинисты метро ездят в противогазах и балахонах. Так же одеты продавщицы в продуктовых. Все остальное закрыто. Рынки тоже закрыты, вообще все закрыто. Телик утверждает, что работают государственные и правительственные учреждения, а вранье это или нет – кто знает. Может, все они давно смылись. В Питер, скажем».

«10 марта. Что примечательно – жесткие старинные меры все же действенны. Москва перекрыта для въезда-выезда наглухо, и вот результат: пандемия так и не разошлась, блокирована в Москве.

Это поразительно, тут есть за что ордена давать».

«11 марта. Летальность достигла семидесяти процентов. Это мор. У нас уже нет половины врачей. Долг долгом, но если честно – я не понимаю, какого черта я фактически живу в больнице, а не заперся дома. А, на хрена такая жизнь (хе-хе)».

«12 марта. И все-таки я не понимаю… Ветра, птицы, неизбежно сбегающие из Москвы люди – да хоть ползком, хоть через канализацию, хоть в акваланге по реке, хоть как – ведь наверняка покидали Москву минимум десятками. И нигде больше нет сообщений о гриппе-М. Или просто секретят? Чтоб не было паники? Или – что?»

«13 марта. Боже мой. Нереальное чувство. Не может быть. Но давно полагалось. Что-то все-таки есть в этом числе 13. Очень похоже, что я заболел. Не факт. Не факт! Похоже. Но не факт!!!»

«14 марта. Значит, так, ребята. Мне тридцать один год. Я в возрасте физического пика. Иммунитет в пике. Стабильность психики в пике. Тридцать процентов выживают. Кому же выживать, если не таким, как я. Собрать весь дух! Много жидкости и абсолютный оптимизм! Ничего, победим».

«19 марта. Ничего. Как-нибудь. Ощущение, будто надо пройти сквозь тоннель. Я выплыву. Я хороший человек. Я делал добро, как мог. Я никому не желаю смерти. Пусть живут все. Пусть живут все и будут счастливы. Дух мой крепок. Господь создал меня для великих дел, и я еще не выполнил предназначение. Храбро, спокойно и уверенно. Много жидкости, мочегонное и потоотделяющее, легкий самомассаж, меняем антибиотики в ударных дозах – нет, я явно прохожу. Господи, твоей волей я прохожу. Я сделаю абсолютно все, что могу, абсолютно все, и тогда Ты не оставишь меня своей милостью».

«27 марта. Какое это счастье, главное, великое счастье – жить. Каждый, кто жив – уже счастлив, и надо благодарить Господа, что ты вообще есть на свете».

«28 марта. Какое счастье – лежать в чистой постели, пить чай и смотреть чушь по телевизору».

«29 марта. В больнице я бы точно сдох. Дома, одному, в родных стенах, вобравших и отражающих твою жизненную энергию – можно выживать. Вода из крана идет, печеньем и крупами я запасся, газ горит, наконец-то отосплюсь».

«2 апреля. Полдня просидел на телефоне. Страшно выходить из дому. Страшно открывать форточку. Вымерло пол-Москвы. Некому убирать трупы и некому хоронить – разбегаются из-под автоматов. Магазины и склады разграблены. Санитарные и похоронные команды работают за продуктовый паек, чтобы не умереть с голоду, и все равно бегут. Трупы возят самосвалами. Лежат на тротуарах. Прохожих почти нет. Ходят только в масках или противогазах, но в основном – ездят редкие машины. Надо отдать должное властям – электричество, водопровод, все работает. Пока. Скоро пойдет весеннее тепло – и жди таких инфекций от падали, что не знаю, что дальше».

«7апреля. В больницу возвращаться боюсь. Боюсь! Хотя знаю, что у меня теперь к гриппу-М иммунитет, я выжил, но что-то в психике повредилось, какой-то запас неуязвимости я истратил и больше не могу. Честное слово. Они мне иногда звонят и, кажется, все понимают. Святые, святые люди! Наших там хорошо если треть выжила, боже мой…»

«22 апреля. Совершенно окреп. Помыл свой балахон, бахилы, противогаз. У метро опять возникли стихийные рыночки – людям жить надо. Купил консервы, гречку и батарейки для приемника: телик гонит туфту, в которой ноль информации. Опять „вражеские голоса" вещают. Москва блокирована. Но возрождается. Выжила, действительно, половина. Все власти, вроде, здесь. А все-таки молодцы, если не врут. Запад ждет конца эпидемии, чтобы обвалить на нас свою помощь, а то сами заразятся, если раньше. Но что потрясающе: сверхжесткие меры сработали – за пределами Москвы подохших нет!»

«1 июня. В больнице открыли все окна, сами скребем, красим, моем. Ну и мор мы пережили, ребята, ну и ужас, ну и войну! В городе все открыто, цены упали страшно, сейчас начинают тихо ползти вверх. А квартиры как подешевели! Приезжие прут, работы в Москве полно, рабочих рук не хватает, короче – бум. Врачам повысили ставки. Летом работать вообще легче. И все-таки, я думаю, надо уходить в науку».

«4 августа. Прошли мои документы! Оформляем соискательство! Докторскую необходимо сделать всяко до сорока».

« 7 августа. А больная-то из четвертой палаты все-таки померла от диареи, а. Нетипично, здоровая баба, ну, дизентерия, бывает».

«10 августа. Ребята, мне худо. Еще двое зачехлилисъ в четвертой. Это не просто дизентерия, клянусь Богом».

«12 августа. Все по тому же сценарию. Эту разновидность как бы мутировавшей дизентирийной палочки ученые умы решили считать разновидностью кишечного гриппа – он, значит, первичен и прогрызает иммунитет, а она, значит, вторична и доканывает клиента как осложнение. Мы это уже проходили. Драпануть, пока не поздно, или?..»

«13 августа. Мое любимое число. Москва закрыта. Эпидемия пошла».

«14 августа. Бахилы, балахоны, маски. Кажется, начинается паника. От первого поноса до смерти – двое суток. Я бы все-таки сбросил нейтронную бомбу на Серпуховский центр».

«16 августа. Все по тому же сценарию. Это конец!»

«29 августа. Летальность под сто процентов. Так не бывает, но у нас любую сказку могут сделать былью. Предпочтительно страшную».

«14 сентября. Вся больница в поносе. Убирать уже некому. Трупы вдоль стен. В телевизоре уже несколько раз сменились дикторы. Властей не видно и не слышно. Сбежали или сдохли?..»

«15 сентября. Полсуток не было электричества. В сущности, дальше все понятно. Домрет вторая половина. Работаю не столько из чувства долга, сколько от безысходности и чтобы чем-то себя занять, пока помогаешь кому-то – меньше думаешь о плохом».

«18 сентября. Сегодня ночью Гена позвонил попрощаться. Вот так и не увиделись. А утром, уже перед работой, звонила прощаться Тамара. Боже мой».

«21 сентября. Испражняются прямо на улицах кровью и тут же падают. Ничего более ужасного и одновременно гадкого нельзя себе представить. Вымершие улицы, зеленые лица, дерьмо и кровь».

«26 сентября. Все гаснет, все отключается, все кончается. Остался сегодня дома: кипячу запасы воды, надо ждать отключения водопровода. Успел у метро купить свечи, консервы и вермишель».

«29 сентября. Согласно моему приемничку, Москва вымирает поголовно, а мир в панике полной – но не вымирает! Ну?!»

«30 сентября. СПИДа они не нашли, но дело, конечно, не в дизентерии, и не в пневмонии, и не в гриппе. Не эти были бы инфекции, так другие. Дело, конечно, в иммунитете, это и пьяному ежу понятно. А вот как он завязан на Москву – это уже вопрос. Видимо, выходит этот вопрос за рамки просто медицины. Когда выспишься и работать не надо, и жить осталось несколько дней или недель – тут невольно настроишься на философский лад, понимаешь. Я смотрю в окно со своего семнадцатого этажа – и такое ощущение, что все уже умерли. И машины не ездят, и трубы не дымят, и все равно какой-то ядовитый желто-зеленоватый смог в воздухе, миазмы какие-то. Словно любому месту на поверхности Земли выделен определенный ресурс на его использование людьми: сколько там миллионов людей сколько веков может жить, сколько всего рыть и возводить, сколько работать и так далее. После чего место делается непригодным для обитания, будто высосали его, выморочным оно становится. Рези у меня начались, засадил я припасенную на этот случай бутылочку водочки, натощак оно взялось крепко, и такое впечатление, что по мертвому городу в ядовито-желтом смоге мелькают призрачные силуэты, тщась продолжить призрачную жизнь…»