Текст книги "Жанна де Ламотт"

56. 7 мая 1801 года

Положение дука дель Асидо было тем хуже, что он из взятых у Борянского денег отдал двести рублей панне Юзефе за медальон и восемьсот рублей Тиссонье за молитвенник.

Француз не сказал Оресту, за какую сумму продал свою книгу, но на самом деле это сумма была восемьсот рублей!

Однако дук ставил последнюю копейку ребром, но продолжал как ни в чем не бывало готовить затеянный у себя праздник.

Это была его всегдашняя, давно испытанная система, а именно: он, когда чувствовал недостаток в деньгах, начинал их больше тратить и старался сделать вид, что именно теперь-то у него их слишком много.

Княгиня Мария ходила мрачная, но не противилась устройству праздника и писала приглашения. Казалось, она предоставила событиям течь своей чередой, убедившись, что, приложив свою волю, не сможет ни в чем их изменить.

Дук, поразмыслив и одумавшись, решил некоторое время жить кредитом, который по широте уже сделанных им трат должен был явиться у него, а затем все-таки попробовать изыскать какие-нибудь новые дела.

Он не собирал заседаний «общества прав обездоленных», но каждому из сообщников, носивших отдельный цвет, сообщил, что фиолетовый оказался изменником и скрылся неизвестно куда. Опасаться, что он что-либо выдаст, нечего, потому что тогда он должен, прежде всего, оговорить самого себя, но все-таки его надо найти и постараться избавиться от него. Между прочим дук снова побывал у Борянского и попросил у него денег. Тот пришел почти в неистовство: ведь дук только что взял у него деньги и требует опять, ведь так можно дойти и до полного разорения! И что же, в самом деле, он его считает своим рабом что ли, который должен платить ему чуть ли не ежедневно крупную дань?..

Борянский крепко задумался, и у него само собой сорвалось обещание, что если ему удастся отделаться от этого человека, от которого не могла его освободить даже аква тофана, то он изменит свою жизнь…

Он получил записку от Жанны, которая просила его побывать у нее.

Она, даже будучи больной, продолжала свое дело интриги. Она знала, что нанесла уже значительную рану господину дуку, как она мысленно выражалась, и хотя он не чувствовал этой раны еще, но почувствует непременно, когда княгиня Мария примет какое-нибудь решение. А что та примет его, Жанна не сомневалась по виду княгини. Она слишком хорошо знала женщин!

Считая это главным ударом, который должен будет, наподобие разорвавшейся гранаты, доконать дука, Жанна вместе с тем работала против него и среди членов «общества восстановления прав обездоленных». Она каждого из них по одиночке приглашала к себе и говорила с ними; в их числе был приглашен и Борянский.

Как только Жанна заговорила с ним против дука Иосифа, так тот стиснул зубы, и на его лице появилось выражение такой ненависти, что Жанна сразу увидела, что найдет в Борянском безо всякой подготовительной работы, готового врага дука.

– К сожалению, – сказал Борянский, – я ничего не могу сделать против него, потому что я у него в руках! И нет, кажется, власти в мире, которая освободила бы меня от него!..

– Есть один очень странный человек, – задумчиво произнесла Жанна, – некий Орест Беспалов…

– Орест Беспалов?! Пьяница?.. Я знаю его! – воскликнул Борянский. – Он – самый обыкновенный, низменный тип, может быть, не лишенный некоторой оригинальности, но не больше!

– Он только кажется таким, – наставительно произнесла Жанна, – но на самом деле это – удивительный человек… вот что было со мной…

И она рассказала, что было с ней в отношении Ореста, и, главное, что было с дуком.

Борянский задумался.

– Неужели это правда? – удивился он.

– А вы испытайте! – сказала Жанна.

Борянский попробовал «испытать» и, к крайнему его удивлению и радости, увидел, что слова Жанны вполне оправдались и в приложении к нему самому.

Борянский нашел Ореста в доме Николаева скрывающимся в саду, так как Орест считал себя в ссоре с непримиримым Сашей Николаичем, а потому удалялся от него и не попадался ему на глаза.

И едва Орест заговорил с Борянским, идя по дорожке сада, как вдруг Борянский остановился пораженный.

Было ли это видение перед его глазами, или же это была действительность? По дорожке навстречу им медленно продвигалась женщина с маленькой девочкой, которую она вела за руку.

Борянский вскрикнул… Женщина тихо ахнула и упала навзничь…

Борянский кинулся к ней, подхватил ее, отнес в дом. Женщину привели в чувство, и между нею и Борянским произошла трогательная сцена, во время которой даже Орест почувствовал щекотание слез в носу и кулаком вытер себе глаза.

Эта женщина лет семь тому назад была близка Борянскому, но он хотел скрыть их связь от человека, которого она называла своим мужем.

Звали его Андрей Львович Сулима.

Этот Сулима был в отсутствии, и к его возвращению она оказалась беременной. Она должна была родить, роды прошли в доме Борянского, и он, думая, что родившийся ребенок мертвый, снес и закопал его в подвале. Но потом его взяло сомнение, не был ли ребенок жив. Ему даже стало казаться, что тот был именно жив, и это составляло для него неизъяснимую пытку.

Сулима узнал о неверности жены, увез ее далеко на юг России и бросил там на произвол судьбы, сделав для нее единственно то, что оставил при ней ребенка, которого он успел вырыть сейчас же после того, как Борянский закопал его.

Он со своими агентами следил за женой и за домом Борянского.

Эту тайну как-то узнал дук дель Асидо, и держал его в своих руках ею, упоминая при нем лишь «7-е мая 1801 года», то есть число, когда это произошло. И такого упоминания для Борянского было достаточно, чтобы дрожать и исполнять все, что ему приказывали. Он испытывал суеверный, смертельный страх перед этим человеком!

Несчастная женщина много вынесла и испытала на своем веку, пока снова добралась до Петербурга и встретилась с Борянским в саду у Саши Николаича.

Как она попала в этот сад? Это было очень просто!

Саша Николаич, узнав, зачем Наденьке Заозерской нужны были деньги от заложенного медальона, сам поехал к женщине с ребенком и перевез ее к себе в дом.

Так сказать, свою исповедь Борянский сделал открыто, при всех, и на его слова, что он удивляется, откуда это старик Белый мог узнать его тайну, присутствовавший при этом бывший граф Савищев, господин Люсли, тоже дал ясный и определенный ответ:

– Белый старик, дук Иосиф дель Асидо, князь Сан-Мартино и Андрей Львович Сулима были одно и то же лицо.

Бывший граф Савищев знал это, потому что был вытащен из воды Сулимой и им же посвящен в тайны «общества восстановления прав обездоленных»…

– Но ведь Сулима, насколько я знаю, сгорел во время пожара своего дома на Фонтанке! – воскликнул Борянский.

– Это было всего лишь искусно разыгранной комедией! – сказал бывший граф Савищев.

57. Итоги

Когда дук дель Асидо пришел к Борянскому, чтобы получить у него деньги, которые он ему «приказал» приготовить для себя, он увидел огромную перемену в квартире Борянского. Комнаты были прибраны, карты спрятаны, ломберные столы вынесены. Не только стаканов, бутылок, но даже винного запаха в помине не было.

Борянский вышел к дуку свежий, румяный, краснощекий, веселый. Он смеялся, показывал свои белые ровные зубы, и, на вопрос о деньгах раскатистым хохотом ответил:

– Пошел ты вон, старый шут! Довольно я побывал в твоих лапах!.. Теперь твоя власть кончена надо мною… Хочешь знать почему?..

Он поднял дука дель Асидо вместе с креслом, в котором тот сидел, и поставил перед растворенной дверью, в которую дук, через две комнаты увидел женщину с ребенком.

– Андрей Львович Сулима, Иосиф дель Асидо, конечно, легко узнает, кто она? – сказал Борянский. И вслед за этим выгнал дука, без церемоний вытолкав его на лестницу.

Дук Иосиф вернулся к себе домой и по дороге у дома встретил карету, в которой увидел княгиню Марию, рядом с которой сидел красивый лейб-гусар, с которым она разговаривала на празднике у графа Прозоровского.

Дома были в полном разгаре приготовления к празднеству. В парадных комнатах набивали ковры, драпировали стены материями, а в саду устраивали щиты и разные хитрые затеи для иллюминации.

В комнате жены дук нашел лаконичную записку:

«Я уезжаю и никогда не вернусь к Вам».

Ящики шифоньерки княгини Марии были раскрыты, бриллианты и драгоценности, какие были у нее, она увезла с собой. Эти бриллианты и драгоценности были последним резервом ресурса, на который дук мог рассчитывать…

Оскорбленный, униженный и подавленный, он прошел к себе в кабинет и застал там старика Белого, который ждал его.

Старик тихо запер дверь. Он вошел, обернулся к нему и сказал:

– Джузеппе Велио, неужели ты не опомнился еще?

– Как? И ты против меня? – удивился дук, которого старик назвал Джузеппе Велио.

Он менее всего ожидал что-нибудь от этого старика, незначительного, как он подумал, члена их сообщества, почти выжившего из ума человека, которого он взял для того лишь, чтобы воспользоваться его внешностью и иметь его в качестве, так сказать, дубликата.

– Да, я более чем кто-нибудь против тебя, – заявил старик, – потому что недаром постоянно предостерегал тебя, недаром постоянно в продолжение твоей деятельности был под тем или другим видом подле тебя… Ты спросишь, почему я это делал? Да потому, что я – настоящий прирожденный дук дель Асидо, князь Сан-Мартино, именем которого ты так грубо и нагло воспользовался!..

– Ты – дук дель Асидо? – воскликнул Джузеппе.

Он знал, что дук дель Асидо был основателем их «общества восстановления прав обездоленных», и что считали его умершим.

– Да, я основал «общество восстановления прав обездоленных», – продолжал старик, – я отрекся от всего: от титулов, которые имел, от того, что имел, все отдав на пользу общества, думая сделать из него благочестивый тайный орден, который невидимо бы для злых сил карал бы их преступления, а также неизвестно и бескорыстно восстанавливал бы нарушенные этими злыми права обездоленных… Так оно и было до тех пор, пока в общество не был принят ты, нагремевший аббат Велио, посаженный в тюрьму за свои деяния, бежавший из нее, снова явившийся в нем и соблазнивший большинство членов общества, которое превратилось по твоей милости в преступную, любо стяжательную шайку мошенников. В этом прежде всего я видел кару себе и своей гордости, с которой основал это общество, думая исполнять роль судьбы и своим человеческим умом исправлять ее ошибки. И мой низкий человеческий ум родил, несмотря на его благие намерения, низкое человеческое дело!.. Ты же думал, что выше тебя нет человека, что ты возносишься своим умом и знаниями над всеми людьми… И вот теперь ты побежден – и ты сам это признал, – ничтожным человеком, пьяницей, человеком, который достоин только смеха и сожаления… Я вижу истинный перст судьбы в том, что она дала победить тебя не мне, а именно такому ничтожеству как Орест Беспалов, чтобы ты не мог сказать, что какой-нибудь особенный человек или гений возымел над тобой верх.

Тут Джузеппе Велио не выдержал… признать, что обстоятельства сложились так, что он был побежден простым пьянчугой, он не хотел!

– Однако этот Орест, – возразил он, – обладает довольно обширными знаниями, если умеет предохранять себя от действия наркоза, чего не умею я, я, не боящийся аквы тофаны!

– Объяснение очень просто! – улыбнулся старик. – если это для тебя – загадка, то дело в том, что наркоз не действует на алкоголиков – вот и все…

Джузеппе и тут был разбит.

– Я этого не знал! – сказал он.

– Мало ли чего еще ты не знал и на знаешь… Ты вот готовишь празднество, а на самом деле тебе нужно было бы готовить себе погребальную процессию, так как ты умрешь скорее, чем думаешь… Кончатся твои злодеяния. А без тебя распадется и это преступное общество. И тогда я смогу сказать: «Ныне отпущаеши…» Прими мой последний совет: постарайся покаяться! Через час ты почувствуешь себя дурно, а через три часа умрешь! Призови к себе духовника! Дольше я не могу оставаться с тобою, мне нужно спуститься вниз в твоем доме к другой умирающей или, вернее, уже давно умершей в этой жизни, а теперь готовой путем смерти воскреснуть к новой жизни, а именно к Жанне де Ламотт.

Как предсказывал старик, так все и было.

Несчастный аббат Велио, окончивший цикл своей жизни под присвоенным именем дука дель Асидо, ровно через час почувствовал нездоровье и через два часа умер, не призвав к себе духовника.

Когда старик вошел к Жанне, она заметалась по постели и отстранилась, думая, что к ней явился мнимый дук Асидо. Но старик подошел к ней и тихо проговорил:

– Я – тот, который прислал вам извещение о тайном ходе из этого шкафа наверх…

58. Заключение

Княгиня Гуджавели повезла умирающую Жанну на юг, боясь, что наступившие в Петербурге холода будут гибельны для де Ламотт, и больше никогда ни о самой Гуджавели, ни о Жанне не было никаких известий.

Саша Николаич женился на Наденьке Заозерской, мать которой была урожденная графиня Косунская и которая поэтому по праву получила огромное наследство, хранившееся в Париже и раскрытое Тиссонье на основании записи из молитвенника и медальона, заложенного Орестом и затем немедленно выкупленного Тиссонье.

Супруги Николаевы стали одними из самых богатых людей, но их значительное состояние не осталось в дальнейших поколениях, потому что им пришлось разделить его между своими детьми, которых у них было двенадцать человек… Впрочем, в те времена бывало и побольше!..

Анна Петровна нянчила, ухаживала, обувала и одевала своих внуков и внучек, переселившись совсем жить в детскую.

Фрейлина Пильц фон Пфаль стала вязать сапожки для детей Наденьки, а напульсниками для бедных занималась только по праздникам и воскресеньям, потому что производить в эти дни другую работу считала грехом.

Француз Тиссонье, получив от Наденьки порядочный капитал и, кроме того, ежемесячную ренту, распростился с Николаевыми и поселился в «прекрасной Франции», приобретя себе несколько акров земли и называя это своим поместьем. Изредка он писал Николаевым напыщенные письма, и просил их сделать честь приехать к нему в гости и говорил, что если они не найдут у него роскоши, то уж во всяком случае найдут все необходимое.

Борянский женился на вновь найденной им любимой женщине, зажив правильной семейной жизнью и занявшись воспитанием дочери.

Бывший граф Савищев утешился тем, что уехал путешествовать.

А Орест продолжал пить. Одно время он под влиянием убеждений Наденьки перестал было пить и, желая стать на стезю трезвости, искренне пытался образовать себя наукой, для чего пошел в кунсткамеру, в академию наук, но увидел там в спирту сохраняющихся монстров, и это погубило его опять. Он стал пить уже на основании науки, доказывая, что спирт предохраняет, как он сам видел в академии наук, человеческое тело от гниения и что, в сущности, все равно: как ему пропитывать себя спиртом – извне, как это сделано в кунсткамере, или изнутри, как это желает он сам… На него даже Наденька махнула рукой по пословице: «Горбатого лишь могила исправит».

Конец