Текст книги "Когда придёт Зазирка"

Мы двинулись цепочкой. Впереди уверенно катился Колобок, оставляя прямую бороздку, за ним, с такой же уверенностью, скользил Зебрик. На его голове восседал Юрик, зябко кутаясь в полотенце. Со стороны он напоминал взъерошенную птичку. Пожалуй, Юрик единственный избежал влияния зелёного облачка. Вот только… этот Юрик отличался оттого, что я встретила в бане. Тот был забавный, улыбчивый старичок, говорливый, каждая морщинка лучилась – персонаж доброго советского мультика – дядюшка Ау, – а этот Юрик – просто очень старый человечек, он постоянно мёрзнет, ему неуютно, его пугает необозримое белое безмолвье. Морщинки его погасли, углубились, исчезли смешные искорки из глаз, он перестал улыбаться. Думаю: Юрик уже не раз пожалел, что поддался минутному порыву, последовав за нами. Мне было очень жалко его, но я не знала, как облегчить его участь.

За Зебриком шёл Вадик. На плече лук, за спиной колчан. Шёл, казалось, машинально переставляя ноги, о чём-то глубоко задумался. Похоже, он, как и Юрик, чувствовал сильный дискомфорт, резко вырванный из привычной обстановки. Понятное дело, растерян, напуган. Впрочем, нет, Вадик не из пугливых. В нём, как раньше говорили, крепкая деревенская закваска. Просто растерялся парень, попав в незнакомый мир. Мне это ой как знакомо: когда мы с классом выезжали в театр или на экскурсию в питомник к зубрам, я тоже страшно комплексовала, чувствовала себя не в своей тарелке. И реагировала, похоже: замыкалась в себе, была агрессивна. Защищалась, одним словом, от воображаемой опасности.

За Вадиком шла я, опираясь на «спицу», как на посох. На плече сидел удод с почти задумчивым человеческим видом. Вообще-то я хотела замыкать цепочку, но Дима настоял, чтобы я шла в центре. Честно говоря, Димка меня поражал. Если поначалу он показался мне фальшивым, маменькиным сынком, который при первой трудности заскулит, мамочку зовя, то теперь он, явно, был в своей тарелке. Спокоен, как танк, точно не у чёрта на куличках, а где-нибудь в его родном Великом Новгороде, на прогулке в парке или на пикнике, на берегу Волхова. Димка всё время болтал, как говорится, обо всём и ни о чём. Перескакивая с темы на тему, с долгими и путаными отступлениями, так что через пару минут абсолютно было непонятно, о чём же, собственно, речь. Хотя и тем было всего три: школа, компьютерные игры и группа «Ария». О последней говорил много и горячо, демонстрируя ярого фаната. Я скучающе слушала, кивала, иногда поддакивала, чем подстёгивала его: Димка принимался вдохновлено цитировать тексты песен, рассказывать о концертах, которые, к его сожалению, видел лишь в записи, потому – что группа распалась.

Мы шли уже около часа, но ощущение такое, будто топтались на месте: пейзаж не менялся – снег, снег, снег…  Над головой всё та же бутафория неба. Хотя, стоп!

– Ребята, гляньте: у меня глюк или небо изменилось?

Да, небо стало другим: клочки ваты выровнялись, места соприкосновения сгладились – полотно вновь было целым, правда, изрядно мятое и грязное. И оно дрожало, вернее, колебалось, как плёнка на вскипавшем молоке.

– Время пробуждается? – сказал Дима, глядя на часы. Я приблизилась к нему, посмотрела: цифры на табло конвульсивно дёргались.

– Значит, мы приближаемся к краю этой зоны, – Вадик задумчиво теребил неприкуренную сигарету, всматриваясь в небо.

– Надо идти! – оживился Дима. – Там… это, ну… могут быть люди.

– И супец, – не зло усмехнулся Вадик. – Тарелка поглубже да ложка побольше.

– Да! и супец. Я привык, в обед, горячее есть!

– А кто тебе сказал, что сейчас обед?

– Желудок.

– Жиринформбюро, – хмыкнул Вадик, прикуривая сигарету.

– Ты опять? Опять? – начал заводиться Дима.

Я тронула его за плечо:

– Успокойся: он не со зла. Шуткует.

– Дурацкие шутки! Я что виноват, что мне нужно больше, ну, это… калорий, чем вам?

– Не виноват. Вадим, я же просила не цепляться к брату.

– Кто цепляется? Иду себе, куру и никого не трогаю, – сказал Вадик, притворно возмущаясь, затем, едва слышно, обронил: – Нежное создание…

Мы снова пошли, время от времени поднимали голову: взглянуть на небо. Чем дальше уходили от «лагеря», тем существенно менялось оно. Прежде всего, оно стало ниже, точно прогнулось от собственной тяжести. Яснее, чётче стала каждая чёрточка. Всё меньше и меньше пелена походила на нежную молочную плёнку – скорее на грязную плёнку при варке мяса: вот-вот закипит – и бурые хлопья брызнут во все стороны.

От постоянной белизны и однообразия пейзажа, устали глаза. В глубине души проклёвывалось раздражение. Я с ужасом ожидала взрыва. Вадик чаще стал курить, бубнил что-то себе под нос, явно не лирическое. Дима был мрачен, тревожно молчалив. Его мучило чувство голода и сильная потливость: пот, буквально, градом катился с него. Я решила сделать привал.

– Стоп. Сделаем паузу.

– Колобок, тормози! – крикнул Вадик, закуривая очередную сигарету.

– Ты много куришь, – неожиданно для себя, строго заметила я.

– А ты что, моя бабушка? – огрызнулся Вадик.

– Вредно.

– Днём раньше, днём позже помру. Какая разница?

– Большая. Позже – значит, успеешь больше добрых дел сделать…

– Мы остановились для лекции? – грубо перебил Вадик.

– Нет. Отдохнуть и перекусить. А лекции никто не собирается тебе читать.

– Вот и не надо! Сам как-нибудь разберусь, что вредно, что полезно.

– Ладно. Умолкаю.

Из газет соорудили «скатерть», на неё я положила сложенный конвертик и, страшно волнуясь, развернула.

– Соплевик, – усмехнулся Вадик, напомнив мою оплошность.

Я пропустила мимо ушей насмешку, провела меченой ладонью над клочком скатерти-самобранки и, тотчас, на нём возникли блюда, древние кубки, кувшины. Только…. Представьте себе шикарно накрытый стол. А теперь закройте глаза, возьмите бензопилу и вырежьте кусок стола. Вот такой кусок и предстал нашим глазам. Половинка подноса, на котором часть пирога; полоска от другого подноса с узким кусочком жареного мяса; половинка кувшина с остатками, похоже, мёда; рядом две целых деревянных кружки. В центре «скатерти» широкая ваза с фруктами. Чуть поодаль четвертинка калача. Сразу за ним высокое блюдо с торчащей ручкой половника. Ещё одно блюдо с желеобразной массой. Ложек, вилок и ножей, видимо, на этом клочке не находилось.

– Можно? – спросил Дима, протянув руку к калачу.

– Можно. Если вымоешь руки.

Дима торопливо загрёб снег, лихорадочно стал тереть ладони.

– Не захлебнись слюной, – фыркнул Вадик.

Дима проигнорировал выпад брата, отёр снегом меч и аккуратно поделил пирог, и калач на четыре равных части. Затем порезал мясо.

– Можно приступать.

Поразительно: на место взятого со скатерти куска, возникал точно такой же кусок!

– Супер! – весьма обрадовался Дима.

– Ещё бы, – съехидничал Вадик. – Лопай от пуза, пока…

– Вадим! – жёстко оборвала я. – Достал уже! Мы можем спокойно поесть?

– Всё, я глух и нем.

В блюде с половником оказались щи с мясом. Надо сказать, что всё было свежайшее, ещё тёплое, и очень даже вкусное. Под миски мы приспособили половинки кувшинов. Юрик отказался от мучного и мясного, но довольно активно налегал на фрукты. Преимущественно на груши. Как ребёнок измазался липким соком.

Для удода я накрошила хлеб, в черепку нацедила бульона.

Поели мы отменно. Правда, в тягостном молчании, как на поминках. Каждый, невольно, посматривал в небо, а оно продолжало тревожить: пенная шапка росла, разбухала, темнела. Одолевали нехорошие предчувствия. Да и проводник наш вёл себя беспокойно: Колобок (так я решила называть проводника) описывал вокруг стоянки хаотические круги, метался из стороны в сторону, точно не знал, куда спрятаться от грозящей опасности сверху.

Не сговариваясь, каждый сделал запас еды: завёрнутые в газеты калачи и пироги рассовали по торокам, сверху набросали яблок и гранат. Мягкие сочные груши, виноград, а так же сливы решили не брать – подавятся в пути.

– Пошли? – спросил незнакомо серьёзным тоном Вадик.

– Да.

Колобок устремился вперёд, точно его поддали ногой. Зебрик заскользил следом. На его голове сидел Юрик, колупался в гранате и забавно сплёвывал обсосанные зёрна.

Мы не прошли и десяти метров, как небесный «бульон», наконец, закипел: над нами заклокотало, пена забурлила, как в омуте, а через минуту загремело так, будто крышка гигантской кастрюли заходила ходуном. Резко потемнело. Тотчас появилось ощущение, что слева слегка потянуло сквознячком.

А потом началась оглушительная какофония: в небе шипело и свистело, что-то грохалось, разбивалось, с треском разрывалось, замелькали огненные всполохи. Что бы это значило? Взорвалась небесная кухня? Или драка в застолье, с переворачиванием столов и битьём посуды? И как это заденет нас?

Пока всё происходило вверху и нас затронуло лишь тем, что «вырубили» свет. И очень шумно: по ушам и нервам бьёт.

Колобок юркнул мне под ноги, нервно заколотил о щиколотку. Прямо не клубок шерстяных ниток, а смертельно перепуганный котёнок. Взяла его, сунула под свитер, и он тут же затих, разве что не замурлыкал.

Тем временем в небе поменялось действо: применили огнестрельное оружие. Грохот выстрелов, трассирующие пули, ослепительные вспышки взрывов. Проще говоря, разразилась элементарная гроза. Необычным, пугающим было то, что зимой таких гроз не бывает. Да и те, летне – осенние, что мы видели-слышали, по сравнению с этой жалкие хлопки петард. Болели уши, раскалывалась голова, нас, буквально, колотило. А гром и молнии с каждой минутой становились шумнее и чаще, словно в перестрелку включались гигантские пулемёты или зенитки, типа «катюша».

Мы, невольно, сгрудились, спина к спине, образовав треугольник. В центре треугольника Зебрик с Юриком.

– Здесь, как и в Яблоницах, защитное поле, – крикнул мне в самое ухо Вадик.

Я это отметила ещё в самом начале, когда первые, слабенькие молнии разбивались о некую преграду, брызгали искрами. Думала: все видят, чего говорить об этом. Впрочем, и Вадик говорил не потому, что первый обнаружил, а… чтобы стряхнуть одолеваемый страх. Это чувствовалось в его голосе.

– Вот и я о том же… – помедлив, вновь прокричал Вадик.

– О чём?

– Сквозняк…

Я была крайне поражена: действительно думала о сквозняке – что если его появление, это трещина в защитном поле… Но как Вадик…

– Не ломай голову. Все ваши мысли у меня как на ладони.

Дима дёрнулся, развернулся лицом к брату:

– И мои?

– И твои. Успокойся: пропускаю их, как описания природы в книгах. Скукота.

– И давно ты… копаешься в наших мозгах?

– А вот как мои пяльцы в лук обернулись. Взял его в руки – и началось…

– Неприятное ощущение, – Я, невольно, поёжилась. – Спасибо, что сказал. Значит, теперь и у тебя Дар. Дим, может и тебе есть что открыть?

– Нет. Ничего у меня… ну, это… никаких даров…

– Не врёт, – поставил точку Вадик.

Воцарилась пауза. Мы с Димой были в растерянности: шоу «за стеклом» нас принципиально не устраивало. Но что мы могли поделать? Совсем не думать? Вернее, не думать о таком, что не хотелось бы обнародовать. А это значит, что мы уже не можем остаться один на один с собой, зная, что за нами наблюдают в замочную скважину… Чёрт, чёрт! несправедливо! нечестно!

– Да угомонитесь вы! Всполошились… Ваш интим останется с вами: я зажмуриваться буду и ухи затыкать, – вернулся к своей привычной насмешливости Вадик. – Радуйтесь: атака отбита.

Гром, действительно, затихал, молнии перестали долбить защитное поле, и опять стало светлеть. Исчез и сквознячок. Небо вновь напоминало бутафорское: наклеенные пучки грязной ваты.

Мы снова пошли, в том же порядке. Юрик, припав к уху Зебрика, дремал. Шагавший следом Вадик, негромко насвистывал и беспрестанно дымил.

– Дим, а ты, почему не куришь? – спросила я, чтобы оборвать тягостное молчание.

– Я маме обещал. Да и не нравится мне это. Я лучше пивусика попью…

– А если сопьёшься? Если пьяницей станешь?

– Что я дурак? Я это… ну, знаю, когда надо остановиться.

– Молодец! А Вадик не знает, дымит, как паровоз. Скоро закончатся?

– У меня ещё целый блок.

– А бросить слабо?

– Слабо, – Вадик обернулся, глянул на меня вызывающе: – Невры у меня.

– Счастливый. А у нас вот нет нервов.

– Сочувствую, – ехидно усмехнулся Вадик. – Бедняги… мутанты.

– Смотрите! – вдруг закричал, как ошпаренный, Дима.

Наш проводник исчез. Мы ахнуть не успели, как исчез и Зебрик с дремавшим Юриком. Понеслись к месту, где они исчезли, добежав, увидели: никуда они не исчезли, а стремительно спускались по крутому склону, оставляя за собой глубокую – нам по колено – траншею. Перед нами был либо гигантский овраг, либо ущелье, если предположить, что мы в горах. Здесь так же царило белое безмолвье, сплошной снег. Ни чёрной малейшей точки.

– Как будем спускаться? Далековато до низа.

– Хорошо бы на лыжах…

Вадик глянул на брата, как на дебила, презрительно хмыкнул:

– Другие предложения будут?

– Будут! – Дима шагнул навстречу Вадику, сжав кулаки. – Думаешь, это… ну, ты один умный, да? Остальные чмо да?

– Это ты о себе?

– Господи! когда это кончится?! Ребята! Прекратите! Дима, что ты хотел сказать?

– Щит. Ну, это… как на санях…

Вадик глянул на щит, дёрнул головой:

– Молоток! Не все, значит, мозги жиром заплыли.

Дима промолчал, лишь гневно засопел. Положил щиту края, отошёл в сторону.

– Хорошо, – сказал Вадик, подойдя к щиту. – Я спереди, потом ты, Варя, ломиком своим притормаживать будешь. Ну, а в хвосте наш гений, противовес…

– Я это… ну, не могу…, – Дима глубоко вздохнул, отступил на два шага назад, потупился.

– Переведи.

– Да, Дим, мы не поняли. Что, значит, не могу?

– Я это… ну, скорости… боюсь… Мы в аварию попали… тормоза сломались…

– Понятно. Дим, а если ты зажмуришься и уши заткнёшь?

– Нет, всё равно… – Дима ещё отступил назад, словно опасался, что его силой заставят.

– Что будем делать? – глянула я на Вадика.

– Что, что… оглушить и тюфяком спустить.

– Только попробуй! – Дима угрожающе поднял меч.

– Варь, давай как меня тогда. Выруби его бесконтактным приёмчиком.

– Дима, успокойся, – шагнула я к нему и тут… он просто растворился в воздухе. – Дима? Ты здесь?

Тщетно я кружила на месте, где стоял Димка, взывала и хватала воздух.

– Нет его здесь, – как холодной водой плеснул Вадик.

– А где?! Где?! Кретин, это ты во всём виноват! Я же просила, просила не доставать его…

– Неженка. Шуток не понимает.

– Я тоже не понимаю таких шуток! Дебильские шутки нам непонятны! Толстокожий осёл!

– Слушай ты, истеричка! Не обзывайся, а то…

– Что? Что? – Я кричала уже не контролируя себя. – Ударишь? Герой, обижать слабых. Трус ты и слизняк! Да!

– Заткнись, дура! – Вадик рванул стрелу из колчана.

Скорее инстинктивно, чем осознано, я вскинула меченую руку: невидимая сила ударила Вадика в грудь, отбросила шагов на пять, как раз рядом со щитом. С руганью Вадик вскочил, но из-за поспешности оступился и рухнул на щит. Вторая попытка вскочить, стронула щите места: скользнул вперёд, к краю, – я метнулась удержать, но было уже поздно, – щит стремительно полетел вниз. Клубы снежной пыли образовали облачко, поглотившее Вадика. Я смотрела, как это облачко хаотично спускалось по склону, и сердце больно сжималось: только бы благополучно спустился, не убился, не покалечился…

Облачко стало размером с футбольный мяч, а, спустя секунды, пропало, растворилось в снегу.

– Что же делать? Что? – обратилась я к сидящему на плече удоду. – Куда делся Димка? А Вадик в порядке? И как мне спуститься, чтобы шею не сломать?

Удод приподнялся, взъерошился, распустив веером хохолок, издал глухое «уп – уп – уп» и вспорхнул. Сделав круг надо мной, полетел вниз ущелья.

– Чудесно! – крикнула я вслед. – Бросили одну и рады… Эгоисты! Чёрт с вами! Сама как-нибудь спущусь.

Боком, опираясь на «спицу», осторожно стала спускаться. Колея, оставленная Зебриком, была полностью уничтожена «санями» Вадика. Образовалась другая колея, более широкая, но она плохо держала мой вес: я всё время проваливалась, то по колено, то…, «В общем, вам по пояс будет». Такими темпами я и до пенсии не доберусь вниз…

Довольно скоро я вымоталась, как проклятая. Силы покинули, и я плюхнулась на снег. Точно вороны на падаль, налетели истерика и плаксивость. И снова, как тогда в Яблоницах, я кляла свою судьбу, Зебрика и бабу Нюру. Зачем мне этот чёртов Дар и, якобы, Дух Ладанеи, если они не помогают, когда очень нужно? Зачем мне всё это? Я тихая, домашняя девчонка, в комплексах, как рыба в чешуе, зачем мне корчить из себя супердевицу, спасать мир? Я хочу домой! хочу в ванну! Пусть меня шпыняют родные, пусть… только бы не сидеть на снегу зарёванной дурой…

«Уп – уп – уп»-внезапно разнеслось над головой, обдало ледяным ветерком и на плечо опустился удод. Оживлённо стал тереться головой о мою мокрую щёку. Будто просил прощение.

– Ладно, подлиза, прощаю. Как там внизу? – Я погладила его собранный в чубчик хохолок. Удод боднул мою руку. – Что не так?

Удод щёлкнул клювом, изогнул для удобства шею и, словно пинцетом, щипнул мою ладонь. Что-то было в его поведении не так, точно просил развернуть руку ладонью вверх. Развернула. «Уп – уп – уп!» – обрадовался удод и, – я даже опомниться не успела, – смахнув клювом слезу с моих ресниц, поместил её в центр «кошачьей лапки», затем судорожно дёрнулся и…  отрыгнул мне на ладонь бурую каплю.

– Нет, так не пойдёт! – возмутилась я. – Я тебе не унитаз… – схватила пригоршню снега, вымыла руку, вытерла о колено. – Что за фамильярности? Этот плевок не в ладонь, а в душу мне… – Мной опять овладела истерика. Тряхнула плечом, сбрасывая удода: – Пошёл вон! Я тебя от спячки… а ты плеваться… – по инерции, продолжала себя накручивать.

Заплёванная ладонь внезапно стала зудеть. Глянула: на мгновенье почудилось, что «кошачья лапка» ожила, показав и спрятав коготки. Порозовевшие подушечки мелко дрожали – возможно, и оптический обман, – притягивая взгляд. Розовое стремительно разбухало, расползалось, а через минуту я будто стояла перед огромным розовым занавесом. Глазам стало больно, я зажмурилась, выдавливая слёзы сквозь ресницы…  Но что это?! оказывается, я просто моргнула и теперь передо мной не розовый занавес, а широкоформатный экран. Камера плавно скользит вдоль склона, фиксируя мельчайшие подробности. Вот зигзагообразный след от «саней» Вадика. Здесь он ногой пытался выровнять движение, здесь едва не потерял лук, а здесь «сани» занесло так, что Вадик вывалился, но умудрился не выпустить «сани» из рук, зато потерял торок… А вот и он, Вадик, жив – здоров, сидит на щите и дымит. У него лицо и руки в кровавых ссадинах, вместо куртки лохмотья. Поднимает голову и машет рукой прямо в камеру, которая тотчас делает наезд на крупный план.

– Привет, долгоносик! Как там наша голова? Всё психует?

«Уп – уп – уп»– слышится в ответ и я, удивительно спокойно, осознаю, что нет никакой камеры: просто я вижу всё глазами удода. И слышу его ушами. Всё просто, как блин. Я спокойна, уверенна…

– Классный жучок! – откуда-то из-за кулисья прорвался голосок Варьки. – И кассет не надо…

Я ещё раз моргнула – или всё – таки зажмурилась? – и «кино» закончилось. Белый гигантский занавес – и перед ним сидит единственный зритель. Кто: Варька или Ладанея? И что дальше? Варька уже показала себя истеричкой и плаксой, а что сделает Ладанея? Взмахнёт ручкой, как волшебной палочкой, и ляжет на снег ковёр-самолёт?

Кукиш с маслом! Махала: никаких ковров – самолётов, вообще ничего…  И просила, и умоляла, и требовала – ноль внимания.

Нет, скорее всего, это была Варька. А Ладанея прокрутила «кино», закрыла будку и отправилась на покой. Что ей до какой-то Варьки, сидящей в снегу на склоне, а спускаться ещё ого – го сколько, поболее километра…  Ну, так чего расселась квашнёй: подъём! Скажи тёте спасибо за «кино»– и вперёд! Ножками, ножками…  Эй, погодите, постойте!! Димка! вы не показали Димку! Киномеханик, алё!

Впустую я до рези в глазах, всматривалась в ладонь, моргала и зажмуривалась. Кина не будет?! Неужели всякий раз, когда мне захочется что-то увидеть, удод будет плевать мне в ладонь?! Это что, плата за билет? Нечего сказать, оригинально… Прикольно…  Ха-ха-ха!

Наверху зашуршало и, вместе с глыбами снега, рядом со мной остановился Димка. Живой и здоровый, с обалденно счастливой раскрасневшейся рожицей.

– Варь, приколись: я могу себя перемещать! Супер! Только подумал, раз – и я на той стороне! Там тоже снег и больше ничего.

– Поздравляю. Теперь ты тоже… одарённый.

– Ты не рада? – Дима растерялся от моего раздражённого тона.

– Я в восторге! Я балдею, торчу, кайфую! Вы бросили меня… Удод оплевал…  Все счастливы, одна Варька, дура, пусть… терзается, переживает…  продирается через этот чёртов снег…

– Варь, я это… ну, тоже переживал…. Хотел сразу обратно… не получилось….В другом месте оказался… я это… ну, испугался, что уже не увижу вас….Буду прыгать, как стрекозёл по горам….Потом это… ну, я понял: не надо психовать, это… ну, сбивает с курса…

– Замечательно. Прыгай вниз… к брату. Может, ему помощь нужна. И ждите меня. Через год спущусь…  Или когда рак на горе свиснет.

– Ты поэтому… ну, как бы злая?

– Не как бы! Не как бы!

– Варь, брось… Ерунда какая. Давай руку, сейчас мигом внизу будем. Только ты это… ну, не бойся.

Действительно, мигом. Ощущение такое, будто тебя резко крутанули на все 360 градусов: обдало ветерком, кровь остановилась, сердце подпрыгнуло к горлу. И всё! ты уже стоишь за милю оттого места. Лёгкое пьянящее головокружение, сердце на месте, кровушка снова бегает, тепло растекается по всему телу…

Вадик всё так же сидел на щите и грыз яблоко. Рядом, на спине Зебрика, полуразвалясь Юрик, по – вампирски высасывал грушу.

– Привет. Задержались, однако, – в привычной манере заговорил Вадик, снисходительно поглядывая на Димку. – А ты, значит, теперь у нас стрекозёл…

– Вадим, не начинай!

– Вот видишь, Юрасик, слова сказать не дают. Они – супер – пупер, а мы с тобой так… шнурки от валенок.

– Тебе самому не противно чушь молоть? Что ты всё из себя дурачка корчишь?

Вадик поднялся, размахнувшись, швырнул огрызок, глянул на меня с усмешкой:

– Ничего я не корчу. Я такой, какой есть. Запомни. И ты, стрекозёл, тоже.

– Его Димой зовут! В последний раз говорю: ещё обзовёшь… я… не знаю, что с тобой сделаю!

– Ах, какая жалость. Вот теперь мучайся, гадай: сразу убьёт или немного помучает?

– Лучше, конечно, помучить. С удовольствием!

– Садистские наклонности? – Вадик, ухмыляясь, смотрел мне в лицо. – Девочка, тебе в психушку надо, а не человечество спасать.

– Это тебе надо в дурдом! – встал рядом со мной Дима.

– О! Говорящий стрекозёл…

Я не хотела этого! Честное слово! Рука сама вскинулась…  Вадика отшвырнуло метров на пятнадцать, перевернуло пару раз и впечатало в снег.

– Достал! Я уже хотел рубануть… это, ну… – прерывисто выдавил Дима.

Юрик, то ли объелся, то ли подавился-принялся часто-часто икать.

Вадик не двигался. Мы с Димкой невольно переглянулись и сорвались с места. Извлекли его из снега: Вадик был без сознания. Попытки привести в чувство – хлестали по щекам, выдавливали воду из снега на лицо – оказались тщетными. Дима подтащил щит, и мы уложили на него Вадика. Всё делали молча. Над нами кружил удод и, не то, осуждая, не то, сочувствуя, глухо «упкал».

Юрик всё никак не мог справиться с икотой: монотонность звуков вскоре стала казаться работой часового механизма – ик – ик – ик – ик…

– Да прекрати ты… – неожиданно для самой себя взорвалась, но тут же взяла себя в руки. Подошла к Юрику, присела на корточки и, осторожно, тремя пальцами похлопала по его спине. – Задержи дыхание, сколь можешь…

Через пол – минутки Юрик был в порядке: икота пропала. Дедулька рассыпался в благодарностях, но я оборвала его:

– Ты можешь определить, что с Вадимом?

– Не дано нашему брату знахарство. А вот ты можешь.

– Да не могу я! Не – мо – гу!

– Ладанея может…

– Задолбали вы меня со своей Ладанеей! Если она такая всемогущая, почему не помешала?

– Слаба ещё: заклятье-то не снято. Затем вас и отправили…

– Короче: что надо делать?

– Ладушка, помнится, просто рукой водила… Дроблёные кости становились цельными, новой кожей затягивались…

Я не стала более слушать Юрика: склонилась над Вадиком. Кажется, целую вечность я проносила руку над ним, то, приближая, то, удаляя; меняла направление и рисунок движения, но ничего не происходило. В затылок мне дышал Дима, что весьма раздражало. Просто чудом сдерживала очередной взрыв.

– Ни черта не выходит!

– Ты, это…  ну, расслабься, – зашептал над ухом Дима. – Ты на взводе… может это… ну, мешает…

Расслабиться? Легко сказать, а как это сделать? Мне этот поход – во как! – осточертел! Идиотская затея… Кто так делает: взяли с улицы… молокососов, навесили на уши спагетти – вы супермены! – и швырнули в эту Тмутаракань! Ежу понятно, что мы психологически не подходим для сплочённой команды…  И наши Дары… как обезьяна с автоматом… Хочу домой! Хочу домой! Эй, вы! Заберите ваши подарки и верните меня на место, в Питер!..

Что это?! Перед глазами уже знакомый розовый занавес…  Вновь сухая резь в глазах… зажмуриваюсь, выдавливая слёзы. Или просто моргнула? И опять «кино»: белая простынь, а на ней…

Фу! какая гадость! НЕ ХОЧУ Я ЭТО СМОТРЕТЬ!!!

Пытаюсь закрыть глаза, но они меня не слушаются, наоборот, пристально, дотошно всматриваются. С первого взгляда показалось, что это муляж скелета со всеми внутренностями, красочными, будто иллюстрация из медицинской энциклопедии. Со второго взгляда, я понимаю: это… живой скелет. И не просто чей – то, а именно Вадика. Проще говоря, я видела его насквозь, до микроскопических «деталек». Жуткое «кино»…

Я, наконец, с наслаждением моргнула – или всё же зажмурилась? – и «кино» закончилось. Дима с Юриком смотрели на меня такими глазами, точно я неделю провалялась в коме и вот очнулась. И радость и тревога сплетены в тугой жгут, изогнутый вопросом: КАК?

– Три ребра сломаны, почка отбита, внутреннее кровотечение, – слышу я свой голос и не узнаю себя: откуда эта уверенность и… спокойствие профессионального врача?! – Кровотечение устранила, остальное… не в моих силах…

– Он… умрёт? – потемнел лицом Дима.

– В этих условиях… да. Когда очнётся, его может убить болевой шок. У него слабое сердце. Обезболивающих у нас нет, гипс не из чего сделать…

– Как же… Рубашка… это, ну… баба Нюра говорила… это, ну… обереги. Почему же? – горячий, похожий на бред, шёпот Димки вдруг сменился истерическим криком: – Ты что, ненормальная!? Зачем так бить? Не могла слегка? Идиотка! ты убила его!

– Слушай, заткнись! Сам-то лучше? Хотел ведь рубануть? Хотел! Я просто опередила тебя, иначе сейчас, вот здесь, лежали бы две половинки!.. Так что заткнись! Не зли меня!

Дима с ужасом смотрел, казалось, боялся даже моргнуть; губы его по-детски дрожали, выдавая внутренний плач.

Я обратилась к Юрику:

– Помнишь, ты подарочки мне всучил? Говорил: подмоги, в крайнем случае. Вот он тот случай. И?

Юрик весь скукожился, вжался в полотенце, затаил дыхание – спрятался.

– Как это понимать?! – Схватила полотенце и вытряхнула Юрика, точно мышонка. Залопотал, воздев ручонки:

– Варуня, золотце, не гневись! Ладанеюшка, надёжа наша и защитница!.. Ты ж знаешь, сколь веков подарочкам тем… я уж не ведаю, осталась ли силушка в них чародейная, али сгинула. Вон и сорочки Нюркины пустые…

– Ах, ты, обмылок! На боже, что нам не гоже?! Совесть у тебя есть, грушеед?!

– Не гневись… я ж от чистого сердца…  Думал: ежели там потеряли силушку, може тут… обретут…

Я лихорадочно рылась в своём тороке, едва сдерживаясь от злости и желания… втоптать этот сказочный персонах в снег, и поглубже, чтобы не видеть и не слышать…

Вот и он, заветный мешочек. Развязав, вытряхнула перед Юриком его подарки.

– Ну? Что мне с ними делать?

– Обломи зубок, неуверенно сказал Юрик, – кинь в сторонку… через левое плечо… Молви: Упади мягко, сделай гладко…

Я подняла расчёску, отломила зубок и, проговорив нужные слова, бросила влево, метра на два. Упал на снег, как спичка, полежал секунду-другую и…  провалился.

– К землице пошёл! – несказанно обрадовался Юрик.

– А если здесь снегу как в Антарктиде? Сколько лет эта щепка будет идти до землицы?

– Погодь чуток, – отмахнулся Юрик, не отводя глаз оттого места, где провалился зубок.

Мы подождали минуту, вторую третью…

– Голый Вася, – упавшим голосом сказал Дима. – Варь, может это… ну, ещё один?

Я потянулась отломить второй зубок, но замерла на пол – пути: там, где провалился зубок, снег зашевелился, чуть вздыбился и, наконец, лопнул, отвалился кусками в стороны, а из глубины высунулась… настоящая ветка берёзы. ЖИВАЯ! Она была небольшой, сантиметров десять, листочки крохотные, бледно – зелёные.

Вот ведь была уверена: уже привыкла к сказочным чудесам, как к реальной жизни, но эта веточка так поразила, что я долго ещё пребывала в полушоковом состоянии. Дима, думаю, тоже. Пожалуй, нас поразил не сам факт чуда, а именно берёзовая живая веточка… Мы уже изрядно устали от снега, временами казалось, что мы блуждаем по этому белому безмолвию не часы, а недели, месяцы…  И вдруг такое… словно веточка-посылка из далёкого дома…

Юрик забавно всплескивал ручками, что-то выкрикивал на непонятном языке и… обливался счастливыми слезами:

– Есть силушка! Не исчезла!..

Когда мы с Димой, наконец, пришли в себя, то кинулись к веточке, плюхнулись рядом и, точно безумные, принялись разгребать снег вокруг неё. Чем глубже, тем толще становилась веточка, бледнее листочки-иные вообще завядшие и опадали от малейшего прикосновения. Мы и не заметили, как вырыли яму глубиной около двух метров. Веточка на самом деле являлась макушкой дерева: всё время, утолщаясь, ствол уходил в глубь снега. Зелёное чудо было недолгим: минимум через десять минут листочки скукожились и осыпались, а вскоре и сам ствол погиб. Обычное давно высохшее дерево. Дрова, одним словом.

– И на этом спасибо. Сделаем шины Вадику, раз гипса нет. Да и костёрчик не помешает.

Топора у нас не было, поэтому Диме пришлось орудовать мечом. Получалось не хуже. В следующие час или два – трудно сказать, ибо время стояло, – мы трудились как пчёлки. Сперва Дима вырубил две метровых чурки, которые расколол на дощечки, затем мы раздели Вадика до трусов – он всё ещё был безсознания – и наложили шины. Я ещё раз заглянула внутрь Вадика – на этот раз без особых усилий и глазной боли, и без отвращения, – выпрямили его тело так, чтобы сломанные рёбра состыковались в местах разломов, обложили дощечками и стянули полосками разрезанного полотенца. Юрик, скрепя сердцем и со слезами, расставался с подарком.

Развели костёрчик, но, едва разгоревшись, он провалился – снег под ним растаял.

Над нами кружил удод и плаксиво упкал.

– Слушай ты, упка, достал! – взорвалась я. – Без твоего нытья тошно. Лучше бы окрестности осмотрел, может, что интересное увидишь.