Текст книги "Когда придёт Зазирка"

Удод молча улетел. Похоже, обиделся.

– Остынь, Варь. Всё будет тип-топ…

– Дим, не надо! Ты сам не уверен, так чего мне тут кисель разводить… Стоп! Битые кувшины…

Я достала «скатерть», развернула. «Меню» было то же самое. Взяла останки кувшина – через секунду появилась вторая половинка. Короче говоря, из груды черепков мы сложили подобие очага и вновь разожгли костёр.

Дима, между делом, опустошил блюдо с киселём и умял добрый кусок пирога.

– Натаем воды… может, это… ну, Вадим пить захочет…

Ах, Вадим, Вадим, что же нам делать? Тебе лекарства нужны, а у нас даже банального аспирина нет. Баба Нюра, о чём ты думала только…  Послала несмышлёнышей чёрт знает куда, а аптечкой не снабдила? На что надеялась? На свои рубашонки? Вот результат: первое испытание не выдержала…

Юрик, травмированный потерей подарка, совсем раскис. Вид у него был жалкий и жалостливый.

– Алё? Ты тоже решил заболеть?

Юрик не ответил, лишь протяжно вздохнул.

– Жалеешь, что увязался за нами?

Стрельнул в меня щёлочками глаз и отвернулся.

– Подумаешь, цаца какая! В обед две тыщи лет, а надулся, как ребёнок: ах, любимую тряпочку отобрали… Дим, освободи ещё одно блюдо.

Дима не заставил себя ждать. Как он может это есть?! Овсянку я с детства на дух не выносила, даже когда её сдабривали любимым вареньем. Получалось вроде этого киселя: переслащённая размазня.

Опустошённое блюдо Дима старательно вымыл и обсушил над костром.

Я оттянула рукав свитера насколько возможно:

– Режь.

Дима недоумённо пожал плечами, взял меч.

– Где?

– Отступи немного от пальцев. Так. И второй рукав тоже.

Один обрезок я уложила на дно блюда.

– Давай сюда эту разобиженную дитятку.

Дима добродушно усмехнулся, осторожно взял в руки разворчавшегося Юрика и опустил в блюдо. Второй обрезок рукава я положила сверху, как одеяло. Юрик перестал ворчать, расплакался, рассыпаясь в любезностях:

– Благодарствую, Светозарная Ладушка! – и всё в таком духе.

– Ладно, Дюймовочка, отдыхай.

Блюдо подвинули ближе к огню. Юрик долго возился, хлюпал носом, обещал златые горы и кисельные берега, как только соединится со своими. Наконец, затих, тоненько захрапел.

– Я бы тоже придавил тряпки часок – другой, – мечтательно вздохнул Дима.

– Кто против… Что дальше-то делать? Надо идти, но как? Я, думаю, трясти Вадика… нежелательно…

– Я тоже думаю об этом, – Дима наколол на меч кусок пирога, занёс над костром. – Может, это… ну, попробовать как тебя…

– Поднимешь?

– Не знаю. Попробую…

– Хорошо бы. Вот не хочется думать, а не могу…  Боюсь я, Дима, что…

– Что?

– Не знаю, как сказать…

– Сломается лифт от перегрузки?

– Во! Это я и хотела сказать.

– Я тоже это… ну, как бы боюсь… Будешь? – протянул мне кусок горячего пирога.

Я не хотела, но взяла. Вяло, абсолютно без аппетита, стала есть. Дима же молотил, как мясорубка.

– Может, рискнём, а? – спросил, накалывая второй кусок.

– Нет! Ты сначала порожняком… проложи курс.

Сказала, и тут же подумала про удода: где его носит нелёгкая? «Кино» включилось поразительно легко, как телевизор. Снег да снег кругом, путь далёк лежит…

Мы находились на дне ущелья, которое влево уходило почти ровным разрезом и расширялось. По обе стороны горы, различной высоты и форм. Отсюда, с высоты птичьего полёта, создавалось впечатление детской песочницы с забытыми игрушками, присыпанными снегом. Песочница детей-великанов.

«Спасибо, Уп, – мысленно поблагодарила. – Возвращайся.»

– Вперёд идти бессмысленно: там сплошные горы.

– Откуда знаешь? – быстро спросил Дима, глянул на меня и отвёл взгляд. Он видел, что и как во время своих прыжков, но скрыл правду. Видимо, не хотел расстраивать, ещё больше накалять обстановку.

– Знаю, – Я почему-то решила не открывать свою связь с Упом – похоже, это имечко прилипнет к удоду. – Пойдём вниз, по ущелью. Скорее всего, выйдем в долину. Я так думаю…

– Может, мне это… ну, смотаться… разведать?

– Валяй.

Так с куском пирога в руке и исчез. Я подбросила полешек в костёр и обратилась к Вадику. Попыталась в сотый раз привести его в чувства, но безуспешно. Дрыхнет, что твой сурок. Внутри, вроде, ничего опасного. Так, небольшие воспаления и, следовательно, повышенная температура. Смочила губы его тёплой водичкой, остудила лоб снегом – что я ещё могла сделать…

Вернулся Уп. Плюхнулся мне на плечо, холодный как ледышка. Пересадила его на колено, подвинулась ближе к огню. Отогревшись, Уп благодарно, по голубиному загукал. Накрошила на руку пирог, протянула:

– Ешь. И прости, что на тебя накричала. Нервы, понимаешь. Сам видишь, ситуация аховая.

Уп понимающе гукнул.

– Почему ты не говорящий? Рассказал бы, посоветовал, что и как. Ты же тутошний.

Уп перестал клевать, уставился на меня. Хохолок нервно раскрывался и собирался в чубчик.

– Что? Сказать что хочешь?

Уп молчал, смотрел пристально, и глаза его, казалось, заполнились слезами. Я погладила пальцем его грудку:

– Не огорчайся. Выше клюв, пробьёмся! Найдём это чёртово Зерно, и ты его склюёшь. Договорились?

– Уп, – сказал Уп.

Рядом с костром возник Дима, облепленный снегом, как снеговик. Рухнул на колени, протянул к огню красные, точно лапы гусака, руки.

– Там… там… – он силился что-то сказать, но губы плохо слушались. Он был мокрый, что называется, насквозь. Я кинулась стряхивать с него налипший снег.

– Снимай! Всё, простудишься. Что случилось?

– О… оз… думал… твё… твёрдое… провалился… Там… там… люди!

Глава 7

Ущелье, действительно, выходило в долину. Она была небольшой и сверху напоминала форму для выпечки кекса. За километр до выхода в долину, ущелье вновь сузилось, изобразив скошенную голову змеи. Но змее не суждено было вырваться на простор: либо землетрясение, либо иное стихийное бедствие обрушило тысячи тонн горной породы на бедную голову.

Третью часть долины занимало озеро. Питал его тёплый источник, который вырывался из-под подошвы горы, где мы сейчас расположились. Ждали, когда Дима отдохнёт и придёт в норму. Ему удалось перебросить нас на эту гору, но как я и опасалась, случился перегруз. Дима ослаб, у него кружилась голова, его постоянно тошнило и, паузами, шла из носа кровь.

Я была на грани срыва: Вадик всё ещё в коме, теперь Дима, неизвестно каких последствий ожидать… Говорила же, говорила: давай по очереди – сначала Вадика, потом меня. Упёрся как барашек: всё сразу. Дима взял брата на руки, я обвесилась оружием, сунула спящего Юрика за пазуху, туда же Колобка, Зебрика подмышку, одной рукой держала Упа, другой – руку Димы. Такой гроздью и грохнулись на гору, в пяти шагах от опасного края. И вот уже часа полтора кукуем здесь. В целом всё окэй. Надеюсь, что Дима отдохнёт, восстановит силы, и мы спустимся в долину. Без него нам крышка: долина окутана паром-туманом, сквозь него почти ничего не разглядеть.

Уп поднялся в воздух: его глазами я увидела, что по всей окружности горы обрывались отвесно, плюс эти стены обледенелые. Пар-туман в основном с нашей стороны, где начинаются горячие источники и впадают в озеро. Ближе к центру долины его практически нет, так, небольшая дымка. Здесь же начинается первый ледок, тонкий и прозрачный, а далее, по мере приближения к берегу, лёд становился толще; местами так присыпан снегом, что и не понять: ещё озеро или уже суша. До самых «стен» берег неровный: вершины, впадины, мини – ущелья, плато. Словно кто-то, забавы ради, построил макет местных гор. И была в этом макете плешь размером с футбольное поле. Она сразу бросалась в глаза, ибо снег имел иной цвет.

Я, мысленно, попросила Упа снизиться. Да, снег отличался, потому что был вытоптан. Следы людей и животных! Наиболее плотная полоса следов возникала из нагромождения снежных валунов. Скорее всего, там вход в пещеру. Непонятно только, почему за столько времени – около двух часов – никто не обнаружил нас. Как это понимать? Узнали про нас и спрятались? Или что-то другое? Короче:333 варианта, нужное подчеркнуть.

Остаётся ждать и гасить, гасить раздражение и желание взорваться. Чтобы хоть чем-то заняться, дважды проверила, как дела у Вадика. Всё по-прежнему. Вид его – беззаботно спящего – не снимал, а усиливал раздражение. Впрочем, как и этот любитель обмылков: дрыхнет себе под боком у Вадика и хоть бы хны. Бесполезный довесок…

На краешке щита сидит Дима, бледный, потный, тяжело дышит. То прикладывает к носу снежок, запрокинув голову, то мучается волнами подступавшей тошноты – плюётся, тихо матерится.

Мне жалко его, но я не знаю, чем помочь и это бесило. Единственный, кто сейчас меня понимал и разделял моё настроение, был… Колобок. С того момента, как я извлекла его из-за пазухи, он не находил себе места: метался вдоль обрыва, подпрыгивал, словно хотел рассмотреть, что там внизу. Похоже, его тоже бесила безвыходная ситуация, а ведь он Проводник. Возможно, у него был СВОЙ путь, но им пренебрегли, сунули за пазуху и притащили сюда.

Колобок в сотый раз покатился вдоль обрыва.

– Дим, ты как?

– Спасибо, отвратительно…

Что же делать? Ждать, бездействовать невмоготу. Ау, Дух всемогущей Ладанеи, где ты? Помоги, пожалуйста, надоумь!

Ни гу-гу. С богами, видимо, всегда так: когда позарез нужны, не дозовёшься, не докричишься, а стоит самому, наконец, найти решение проблемы – они тут как тут, проникают в сознание и внушают, что это они помогли тебе. Послали озарение и всё такое…  И ты, дурачок, веришь… потому что охмурённый. Подобные мысли одолевали меня с детства, а окружающая жизнь лишь подтверждала, подливая масло в огонь.

Хотя бы такой случай: была у нас историчка, Светлана Павловна, в молодости ярая комсомолка, активистка, затем училка, свято верящая в коммунизм, и что красные – замечательные, белые – выродки, что религия опиум для народа… И вдруг – раз, всё перевернулось с ног на голову: красные – варвары, Ленин-Антихрист, коммунисты-фашисты, белые-герои, религия-спасительница, коммунизм-утопия, придуманная жидомассонами, дабы нас, русских, сделать вечными рабами. Только возврат к Богу, только православие спасёт нас. Долдонила на каждом уроке. Но, увы! чем больше она говорила, чем сильнее в это верила, тем хуже становилась её жизнь. Сначала её муж, по пьяной лавочке, повесился в туалете, затем сын загремел в тюрьму за участие в рэкете, дочь, моя ровесница, загнулась от передозировки героина. Только – только Светлана Петровна оклемалась от пережитого, как однажды вечером – возвращалась из церкви – на неё напали малолетние отморозки, затащили в подвал и изнасиловали. А неделю спустя квартиру обчистили. Так эта дурёха продолжала гнуть своё: Бог избрал её, посылает испытания. Хорош боженька, с наклонностями садиста и маньяка!

Или взять Россию. Президенты, члены правительства, вчерашние коммунисты, со свечками в храмах стоят, ручки священнику целуют, церквей понастроили, старые восстанавливают, мощи святых перетаскивают с места на место, устраивают масштабные религиозные праздники. И что? Бог и святые оценили это? Кукиш с маслом! Жизнь стала троекратно хуже: преступность возросла, бомжи, беспризорники, чеченские войны, терроризм и тэдэ и тэпэ. А боженька бездействует! Почему?! Ах, да, он мудрый и милосердный, посылает нам испытания, для очистки души… Дикость, маразм! Если моё безвинное дитя взорвут где-нибудь в переходе метро, у театральной кассы, да и просто на улице случайно пулей прошьют, я должна встрепенуться и с благодарными слезами – не горестными! – припасть к стопам Бога: спасибо, Всевышний, что избрал меня, что, послал испытание, теперь у меня очистилась душа… Кретинизм какой-то!

Нет, таких Богов нам не надо! Да и какие они к чёрту боги, так, свора прыщавых юнцов и жиреющих обывателей, стусовались, засели у «ящика», трескают пивусик с чипсами и балдеют от бесконечного сериала «Жизнь человека»…

Я, буквально, слышу визгливый крик фанатеющей исторички: это кощунство! это святотатство! Бог покарает тебя!.. Во! только это он и может: карать! Всех подряд, включая младенцев. Маньяк! Типа того, из американского фильма, который считал: нужно половину человечества планеты разом уничтожить, и тогда вторая одумается, станет жить по Совести, чтя Добро, Любовь и Справедливость. А не пошли бы вы, дорогая Светлана Петровна, куда подальше со своим богом и его тусовкой апостолов и святых!..

– Варь, ты в порядке? – со стоном окликнул Дима. – Побелела вся… трясёт…

– В порядке… если всё это можно назвать порядком…

– Извини…  я не думал, что так получится…

«Уп – уп – уп»-донеслось издалека. В обозримом пространстве Упа невидно. Я включила «кино». Опять эта вытоптанная площадка, только…  Из-за камней выбегали и резво рассыпались в разные стороны козы. Большие и маленькие, всех цветов и оттенков. Упитанные и жизнерадостные. Чем же их кормят в краю вечного снега? Кто они, хозяева?

Словно отвечая на мой вопрос, из-за камней появился… кентавр!!!

Шок был несильный, видимо, сказалось то, что сказочно-фантастическое уже прочно вошло в мою жизнь и новый персонаж или чудо-это лишь числительное в череде. Хотя, возможно, и другое: для Ладанеи обыденность, а Варька всякий раз в ужас приходит, тщетно пытаясь убедить себя, что это сон, глюк…

Уп опустился ниже. Кентавр вскинул голову, долго с нескрываемым любопытством рассматривал чудом появившуюся птицу. С таким же интересом я глазела на кентавра. Совсем мальчишка, до пояса, разумеется. Пышная копна волнистых молочно-белых волос, такие же, но уже именуемые шерсть, покрывали лошадиную часть. Роскошный пушистый хвост. Несмотря на дикое несоответствие, этот мутант, гибрид выглядел… потрясающе красиво. Буквально притягивал взгляд, заставляя любоваться и восхищаться.

Кентавр улыбнулся, вытянул руку и Уп опустился на неё. Мне стало весьма не по себе: голое тело мальчишки во весь «экран», каждая жилочка, родинка, волосок…

«Уп, я не хочу это смотреть!»

Уп поменял положение головы: «экран» заполнили козы, резвящиеся, мекающие, либо меланхолично жующие жвачку.

– Как ты попала сюда, пичуга? – внезапно зазвучал в ушах приятный грудной голос. – Чья злая прихоть забросила? Ты, верно, голодна и замёрзла? Идём, угощу зерном и червячками. Отогреешься.

Панорама с козами исчезла и на «экране» появились огромные каменные глыбы, частично заснеженные, частично заросшие ледяной чешуёй и сосульками. Между ними узкий проход. Поворот – и рукотворная арка, вход в пещеру. Роль двери выполняет завеса из каменных бус: камешки размером с мизинец аккуратно обточены, со вкусом подогнаны друг к другу. За завесой широкий и просторный коридор, сводчатый потолок. Стены отполированы, точно мрамор и разукрашены картинами. Поражала их тематика: пейзажи, где главенствовал зелёный цвет – деревья, трава, даже пёстрые цветы были с зеленцой. Всё росло, цвело, радовалось солнцу, тянулось к чистому голубому небу. Здесь, в краю вечного снега, вечного зимнего дня, картины казались фантастикой, выдумкой художника.

По обе стороны, строго по прямой, в стенах на уровне среднего человеческого роста вырублены небольшие ниши, дно которых подобие чаш. В них что-то шевелилось, мерцало, тускло светилось. Все вместе чаши давали довольно приличное освещение.

Коридор вдруг оборвался, точнее, поделился на десяток поуже. Отовсюду слышался гул, сразу и не сообразить, на что похож.

Кентавр свернул вправо, прошёл по сумрачному коридорчику и вышел… на площадь. Здесь было светло, как и снаружи, от многочисленных чаш на стенах и потолке. Площадь овальная, выложена мозаикой и отполирована до блеска. В центре ромбовидный резервуар с водой. Площадь упиралась в стены, которые сплошь в дырах, как соты. Отверстия соединялись между собой вырубленными тропинками и лесенками. Из отверстия вырывались голоса, смех, пение, детский плач. Всё вместе и создавало тот необъяснимый гул.

Кентавр что-то крикнул и гул стих, чтобы через секунду стать громче и ещё невообразимее: из отверстий выбегали люди. Самые настоящие: две руки, две ноги и всё остальное, как полагается. Только… одни женщины. Старые, пожилые, молодые и совсем маленькие девочки. В считанные секунды площадь заполнилась оживлённой толпой. Все одеты в однотипные вязаные из козьей шерсти платья, различались только расцветкой и наличием всевозможных фенечек. Говорили все разом, громко. Эхо билось о своды, дробилось: шум стоял невероятный. Толкались, тянулись рассмотреть поближе Упа, коснуться его. Сотни лиц, ещё более рук… Бедный Уп!

– Тихо! – закричал кентавр и, похоже, топнул копытом.

Воцарилась тишина.

– Эта дивная пичуга попала к нам…  Не ведаю, как и зачем, но её появление…  добрый знак! Должно случиться… хорошее…

Радостное оживление в толпе.

– Не будем пугать её…

Толпа отпрянула и рассыпалась, грубо говоря, по своим норам. Одни оставались на тропинках, садились на ступеньки, другие скрывались в лазах, чтобы вскоре появиться с каким-либо предметом в руках. Через пару минут рядом с резервуаром появился изящный каменный столик, на него водрузили металлическую конструкцию – абстрактное дерево. К одной из «веток» прикрепили корзинку, сплетённую из кожаных ремешков – гнездо для Упа. У подножия «дерева» сгрудилась череда глиняных тарелочек, мисочек с кормом: зерно, хлебные крошки, червячки, жучки. Когда всё было готово, и на площади остался только кентавр, он опустил руку и Уп спрыгнул на стол. Вновь воцарилось напряжённая тишина: все, затаив дыхание, следили за дивной пичугой. Уп деловито обошёл все блюда, в каждом поклевал.

«Ты про нас не забывай…  и смотри, не обожрись. Извини за грубое слово, но тебе столько вкусностей нанесли… «– послала я мысленное послание.

Уп самодовольно развёл хохолок во всю красоту, мотнув головой, издал громко:

– Уп – уп – уп!

Мне почудилась в его крике обида: мол, за кого ты меня принимаешь?

«Прости, прости! Ляпнула неподумавши».

– Уп – уп – уп – уп, – потише и в иной тональности, видимо переводилось так: «Хорошо, прощаю. В другой раз следи за словами. Пичугу легко обидеть.»

«Ладно, Уп, я отключаюсь: что-то виски ломит…»

И не только виски: на глазные яблоки, будто, пальцами давили. И ещё лёгкое подташнивание. Должно быть, у меня та же история, что и у Димы: перегрузка. Наши Дары едва проклюнулись, а мы уже эксплуатируем их, как взрослых.

В мои ноги бился Колобок: от возбуждения, у него даже нить распустилась.

– Ну, что ещё?

Колобок откатился и замер, ниточка завиляла, точно хвостик. Интуитивно я догадалась: приглашает последовать за ним.

– Хорошо, давай прогуляемся.

Колобок метнулся вдоль обрыва. Я последовала за ним, проваливаясь по колено в снег.

– Алё, не так шибко. Мне не угнаться за тобой.

Колобок сбавил темп. Внезапно, испугав меня, рядом прошуршал Зебрик, вышел на колею Колобка. След Зебрика держал меня: словно по бетонной дорожке пошла. Метров двести, думаю, прошла, когда Колобок остановился.

– Дальше что?

Колобок осторожно приблизился к самому краю, спустил нить вниз.

– Ясно: хочешь, чтобы я посмотрела. А не грохнусь?

Зебрик съехал с колеи и бесстрашно принялся утюжить снегу самой кромки. Утрамбовав площадку, метр на метр, Зебрик скромно скользнул в сторонку.

Я опустилась на площадку, чуть подтянулась к краю и глянула вниз. Глубина, конечно, стеганула по нервам, даже спине стало знобко. То, что хотел мне показать Колобок, я отметила сразу: трещина, почти от края и до самого низа. Широкая и ребристая – природные ступеньки. Вообще-то мысль Колобка ясна, но…

– Только сумасшедший рискнёт спускаться здесь без альпинистского снаряжения, – сказала я, вставая. – Ты, конечно, не подумал об этом?

Колобок отпрыгнул на чистый снег и принялся лихорадочно что-то чертить. Я в чертежах, как свинья в апельсинах, но приблизилась, с умным лицом всмотрелась. Собственно, рисунок не был сложным: Колобок предлагал закрепить конец его нити за вон тот валун – в трёх шагах от нас, присыпан снегом, – а сам Колобок кинется вниз, размотавшись. Идея неплохая, только меня чрезвычайно смущала тонкость нити, вернее, её прочность. Хотя… ведь это не просто шерстяная нить, а из шерсти самой Земун – коровы…

Подошёл Дима. Видок у него был ещё тот…  Я, невольно, усмехнулась.

– Да, да… – закивал головой Дима. – Похоже, как с бодуна?

– Похоже. Вот тут наш Проводник предлагает спускаться по его нити. Что скажешь?

Дима поморщился, потряс головой:

– Чёрт, задолбала эта тошнота…  А выдержит нить?

– Вот и я о том же. Но если хорошо подумать… наш Проводник особенный… раз предложил себя, значит уверен…

– Если хорошо подумать, – продолжил Дима в моём тоне, – то Колобок тыщу лет провалялся в шкатулке бабы Нюры, сюда попал вместе с нами… – Дима вновь затряс головой, взял горсть снега, сунул в рот, подержал и выплюнул.

– Что ты хочешь сказать? Что может случиться синдром «перегрузки»?

Дима кивнул. В сущности, он прав: либо все эти сказочные вещи от долгого бездействия ещё не вошли в Силу, либо здешнее безвременье ослабляет их магические свойства. И то и другое не позволяет нам полностью доверять, в данном случае, прочности нити…

– Что же делать? Сколько продлится твой… бодун? Ещё час? два? день?

– Давай рискнём. Только первым пойду я. Во – первых, самый тяжёлый, во-вторых, если нитка не выдержит… я не смогу разбиться. И позову на помощь аборигенов.

«Ух, ты! – обрадовалась Варька. – Он заговорил целыми фразами, не разрывая их «это… ну»! Что бы это значило?»

– Убедил, – сказала Ладанея, – рискнём.

Мы перетащили Вадика и нехитрые наши вещички. Колобок всё время вертелся под ногами, не то, подгоняя нас, не то, волнуясь от предстоящей его роли. Валун, присыпанный снегом, оказался велик: чтобы его обвязать уйдёт слишком много нити. В одном месте Дима обнаружил трещину и предложил вставить в неё Спицу, а к ней уже привязать нить.

Не помню, я уже говорила, что наше оружие давалось лишь в руки хозяину? Ничего, повторюсь. Ни Дима, ни Вадик – пробовали! – не могли даже оторвать от земли мою Спицу. А когда мы перебрасывались, и мне пришлось держать оружие ребят, то ощущение было дикое: казалось, не щит держу, а целую массивную кровать, на плече не лук, а бухта стального троса, не меч, а стальная балка. Не представляю, как все эти сотни кэгэ выдержало хрупкое тело Варьки. Не иначе Дух Ладанеи подмог…

Вот и сейчас, забывшись, Дима хотел взять Спицу, но только ухнул болезненно, схватился за голову, ругнулся в пол голоса:

– Железяка хренова!

Я промолчала, хотя и порывалась что-нибудь сказать. Взялась за Спицу, и она, родимая, припала к руке, питая мускулы силой. Размахнулась вроде не сильно, направила остриё в расщелину, и ударила. Результат нас с Димой вогнал в шок: валун разлетелся в куски, словно внутри его взорвался динамит. Удивительно: нас не задел ни один осколок, а вот Зебрику и Юрику (не вовремя надумал проснуться!) досталось. Зебрика отшвырнуло метров на десять и забило в снег. Юрику, конечно, крупно повезло: чиркнуло мимолётом по руке чуть выше локтя – рассекло мякоть в кровь. Никогда бы не подумала, что в такой крохе столько крови: она хлестала фонтанчиком. Юрик стал белее снега, выл на одной ноте и закатывал глаза. Я кинулась к нему, – скорее Ладанея, чем Варька, – разорвала ветхие тряпицы, обнажив рану.

– Дима, не стой столбняком! Отруби кусок нитки! – заорала я, приводя его в чувства.

Перетянули Юрику руку у самого плеча, перевязали рану – на бинты Дима пожертвовал свою майку. Когда всё закончили, Юрик вырубился: либо заснул, либо потерял сознание.

– Ещё один коматозник, – сказала я, смывая снегом кровь с рук. – Суперпутешествие…

– Кто ж знал… – словно оправдываясь, промолвил Дима и полез за Зебриком. Бедняге осколком срезало ухо, а один осколок застрял в боку. Дима мечом выковырнул его, осталась рваная удручающая вмятина.

– Хорошо хоть ему не нужны бинты.

– Да. Ну, что, от валуна остались крошки. Куда будем привязывать нить?

– Элементарно, Ватсон! – притворно бодро сказал Дима, при этом морщась и судорожно сглатывая. – Вгонишь Спицу в снег, к ней и привяжем. Потом, когда мне станет лучше, вернёмся за ней.

– Годится.

Я довольно легко вогнала Спицу в снег по самую «шляпку». Нетерпение Колобка, похоже, было на пределе: едва Дима привязал нить к Спице и ещё не закончил слово «Готово», как наш Проводник самоубийцей кинулся вниз с обрыва. Дима взялся за нить:

– Я пошёл.

– Удачи и мягкой посадки!

Дима послал меня к чёрту, пропустил нить за спину, как это делают альпинисты, – по телику видела, – и осторожно начал спуск. Нить натянулась, как струна, завибрировала, рождая дикую мелодию. Я плюхнулась на площадку, свесив голову вниз и затаив дыхание.

Дима втиснулся в трещину боком. Теперь он упирался спиной, и ноги прочно стояли на выступах; нить помогала сохранять равновесие.

– Ты как? – наконец, выдохнула я, не в силах более сдерживать дыхание.

– Окэй. Счас отплююсь и мухой вниз…

Неуклюже, порой едва, не вываливаясь из трещины, Дима упорно спускался. Вскоре я уже перестала различать его на фоне разлома, лишь ноющая нить говорила: порядок! Внезапно нить выдала иную мелодию: если до этого её, будто хаотично подёргивали, то сейчас, словно, оттянули и отпустили.

– Что случилось? – закричала, слабо надеясь, что Дима услышит.

Нить замолкла, обмякла. Спустился или… сорвался? Скорее всего, второе: так быстро спуститься не смог бы и альпинист-профи…

Я потянула нить, и она легко подалась мне навстречу. Вытянув её всю, глянула на конец: непохоже на обрыв. Ладно, не буду ломать голову, а привяжу Зебрика, тороки и спущу. Если всё в порядке, нить вернётся пустая.

Вернулась пустая! И вот тут я крепко призадумалась: в горячке мы с Димкой упустили главное – как спускать Вадика? Если как вещи, то покалечим ещё больше: будет биться о камни…  Ау, Ладанея, ПОМОГИ!

За моей спиной что-то грохнулось в снег, я резко обернулась: Дима?!

– Знаешь, мы совсем не подумали… – отплёвываясь, с трудом выдавил Дима, копошась в снегу.

– Как раз стою и ломаю голову…

– Не ломай…  выхода нет, – Дима поднялся на ноги, качнулся, но удержал равновесие. Он был бледен, пот струился по лицу. – Я спущу его…

– Уверен?

– На 97 процентов… – Дима попытался улыбнуться, но получилась гримаса боли.

– А три процента, это…

– Упадём со второго этажа. Не бери в голову: аборигены, ведь, рядом, помогут. Всё, хватит тоску нагонять, – Дима приблизился к брату, наклонился, заглянул ему за пазуху, где всё это время находился закутанный в тряпки Юрик. – У коматозников тихий час. Не будем будить. – Дима опустился на колени, просунул руки под брата, приподнял; его качнуло и завалило набок.

Я кинулась помочь, но Дима с ношей исчез. «МЯГКОЙ ПОСАДКИ!!!»

Наблюдая сверху, как спускался Дима, я уверилась, что это не сложно. На самом деле, оказалось ужасной пыткой: нить врезалась в тело, обжигала, ноги всё время дрожали и норовили соскользнуть с выступов, в спину точно колом кололи…

Я спустилась на метр, а уже не было мочи терпеть эту пытку. Варька зашлась в истерике, застыла в трещине рогулькой – распоркой и наотрез отказалась двигаться. Визжала, проклиная всё на свете:

– Хочу домой! Отправьте меня назад!! Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ!!!

А Ладанея? Я была убеждена на 500 процентов, что ею и не пахнет. Но кто тогда забивал мне уши всякой ерундой типа: у тебя уже были трудные сто метров в образе Дюймовочки, ты одолела, смогла, сможешь и сейчас. Соберись! Или: любой из твоего класса, из твоей школы, из школ всего Питера, самый – самый, окажись на твоём месте, так же визжал бы от страха, ежесекундно умирая от ужаса, что грохнется в бездонную пропасть… Но ты не они: ты особенная, ты Избранная…

– Иди ты к чёрту!!!

Трёп в ушах не успокаивал, не мобилизовал, а, напротив, раздражал, распалял ещё больше истерику. Воистину: у страха глаза велики…  Мне уже казалось – я почти видела это! – что ещё чуть-чуть и ноги не выдержат напряжения, сломаются, как спички, нить разрежет многострадальное тело надвое…  и Варьке наступит каюк…

Нет, вот ползёт змея, она уже обвивается вокруг моего тела…  сейчас сдавит кольца, ломая кости…  а потом, бездыханную, заглотнёт, как мышь или лягушку. Началось: кольца, действительно, сжались, но не стали ломать рёбра…  выдернули из трещины, развернули так, что подошвы ног упёрлись в стену…  кольца стали раскручиваться, вращая меня, словно волчок…  Странная какая-то змея…  Опускает? Нет, просто у неё где-то в стене нора, а там дюжина змеёнышей, которые будут откусывать от меня по кусочку…  Не хочу!!!!!!

Задёргалась из последних сил: меня крутануло и шмякнуло головой об обледенелую стену…

… Очнулась я от сырости: подо мной была мокрая снежная каша. Лишь с третьей попытки удалось встать на ноги – глубина чуть выше пояса. До стены шагов десять, вон и трещина, сочится родничками. Как же я оказалась внизу? Змея…  кольца…

Впрочем, нет, никакой змеи не было – это нить на меня намоталась, как на шпульку, а затем, разматываясь, увлекла меня за собой. Но где она сейчас? Оборвалась? И где Димка, Вадик?

Полукольцом меня окружали ледяные монстры – гиганты. Я видела лишь их груди, животы, закованные в панцири из ребристого матового льда. В воздухе чувствовалось небольшое тепло, – горячие источники рядом, – но промокшая до нитки одежда заставляла забыть о нём. Надо двигаться, быстрее, иначе превращусь в подобного ледяного монстра. Живее, ЖИВЕЕ!!! Тьфу, на тебя, как корова на льду!

Пузатый монстр-коротышка подставил мне брюхо, облепленное сосульками. Изуверская обходительность: руки скользят, сосульки обламываются и я, вновь, плюхаюсь в снежную кашу.

– Дим, Ди-ма! – ору что есть мочи, но сквозь деревенеющие губы вылетает писк младенца.

«Ма-ма-ма» – насмехаясь, дробится эхо, шуршит в обступившей толпе монстров.

«Всё, Варьке каюк… На этот раз, как пить дать…»

Я уже не в силах шевельнуть задубевшими ногами, руками, слипаются ресницы…

«Кретинка, размазня! Опустила ручки: ах, каюк, аминь Варьке, неплохая была девчонка… Дура! Вспомни историю про двух лягушек. Упали в кувшин с молоком…» – опять кто-то дундит в ухо, больно щипая мочки.

«Пошла ты… знаешь куда… Здесь не молоко…».

«Неважно, не важно…  Помнишь: та, что сдалась, утонула, а та, что трепыхалась на пределе сил, сбила молоко в масло и вылезла».

«Достала! Идиотка! И трёп твой идиотский! Заткнись!!!»

Я вскинула руки в ледяных «перчатках»: заткнуть уши, что бы не слышать этот бубнёж. Но он продирался сквозь пальцы, ломая хрупкую ткань «перчаток».

«Пошла ВОН!!!» – Взмах меченой рукой и… коротышка-монстр разлетелся вдребезги, а стоящий за ним верзила развалился на две половины, обнажив красно-жёлтые гранитные внутренности. В следующую секунду я, должно быть, обезумела. Тело охватило жаром, как при высокой температуре, точно в бреду выкрикивала: «Я не лягуха!» – и крушила монстров, крушила в каменно-ледяную щебёнку. Часть её разлеталась в сторону, часть осыпалась на дно «кастрюли», в которой варилась каша с куском мяса. И это мясо – Варька… Невидимая ложка помешивала, давила комочки: каша густела, мясо выпиралось на поверхность…