Текст книги "Когда придёт Зазирка"

– Давит?

Я кивнула.

– Попробуй глушить. Какую-нибудь лабуду, без пауз, быстро… – сомневаясь в собственном совете, сказал Дима, держа меня за руку.

«В лесу родилась дыня она зелёная была с дырочкой в правом боку муха в дырочку вошла ключик золотой нашла три монетки рваные пинетки валенок башмак завернувшись в оренбургский пуховый платок на лежанке спал сурок…»

Понятия не имею, откуда взялось…  Секунду назад стояла в растерянности: не знала, что делать, о чём думать, и вдруг раз – точно кассетник врубили с этой тарабарщиной. Как ни странно, помогло: не только заглушило ненавистный смех Вадима, но и проветрило мозги, как душную комнату. Я улыбнулась:

– Сработало! Спасибо!

– Как думаешь, у него крыша поехала или что-то знает, чего мы ещё нет?

Я пожала плечами. Не хотелось сейчас думать о Вадиме: меня тянуло в горы, к Колобку.

Наш бедный Проводник, наш славный распрекрасный Колобок лежал на снегу, словно брошенный котёнок, привязанный к Спице, охваченный тонкой корочкой льда. У меня так больно сжалось сердце, что слёзы навернулись на глаза. Упала на колени, пыталась развязать задубевшие узлы. Руками не получалось – в ход пошли зубы. Шептала что-то на грани бреда, глотая слёзы. Узлы не поддавались!

– Дай я, – дыхнул в затылок Дима.

Не одолев узлы, я просто перегрызла нить рядом. Схватила Колобка, покрыла поцелуями, а затем сунула за пазуху. От холода меня всю передёрнуло. Вскочила, выдернула Спицу, точно булавку из тряпки, протянула свободную руку Диме:

– Давай в тепло!

Я долго не могла согреться. Колобок давно обсох у меня на груди, вытащила, положила рядом. Меня же бил озноб. Казалось: каждая клеточка тела заледенела. На зубах странное ощущение оскомины. Вкус нити?

Дима сбегал к аборигенкам, принёс ещё меховой плед, заботливо укутал меня. Через минуту в мою келью потянулись женщины, подступили к Диме с расспросами, что и как. Принесли кружку горячего молока, которое невыносимо пахло духами, и было отвратительным на вкус. Уломали выпить эту гадость. Пожелали здравствовать и с радушными улыбками удалились.

Немного полегчало: клеточки начали оттаивать. Дима всё время находился рядом. Влетел Уп и уселся ему на плечо, сочувствующе загукал.

– Странно, Варь…  ты же не неженка…

– Сама не понимаю. Может, очередные ведьминские заморочки.

– Кстати, о ведьмах. Тебе не кажутся странными аборигенки? Какие-то заторможенные. К ним пришли гости, с другого мира…  Идут спасать их же от этой…  ну, изоляции. А они…  поздоровались, улыбнулись разок – другой – и по своим делам.

– А ты чего хотел?

– Не знаю…  Не каждый день приходят. Событие должно быть…

– Дим, не забивай голову. Я думаю, они просто разочаровались. Надежда умерла. Ну, пришли…  так до нас сотни таких приходили, а результат? Они больше не верят в успех. Просто живут себе натуральным хозяйством, решают свои каждодневные проблемки. А мы…  это что-то из области легенд…  чужое. Мы зашли на огонёк, они проявили гостеприимство, не докучая гостям. Я тоже думала: шум поднимется, нас на руках будут носить…  А со мной даже Мать не встретилась. Кивнула за обедом, сказала дежурные слова…

– У тебя вид сонной курицы.

– Да, что-то разомлела.

– Ну, тогда баиньки. Приятных сновидений.

– Спасибо. Дим, я думаю: нам нечего здесь засиживаться.

– Да я хоть сейчас. Тоска здесь. Ещё дурку словим…

– Завтра…  поговорим… – выдавила я, уже засыпая.

Разбудила меня Зарёма.

– Который час? – машинально спросила.

– Час до полуночи. Тебя Мать кличет к себе.

– Зачем?

– Уже всё готово. Избранницы в бане. Что ты так смотришь? Я же тебе говорила…

– А-а, мужчины…  Что они сами не могут решить?

– Надобно твоё согласие.

– Дурдом какой-то!

– Какой дом? – не поняла Зарёма.

– Это я так…  Мысли вслух. Идём.

Площадь тонула в полумраке: большая часть светильников погашена. Ни одной живой души. Впрочем, нет, одна была: Уп дремал на «дереве». Мы пересекли площадь, поднялись по ступенькам до едва различимой двери. Зарёма поскреблась. Дверь тотчас распахнулась: на пороге стояла одна из старух – старейшин. Впустила только меня, Зарёме велела возвращаться к себе. Небольшой извилистый коридорчик привёл нас в просторную и хорошо освещенную комнату. Она имела форму правильного овала. У стен расположены три кровати, застеленные меховыми пледами. В промежутках между кроватями ниши-шкафчики, столики. На дальнем полукруге стояло каменное резное кресло, убранное шкурами, перед ним дугообразный стол. За креслом вся стена изрезана нишами – полками, которые, практически, были забиты разными предметами. Я признала наши тороки, оружие, корноухого Зебрика.

В кресле, зябко кутаясь в козью шубку, восседала Мать.

– Будь здрава, детка! – произнесла Мать с явно дежурной любезностью.

– И Вы будьте здравы.

– До меня дошёл слух, что вы недовольны тем, как вас приняли.

– Слух?! Вы посылали подслушивать за нами?!

– Зачем? Морок лишил меня многого, но Дар Светозарной сохранился. Слышать мысли. Мы приняли вас, как принимали всех, кто приходил до вас.

Тридцать, шестьдесят, двести лет назад. Разве у нас что-то изменилось в жизни? Это для вас событие, для нас же…  ещё одни случайные гости. Бесполезные гости… – Мать помолчала. Стоящие по бокам старухи закивали, подтверждая её слова. – Что вы можете нам дать? Чем изменить, облегчить нашу участь? Вы идёте рататься с Мороком? Это смешно и глупо, деточка! За последние пятьсот лет он прибрал к рукам всё Тридевятое, у него в заточении все Светлорождённые, он отнял их Силы…  И вы надеетесь его одолеть? В лучшем случае, деточка, вы вернётесь сюда и станете одной из нас…

– А в худшем?

– Заморочный Лес поглотит вас, как и всех мужчин. Так было всегда…  И так будет.

– Это ещё бабушка надвое сказала.

Старушки недоумённо переглянулись. Мать, высвободившись из шубки, спросила:

– Что ещё за бабушка?

– Баба Нюра. Задвижка.

Старушки снисходительно усмехнулись. Мать озвучила:

– Этой старой кочерыжке давно следовало понять: битва проиграна, уже ничего не изменить. А она, полоумная, всё посылает на верную погибель…  Но не об этом я хотела с тобой говорить, не для того позвала…

Речь пошла о том, о чём меня предупреждала Зарёма. Я чувствовала себя весьма неловко оттого, что эта древняя старуха – в обед тыщу лет! – говорит со мной, девчонкой, которой едва исполнилось 15 лет, как с взрослой, умудрённой жизнью женщиной о таких интимных вещах. А вы бы как себя чувствовали?

Мать говорила, что присутствие мужчин действует негативно на её деток, что зреет нечто нехорошее. Поэтому нам не следует долго задерживаться, лучше уйти рано утром. Пока Дух Додолы, живущий в каждой женщине, не толкнул их на непоправимое. А пока они соблюдут вековую традицию.

– Хорошо, я поняла. Только зачем моё согласие?

При всём неверии в нашу миссию, вернее в её успешный исход, все знали, что мы – Избранная в особенности – ещё не лишены Дара, значит, в состоянии причинить им вред. Если Дух Додолы восстанет, то противником ему будет Дух Ладанеи. А они и ранее не особо ладили друг с другом. Результат может быть плачевным: разрушение посёлка, уничтожение Огорода…  Тот факт, что Избранная лично даёт добро на «мероприятие», что это не по собственной прихоти Матери – отбор женщин для брачной ночи – подавало «мероприятию» как бы статус закона, сдерживающего фактора.

Позднее узнала я, что Мать, владея способностью читать и передавать мысли на расстояние, как бы транслировала своим деткам наш с ней разговор. Разумеется, в её редакции.

Лично мне, в данный момент, было до лампочки по поводу бунтующего духа Додолы, и что будет с моими «мужчинами». Ежу понятно, что будет так, как хочет Мать и, возможно, уже происходит. А моё согласие нужно для галочки, для проформы.

Разумеется, я дала согласие. Старушки оживились, разулыбались, счастливые, словно я разрешила им прожить ещё сотню-другую лет. Мать хлопнула в ладоши и, точно на сцене, театрально воскликнула:

– Да будет так!

Я потеряла нужность, и меня вежливо выставили вон. Зарёма сидела на площадке, у входа в мою келью. Вскочила с радостной улыбкой:

– Ой, как хорошо всё получилось! Я боялась, что ты поругаешься с Матерью…

– Почему?

– Ты с таким лицом к ней шла…  И сейчас…

– Публичный дом туту вас! И никакие вы не ворожеи…  вы – крестьянские бабы! – Выкрикнула и сама же удивилась: откуда знаю, какие крестьянские бабы? Видимо где-то когда-то что-то читала, слышала…

Зарёма насупилась, чуть отстранилась от меня. Должно быть, обиделась за всех сородичей.

Я вошла в келью, плюхнулась на кровать. Тотчас в руки торкнулся Колобок, словно соскучившийся котёнок.

– Завтра уходим, дружок. Подальше от этого бедлама.

Зарёма притаилась в проёме, не решаясь войти.

– Заходи. На тебя я не в обиде…  Я от всей души желаю, чтобы тебя коснулся Дух Ладанеи.

– И ты возьмёшь меня с собой? – Зарёма мгновенно оказалась рядом.

– Возьму. Может, потом сто раз пожалею…  Возьму, потому что очень не хочется тебе такой судьбы…

Действительно, что её ожидало в этом зачуханом посёлке? Каждый день, год, десятилетия…  эта толпа деградирующих женщин, папа– кентавр – полкан, живущий с ними, плодящий детей, которые доживают до шести лет…  Раз в пятнадцать лет очередные посланцы бабы Нюры и «мужчины», из-за которых ежеминутно готова вспыхнуть война…  Дикость! Стоп! о чём я сейчас думала? Точнее – как…  Как неверующая в успех дела. Что это? Поражение местным вирусом? Или, в глубине души, я тоже…  Нет! Нет! И Нет! Прочь такие мысли!

Я ВЕРЮ! ВЕРЮ!!! Мы дойдём! Мы добудем Зерно! Мы снимем заклятье! Мы…  Наше дело правое, победа будет за нами!

«Браво! Аплодисменты, переходящие в бурные овации! – Как радио, включился во мне голос Вадика. – Госпожа Ладанея, прошу вас, умоляю: ничего не меняйте! Мне здесь дико нравится. Кайф по полной программе! Девочки Супер!»

«Кобель! Три четыре пять вышел зайчик погулять глядь блестит в канавке что-то это боты потеряла дочь Федота…»

Вадик вырубился, в голове посвежело, и вообще настроение улучшилось.

– Сколько нам ещё ждать?

Зарёма напряглась, наморщила лоб, как бы ушла в себя. Вернувшись через пару секунд, сказала:

– Скоро пробьют полночь. Потом час после полуночи…  и можно идти.

– Вагон времени. Как же его убить? Хуже нет – ждать да догонять. Иди, подружка, ложись рядом, помечтаем.

Я рисовала Зарёме её будущее. Красок не жалела, заливалась соловьем. Как придём домой ко мне, как уломаю родителей удочерить Зарёму, будем звать Зиной…  Как пойдёт в школу, как после уроков будем гулять по Питеру, есть бананы и мороженое…  Буквально каждое слово, понятие приходилось комментировать, разжёвывать, как малому ребёнку. Зарёма оказалась удивительно благодарным слушателем и поразительно сообразительной. Вскоре она перестала задавать «это что?», а лишь высказывала предположение, и каждый раз попадала в «десятку». Со стороны наш разговор, наверно, походил на беседу двух подружек, встретившихся спустя много лет разлуки: с удовольствием вспоминают, что и как было в родном детсаде.

Время пролетело незаметно. И вот он наш, ожидаемый удар гонга: час ночи. Зарёма вскочила, засуетилась:

– Надо идти…  бежать…  там ещё желающие будут. Можем не успеть!

– Так понеслись!

Нас опередили: по высоким ступеням, кряхтя и постанывая, улиткой полз…  Юрик. Когда мы с Зарёмой достигли каменного куба, Юрик уже тщетно прыгал у грани, пытаясь ухватиться за край.

– Привет, дедулька! Нашёл родственников?

Юрик глубоко вздохнул, разочарованно махнул рукой:

– Один тут из наших. Только окромя обличья ничего не осталось в нём нашего…  прокис, протух. Живёт как жук навозный в козлятнике. Ничего не помнит, ничего не ведает…

– Сочувствую. А сюда зачем?

– Може Дух Ладанеюшки признает, коснётся…  Укрепит силушку, не даст оборотиться, как этот…  жук навозный. Воздух туточки тухлый, боюсь, занедуживаю…

– Рискни, – Я осторожно взяла его и поставила на куб.

– Отпусти, – дёрнулся Юрик. Вообще-то я уже ослабила руку и готова была убрать, но дёрганье Юрика толкнули её: рука, по инерции, пошла вниз, упала рядом с отпечатком ладони Ладанеи, так близко, что мизинец мой на четверть коснулся большого пальца отпечатка.

Зарёма странно охнула, Юрик присел на корточки. Я, инстинктивно, отдёрнула руку, почему-то глянула на ступеньки: по ним быстро, оступаясь и дыша как паровоз, поднималась Ирина.

– ОНА ЗДЕСЬ! – выдохнула Зарёма.

Я глянула на нишу с Образом. Секунду был полный мрак, точно ниша была задёрнута чёрной шторой, затем по кругу пробежали крохотные искорки – там, где находились бусы-часы Ладанеи.

Зарёма и Юрик – упал на живот – одновременно впечатали свои ладошки в ладонь Ладанеи.

Искорки ускорили бег, их стало вдвое больше. И вот уже мерцает в темноте единственная уцелевшая буква «О» в неведомой неоновой вывеске. Затем по краям ниши, словно сквозь щели занавески, стал сочиться розовый дымок. Над кубом собирался в колеблющееся облачко. Оно росло на глазах, как надуваемый шарик. Ещё пара секунд и шарик превратился в шляпу, типа сомбреро. Невидимая рука взяла «шляпу» и опустила на Зарёму, Юрика и куб. Зарёма сдавленно вскрикнула, Юрик пискнул мышкой. «Шляпа» сползла вдоль куба, теряя форму: шарик сдувался. Вскоре от него остались лишь тонкие лоскутки у подножья куба, но и они через мгновенье исчезли.

Зарёма и Юрик были слегка бледны и потные, точно побывали в немыслимо жаркой сауне. В одежде, разумеется.

К кубу подлетела Ирина, отшвырнула Зарёму, смахнула, как сор со стола, Юрика. Буква «О» продолжала светиться. И только. Более ничего не происходило.

– Ты здесь! Я же вижу! – сквозь зубы цедила Ирина, и так и эдак располагая руку на отпечатке, меняя левую на правую и обратно. Дух Ладанеи «молчал». – Ну, что тебе жалко? – Ирина выкрикнула с долей злости.

«О» медленно стала гаснуть.

– Уходит, – шепнула рядом Зарёма, держа на руках всхлипывающего Юрика.

– Ну, почему?! Почему?! Чем я хуже этой? – Ирина со слезами гневно хлопала по отпечатку руками, затем, швырнула, как ругательство: – Одногрудая! – и с плачем убежала.

Одногрудая? Я внимательнее всмотрелась в образ: ничего подобного, все, как и должно быть.

– Зара, почему Ирина так сказала: одногрудая?

Зарёма с трепетом обласкала взглядом Образ. Существовало две версии того, как Ладушка потеряла правую грудь. По одной, это случилось во время Битвы: меч противника скользнул вдоль тела и отсёк грудь по самое основание. Собственно, только из-за этого ранения Ладушку и полонили. По второй версии это случилось позднее, уже после Битвы: в поединке с Котом-Баюном. Его ядовитая слюна залила грудь Ладушки и выжгла…

Образ, что стоит в Посёлке, изображает Ладушку такой, какой она была задолго до Последней Битвы.

– Идём, – сказала Зарёма, и направилась к ступеням.

Я шагнула за ней и тотчас ощутила некоторое сопротивление: что-то неощутимо препятствовало моему уходу. Второй шаг вообще не получился, лишь от напряжения дрогнули колени. Меня влекло назад! Решила не сопротивляться и вернулась к кубу.

Ниша во мраке, «О» погасла – что ещё? Внезапно мою меченую руку, точно магнитом, потянуло на отпечаток ладони Ладанеи. Тысячи маленьких иголочек впились в руку, завибрировали. И началось…

Вспыхнула «О», ярко, сочно-розовая. И дымок появился, но не ринулся в щели, а стал заполнять нишу. Вот уже всё, что было чёрным, стало влажно-розовым, будто валиком с акварельной краской провели. Иголочки разбежались по всему телу, продолжая покалывать и вибрировать. Розовый занавес ниши взбух и бесшумно лопнул, зазмеился трещинами. «Краска» потекла, сползая и…  осыпаясь хлопьями. В следующую секунду я просто обомлела: в ярко освещенной нише стояла скульптура девушки в боевом снаряжении – такими обычно изображают в книгах и кино амазонок – по щиколотку в лепестках розы. Но не это вогнало меня – Варьку? – в ступор: у девушки было…  моё лицо. Я как в зеркале видела себя.

Рядом охнула и рухнула на колени Зарёма, затянула что-то похожее на молитву. Внизу, на площади, топот ног, гул голосов. Хлопнула дверь Матери, и вот она уже сама, простоволосая, в ночной рубахе, поднимается, почти бежит, наверх.

Иголочки собрались в пятках, затихли. И тотчас прошёл шок. Я убрала руку с куба, повернулась: площадь освещена как днём, заполнена аборигенками. Все стоят на коленях, протягивают руки в мою сторону и, как Зарёма, тянут нечто нудно-напевное. Плачут дети, но им, похоже, матери затыкают рты.

Бросается мне в ноги Мать, касается лбом моих ступней, бормочет несвязное. По бокам её две старушки тихо подвывают. Я поднимаю руку, и воцаряется тишина.

Мать вскидывает голову-лицо мокрое от слёз – простирает руки:

– Прости и пощади, Светозарная! Что устали ждать…  что разуверились…

Я слышу громкий, чёткий и ясный голос – мой. И, одновременно, чужой, но очень похожий на мой:

– Я не собираюсь никого наказывать. Вы жили, как могли. Да, я задержалась, не сдержала обещаний. Я и сама уже перестала верить, что вернусь. Но свершилось предначертанное: в Книге Судеб перевёрнута страница…

Что было в последующие минуты, я совсем не помню. Возможно потому, что 99 % пространства заполнила Ладанея Светозарная, а Варьку оттёрли на дальние задворки. Кажется, после священного шока, аборигенки точно обезумели: истерики, слёзы, просьбы, мольбы, жалобы…  Просили посодействовать, дабы не умирали дети, просили мужчин…  Жаловались на Мать, на несправедливости традиции: почему только шесть женщин отбирается для приходящих мужчин? Когда, наконец, закончится Зима?..

Мать и её помощницы пытались навести порядок, но были, буквально, смяты: каждой хотелось коснуться руки Светозарной, заглянуть ей в глаза и высказать просьбу…

Варьке вспомнились некогда обидные слова частушки: «Бабы дуры, бабы бешеный народ…», так вот сейчас на её глазах была живая иллюстрация к тем словам.

Несмотря на всеобщий бедлам и хаос, на площади спешно накрывали столы. Для Светозарной выделили лучшее место, кресло завалили меховыми пледами. Сотни рук готовы были нести Ладанею на руках, но она не позволила.

Для Варьки за столом вообще места не оказалось. Где-то в этой возбуждённо-бурлящей толпе затерялись Зарёма с Юриком.

Позже я узнала, что в этом бардаке не принимали участие восемь человек. Потому что сладко спали, утомлённые брачной ночью. Дима божился, что их опоили какой-то гадостью: он сам себя не узнавал. Эта «гадость» имела название-Нектар Додолы. Из чего он готовился, знала, пожалуй, только Мать. С давних времён, ещё до Битвы, женщины получали Нектар маленькими порциями в Капище Додолы: смазывать губы миниатюрным Образам богини, имевшиеся у каждой женщины, чтобы лучше слышала богиня похвалы в свой адрес и исполняла тайные женские просьбы. Попробовать Нектар – даже капельку – считалось сверхкощунством. После Последней Битвы и полной изоляции, уцелевшие ворожеи Долины, ещё некоторое время поклонялись Додоле, свято приносили жертвы и исполняли, что предписывалось «уставом». Только всё впустую: Дух Додолы забыл сюда дорогу. И Образы были забыты.

В дни, когда прежде особо чтили Додолу, теперь кощунствовали, как бы мстя богине за её глухоту и нечуткость: Мать лично выдавала по столовой ложке Нектар каждой, кто пожелает. Возможно по этой причине – ещё раз унизить Додолу – и решено было выставить на столы Нектар. Из покоев Матери выкатили несколько каменных шаров, чуть больше человеческой головы. В них и хранился Нектар, годами настаиваясь и крепчая.

И полился Нектар в чарочки. И славили Светозарную, а Додолу хулили.

Смотрительница за часами оставила свой пост и присоединилась к остальным: кому оно нужно сейчас точное время, когда сама Ладанея пожаловала!

Варька в своём закутке сгорала от стыда за принадлежность к женскому полу и скулила от бессилия, что не может остановить эту вакханалию.

В проёме коридора неожиданно возник Добран. Он с ужасом смотрел на происходящее, сжимал кулаки и гневно бил копытом. Он что-то кричал, но его срывающийся голос тонул в общем гуле.

Варька видела, как Добран потемнел лицом, развернулся и, с поникшей головой, удалился.

Короче говоря, встреча Светозарной вылилась в банальную коллективную пьянку. Вроде Зойкиной свадьбы. Только там всё же придерживались рамок приличия, а здесь, уставшие от заморочной жизни, женщины отрывались по полной программе. И даже с избытком. А управлял ими Нектар Додолы…

И настал момент, когда единая мысль толкнула возбуждённых женщин в Брачные покои. Варька похолодела, представив, как ворвутся обезумевшие пьяные бабы, начнут терзать мальчишек…  НЕТ! этого она не может допустить! Ведь она ГОЛОВА! Как там папка любил говаривать: «Из-за дурной головы рукам-ногам нет покоя?» Держитесь ручки-ножки: голова у вас не дурная!

Рванулась Варька из закутка, смахнула с пути одурманенную Ладанею, взмахнула меченой рукой, выкрикнув нечто безумное. Невидимый ветер смёл со столов всё, что имелось, разметал по площади пирующих, словно ворохи козьих шкур.

Метнулась в Брачные покои. Кто где не понять: два клубка рычащих тел, точно шакалы над трупом газели. Варьку душил гнев: резные каменные кровати разнесло в крошки, тела разметало. На полу корчились голые исцарапанные мальчишки.

– Подъём, самцы-производители! Где тут баня? Что б через десять минут были как огурчики! Мы уходим! Я сыта по горло!

Вернулась на площадь. Здесь стояла тишина. Разбросанные тела не двигались, не издавали звуков.

– Я убила их? – спросила Варька. У кого? У себя или у Ладанеи?

– Они спят… – На площадке у ниши Образа стояла испуганная Зарёма, на руках, точно тряпичная кукла, Юрик.

Ниша всё ещё освещена, скульптура сверкает и блестит вооружением и доспехами.

– Спускайся.

Зарёма колеблется, косится на Образ.

– Не бойся. Я не трону тебя.

Робко, с опаской, стала спускаться.

За спиной Варьки послышался цокот копыт. Обернулась: Добран, на руке восседает Уп, что-то бормочет, мотая головой.

– Будь здрава, Светозарная! – Добран припал на колени, поклонился.

– Я – Варвара Зазирка! А ваша хваленная Ладанея устроила этот бедлам…

– Зазирка?! – отшатнулся Добран.

– За…  зирка? – с запинкой переспросила Зарёма.

– Да! У меня такая фамилия. Что? не нравится?

Мне очень не понравились взгляды, улыбки Добрана и Зарёмы: в них были обожание и трепет, счастье и робкое неверие в это счастье.

– Пришла?! Пришла?! – одновременно спрашивая и утверждая, страстно шептала Зарёма. Буквально, ела меня глазами.

Юрик, как и я, был в недоумении, вертел головой и попугаем выкрикивал:

– Что? Что? Что?

– Да!? Расскажите и нам, что вас так поразило в моей фамилии?

Последними словами на смертном одре пророчицы Басы, матери Добрана, были такие:

– Ждите зазирку…  разбудит, пристыдит…  сын её от последнего полкана свалит Морока…

Кто такая «зазирка», понятия не имели. Предположили, что особенная ворожея из рода-племени зазирок. Шли годы, десятилетия ожиданий, слова Басы, передаваясь из ус в уста, обрастали фантазиями, чаяньями. Родилась легенда, стройная, красочная, геройская. Поддерживала дух и силы первые пятьдесят лет. А потом вера погасла, ибо не было укрепляющих её факторов. Ладанея хоть иногда появлялась. Со временем выражение «когда зазирка придёт» стало звучать, аналогично нашему «когда рак на горе свиснет». И вот я, Варька Зазирка, являюсь как гром с ясного неба…

Ничего себе задвижки! Ага, прямо ночей не спала, измечталась вся, родить от…  кентавра…  Не дождётесь! Вот найдём Зерно – и домой! Мне ещё школу надо закончить, в институт поступить, а не рожать здесь…  полканчиков…

– Выбросьте из головы! Все ваши легенды, бабушкины сказки не про меня. У нас есть задача, и мы её выполним. И вернёмся домой. Я не собираюсь здесь оставаться. Зарубите себе на носу! И не доставайте меня вашей мифологией: без вас тошно! Я всё сказала!

К нам приближались мальчишки, подавленные, сгорающие от стыда.

– Всё…  мужчины, собирайтесь. Мы уходим.

Вспыхнули как алые маки, спотыкаясь, побежали к своим кельям.

– Куда понеслись? Оружие и тороки в кабинете у Матери.

Зарёма, опустив Юрика на пол, плюхнулась мне в ноги:

– Милая, хорошая, Ладушка, возьми меня с собой! Ты же видела…  она коснулась меня!

Я вопросительно глянула на Добрана: отец всё таки. Добран смотрел прямо, по-детски восторженными глазами:

– Я тоже осмелюсь просить…

– Хорошо. Зарёма, собирайся.

– Но я о себе! – подался вперёд Добран.

– А Оберег? Он выпустит…  вас?

– С тобой…  думаю, да.

– Ладно, попробуем. Собирайтесь.

Мы остались вдвоём с Юриком.

– Ну, дедуля, втравили вы с бабой Нюрой меня в историю…  Мало не покажется. Голова кругом идёт. Уже не понимаю, кто я на самом деле…

Юрик серьёзно наморщил лобик, пожевав губками, изрёк:

– Ты – Варя Зазирка, а Ладанеюшка тебе помогает. Ты уж не серчай на неё, коли пробивается наперёд. Истомилась, сердешная, тебя ожидаючи…

– Пой, птичка, пой. Только песни твои мне по барабану. Врубился, дедуля?