Текст книги "Когда придёт Зазирка"

И вот я стою на горбатом монстре, вокруг ещё сотни таких же. Метрах в двадцати от меня, на раздвоенной черепушке монстра лежал Вадик. Я прокладываю к нему дорожку из щебёнки, круша монстров, словно фарфоровые статуэтки. Тело, буквально, горит, голова кажется пустым шаром, в который закачивают обжигающий воздух. Давление растёт…

«Взорвётся…» – откуда-то из дальней щёлки мышкой пискнула Варька.

Вадик был в порядке, как и Юрик на его груди. Коматозники дрыхли, что называется, без задних ног. Счастливые эгоисты…  Димки нигде не видно. Ушёл к аборигенам? Возможно, только что-то слабо верится: предчувствие нехорошее…

Предчувствие не обмануло: Дима лежал сразу за глыбой, на которую уложил брата. На поверхности лишь голова и плечо. Лицо зеленоватое от корочки льда, под носом две кровавые сосульки, вместо волос красная шапочка.

Я где-то читала, что порой у некоторых людей в экстремальных условиях проявляется чудовищная сила: грузовик гружённый наехал на ребёнка – и мать переворачивает махину, как картонную коробку…  Или: русская народная сказка «Безручка»…

Нечто подобное случилось со мной: наклонилась, схватила Диму за плечо и выдернула из ледяного плена, точно детскую игрушку. Положила рядом с братом. Он был жив, но жизнь в нём едва теплилась.

– Дим, Дима, Димушка! – трясла, звала, кричала в холодную бездну, куда он медленно погружался. Ни одна жилочка не дрогнула.

И я завыла, как тысяча волчиц, угодивших в капканы. Бутафорское небо приблизилось – отвратительный глаз с бельмом! – и мой вой бился об этот глаз, взрывался, осыпая округу разноцветными искрами…

Голова-шар лопнул, полыхнув пламенем…

Глава 8

… Я проснулась от шороха у изголовья. Почему-то не спешила открывать глаза, прислушалась.

Кто-то ходил рядом, мягко ступая. Тепло, пахнет чем-то кулинарным. Где-то недалеко, будто за стеной, гул. Причём, очень знакомый. Где же я его слышала? Напряглась и вспомнила. Вспомнила всё, что приключилось со мной, до той секунды, когда…  лопнула голова, и полыхнуло огнём…

Открыла глаза и быстро села. Рядом никого не было, возможно, бесшумно вышли, пока я восстанавливала цепь событий. Я была совершено голая, лишь на шее висел оберег бабы Нюры. Подо мной каменная кровать, на ней толстое меховое покрывало, такое же, но потоньше, служило одеялом.

Комната небольшая, но просторная: за счёт закруглённых стен. Потолок арочного типа. И стены и потолок отполированы, и так же разрисованы, как коридор и стены площади, увиденные глазами Упа. Пейзажи с птицами и животными. Надо сказать, художник отменный: с фотографической точностью прорисована каждая травинка, лапки букашек. Помимо картин, на стенах было несколько, похожих на дверцы шкафов, тёмных прямоугольников с выемкой вместо ручки. И, разумеется, две знакомых уже мерцающих чаши-светильники. Видимо, это от них шёл сладковатый запах, одновременно напоминавший жареную картошку, свеженарезанный огурец и подгоревший лук. Двери как таковой не было: вместо неё завеса из камушек, нанизанных на кожаные шнурки.

У изголовья стоял низкий из резного камня столик. На нём глиняный кувшин, такая же глиняная кружка, прикрытый холстиной каравай хлеба.

Ужасно захотелось пить. В кувшине было молоко, холодное, сладковатое, с лёгким запахом, должно быть, козы. Я всю жизнь пила коровье молоко из пакета и понятия не имела, что представляет собой козье. Слышала только: многим не нравится, потому что, якобы, пахнет козлом. Сразу вспоминалось выражение «козёл вонючий» и, естественно, пропадало всякое желание пить такое молоко. Всё это всплыло, когда сделала первый глоток, и…  тут же выветрилось. Молоко мне понравилось: я выдула всё, что было в кувшине.

Чувствовала себя превосходно. Даже несколько засомневалась: может, всё предыдущее мне приснилось? Просто забыла, как Дима перенёс всех нас сюда, к аборигенам и…  Что же было дальше? Тоже забылось? Чушь, не может этого быть…

В животе подозрительно заурчало, и я откинулась на меховую подушку. Подождала. Ничего такого не случилось. Либо с голодухи, либо желудок высказал недоумение по поводу незнакомой жидкости.

Итак, мы в Посёлке у аборигенов. Будем надеяться, что ребята чувствуют себя так же чудесно. Хорошо бы одеться, только вот где моя одежонка. Может в шкафчиках?

Дверцы легко откидывались, но, увы! все шкафчики оказались пусты, только два выполняли роль раковины и туалета. Для чего же остальные предназначены?

Послышались шаркающие шаги: в комнату вошла низенькая круглая старушка. У неё было смуглое красивое лицо. Пышные соломенные волосы, будто слегка присыпаны мукой. Небесно-голубые влажные глаза лучились дружелюбием и радушием. На вытянутых руках старушка держала мою одежду, чистую, сложенную аккуратной стопкой.

– Пробудилась, ладушка! – радостно, нараспев, заговорила старушка. – Как самочувствие?

– Спасибо, хорошо. А как…

– Мужчины твои оклемались. Крепенькие. Пухленький, правда, доставил хлопот. Боялись, не вырвем из лап Морены. Ан нет, с носом осталась! Ты тоже одной ноженькой ступила на её границы.

– А Юрик?

– Малой? Так у него царапина.

– Значит, все живы – здоровы. Отлично!

– Одевайся, ладушка, и выходь. Голодная, поди?

– Есть немного.

– Вот и откушаешь, – Старушка положила на кровать одежду, что-то непонятное бормотнула, и бесшумно удалилась.

Я стала одеваться. Поверх стопки лежали меховые тапочки. Одежда была выстирана, выглажена и, там, где порвалось, красовалась причудливая штопка, тонкими кожаными шнурочками.

За дверью из бус небольшой, метра полтора, дугообразный коридорчик, а далее проём – выход. Вышла на площадку перед входом. Это место я уже видела, благодаря Упу. Кстати, его я сразу увидела: сидит на «дереве», дремлет. Аборигены, точнее аборигенки, суетливо устанавливали на площади полукругом столы, скамейки, накрывали белым полотном. На столы выставлялись многочисленные и разнокалиберные блюда. Намечался пир горой? Видимо, в честь нашего прибытия.

Меня заметили. Всеобщее оживление. Рассматривали, как диковинку. Даже стало как-то не по себе.

– Будь здрава!

Я обернулась на голос: на соседней площадке стояла девчонка моего возраста. На ней было такое же платье, как и у всех. Тёмные жиденькие волосы заплетены в косичку, которая сиротливо лежала на пышной груди. Скуластое худощавое лицо, маленькие глазки, крупный нос и массивный подбородок. Глядя на неё, невольно думалось: природа была не в себе, когда её создавала. Слепила из того, что было. Возможно, из отходов.

– Привет. Что намечается?

– Обед. Ты откуда? – спросила так, что я сразу поняла: не аборигенка.

– Из Питера.

Девчонка наморщила лоб, пожевала губами и тряхнула головой:

– Нет, не знаю.

– А ты?

Девчонка пожала плечами:

– Не помню.

– Давно здесь?

– По здешнему, 25 годков.

– Скока?! скока?! Шутишь? – спросила, и тут же вспомнила: здесь время стоит. Вот тебе и наглядный пример. Это что же, ей сейчас…  лет 40?! – А как вы считаете…  годки?

Девчонка молча показала на противоположную стену. Эту часть мне Уп не показал. В стене, ближе к потолку, была объёмная ниша, в центре которой стояла тёмная фигура, по очертаниям, женская. Свет не освещал, а наоборот, отбрасывал тени на неё. По обе стороны от ниши спускались вниз вырубленные ступени. Перед нишей выступ, на котором стоял каменный куб, размером с коробку из-под телевизора.

Я вопросительно глянула на девчонку, и та просто объяснила:

– Часы Ладанеи. Каждый час вспыхивает камень в её бусах, а их 24. Дежурная фиксирует и бьёт в гонг. Дежурка под нами, самая верхняя.

Я вскинула голову: почти под потолком, выбиваясь из череды, зияло узкое отверстие.

– Понятно. А есть среди вас те, кто помнит, откуда пришёл? Может, ещё питерские есть…

– У нас память отняли. Никто не помнит. Мы даже имён своих не помним. Сами себе придумываем новые. Зови меня Ириной.

– А я, Варя.

– Салют, соня! – С верхней кельи по ступенькам спускался Вадик. Чистенький, наглаженный, весь какой-то прилизанный. Самодовольная ухмылка во всё лицо. Ирина дипломатично скрылась в своей келье.

– Привет. Почему «соня»?

– Да я уже полдня тут кручусь, а вы всё сопите в две дырочки. Как ты?

– Нормально. А Димка где?

– Не знаю. Его тут таскали из кельи в келью…  Говорили: загнуться может. Потом слух прошёл, что всё окэй.

– А Юрик?

– У них тут где-то хоздвор. А там живёт не то домовой, не то куриный бог. Не понял я, короче. Юрик пошёл в гости.

– А вещи наши…

– Всё собрали, где-то у них. Да, только Спица твоя и Колобок наверху остались. Дурдом какой-то! Одни бабы…  Вышел прогуляться, налетели, как воробьи на горбушку хлеба.

– Мужчина, – хмыкнула я, вспомнив, как загадочно произнесла это слово круглая старушка.

– Смейся, смейся…  Представляешь: они все оттуда, как и мы пришли. Только ничего не помнят.

– Ульяна сказала.

– Нет, ты врубаешься? Они не помнят, куда делись парни! Помнят, что уходили отсюда, затем провал и… снова здесь. Одна тётка, на вид, как наша соседка, ей 45 лет, говорит, что здесь уже сто пятьдесят три года. Врубаешься?! Все приходят в нашем возрасте, откуда же такие древние старухи, если время стоит?! Сечёшь?

– Нет.

– Время не стоит! Оно просто движется черепашьим шагом. Здесь минута, как у нас дома месяц или даже год. Может ещё больше. Представляешь: застрянешь здесь, твои подружки на пенсию выйдут, а тебе всё пятнадцать…

– Слушай, заткнись, а!

– Ты чё, Варь? Пошутить нельзя…

– Дурацкие шутки, я уже говорила тебе. Ты помнишь, что в коме был? Что рёбра сломаны…  были?

– Сказали.

– А сказали почему?

– Да помню я всё, помню! Извини, неудачно пошутил. Не знаю, как ты, а мне как-то не по себе…  Куда парни делись? Ты посмотри, сколько здесь ба…  женщин и девчонок…  Какое после этого настроение? Хреновое…

– Что ты всё ноешь? Тебя никто не гонит, силком не тянет. Можешь вообще не уходить отсюда. Оставайся. Будешь султаном в гареме…  Мужчина…

– Издеваешься?

– Нет. Просто говорю: у тебя есть выбор. Идти дальше или остаться здесь.

– А у вас с этим жирдяем?

Я не успела ответить: над головой ударили в гонг. Приятный мелодичный звон рассыпался под сводами площади. На скульптуре действительно замигала, словно на тёмном небе, звёздочка.

– Врут на целых 27 минут, – хмыкнул Вадик. – Я специально посчитал…

– Их устраивает и ладно. Знаешь, ведь как говорится: в чужой монастырь со своим уставом…

– Здесь не монастырь. Бабья коммуна. В головах у них такое…

– Без разницы! – оборвала я: тон Вадика мне очень не понравился. То ли он в душе ярый женоненавистник, то ли всё время озабочен, показать своё превосходство: мол, я фигура, а вы все так…  обёртка от макарон. Возможно, что-то третье, но сейчас над этим ломать голову не хотелось. Хотелось, есть, причём, зверски.

Со всех келий потянулись к накрытым столам. Я тоже вклинилась в общий поток. На меня смотрели во все глаза, радушно улыбались, желали здравствовать, трогали мою одежду. Благо, не приставали с расспросами. Иначе, боюсь, не выдержала бы, психанула.

Рассаживались за столы без суеты, точно за каждым заранее было закреплено место. Боковые столы, почему-то, остались незанятые. Я остановилась в растерянности, не зная, куда сунуться. Мимо прошёл Вадик, покосился на меня, снисходительно усмехнулся:

– Ходи за мной, у нас свой стол, – Вадик прошёл к правому боковому, шумно плюхнулся на скамью.

Я подошла, села с краю.

– А Дима? Почему его не видно?

– У него постельный режим, – неприятно хохотнул Вадик. – Три сестрички, полный сервис…

Вроде все уже за столами, но никто не приступал к еде. Чего ждут?

Как бы отвечая на мой вопрос, на тропинках и лесенках появились…  беременные и женщины с маленькими детьми. Все девочки. Самой старшей на вид лет шесть.

– Живой анекдот, – наклонился в мою сторону Вадик. – Мужиков нет, а плодятся. Врубаешься?

Честно сказать, нет. Неужели клонируют?

– Вот и я о том же, – усмехнулся Вадик и двусмысленно подмигнул мне.

Зараза, опять мне в голову залез! Ох, Вадик, доиграешься, сломанные рёбра ничему не научили…

– Чё ты сразу пугать? – дёрнулся Вадик. – Расслабься.

– А ты соблюдай неприкосновенность чужой территории. Мои мозги не прогулочный парк. Врубаешься?

За столами оживились. Я не заметила, откуда, но к центральному столу приближались три древних старухи. На вид им более ста лет. А на самом деле?

В центре шла высокая и крупная, осанистая старуха с тёмным морщинистым, как кора старого дуба, лицом. Мраморно-белые волосы заплетены в косу и собраны «улиткой» на затылке. По бокам шли старушки пониже ростом, такие же седые, сгорбленные, востроносые.

Когда старушки уселись, вдоль рядов сидящих пошли девушки с тазиками и полотенцами на плечах. Началось коллективное мытьё рук. Я ожидала, что эта процедура затянется надолго, но закончилось всё довольно быстро. Однако и после никто не прикоснулся к еде.

Поднялась со своего места высокая старуха, и воцарилось всеобщее молчание.

– Сегодняшняя обеденная трапеза, дети мои, особенная, – заговорила старуха неожиданно крепким сочным голосом женщины средних лет. – Из Запредельного к нам пожаловала гостья. Ещё одна наша надёжа… – Старуха выразительно помолчала, устремив взгляд в мою сторону. И все, как по команде, посмотрели на меня с радушием и…  надеждой. Старуха продолжила: – Стезя нашей гостьи началась трудно и ещё более трудным будет продолжение…  но мы должны приложить все наши устремления в подмогу Избранной. Будем желать ей и её сопутникам удачи. Хвала Светозарной! Да сгинет Морок!

– Хвала Светозарной! Да сгинет Морок! – эхом отозвалось застолье.

– Можно приступать к трапезе, – разрешила старуха, садясь.

Еды на столах было расточительно много. Например, на нашем на двоих стояло столько, что хватило бы накормить десяток самых прожорливых от пуза. Чего тут только не было…  В глиняных горшочках уха, щи с мясом, разных видов пироги, кувшины с квасом, морсом…  Как говорится, глаза разбегаются, нет слов…  Только один вопрос свербел: откуда? Разве что у них имеется целая скатерть-самобранка…

– Не, нету них даже кусочка, – сказал Вадик с набитым ртом. – Всё натуральное, от земли. Я уже говорил про хоздвор…  там у них поросята, козы, куры. И теплицы. Колхоз, одним словом…

Паршивец, опять в голове моей шляешься? Как само собой…  ни крохи смущения…  Урод, ни стыда, ни совести!

– Зачем же сразу обзываться, – притворно обиделся Вадик. – Подумаешь…  все твои мысли итак на лице написаны, как рекламный щит…

– Слушай!., дай спокойно поесть, а!

– Ешь. Я что, изо рта вырываю…

– Всё! Последнее китайское предупреждение: или ты заткнешься, или…  я одену тебе на голову этот горшок! Врубаешься? Сечёшь?!

– Угу, – буркнул Вадик, уткнувшись в тарелку, и надолго замолчал.

На десерт разнесли холодный овеяно – ягодный кисель и горячий сбитень. К сожалению, я очень быстро налопалась, и многие блюда остались не попробованными. Вадик всё над братом посмеивался, а сам трескал за троих. Я не удивлюсь, если он вообще откажется уходить отсюда. При показной неприязни к «бабам», здесь ему весьма нравится. Ну и шут с ним, пусть остаётся. Меньше проблем в пути будет.

После трапезы началась суета по уборке столов. В ней приняли участие практически все, за исключением беременных и малых девочек. Я, было, сунулась тоже, но меня заботливо оттёрли: отдыхай, тебе ещё предстоит трудный Путь. Ну, и ладно, прогуляюсь, познакомлюсь поближе с «колхозом». Так, куда направить стопы? О, оказывается, рядом с нишей, где скульптура, существует еле заметная дверь! Сейчас она была приоткрыта: за ней только что скрылась тройка старух. Кто они? Совет старейшин или жрицы Ладанеи Светозарной?

– И то и другое, – обронил, проходя за моей спиной, Вадик. – Не хочешь дохнуть свежего воздуха?

– С тобой нет: он сразу станет несвежим.

– Выпендриваешься?

– А ты?

– Я такой, какой есть. Не нравлюсь?

– Такой – нет.

– Твои проблемы, – криво улыбнулся Вадик, и направился к коридору, ведущему на выход.

Я не знала, куда себя деть.

– Скажите…

– Да? – с готовностью обратились ко мне сразу несколько женщин.

Объяснила, что мне хочется, и через секунду позвали, подвели ко мне девчушку лет десяти.

– Это Зарёма. Она всё покажет и расскажет.

Девочка мне сразу понравилась. Красивое кукольное лицо, шапочка молочно-белых волос, кудряшками, как у барашка шерсть. Но не её красота привлекла, а то, что Зарёма напомнила мне меня в десять лет: тихая, неулыбчивая, с недетской грустью в глазах. А глаза у неё были чудные, бирюзовые, окаймлённые пышными ресницами. Глянула пронзительно и тут же потупилась.

Едва мы покинули площадь и оказались в коридоре, с девчонкой случилось чудо: она выпрямилась, лицо оживилось, грусть пропала из глаз, и они радостно засияли. Я, поражённая, застыла, а Зарёма, широко улыбаясь, взяла меня за руку, потянула за собой.

– Идём, идём же.

– Что с тобой случилось?

– Сбросила гнёт.

– ??

Она говорила много и быстро, красиво и чётко произнося каждое слово. Речь Зарёмы текла, журчала, обволакивала, подхватывала и несла, несла, осторожно и бережно. Гнётом называла отношение женщин к ней. Все женщины Долины Ворожей находятся под заклятьем Середы, последней супружницы Морока. Морок отнял память, остановил время, чтоб дольше мучились, а супружница его, забавы ради, наложила своё заклятье: будут рождаться только девочки, а на седьмом году в одночасье угасать. На погосте лишь детские могилы. Зарёма почему-то проскочила седьмой, восьмой… Сейчас ей тринадцать и три месяца. Все женщины, потерявшие детей, при встрече с Зарёмой переживали бурю чувств. Эти встречи тяжелы и для них и для Зарёмы. Даже родная мать чурается её, точно заразу боится подхватить. Зарёма старается пореже показываться на людях: отсиживается у себя в келье. Шьёт, вяжет, рисует, лепит из глины фигурки животных. Иногда выскользнет пораньше – когда все спят – и идёт на хоздвор, ухаживать за молодняком. Или выходит наружу, гуляет в округе. И мечтает. Мечтает совершить подвиг: добраться до Пекла – где-то там, в глубине гор заточена Ладанея – и освободить её. А затем, вместе с Ладанееи, Зарёма отправится к Мороку и его супружнице Середе: одолеют их в поединке. И спадут чары Морока: в Долину Ворожей придёт Весна…

Только всё это несбыточные мечты. Сколько уже веков приходят Избранные из Запределья, но ни одна далее Заморочного Леса не дошла. Все вернулись в Долину, лишённые памяти. Мать (та самая высокая старуха) ещё из тех запредельных ворожей, которых обманом заманили сюда, якобы для перемирия. Но случилась Великая Битва…  Тёмные, за счёт коварства, одержали верх. Последние ворожеи заперли Проход, наложили охранное заклятье. Тщетно пытались Морок, и его свора порушить Оберег. Только и смогли, что остановить время, обрекли Изумрудные горы и Долину Ворожей на вечную зиму. Первое время – ещё Ладанея была на свободе – часто наведывалась Середа, всё пыталась сломить ворожей, выпытывала Заветное Слово для снятия чар-оберегов, дабы открыть Проход. Много ворожей погибло лютой смертью – ни одна не сломилась. И тогда Ладанея, чуя свои последние часы, наложила Оберег и на Изумрудные горы. И прекратились набеги Середы. На выход и вход Оберег пропускает лишь Избранных, тех, кого коснулся Дух Светозарной. Существует давнее поверье: раз в три года Дух Ладанеи залетает в Долину, посмотреть на Образ – в странствиях Духа забывается, стирается Лик Светозарной. Всего несколько минут находится Дух подле Образа, но если в эти минуты подойти к камню с отпечатком Ладони Ладанеи и приложить свою, есть надежда, что Дух выберет тебя и коснётся. Многие давно уже разуверились в этом, но в Чаровные минуты всегда находились две-три охотницы испытать судьбу. Зарёма уже ходила один раз – Дух проигнорировал её. Девочка верила, что тогда ей было десять, соплюшка, Дух просто не воспринял её всерьёз. Но теперь-то она взрослая. Почти…

– Я верую: Дух коснётся меня! Неспроста я выжила, а остальные умерли. Я сегодня ночью опять пойду.

– Ночью?

– Да. Начало второго часа после полуночи. Варенька, ладушка, пойдёшь со мной? Ты просто постоишь рядышком. Дух коснулся тебя там, в Запредельном, может он помнит тебя…  увидит и решит, что тебе нужна помощница в многострадальном и опасном Пути…

– Хорошо, я пойду с тобой.

– Благодарствую, ладушка! – Зарёма готова была кинуться, расцеловать меня, но сдержалась: всё – таки Избранная, какие могут быть фамильярности.

Мы прошлись по залам-«фабрикам», где выделывались козьи шкуры, шились одежды, подушки и прочее постельное «бельё». Далее гончарная. Здесь никого не было. Зарёма сказала, что работать приходят, когда есть необходимость, позыв. Оно и понятно: зачем производить лишнее, если нет сбыта? Следующим пунктом экскурсии был хоздвор. Запах здесь стоял убийственный: сладковато-приторный и резкий, даже глаза заслезились. Большой зал, почти как тот, жилой. Огороженные каменными плитами загоны, клети, в которых обитали свиньи, куры, козы. Последних не было, видимо на прогулке. Вдоль загонов змеился ручеёк и нырял в овальную дыру, края которой испачканы навозом – местная канализация.

– Пошли отсюда, а то с непривычки задохнёшься. Пойдём в Огород, там приятно дышать.

Огород поразил меня до глубины души. Помню: похожие ощущения были, когда в третьем классе нас училка водила в Ботанический сад. Огромный зал, как два жилых, весь потолок, и часть стен плотно завешены светильниками: светло как днём, и очень тепло. Как в солнечный день после краткого слепого дождичка. Воздух влажный и приятный на вкус и запах. Зал поделён на две половины широкой дорожкой, по обе стороны террасами расположены грядки. Слева чистенькие, ровные, как по линейке, высажены огородные растения: лук, чеснок, огурцы, капуста, редька, ещё какая-то зелень. Справа карликовые – не больше метра – фруктовые деревца и ягодные кусты. За ними настоящий луг. В конце зала в каменной нише бил ключ, от него расходились веером вырубленные желобки.

Здесь работали несколько женщин. Они приветливо улыбались мне, желали здравствовать. Женщины рыхлили землю, собирали созревшие плоды в плетённые из кожаных ремешков корзины.

Я спросила у Зарёмы: почему совсем нет цветов? Девочка ответила просто: нет семян. Помолчала секунду-другую и поведала историю Огорода.

У каждой Избранной обязательно был с собой кусочек скатерти – самобранки. Каждый кусочек выдавал свой набор еды: у одних пироги да каша, у других рыба заливная, фрукты да медовуха, у третьих кувшин с квасом, каравай да пара луковиц…  Так вот, по крохам, и собирали семена всего того, что росло сейчас на Огороде. Цветов не встречалось…

– А откуда вы хлеб берёте?

– У Матери осталась ветхая скатерть, ещё с тех времён, до Битвы. Выдаёт караваи, калачи.

– Понятно. Животные тоже с тех времён?

– Нет. Тогда Середа всё истребила…  Думала, что холод развяжет язык ворожеям…  Эти случайные. Когда Избранные открывали Проход, то в него как-то попадали животные. Один раз два цыпленка, другой раз поросёнок и два козлёнка. Последний раз поросая свинья. Только давно это было, очень давно…  За последние сто лет только вы с птицей пришли.

– Вообще-то Уп отсюда. Баба Нюра получила сигнал, думала, посланцы возвращаются, а это Уп. Пролетел Проход и заснул, лет на 30.Я взяла его с собой.

– Баба Нюра тоже ворожея?

– Говорит, была когда-то. Сейчас Проход сторожит, Задвижкой себя называет.

– Пошли наружу. Теперь твой черёд рассказывать. Хочу услышать про Запределье. Как вы там живёте…

Зарёма слушала, открыв рот и широко распахнув глаза. Обычно так слушают маленькие дети увлекательные сказки про говорящих животных. В сущности, для этой девочки автомобили, метро, самолёты, телевизор, дети в школах – тоже сказка. Увлекательная, захватывающая сказка. Она никогда этого не увидит, не прикоснётся рукой…  Хотя, ещё вчера я тоже считала сказкой говорящих котов, превращение в Дюймовочку, а телекинез и чтение чужих мыслей фантастикой. Если…  Нет! КОГДА мы выполним свою миссию, снимем Оберег…  я приглашу Зарёму к себе в гости…

Мы шли по утоптанной тропинке между валунами. Я рассказывала, что такое школа, чем мы там занимаемся, а перед глазами вставали недавние сцены: как крушила подобные валуны, как выла волчицей над телом Димки…  Надо зайти к нему, проведать. Внезапно защемило сердце, глянула вверх и вспомнила Колобка. Бедненький, привязанный там мёрзнет. Я теперь перед ним в долгу, как и у Зебрика: спас, не дал разбиться…

– Что? – тревожно спросила Зарёма, когда я вдруг замолчала.

Рассказала о Колобке. Девочка прониклась моими чувствами, заторопила:

– Пошли к нему! Я слышала, что он здоров.

– А я слышала, что у него постельный режим.

Зарёма хитро сощурила глаза, усмехнулась загадочно:

– Знаем – понимаем…  Это те, кто за ним ухаживает, распускает слух. Просто им хочется подольше потереться рядом с мужчиной…

– Да какой он мужчина! Мальчишка…

– У нас мужчина. Все так говорят. Вот увидишь, когда вы соберётесь уходить, Мать будет тебя просить, чтобы твои мужчины оставили…  семя.

– Ничего себе задвижка! – невольно вырвалось у меня.

– Задвижка? Баба Нюра? – Зарёма недоумённо воззрилась на меня.

– Не бери в голову, это другое…  Ладно, пошли к Димке.

Зарёма продолжала пристально всматриваться в моё лицо, силясь понять причину моей вспышки. Бедняжка, боялась, что это она, ненароком, вызвала мой гнев. Как ей объяснить, что оказаться в роли сутенёрши мне…  противно, гадко?

На обратном пути Зарёма почему-то решила расшифровать свои слова, вызвавшие мой гнев.

Так было всегда, ещё с первых Избранных. Изолированные ото всего мира, своего и Запредельного, ворожеи понимали: без мужчин их племя вымрет. Мужчина стал, грубо говоря, на вес золота. В этих условиях, естественно, мальчишки 15–17 лет-мужчины. Редкое «сокровище» – раз в 15 лет! – распределялось строго под надзором Матери. На всех лежало строжайшее вето на самовольство, то есть сама охмурять, соблазнять не моги! Нарушительницу ждало наказание. Мать – и только она! – решает, кому оставит семя мужчина. Как мне уже известно от бабы Нюры, Избранная – голова, а сопутники – руки/ноги, стало быть, голове и решать, что делать конечностям. Выбранных Матерью женщин моют в бане, надевают специальную рубаху и отводят в ложницу, что находится под Образом Ладанеи. Мужчин тоже моют в бане, кормят особенными яствами и поят спецнапитками. На всё отводится одна ночь.

– И сколько женщин отбирают?

Шесть! Круто, дорогие мои мужчины!

– Тебе тринадцать, так? Как же…

– Я не от мужчины родилась. Мой отец полкан.

– Кто?! – Я затормозила так, что колени заныли. – Полкан? От…  собаки?

– Собака-это кто?

– Животное такое, ростом с козу…

Зарёма согнала улыбку с лица, сурово нахмурилась:

– Отец не животное! Он полкан.

– Это не имя?

– Его зовут Добран. Он последний из полканов. Когда Морок истребил его племя, за помощь Сварожичам, мама Добрана – она была человек – единственная спаслась. Ладанея направила её в Долину Ворожей. Отец уже здесь родился. Мама вскорости умерла, и Добрана, вырастили ворожеи. За преданность полканов, Ладанея одарила Последнего вечной юностью и бессмертием.

Я уже догадалась о ком речь, но у меня просто в голове не укладывалось такое: полулошадь и женщина…  да ещё такие хорошенькие девочки рождаются…  Брр! что-то из области извращенцев…

Зарёма вновь удивлённо заглянула мне в лицо, не понимая, чем вызвана такая гримаса.

– Извини, я ничего плохого…  Просто у нас такие связи…  болезнью называются. И как же вас называют, детей полкана?

– Полотки.

– А кента…  то есть полканы не рождаются?

Ответ я почти знала, но хотела проверить. Действительно, для рождения кентавра – полкана нужна лошадь. Непременно, девственница. В другом случае родится обыкновенный жеребёнок. В посёлке большая часть детей-полотки…

Всё! не хочу больше об этом слышать – противно…

Мы шли уже по коридору и, дабы сменить тему, спросила, кто рисовал на стенах.

– Кто хочет, тот рисует, – просто ответила Зарёма.

Дима сидел у водоёма, держал на руке Упа и разговаривал с ним. Напомнив мне, что ночью зайдёт за мной, Зарёма поспешно убежала.

– Привет, болезный. Тебя выпустили на прогулку?

– Сбежал! Эти девки достали! Как липучки… Я давно уже в норме, а они так сладенько: «У тебя коленце не срослось, тебе ещё полежать надобно…». Представляешь: чуть не передрались, кому кормить меня с ложечки! Я им что, младенец в пелёнках?

– Кто ещё в пелёнках, кормят грудью.

– Смеёшься, да? Издеваешься?

– Сочувствую. Ты не знаешь, что тебе ещё предстоит.

– А ты знаешь? Скажи.

– Брачная ночь. Стремя сразу.

Дима недоверчиво усмехнулся:

– Прикалываешь…

– На полном серьёзе. Традиция такая: каждый проходящий мужчина должен оставить…  потомство.

– В натуре? Да это…  ну, кто против…  но с тремя…  А отказаться можно?

– Нельзя. Смертельно обидишь. Могут психануть и…  кастрировать.

– А-а, – засмеялся Дима, – я понял: у тебя хорошее настроение и решила мне мозги полоскать…

– Дурачок, это чистейшая правда. Да и что тебе бояться: ты ж у нас плейбой и мачо. Помнится, скулил: от девчонки оторвали…

– Но три сразу…  это…  ну, много мне…

– Твои проблемы, мужчина. Ты, действительно, в полном порядке?

– Для чего? – насторожился Дима.

– За Колобком смотаться.

– Да хоть сейчас! Не, Варь, ты не шутила про трёх?

– Не шутила.

– А можно…  с тобой, а с ними пусть этот скобарь, а?

– А по губам?

Дима насупился, шикнул на Упа:

– Чего расселся? Сидит тут, слушает…

– Уп-уп-уп, – оскорблено обиделся удод, сложил хохолок в хулиганский чуб и…  долбанул клювом в руку Димы. Вспорхнув, полетел в сторону коридора.

– Больно же! – взвыл Дима. – Ворона хохлатая…  я из тебя цыплёнка-табака сделаю!

– Мы идём? Или ты опять раненый?

– Идём. Я это ему припомню! Зажарю и без соли съем…

– Если будет, чем есть.

– В смысле?

– Зубов не будет. Я тебе их повыбиваю.

Дима некоторое время смотрел мне в лицо, не мигая, затем кисло хмыкнул:

– Ну, Варька…  ты меняешься на глазах…  Супер! Хвалю.

Мы направились на выход.

– Вадима видел?

– Мельком. Ты не ошиблась тогда: точно рёбра сломала? По-моему, в черепушке у него перелом. Ходит и лыбится, как дебил…

– Есть немного.

«Я всё слышу, – внезапно в голове моей зазвучал голос Вадика. – За дебила ответите. Потакаешь жирдяю?»

– Он…  читает наши мысли, – сквозь зубы процедила я, словно это могло спасти от «сканера» Вадика.

– Ну и хрен с ним! Я что думаю и в глаза скажу. Крутой, да? И покруче видели…

– Может не дразнить гусей…

«Ой, не смешите меня, пожалуйста», – Вадик, будто рядом стоял и ехидно хохотнул в самое ухо.

«Не сходи с ума. Тебя по-хорошему просят: будь человеком!»

«Я то человек. А вы…  зажравшиеся дети асфальта. Чипсы!»

«Ты болен, Вадим…»

«Да я здоровее вас, хлюпики!» – идиотский смех бился в моей голове, причиняя боль. По лицу Дима понял, что мне плохо.