Текст книги "Улыбка Бультерьера. Книга вторая"

Глава 3
Я – художник

«– Кто за вас болеет в зале, Владимир? – спросил юный ведущий, радушно оскалив крупные ядовито-белые зубы.

– К сожалению, никто, – я изобразил чуть виноватую полуулыбку. – Приехал на игру я один, в Москве ни друзей, ни знакомых.

– Вы художник, Владимир? – сменил тему юноша, сверкнув стеклами очков и убирая оскал с худощавого лица.

– Самоучка, – я смутился, потупился и начал вроде оправдываться. – Поселок у нас маленький, долгими зимними вечерами делать нечего, вот и пристрастился к акварельным краскам. А вообще, я на инвалидности, пенсионер, так сказать.

– Вы регулярно смотрите нашу игру по телевизору?

– Стараюсь. Поселок у нас маленький, общей телевизионной антенны нету, а с комнатной телевизор не всегда ОРТ ловит.

– Расскажите, как же вам удалось попасть к нам на игру?

– Поселок у нас хоть и маленький, но телефон есть. Заказал через район переговоры с Москвой, телефонистки долго не могли прозвонить номер, который вы сообщаете в конце программы, но в конце концов меня соединили, я ответил на вопросы и вскоре получил приглашение принять, так сказать, участие.

– Какую сумму вы рассчитываете выиграть?

– Миллион.

– Смелое заявление.

– Как я уже говорил, поселок у нас маленький, делать особенно нечего, а пенсии мне хватает. Если не пишу картины, то читаю. Библиотека у нас при школе большая, хоть и поселок маленький, и школу давно в район перевели, а библиотека осталась, пожалуйста, пользуйся.

Зрители в зале зааплодировали. Непонятно чему, то ли тому, что я сообщил про закрытую школу, то ли сообщению о доступной всякому большой библиотеке в маленьком провинциальном поселке. На мой сторонний взгляд, режиссер, который командовал аудиторией, дал отмашку к аплодисментам не вовремя.

– Первый вопрос, – оживился юноша-ведущий, наклоняясь к плоскому монитору LG. – От чего учит не зарекаться русская поговорка? От сумы и от тюрьмы, от судьбы и лебеды, от скуки и лабуды, от крупной суммы в конвертируемой валюте.

В зале раздался дружный смех, и, вторя идиотскому настроению публики, юный ведущий растянул до ушей лягушачий рот.

– Вариант «А», от сумы и от тюрьмы, – ответил я, заметно волнуясь.

– Правильно! И вы заработали сто рублей…»

Я нажал кнопку ускоренной прокрутки видеозаписи. В кассетоприемнике видюшника весело гудело, на плоском экране убийственно дорогого телеящика мы с ведущим комично задергались, замелькали цифры внизу кадра: 200, 300, 500 рублей, «несгорающая» тысяча. Промелькнула рекламная вставка, 2000, 4000, мы с ведущим выпили чая, он его похвалил, 8000, 16 000, вторая «несгораемая сумма» – 32 000, опять реклама, и опять я, я не дергаюсь, сижу окаменевший, задумчивый, задергался, смешно размахивая единственной пятерней, 64 000, калейдоскоп крупных планов, то моя физиономия, то ведущего, 125 000, камера панорамирует по зрительному залу, снова я в кадре, 125 000, анонс программы «Время», рекламный блок, коротко мы, я и ведущий, теперь крупно я, а теперь он… Отпускаю кнопку ускоренной перемотки.

«– Вопрос на пятьсот тысяч рублей. Напоминаю вам, Владимир, вы можете забрать выигранные деньги в любой момент, но только до того, пока я не принял у вас ответ. Если вы сейчас ответите правильно на четырнадцатый вопрос, заработаете полмиллиона. Если дадите неверный ответ, потеряете сто восемнадцать тысяч. Несгораемые тридцать две тысячи у вас останутся. Также у вас сохранены все три подсказки – пятьдесят на пятьдесят, помощь зала и звонок другу. Играем?

– Послушаем вопрос, – я скромно потупился.

Аплодисменты, звучит тревожная музыка, ведущий зачитывает вопрос:

– Кому принадлежат слова: «Лишь некоторые люди задумываются чаще двух-трех раз в год; я снискал международную признательность, делая это раз или два в неделю». Варианты ответов: а – Уинстон Черчилль, б – Бернард Шоу, ц – Курт Воннегут, д – Стивен Спилберг.

Я вздыхаю порывисто, провожу запястьем здоровой руки по взмокшему лбу.

– Давайте рассуждать логически, – говорю я, глядя на свой монитор.

– Давайте, – охотно соглашается ведущий.

– Спилберга и Воннегута отметаем сразу.

– Почему? Объясните вашу логику.

– Оба они американцы, а в цитате чувствуется чисто английский юмор. Значит – или Черчилль, или Шоу. – Я поднимаю глаза на ведущего.

– Вы ждете от меня совета? Я не имею права вам подсказывать, но вправе напомнить, что вы в двух шагах от миллиона и у вас есть все три подсказки.

– Честно говоря, я не знаю ответа.

– Вы забираете деньги?

– Нет, я беру подсказку. Пятьдесят на пятьдесят.

– Уважаемый компьютер, уберите, пожалуйста, два неверных ответа.

Тишина в зале, звуковая отбивка, и Спилберг с Воннегутом исчезают. Аплодисменты…»

Я не тот, который на экране, а тот, который у телевизора, с пультом управления в руке, имеющей кисть, смещаю указательный палец с кнопки ускоренной перемотки, на кнопочку замедленного, «покадрового», просмотра.

«…Крупным планом лукавая физиономия ведущего.

– Владимир, вы мыслите в правильном направлении, продолжайте рассуждать логически.

– Я, пожалуй, возьму вторую подсказку. Давайте спросим у зала.

– Давайте! Уважаемые зрители, помогите, пожалуйста, Владимиру сделать выбор, проголосуйте за один из двух оставшихся вариантов. А мы с вами, Владимир, пока идет голосование, давайте выпьем еще чаю. «Майский чай», натуральный индийский чай, собранный вручную, поможет вам обрести твердость духа в нужную минуту. Голосование закончено, взгляните на монитор, за Уинстона Черчилля проголосовало сорок восемь процентов аудитории, за Бернарда Шоу сорок семь процентов, четыре процента думают, что это все-таки Курт Воннегут, и один, видимо, поклонник Стивена Спилберга, вопреки всему проголосовал за любимого кинорежиссера.

Аудитория смеется, оператор укрупняет мое лицо, я страдаю.

– Владимир, как видите, мнения поделились практически поровну между Черчиллем и Шоу.

– У Черчилля больше на процент.

– Вы знаете, что наша аудитория иногда ошибается?

– Знаю.

– У вас еще есть подсказка «звонок другу».

– Помню, но, когда я уезжал в Москву, в поселке отключили телефоны… – Я сделал паузу, переждал смех в зале, хихиканье ведущего и продолжил: – Поселок у нас маленький, нас на очередь поставили по замене телефонного кабеля.

– И когда же подойдет очередь вашего маленького поселка? – Юноша-ведущий откинулся на спинку сиденья, сумел, шельмец, улыбнуться одновременно и с подначкой, и с сочувствием…»

Я, который смотрит видеозапись, судорожно нажал кнопку замедленного воспроизведения. ВОТ! Вот он приподнимает правую бровь. Вполне естественная мимика, на пять с плюсом работает парень. Помню, я там, в студии, во время игры даже засомневался, никак не мог решить, стоит ли считать сие естественное, едва уловимое движение бровей ведущего обычной его подсказкой, или подождать более внятного мимического сигнала.

Интересно, на чем органы подловили смазливого паренька? Как заставили сотрудничать? Или он сам предложил «кому надо» свои услуги, и кукловод дернул за веревочки, внедрил талантливого, перспективного парня в пеструю среду звезд и звездюков, организовал успех, карьеру?

Кстати, помимо ведущего данной игровой телепередачи, по крайней мере еще двое – один из руководства и один из редактуры – сотрудничают с органами. Стараниями руководителя я стал первым калекой в ряду зрителей поодаль от центрального игрового места, а вопросы предварительного отборочного тура я знал заранее, разумеется, благодаря завербованному редактору. И в процессе игры мне помогал ведущий паренек. И сакраментальный лимон я, само собой, выиграл…

Палец сместился с кнопки замедления видеозаписи на кнопку ускорения. Эпизоды с правильным ответом на предпоследний и последний вопросы и последующее ликование в студии я прокрутил. По экрану полоснула рябь, и в ускоренном темпе пролетел сюжет из программы «Время», которая вышла в эфир через неделю после моей победы, сюжет, посвященный победителю телеигры художнику Владимиру Ивановичу Безбородько. Не поленились телевизионщики, съездили в мой родной «маленький поселок». Не побоялся Арсений Игоревич, допустил съемочную группу на объект 014.

Поселок, значащийся в секретной документации под шифром 014, имеет и обычное название, и, в принципе, посетить его сможет любой желающий, которому не лень катиться многие версты по разбитым расейским дорогам. Поселок и правда маленький, живут в нем в основном люди пожилые, с ленцой работают на земле, но особенно не бедствуют. Некоторое благосостояние посельчан легендируется наличием местного жителя, добившегося успехов в бизнесе и, сохраняя инкогнито, спонсирующего оставшихся на земле соплеменников. На самом же деле еще с незапамятных дореволюционных времен здесь, в поселке, будто на небогатой даче доживали век вышедшие в тираж нелегалы, то есть разведчики, а еще проще говоря – шпионы из среднего звена агентуры: радисты, шифровальщики, связники и т. д. Основанную при царе практику отправлять заслуженных, но не очень ценных сотрудников в почетную ссылку Страна Советов оценила по достоинству и, постреляв часть ссыльных, стала использовать поселок по прежнему профилю. Новые люди сюда приезжали редко, были, как правило, в годах и неприхотливы. Появление новых людей всегда можно было объяснить переездом родственников старых. Во времена Советов личное благополучие колхоза-должника объясняли прежними сбережениями вновь прибывших колхозников и выигрышами по облигациям трехпроцентного займа старожилов, для новейших времен придумали спонсора-мецената.

Чем-то поселок, где я вырос, согласно легенде Арсения Игоревича, в семье ныне покойных Марфы Васильевны и Ивана Григорьевича Безбородько, где попал в аварию и где в годы более зрелые начал рисовать, чем-то этот поселок напоминал похожие выселки для негров, народившихся после фестиваля молодежи и студентов 1957 года в Москве. Хоть тот негритянский колхоз и не был секретным объектом, а знают о нем единицы. Из того колхоза на Вологодчине изредка приглашали чернокожих да кучерявых трактористов со свинарками для съемок в массовках на «Мосфильм» и на «Ленфильм», когда снималось кино про США или Африку, и никого факт наличия столь экзотического черного поселения в центре России особенно не волновал и не интриговал. Это я все к тому, что на бескрайних пахотных землях Отчизны можно даже инопланетян спрятать, и фиг найдешь.

Фиг-то, конечно, фиг, однако, как сказал мне Арсений Игоревич, объект 014 задействован для легендирования агента впервые за всю историю существования. Цени, мол, сказал он и тут же поправился – оцени, мол, всю важность предстоящей операции и будь молодцом, не подкачай…

Трехминутный сюжет из информационной программы «Время» промелькнул в ускоренном режиме секунд за пятнадцать, его сменил сюжетик подлиннее из «Новостей культуры» на канале, соответственно, «Культура», и я отпустил кнопку ускоренной перемотки.

«– Сегодня в галерее «Дали» открылась выставка самобытного художника из глубинки Владимира Ивановича Безбородько…

Смена плана – женщина-диктор исчезает, на экране я в окружении именитых столичных мастеров живописи.

– …Экспозиция называется «Правое и Левое». В зале «Правое» представлены работы Мастера, написанные до постигшей художника трагедии…

Голос дикторши продолжает звучать за кадром, камера панорамирует вдоль стены с натюрмортами: на полотнах лоскуты рваных газет, пустые бутылки 0,7 зеленого стекла, картофельная кожура, селедочные скелетики.

– …Владимир Иванович потерял кисть правой руки, и его творчество изменилось. В зале «Левое» выставлены смелые эксперименты с цветом и колоритом…

В кадре холстины с яркими пятнами типа: голубой фон, черная клякса да желтая полоска наискосок…»

Я выключил видео. Понятия не имею, чьи картины я выдаю за свои, но совершенно очевидно, они имеют некоторую художественную ценность. Расстарался Арсений Игоревич, разыскал наследие некоего художника-самодельщика, судя по наполнению натюрмортов, почившего в полной нищете. Возможно, в конце жизни неизвестный художник страдал белой горячкой, уж больно бредовые абстракции висят в «Левом» зале. Или я ошибаюсь, и мастер Безбородько вообще образ, так сказать, собирательный? То есть для первой части экспозиции взяты работы одного несчастного, для второй – другого. Весьма возможно, но совершенно неважно. А важно другое – Арсений Игоревич сделал из меня Золушку. Моя агентурная легенда – классический сюжет про богатую духовно, одаренную духовно, прозябающую в безвестности личность, которая одномоментно получает все сразу: и деньги, и признание, и положение в обществе. Преступникам необходимо иметь весьма неординарные мозги, чтобы заподозрить во мне подставу, ибо подставляют меня слишком нарочито, с перебором, чересчур нагло и до идиотизма откровенно.

Вслед за видео я выключил телевизор, хотел было вытащить кассету, да передумал. Пущай видеокассета останется в видеомагнитофоне, возможно, вечером, после ресторашки, в узком, так сказать, домашнем, кругу журналист, подаривший мне эту подборку отрывков из телепередач, потребует ее прокрутить.

Журналюга, о котором идет речь, всеми силами старается втиснуться в узкий круг приближенных моей невесты Елизаветы Константиновны. В иные круги, близкие к властным, ему не пролезть, вот он и тужится стать другом дома госпожи Секретарши.

Журналист-проныра паренек презабавнейший, пишет про телевидение, но в ящик смотрит раз в неделю. Дома у него с утра до ночи работают на запись видаки, пока парень мечется внутри Бульварного кольца, нарабатывает полезные связи. А в ночь с воскресенья на понедельник мой новый забавный знакомец просматривает в ускоренном режиме все, чего показывали по телику в течение предшествующих семи дней, и выдает на-гора очередную критическую статейку. Он, лизоблюд, клянется: мол, кассеты с телеотрывками обо мне, художнике, откладывал еще до нашего знакомства, дескать, я, как личность неординарная, заинтересовал его сразу, с первого взгляда.

Справедливости ради следует отметить, что не один льстивый парнишка от журналистики, но и все прочие мои новые знакомые весьма и весьма забавны каждый по-своему. Объединяет их всех лишь два параметра – мечта о лучшей доле и страсть к сплетням. В их обществе достаточно навострить уши, и, ежели повезет, можно разжиться очень и очень ценной информацией.

Мне повезло – на даче у хорошенькой девушки из аппарата Госдумы, куда я был приглашен вскоре после разыгранного, как по нотам, якобы случайного знакомства с Елизаветой Константиновной, обсуждали множество всякой чепухи, и в том числе инцидент с генералом, с Арсением Игоревичем.

Накануне генеральскую тачку на подступах к столице тормознула ГАИ во время оперативной проверки спецномеров и спецсигналов, в смысле – правомерности наличия на авто этих самых спецзнаков. Случился скандал с мордобоем – сотрудники ГАИ вели себя грубо, и денщик Арсения Игоревича (я так понял – Герасимов) метнул одного гаишника за обочину, другому сломал челюсть, третьему руку. Пострадавший за обочиной вызвал подмогу, и едва-едва не дошло до перестрелки.

Инцидент на дороге обсуждали бурно, каждый из обсуждающих хвастался собственной осведомленностью, кто-то знал, где находится генеральская дача, кому-то вспомнилось, что лет этак десять тому Арсений Игоревич здорово пил и чуть не лишился из-за пьянства погон, а девица – хозяйка дачи – утверждала: типа, точно знает, что генерал не подшивался и завязал с алкоголем, воспользовавшись психотренингом, практикуемым так называемыми «анонимными алкоголиками»…

Я встряхнул головой, прогнал мысли о генерале, журналисте и тусовке, близкой к властям, сосредоточился на сегодняшнем эпохальном событии. На сие событие следовало настроиться сообразным образом.

Я взялся за трость. Тоненькую, легкую и удобную тросточку мне подарила невеста, Елизавета Константиновна. Опершись на трость, я поднялся с узкого диванчика, похромал к зеркалу, что висело в уголке гостиной. Кабы я был Елизаветой, ни в жисть бы не повесил у себя в гостиной зеркало в рост, дабы лишний раз в нем не мелькать. Впрочем, квартиру невесты обустраивали дизайнеры, и, возможно, она просто-напросто постеснялась попросить спецов по интерьерам обойтись без зеркал. Хотя нет, вряд ли постеснялась, она не из стеснительных, скорее всего, ей по барабану отражения в зеркалах и то, что она подчеркнуто не обращает внимания на свою отталкивающую внешность, вернее всего, не поза, а кредо.

Она не обращает, а я обращаю, я вынужден, я художник. Из зазеркалья на меня глядел господин средних лет в темно-темно-синем элегантном костюме, при галстуке-бабочке, с тростью, наперекор фамилии с бородкой клинышком, с тоненькой ниточкой усов, короткой стрижкой «ежиком» и с черной блестящей перчаткой-протезом. Господин в зеркале здорово изменился по сравнению с гражданином, выигравшим миллион в телеигре. Нечто среднее между этим господином и тем гражданином присутствовало на открытии персональной художественной выставки, трансформация Золушки проистекала постепенно, и вот она завершена. Хорош господин Безбородько Владимир Иванович, хорош, гусь, невольник и баловень Судьбы, еще недавно жалкий инвалид и провинциал, марающий холсты, а ныне всеми признанный гений палитры и удачливый альфонс с Большим будущим с большой буквы.

Я почувствовал, как распахнулась дверь за спиной, оглянулся – на пороге гостиной стояла моя невеста.

Елизавету Константиновну нарядили в бледно-розовое платье. Злые языки пренепременно отметят сочетание моих сине-голубых тонов и ее бледно-розовых, мол, гей и лесби женятся, или еще грубее – пидор и ковырялка, точнее – шикарный пидор и аскетичная ковырялочка. Платьице у нее скромненькое, обуженная юбка ниже колена, блузка-жакет, перекрась платье из розового в черный, и можно идти на похороны.

– Долго же ты прихорашивалась, дорогая, – я вскинул руку, посмотрел на циферблат стильных мужских часов престижной модели. – Мы не опоздаем?

– Успеем, – она глянула мельком на свои часики, на уродливый, но точный хронометр марки «Победа». – Машины ждут, пойдем вниз.

Как сумел быстро, я похромал к невесте, взял ее под руку калечной лапой, шепнул на ушко:

– Улыбнись, дарлинг. Ты должна выглядеть счастливой.

Она метнула на меня едкий взгляд медузы Горгоны и улыбнулась, как медуза. Обычно бледная бородавка на ее пергаментной щеке покраснела, она волновалась. Еще бы! Впервые, ха, замуж идет.

Под ручку мы вышли из гостиной. Пара уродов. Я – элегантный калека и она – мымра с грубым лицом в нежно-розовом строгом платье. За дверями гостиной нас встретили аплодисменты.

– Прекрасно выглядите вместе! – рукоплескал и талантливо лицемерил свидетель скорого бракосочетания с моей стороны, журналист-проныра, упомянутый выше.

– Владимир, вы обаяшка! – аплодировала свидетельница невесты, толстуха с жизнерадостным рылом и замысловатой прической. – Лизонька, ты сама юность!

Хвала Будде, обошлось без обрядов похищения и выкупа невесты и без прочих условностей. Брачующиеся, свидетели, мои новые и ее старые знакомые гурьбой выкатились к лифтам, заранее застопоренным, в три заезда все спустились вниз, на выходе из парадного выпили шампанского «Мадам Клико», расселись по лимузинам. Впереди ехал милицейский «мерс» с мигалкой. Примчались к Дворцу бракосочетания за минуты, но долго парковались, ибо возле дворца нас ожидали представители чиновничьего сословия, решившие лично присутствовать во время нашего акта сочетания браком. Все чиновники прибыли, естественно, на авто, и иномарки буквально запрудили подъезд к дворцовому крыльцу.

Других пар, кроме нашей уродливой, сегодня в загсе больше не было. Акт изменения гражданского состояния длился долго и муторно, еще больше длилось последующее фотографирование с гостями, скороспелые тосты и первые, робкие возгласы: «Горько». Пришлось целовать ее вытянутые трубочкой, плотно сжатые губы. Чмокнул неве…, то есть теперь уже жену и подумал: возможно, лобызания ей еще противнее, чем мне, но ради ребенка, ради того, чтоб убрать сына из-под удара, она старается.

Из загса-дворца поехали венчаться. Возле арендованного храма нас поджидали представители тех гостей, которые, к величайшему их сожалению, не имеют свободного времени в сей, безусловно, знаменательный день. Иначе говоря – холуи Больших людей, Очень Больших и не очень, но тоже не маленьких, выстроились за калиткой храмовой ограды в очередь, каждый с шикарным букетом и деланой, слегка виноватой улыбкой. В порядке очередности холуи вручали цветы невесте, произносили пару слов и спешили к крутым тачкам. Холуйскую очередь они покидали, силясь не морщиться от досады, ибо досадовать было на что – их тачки кавалькада авто нашего эскорта надежно застопорила на парковке подле культового сооружения, не рассчитанной на такое значительное количество транспортных средств.

Последним в очереди холуев томился Валентин Герасимов с розами.

– Арсений Игоревич просил передать самые теплые поздравления, – Герасимов вручил цветы Елизавете Безбородько. Для пущей достоверности нашей любви при заключении акта о гражданском состоянии женщина заявила, что берет фамилию мужа.

– Спасибо, – Елизавета ставшим привычным жестом взяла букет и передала свидетелю, а тот передал цветы дальше, назад, по цепочке. – Арсений Игоревич приедет вечером к нам домой на дружеский ужин в тесном кругу?

– Он искренне жалеет, но не сможет, – шаблонно ответил Герасимов на дежурный вопрос. Улыбнулся гигант при этом жутко смешно, неприспособлено его мужественное, грубо срубленное чело для улыбок.

– Жаль, – расшаркался я. – Доводилось слышать об Арсении Игоревиче много хорошего, жаль, никак не удается с ним познакомиться.

Виновато пожимая могучими плечами, дескать, жалко, конечно, но такова деловая генеральская се ля ви, ни минуты, мол, нету для приятных знакомств, Герасимов сместился с нашего венчального пути.

Из дверей церкви вышел батюшка. Толпа за нашими спинами начала мелко креститься. Эх, хорошо быть попом в современной России – бандиты тебе в обмен за отпущение смертных грехов бабки несут, чиновники тебе кланяются, и ни один Балда не посмеет щелкнуть по толоконному лбу.

Обвенчали нас в ускоренном темпе, ибо во время церемонии кто-то из гостей постоянно чихал, не иначе по вине аллергии на ладан. Из душного храма гости выходили чинно и одновременно быстро. Чиновники и примкнувшие к ним граждане умели покидать помещения не мешкая, но с достоинством. Редкое умение, между прочим.

Вышли, и я, внешне оставаясь прежним, внутренне сосредоточился. Мне надо было засечь автомобиль с Герасимовым за рулем. Ага, во-он, серый «Вольво» загородил выезд черной машине с проблесковым маячком и тонированными стеклами. Отменно тонированы стекла, но боковое стекло дверцы водителя опущено, и наружу торчит локоть. По размеру и цвету одежды идентифицирую локоть как часть могучего, хорошо одетого тела Герасимова. Напрягаю зрение, вроде щурюсь на солнце, и вижу первую букву и первые цифры номера, интересующего меня авто. Теперь я знаю не только, по какому из подмосковных шоссе Герасимов возит на работу в столицу хозяина Арсения, но и почти знаю номер машины. Короче, теперь, ежели я окажусь в нужном месте в нужное время, то генеральский автомобиль засеку с вероятностью 99,9 процента.

Пополнив кладовую памяти, я расслабился, и изображать счастливого идиота сразу стало гораздо легче. Расселись по моторизованным экипажам, кавалькада с новобрачными во главе не спеша двинулась к ресторации. До вечера еще далеко, и в ресторане запланирован не Ужин, а праздничный Обед, то есть мероприятия кардинально разные. На Обедах пьют меньше и не танцуют. Однако по моей инициативе в протокол внесены некоторые изменения – после двух часов приема пищи под аккомпанемент редкого звона бокалов в зале появятся музыканты и желающие смогут потанцевать, возникнет возможность тяпнуть лишнюю рюмашку сверх положенного.

Ресторан для торжественного приема пищи мы с Лизонькой выбрали скромненький, но, само собой, в Центре, в тихом Центре Третьего Рима, столицы Новой России. Гости вольготно устроились в консервативно оформленном, без всяких новомодных наворотов, зале, пожилой конферансье, народный артист СССР, старательно и деликатно вел Обед, новобрачным вручали подарки, официанты меняли блюда, плескались в хрустале благородные вина, а я страдал.

Мне захотелось опорожнить мочевой пузырь еще после первого тоста за президента страны, который все пили стоя и до дна. После тоста за мой талант художника, который мне также пришлось выпить, поднявшись с мягкого стула, хотение превратилось в острую необходимость. Но, черт возьми, и жена, и гости, и свидетели, все, кроме тамады-конферансье и официантов, все поголовно за столом, ни один человек не пытался покинуть застолье, тем более нельзя было делать этого мне, сидящему во главе. И я терпел. О великий Будда, как же я мучился! Никакая йога, никакие экстрасенсорные способности не спасут вас от резей внизу живота, ежели мочевой пузырь переполнен и природа настоятельно требует его опорожнения. Блин, перебрал я с шампанским в загсе, вот, блин, незадача…

Спас меня тамада. Пожилой народный артист, вероятно, заметил, как неестественно прямо я сижу, как сдвинуты колени, как натужно улыбаюсь, он понял, чего, вернее – куда мне надо, и объявил перекур. Нет, конечно, не столь грубо, не по армейскому образцу: «Пять минут на то, чтобы перекурить и оправиться». Он изрек некое изящество в стихах, весьма замысловатое, однако очевидное по смыслу, и задвигались стулья, заскрипел паркет, начали рыться в сумочках, вставая, дамы, господа доставали на ходу портсигары и зажигалки. Я выждал ровно тридцать вежливых секунд с начала общей ленивой суеты и взялся за трость. Извинился перед новобрачной и пошел «оправляться».

Пока я ковылял, отбивая тросточкой нервную дробь сначала по паркету банкетного зала, а потом по лестнице в подвальный этаж, мужской сортир рядом с курительной комнатой опустел, лишь толстый милицейский полковник, тот, что обеспечивал беспрепятственное движение свадебного кортежа, кряхтя, застегивал ширинку под бурдюком живота, отступив на шаг от писсуара.

– Все в норме, Владимир Иваныч, – сообщил полковник, воюя с последней пуговицей под пряжкой ремня.

«О чем это он? – подумал я, вежливо улыбаясь, ковыляя к дверце одной из кабинок. – О том, что нормально пописал?»

– Все под контролем, Владимир Иваныч. – Полковник победил-таки строптивую пуговицу. – Трое сотрудников дежурят у входа, а то, знаете, как иногда бывает – уважаемые люди культурно отдыхают, и вдруг вломится какой выпивший негодяй и попортит людям настроение.

– Спасибо за охрану от негодяев, – поблагодарил я, пристраивая тросточку под мышкой и потянувшись освободившейся рукой к дверной ручке туалетной кабинки.

Взяться за вожделенную дверную ручку я не успел, ибо неожиданно распахнулась дверца соседней кабинки, и оттуда в помещение с писсуарами ворвались трое в серых комбинезонах и противогазных масках. Мешковатые комбинезоны подпоясаны ремнями. У каждого на ремне кобура и нож в ножнах. У каждого на бедре подсумок для противогаза.

Первый подскочил ко мне, подскакивая, ударил. Сволочь, в низ живота бил, где и без его удара давно и нудно болел распухший мочевой пузырь.

Второй кинулся к полковнику, краем глаза я заметил, как второй отправляет милиционера в нокаут отменно поставленным апперкотом и ловко подхватывает нокаутированного толстяка, не давая ему упасть с грохотом.

Третий по-кошачьи бесшумно побежал к дверям сортира, ясен пень, чтоб их закрыть, благо задвижка имелась.

Первый зажал мне, согнувшемуся пополам, рот ладошкой в серой шерстяной перчатке. Его другая ладонь легла на предплечье моей левой, здоровой руки, умело надавила, пальцы поймали рукав моего свадебного пиджака, и спустя мгновение первый заломил мне руку за спину.

Упала тросточка, покатилась и замерла параллельно с нокаутированным милицейским полковником. Минуты две как минимум полкан в нокауте пролежит.

Нет, не две минуты, а гораздо дольше – возвращаясь от запертой двери, третий налетчик добавил полковнику тупым носком тяжелого ботинка по башке, по так называемому «заушному бугру», и лишил несчастного толстяка остатков сознания.

Третий работал со свидетелем, а второй в это время помогал первому. Второй заломил мою правую, калечную руку, и они вместе с первым поволокли меня в открытую кабинку.

В стене над унитазом зияла дыра. Вблизи дыры пахло сыростью и каменной пылью. Очевидно, доламывали стенку совсем недавно, начали ломать, когда в банкетном зале выпивали за здоровье моего тезки, президента, закончили, когда воздавали алкогольную здравицу моему художественному таланту. Доламывали стенку недавно, а кирпичики с другой стороны измельчали, скоре всего, накануне ночью. Сортир расположен в подвале, ночные ресторанные сторожа, наверное, пользуются другими удобствами, для администрации, поближе к уличным дверям. Дом старый, капитальный, стены и перекрытия толстые, звукоизоляция завидная, сторожа-охранники, разумеется, ни фига не слышали. А если б была угроза, что они услышат шум из подвальных помещений, то, конечно же, налетчики отказались бы от задумки похищать меня в уборной.

«А если бы я вообще не спустился в сортир?» – подумалось в тот момент, когда к первым двум похитителям, осуществлявшим мое силовое конвоирование, присоединился третий.

Они рисковали, конечно, просидеть без толку в запертой кабинке и оставить понапрасну след для Арсения Игоревича, но в их деле без риска не обойтись.

«А если бы я вошел в сортир, когда там испражнялось штук пять-шесть мужиков? Они бы, рисковые парни, что? Действовали по формуле «мочить всех в сортире», да?..» – думал я, с трудом дыша носом, переваливаясь с посторонней помощью через край дыры.

Не-а! Никого бы они не стали мочить! Парни в противогазах, а значит, припасен у них, к примеру, слезоточивый газ в соответствующих емкостях. Будь в уборной много народа в момент моего здесь появления, они бы всех нейтрализовали газом.

Двое поволокли меня по узкому тоннелю. Третий отстал. Смею предположить – третий установит мину с часовым механизмом, и она вскроет минут этак через десять-пятнадцать емкости с газом, а заодно обрушит тоннель, по которому меня уводят в глубь подземной Москвы. Вонять от завала будет ой как неприятно.

«Дипломат» с драгоценной картиной у Капустина забрали из-под земли, и меня похитили, выражаясь образно, гномы. Тенденция, как говорится, налицо.

На лице, на губах у меня шерстяная перчатка, под ногами хлюпает, перед глазами тьма кромешная. Похитители прекрасно ориентируются вслепую. Впрочем, пока нет нужды ориентироваться – тоннель прямой, как проспект.