Текст книги "Когда «Мерло» теряет вкус"

Часть 3. Наташа

1

Телефон Паши находился вне зоны доступа уже третий день. Впрочем, меня это особо не беспокоило. В моей комнатке стоял сбитый из столбов моего детства крест. Красивый крест. Я любовался им и все откладывал момент, когда начну набивать на него розовых слоников и голубых зайчиков. Слоники и зайчики лежали горкой в углу – еще со времени их закупки до моего отъезда в Алма-Ату. Хотя время начинало поджимать – уже существовала договоренность об участии моей инсталляции в ноябрьской выставке «П-Артсобрание». Леонид Анатольевич торопил с описанием проекта и предоставлением информации для пресс-релизов.

Тем временем Олег Шеворухов пригласил меня участвовать в перфомансе «Топливо жизни». Ознакомившись с его предполагаемым содержанием, я согласился присутствовать только в качестве зрителя. Олег отнесся с пониманием и взамен попросил написать страничку с моим видением того, что произойдет. «No problem», – улыбнулся я.

Юля снова ночевала у меня, оставляя ребенка у бабушки.

– Олежка плакал, со мной просился, – вздохнув, сообщила она мне.

Я думал о том, что мужчины иногда не могут противостоять напору женской нежности. В Юлиной нежности было нечто всепоглощающее, бескорыстное и жертвенное (или мне так казалось?). Я смотрел принесенное ею последнее видео с европейских выставок. Ел приготовленный ею на быструю руку винегрет. Хотел сходить к соседям-таджикам и наконец узнать, что делают по вечерам эти одиннадцать мужчин среднего возраста, проживающие в двухкомнатной квартире напротив. Юля напевала Земфировское «Моей огромной любви хватит нам двоим с головою». Я в такие минуты предпочитал сосредоточиться на каких-нибудь делах – жевании винегрета, видеопросмотре, мыслях о таджиках. Погружение в физическое действие часто спасает от душевных сомнений и переживаний.

Утром Юля торопилась на работу.

– Ты будешь сегодня на перфомансе Шеворухова? – спросил я.

– Да, придется, – она на ходу доедала творожок. – А ты?

– Я буду участвовать, – решил ее разыграть.

– Но тебя же нет в пресс-релизе…

– Так запланировано.

– Ты врешь… – расстроилась она.

– Почему? Искусство прежде всего, – продолжал давить я, – а тебя это разве не радует?

– Не знаю.

– Ты же хвалила Шеворухова…

– Я картины его хвалила. Черт, теперь совсем не хочу идти на этот перфоманс…

– Да ладно, я пошутил…

– Фу, какой ты… – проходя мимо, она взъерошила мои волосы. Мне снова срочно захотелось к таджикам. Все. Сегодня нужно это прекратить. Прекратить неестественность и неискренность. Я не люблю ее и не хочу лгать. «А разве для того, чтобы целовать женщину и спать с ней, тебе обязательно нужно ее любить?» – слова Юли, сказанные мне когда-то давно. «Моей огромной любви хватит нам двоим с головою…» – заело в моей голове пластинку.

Юля ушла в галерею, оставив меня погруженным в созерцание креста. Я уже решил, что сегодня набью на него мягкие игрушки, поэтому наслаждаться его первозданностью мне оставалось совсем недолго.

В центре одного из залов винзавода на низкой подставке в форме чаши был разведен огонь. Специально смонтированная над ним вытяжка выводила из помещения дым. По залу бродила ожидавшая действа публика, постепенно собираясь вокруг костра. Три телекамеры (не считая видеокамер художников), человек пятнадцать журналистов печатных СМИ – Шеворухову удалось организовать неплохое освещение мероприятия. Я ходил между зрителей с фотоаппаратом и фотографировал все, что представлялось мне мало-мальски интересным. Было уже почти полвосьмого, а перфоманс все не начинался. Юля тоже опаздывала. Наконец в семь сорок пять появился Шеворухов со своей группой – всего пятеро мужчин среднего возраста в белых балахонах с длинными прорезями впереди – от пупа и почти до колена. Они молча прошли к огню, окружили его, достали через прорези свои половые члены и начали онанировать. Среди публики послышались смешки и шушуканье. Телекамеры следили за происходящим своими холодными объективами. Я протиснулся немного вперед и поднятым над головами фотоаппаратом сделал несколько снимков, после чего отошел от центра к периферии событий.

– Привет, – незаметно подошедшая Юля взяла меня под локоть.

– Привет, – улыбнулся я.

– Что происходит? Уже дрочат?

– Ага.

– Пойдем посмотрим немного. Любопытно все-таки, – Юля потянула меня к толпе вокруг костра.

Публика разделилась на три неравные части. Половина присутствовавших были неподдельно увлечены происходящим. Некоторые начали понемногу расходиться. Остальные, судя по всему, не могли решить – остаться до конца или уйти. Лица их были безразличны, но при этом они находились недалеко от центра событий. Трех таких зрителей мы с Юлей и потеснили, чем помогли им сделать выбор – они медленно направились к выходу из зала.

Первому удалось достичь оргазма Мише Мишулину – скульптору из Нижнего Новгорода. Он, насколько это было возможно, опустил дуло полового члена вниз, направляя его на огонь, но первый выстрел спермы все равно оказался неточным – большая белая капля перелетела через языки пламени, приземлившись за чашей. Последующие порции «топлива жизни» капали прямо в огонь и шипели на горящих углях. Меньше чем через минуту кончил и Олег. Ему удалось все свое семя направить в костер. Я успел это сфотографировать.

– Как хорошо, что ты в этом не участвуешь, – шепнула мне Юля и нежно сжала мою правую руку, взяв ее в кольцо обеих ладоней. Момент настал – это ощущение пришло ко мне внезапно, извне.

– Юля, я не хочу продолжения любовных отношений между нами, – тихо сказал я ей (невозможно высокопарные слова почему-то сами складывались вместе), – давай останемся просто друзьями. Извини.

Какую чушь плетет мой язык; я ведь терпеть не могу такие слова.

– Хорошо, – после паузы произнесла Юля. – Хорошо, – повторила она, продолжая держать мою руку в жарком кольце своих ладоней… Словно ничего не изменилось.

Через некоторое время достиг оргазма третий участник перфоманса, и почти сразу вслед за ним и остальные двое излили сперму в огонь. Кто-то из зрителей крикнул: «Браво!» – и захлопал в ладоши, за ним и вся остальная публика разразилась аплодисментами. Задрожал мой мобильный телефон, сообщая о доставленной СМС-ке. Я вытащил его из кармана и нажал кнопку. «Паша погиб, почему-то в Алма-Ате. Звонили из милиции» – сообщение от Ирки, бывшей Пашиной жены. Олег и его напарники убрали половые члены в балахоны и пошли к выходу из зала.

Тревожно и жутко. Почему он не предупредил меня о поездке? Что с Наташей? С Лешкой?

Почему я не позвонил Наташе раньше? Не мог. Но все равно нужно было позвонить; позвонить и говорить о чем угодно… Слышать голос, неважно – будем мы говорить правду или ложь.

Я достал телефон и набрал Лешкин номер в Алма-Ате. Никто не отвечал. Номер Наташиного мобильного. Вне зоны приема. Я позвонил Ирке. Она взяла трубку:

– Алло.

– Привет. Мои соболезнования.

– Спасибо, – ее голос звучал глухо, но ни слез, ни надрыва не было.

– Как это случилось?

– Не знаю. Сказали, что произошла криминальная разборка. Паша умер от огнестрельного ранения. Тот, кто в него стрелял, еще кого-то убил и сбежал. Но его поймали, уже на границе. Завтра Пашино тело должны привезти в Москву.

2

Похороны Паши состоялись через два дня. Тихо и буднично. Подробных деталей произошедшего никто не знал. Возможно, поэтому история с поездкой в Алма-Ату, нападением на одноклассника, стрельбой и еще одной, вроде бы случайной, жертвой казалась всем то загадочной, то выдуманной, и в результате – нереальной. Пришедшие на похороны знакомые и родственники не задавали друг другу обычных в таких случаях вопросов – словно стеснялись или подозревали собеседника в какой-то косвенной причастности к преступлению. Хотя на самом деле существовал только один косвенный виновник произошедшего – я…

В туманной неясности вокруг событий последних дней и гибель Паши казалась ненастоящей, разыгранной только для понадобившейся кому-то церемонии. Создавалось впечатление, что вот-вот к своим друзьям и знакомым присоединится и сам Паша. Когда все закончилось и гроб с телом засыпали землей, а могилу обложили цветами, все равно представлялось, что завтра я как ни в чем ни бывало буду болтать с Пашей о каких-нибудь пустяках.

Неожиданно для меня на похоронах оказалась и Юля с заплаканными глазами. «Мне ведь Паша предложение сделал месяц назад, и даже кольцо подарил…» – объяснила она мне. До этого я был уверен, что они едва знакомы. Хотя сам их и познакомил однажды на каком-то приеме.

После поминок я проводил Юлю домой. Потом заехал в бар, выпил пива, и уже только после полуночи добрался до своей квартиры.

Крест с мягкими игрушками стоял у стены. Смонтированная и переписанная на DVD видеозапись лежала на столе. Выставка должна начаться через полторы недели. Show must go on?2121
  Шоу должно продолжаться? (англ.).


[Закрыть] Не раздеваясь, я лег на диван. Абсурд этого мира, при всей своей непредсказуемости, строго подчиняется определенным законам и правилам. Только мы их не видим, и нам их не понять. Я всю свою жизнь, до самого последнего времени, боролся с судьбой. Наверное, можно сказать, что мне в жизни везло. И везло по одной простой причине – я никогда не верил интуиции, а наоборот, шел ей наперекор и боролся до конца. Сейчас мне кажется, что таким поведением я нарушал определенные закономерности мироустройства, и мир, немного прибалдевая от моей наглости, позволял мне рулить по моему желанию.

Но последние пару месяцев – с Брюссельской выставки – я как-то расслабился, отпустил вожжи, позволив событиям вокруг меня развиваться по собственному усмотрению и сценарию. Настолько, что даже моя интуиция, кажется, потеряла ко мне интерес. И тогда началась фигня…

На следующий день позвонил Леонид Анатольевич. Нужно было посмотреть помещение для выставки, сделать предварительные замеры, оценить возможности освещения. При всей своей занудности и мелочности новый директор галереи оказался отличным организатором, обращающим внимание на тонкости и хорошо в них разбирающимся.

Подготовительные работы в помещении, установка экспонатов и освещения были проведены быстро и легко. Show must go on…

На большом экране под ритмичную электронную музыку танцевал Дэн, одетый в длинную, до пят, рубаху. Позади экрана, чуть в стороне стоял крест с набитыми на нем голубыми зайчиками по вертикали и розовыми слониками по горизонтали.

– Если аскет, удалившийся в пустыню, общается с духовным абсолютом напрямую, то большая часть людей нуждается в духовных посредниках. И здесь искусство играет роль одного из таких посредников. Мне кажется, что в настоящее время, когда роль религии в мире уменьшается, роль и ответственность искусства должна возрастать, – что-то такое умное говорил я журналисту телеканала «Культура». При этом старался держать голову перед телекамерой слегка наклоненной и в полупрофиль – по прошлому опыту знал, что такой ракурс является наиболее выигрышным для моего округлого лица.

– Ты – молодец! Необычная инсталляция. Что-то пробуждает внутри… – Юля картинно протянула мне руку. – И другие работы хорошие. Поздравляю!

– Спасибо, – я пожал протянутую руку, а потом поцеловал ее в щеку. Вдруг подумал, что Юля с Пашей, как двое непосед, могли бы составить гармоничную, пусть в чем-то и странноватую, супружескую пару. В том, что этого не произошло и Юля теперь одна, я снова почувствовал свою вину. Рассуждая логически, повторял сам себе, как психолог – пациенту: «Ты не виноват в произошедшем», но в груди щемило.

Точно так же ясно я осознавал, что жизнь продолжается. Юля так и будет работать в галерее, жаловаться на меркантильность Леонида Анатольевича, торопиться вечером домой, растить сына. Сын будет ее радовать и расстраивать. Вечерами дома ей будет одиноко, да и на работе днем – тоже одиноко. Приходящие в галерею художники и посетители будут иногда забавлять ее своими банальными шутками. Время от времени появление кого-то из них будет дарить ей надежду, волнение с учащенным сердцебиением, вдохновение и приливы любви к жизни и всему миру; порывистую веру в то, что жизнь вот-вот изменится и все станет хорошо, и даже прекрасно. Веру в то, что появится родная душа, которая все поймет, и тогда ежедневное существование наполнится теплом и светом… Ради таких иллюзорных моментов хочется жить. Тем более, если ты живешь в Москве – городе одиночества и тоски. Посетители начали постепенно расходиться. Вдруг я увидел фигуру у входа в зал, и внутри меня похолодело. Длинные светлые волосы, черная одежда, быстрые порывистые движения. Эта девушка никак не могла быть Наташей, но я все же пошел за ней, не отрывая глаз от стройной фигуры и ожидая момента, когда она обернется и разочарование наполнит меня неприятным осадком, ни с того ни с сего испортив конец вечера.

Все так и произошло. Подавленный, я вернулся к своей секции выставки, посмотрел на игравшее non-stop видео танцующего Дэна. Ко мне подошел Леонид Анатольевич:

– Ну, поздравляю! Все хорошо прошло, – он протянул мне руку, которую я пожал:

– Спасибо!

– Это тебе, подарок. Тридцать первая страница. – каким-то угловатым движением он сунул мне глянцевый журнал.

Пролистав его, я увидел крупную фотографию Леонида Анатольевича, и под ней – его статью с заголовком «Время интерпретировать интерпретации».

– Навеяно нашей беседой, если помнишь… – Леонид Анатольевич потер подбородок.

– Спасибо. Но вы же собирались сначала мне показать… – проговорил я без особых претензий, но чувствуя себя обманутым и обворованным. Вряд ли я когда-нибудь написал бы такую статью или эссе со своими размышлениями, но то, что мои мысли опубликовал кто-то другой под своим именем, неожиданно сильно меня задело.

– Да когда бы я тебе показывал… В редакции тоже пристали с ножом к горлу – горим, номер сдавать нужно. Сам знаешь. Но я тебя там упомянул, почитай.

Строчка с моей фамилией сразу попалась на глаза: «Поддержка молодых талантливых художников – одна из основных целей нашей галереи. Егор Харламов, Сергей Федоров, Олег Иванцов – возможно, эти фамилии пока ничего не говорят широкому кругу ценителей современного искусства…»

Я закрыл журнал.

– Видишь, везде, где можно, стараюсь вас продвигать… – продолжал Леонид Анатольевич.

В эту минуту я понял, что не поеду на биеннале в Нью-Йорк.

– Идите к черту, – как-то очень старомодно послал я директора галереи.

Олег Шеворухов, узнав о моей ссоре с Леонидом Анатольевичем, проникся ко мне неожиданным уважением. Приехал в гости с бутылкой водки, хвалил за смелость и за то, что «утер нос этим дельцам». Потом за душевной нетрезвой беседой начал уговаривать уехать с ним из России:

– Надо валить из этой страны. Мы не там живем. Здесь нет любви! Видел, сколько говна на меня после перфоманса вылили? Необразованная гопота! Но главное – с какой ненавистью! Понимаешь, я впервые в жизни почувствовал, что есть люди, которые хотят моей смерти. Представь, каково это осознавать?! Ты жил когда-нибудь, зная, что вот именно сейчас, в этот момент, десятки людей хотят твоей смерти? – он растопырил пальцы на обеих руках, словно желая сосчитать на них эти десятки своих ненавистников.

– Никогда об этом не задумывался.

– А я так теперь каждый день живу! Почтовый ящик засрали… Ежедневно сообщения получаю «Убей себя об стену, онанист!» Откуда только адрес электронной почты узнали… Поехали на Гоа? Там правильное место. Там солнце и любовь. А здесь – слякоть и ненависть. А?

– На Гоа? – неуверенно переспросил я.

– На Гоа, – подтвердил Олег. – Чего ты так со своей родиной носишься, боишься расстаться? Как будто привязали веревочкой. Пойми, тебя здесь никто не любит. Здесь мало любви, – на словах о любви он чуть не плакал. – Разве может быть родина там, где тебя не любят?

– Вообще-то я со своей родиной уже расстался пятнадцать лет назад.

– Ну… – он на мгновение потерял нить аргументации, но быстро нашелся и продолжил: – Ну тем более, значит, тебе нечего терять. Значит, ты по природе своей кочевник, как твои казахи… Скажи, разве ты не устал?

– От чего?

– Да от всего этого… Спесь и понты, ложь и цинизм кругом. Души нет… Правды нет… В этой стране любовь проиграла гордыне. И царит везде болезненное тщеславие с воспаленным самолюбием. Великодержавный комплекс со времен Российской империи. Словно тот, у кого член пять сантиметров, пыжится доказать, какой он любовник. Как говорил Даль, спесь чаще всего одолевает разбогатевших людей низших сословий – точно про наш дикий капитализм. А если уж нос задрал, то опускать его как-то не по-пацански. Поэтому здесь так боятся покаяться – не дай Бог, окружающие решат, что ты слаб, что ты такой, как ты есть. А русскому человеку нельзя ведь не каяться. Он пока не покается, не может дальше двигаться.

– Так покайся первый за свой онанизм, – усмехнулся я.

– Да пошел ты… – обиделся Олег.

– А то не сможешь дальше двигаться… Не напишешь больше ни одной картины… Прикинь, ужас какой…

– Иди ты… – снова повторил он и потянулся за бутылкой, чтобы наполнить стопки. – Это был акт искусства. В искусстве не может быть греха.

Мы чокнулись, выпили.

– Знаешь, – проговорил я, – а мне, наоборот, кажется, что я там не смогу любить.

– А здесь тебе кого любить? Юльку послал. Сидишь в своей конуре затворником.

– Дело не в этом… – задумчиво ответил я. – Для меня любовь связана со всем моим прошлым. С детством, пубертатностью, со всеми эстетическими впечатлениями и переживаниями за всю жизнь. От каждой мелочи. А они все связаны с жизнью здесь, с эстетикой и историей нашей страны. Например, если передо мной будут стоять две одинаково красивых девушки, и у одной в руке будет консервная банка с нашей сгущенкой, а у другой – консервная банка «Campbells» Soup» или какая-нибудь другая чуждая мне импортная консерва, я влюблюсь в девушку с баночкой сгущенки, и никак не по-другому.

Олег рассмеялся:

– Ты просто «совок»…

Олег младше меня на пять лет.

– Или если будут фотографии девушек, одна из которых стоит на Красной площади, а другая – на центральной площади Алма-Аты, я влюблюсь в ту, которая стоит на алма-атинской площади, – продолжал я.

– Ты несешь бред… – отмахнулся Олег. – Езжай тогда в свою Алма-Ату и устрой перфоманс с женским дефиле на главной площади…

Мы замолчали.

– Скажи, серьезный художник может любить японское аниме? – спросил я после паузы.

– Ты это к чему?

– Например, человек учится в академии искусств, вроде понимает и чувствует прекрасное, но мечтает рисовать аниме.

– Странно, конечно. Ты о ком это конкретно?

– Ладно, это так… – махнул я рукой.

3

Стояли удивительно теплые для декабрьской Москвы дни. Я одолжил у Шеворухина машину – захотелось съездить к храму Покрова на Нерли, во Владимир и Суздаль.

Ночные улицы манят. Ночные улицы зовут. Просто нестись по ним на машине. Неизвестно, чем они манят… Ведь заранее знаешь, что ничего из того, о чем вдруг начал мечтать, глотнув густого и прохладного ночного воздуха, не случится. Не встретишь ни новых друзей, ни одинокую симпатичную девушку… Но в воображении все именно так. В воображении – ночные романтические приключения. К черту! Ногу на педаль газа, и хотя бы просто гнать свою машину в темноту улиц.

Музыка и ничего не выражающая улыбка на лице. Музыку – громче. Педаль газа – в пол.

Я давно не водил машину. Полгода назад продал старую «Хонду-Цивик», на которой ездил три года. Продал, чтобы отложить вырученные деньги на квартиру.

Олегова «Реношка», хоть и новее на десять лет, с «Хондой» не сравнится. Но все равно здорово. Я кайфовал от езды по более-менее свободным ночным улицам. Вел машину по проспекту Мира, потом по Садовому кольцу. На проспекте Мира объехал две аварии. Темно-серый асфальт выглядел обманчиво сухим и держащим сцепление с колесами. Тонкая ледяная корочка неотличима от асфальтовой поверхности. Покрытые ею участки незаметно начинаются, и незаметно же заканчиваются. Обманчивая дорога… Серый цвет вообще обманчив. Наверное, самый обманчивый из всех. Ни у одного другого цвета нет стольких оттенков, сколько есть у серого. И этот цвет – цвет Москвы. Полгода серое небо и серая земля. Серые многоэтажки серых спальных районов. Серое выражение лиц в вагонах метро.

На Садовом кольце дежурил патруль ГИБДД. Наверное, отлавливали пьяных водителей и нарушителей скоростного режима, к которым относился и я. К счастью, впереди на большой скорости неслись два темных «Гелендвагена», вызвавших справедливое подозрение у гаишников. Обе машины были остановлены патрулем, а я, незамеченный, спокойно проехал мимо, хотя тоже значительно превышал скорость.

После патруля ГИБДД я немного сбавил скорость. Удовольствие от езды тоже убавилось. Я вдруг подумал, что в последние года два-три я незаметно для самого себя стал гедонистом. Жизнь упорядочилась, поделилась на работу и на отдых. Отдых классифицировался на различные виды удовольствий. Пиво с приятелями. Флирт и секс с девушкой. Плавание. Сауна. Просмотр нового кинофильма. Прочтение новой книги. Отпуск на курорте. Черный чай с лимоном поздно ночью. Все классифицировалось и улеглось в расписание. Упорядоченная жизнь получателя удовольствий. Этот мой гедонизм отвратителен. Он слишком «западен», слишком цивилизован. Сама история западной цивилизации мне кажется непрерывным движением от общих метафизических идеалов к личному физическому гедонизму.

Это направление вызывает у меня какое-то странное чувство, которое я могу назвать «счастливой тоской» – если это словосочетание способно что-либо охарактеризовать…

Моя поездка в Алма-Ату нарушила что-то в сложившейся системе, выбила из привычной колеи жизни, сложившейся за последние несколько лет. Наверное, это к лучшему; возвращаться в систему не хотелось, но, с другой стороны, и альтернативы никакой пока не представлялось. Буду дальше работать, ходить с приятелями в бар, боулинг, бассейн, кино. Загорать, лежа на горячем песке курортов.

Может, жениться и завести детей? Не могу быть счастлив сам, так хотя бы сделать счастливым кого-нибудь другого; точнее, Юлю. Отказаться от эгоизма и гедонизма, смирить желания и посвятить свою жизнь кому-то – кто, возможно, достоин счастья в большей степени, чем я. Только зачем я использую это затертое и иллюзорное слово «счастье»? Да и вряд ли из всего этого получится что-то хорошее… Пройдут годы. У меня кончится терпение, я стану раздражительным. Юлино представление обо мне, мой идеализированный образ в ее сознании разрушится еще раньше, наполнив ее разочарованием… Что ж, в результате получится обычная семья… Союз людей, объединенных созданием и разрушением иллюзий… «Иллюзия – часть духовной жизни человека».

Поглощенный мыслями, я незаметно для себя снова разогнался. Продолжать движение. Движение, которое оставляет позади медленные слова и наполняется взамен быстрыми образами и ассоциативными картинками. Картинками манящих ночных улиц, горящих неоновых огней – разноцветных и совсем не серых.

Раздался звонок мобильного телефона. Впереди мигал зеленый светофор. Не глядя на высветившийся номер, я нажал «ответить» и поднес трубку к уху:

– Алло.

Мигание зеленого впереди прекратилось, сменившись на желтый. Ноги инстинктивно выжали сцепление и тормоз. Машину понесло юзом. Вот и мне выпал участок ледовой корочки… Отпустив тормоз, я бросил на колени телефон, вывернул руль. На светофоре желтый сменился красным. Я быстро и прерывисто начал нажимать педаль тормоза. Обледенелые и сухие участки чередовались. «Реношка» то замедляла движение, то шла юзом. Я все-таки еще не растерял водительские навыки. Умудрялся справляться с заносом, и при этом сбавлять ход и лавировать между останавливающимися перед перекрестком машинами. В конце концов получилось остановиться самому, а не с помощью затормозившей впереди «десятки». Я закрыл лицо руками, вытер лоб. Все произошло очень быстро – три-четыре секунды, но меня успел пробить холодный пот.

«Пиццу заказывали?»

«Да, мне с яблоками».

«Яблоки в пицце убивают аромат», – в голове пронесся такой безумный, неизвестно откуда взявшийся диалог, и я сразу почувствовал, что очень голоден. Действительно нужно в какую-нибудь пиццерию с ароматными запахами, расплавленным сыром, чуть поджаренными помидорами и сочащимися растопленным жиром ломтиками салями. Упавший с коленей на сиденье и скользнувший под бедро мобильный телефон дал знать о себе безразличным писком. Я достал его из-под себя и посмотрел на экран. «Один пропущенный звонок». «Почему же пропущенный? Я ведь ответил…» – не согласился я и нажал кнопку «см. номер». Высветилось: «Дэн».

Я не стал перезванивать Дэну. Решил, что если ему нужно, он позвонит еще раз. Но телефон молчал – и в тот день, и на следующий. Позвонил Дэн через неделю, когда я уже забыл о его первом звонке:

– Алло, Егор?

– Да, слушаю.

– Привет. Это Дэн из Алма-Аты. Ты можешь говорить?

– Да, Дэн. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Спасибо тебе за все. Я не звонил раньше, потому что… – он замялся. – Блин, сам не знаю, почему не звонил раньше поблагодарить…

– Неважно, Дэн.

– Важно… Но ладно… Я, наверное, скоро буду в Москве. Можно я к тебе заеду?

– Да, конечно. Заезжай… – теперь паузу в разговоре взял я. – Ты один будешь, или с Наташей?

– Один.

– Хорошо, приезжай в любое время.

– Спасибо. Я еще позвоню. Пока.

– Пока, – я нажал кнопку «завершить звонок» и положил телефон на стол. Закусив губу, вышел в коридор. Надел куртку и ботинки. Взял в руки шапку. Но в этот момент неожиданно возникшее желание выйти на улицу и куда-нибудь идти вдруг так же неожиданно исчезло. Я медленно снял куртку, разулся. Прошел на кухню, достал из холодильника пакет сока. Вернувшись в комнату, сел у стены на пол, свинтил крышку тетрапакета и приник к горлышку.