Текст книги "Когда «Мерло» теряет вкус"

22

Вечер я провел в подвале. Превратил два деревянных столба со старой детской площадки в крест. Набил по всему кресту мягких зайчиков и слоников. Розовые слоники по горизонтали, голубые зайчики – по вертикали. Получалось вполне символично. Коричневые медвежата уже не вписывались в получившуюся концепцию, и я оставил их в пакете в углу.

Закончив работу, вышел во двор. Опускались сумерки. Захотелось курить. «Нет уж. Бросил – значит, бросил», – сказал я самому себе.

На лавочке около детской площадки спиной ко мне сидела мама. Я прислонился к стене дома и наблюдал за ней. Ссутулившиеся плечи, уставшая фигура. Мне показалось, что дома она играла роль гораздо более энергичной и сильной женщины. Она ничего не делала; просто сидела на лавочке и глядела перед собой. На детской площадке детей уже не было, и мамино одиночество перед яркими разноцветными горками, качелями, турниками выглядело странным, почти искусственным – словно кадр из фильма. Прилив любви и жалости к ней захлестнул меня, и я уже хотел было подойти к ней, чтобы обнять и сесть рядом, но неожиданно увидел Евгения Ивановича, входящего во двор. Мама смотрела в другую сторону и не заметила его. Прижавшись к двери подъезда, я спрятался за выступом дома. Евгений Иванович подошел к маме сзади, постоял несколько секунд – словно не зная, что делать и как заявить о своем присутствии, потом, ничего не говоря, подсел к ней на скамейку. Мама улыбнулась и молча положила ему голову на плечо. Евгений Иванович приобнял ее рукой.

Очень странное ощущение. Почти как дежа вю, только еще загадочнее. Последовательность действий, которую хотел и должен был произвести я, совершил другой человек. Евгений Иванович сыграл мою роль. При этом все произошло естественно – как будто так и подразумевалось. Порядок вещей не нарушился. Мир не воспротивился, не возопил, что вся гармония его теперь утрачена. Очень странное ощущение…

Я вошел в подъезд и поднялся в квартиру. Принял душ и повалился на диван. Но через несколько минут зазвонил телефон:

– Привет! Да, знаю – мы не останемся друзьями (наверное, эта присказка теперь будет преследовать меня всю жизнь), и я тут вообще ни при чем, но Дэн приглашает тебя сегодня в клуб.

Наташа опаздывала. Мы с Дэном вошли внутрь. Арт-директор Антонина Сергеевна в этот день на входе не стояла, и мы беспрепятственно прошли в зал. И Дэн, и я маялись, не зная, о чем говорить.

– Водки или коньяка? – кивнул Дэн в сторону бара.

– Давай что-нибудь… – согласился я.

Бармен, приятель Дэна, подал нам небольшой графинчик, две стопки и два бутерброда. Мы сели за стол.

«После первой и второй перерывчик небольшой» – глупая поговорка вполне точно могла охарактеризовать наше с Дэном потребление алкоголя в тот вечер. После третьей стопки я решился задать крайне интересовавший меня вопрос, который на трезвую голову считал бестактным:

– Вы с Наташей давно вместе?

– Ага, – Дэн с аппетитом доедал бутерброд, – около трех месяцев.

В зал вошла Наташа:

– Блин, только не это… – дежурно поцеловав Дэна в щеку, она села к нам за стол. – Ты зачем водку взял?

– Это не я, – равнодушно ухмыльнулся Дэн, – мы вместе решили, – он снова наполнил стопки, – а ты что будешь?

– Раз так – давай тоже водку. Только сока еще возьми…

Мы продолжили пить втроем.

Через полчаса вдруг все вокруг стало мило, весело и чудесно. Мы болтали, смеялись, мотали головами по сторонам, смотрели на других людей и даже прыгали на стульях. Наташа рассказывала невероятно смешные студенческие байки (ни одну из которых я не смог вспомнить на следующее утро), и мы хохотали до слез. «И совсем от водки он не бешеный», – удовлетворенно вертелось в голове, когда я смотрел на Дэна.

Потом мы пошли танцевать. И Наташа, и Дэн были отличными танцорами. Я тоже старался не отставать от них – если не в технике, то, по крайней мере, в самоотдаче и драйве. На какой-то более скучной композиции Наташа приставила два пальца к губам. Дэн кивнул, и они оба вопросительно посмотрели на меня. Я тоже кивнул.

Мы курили на улице. Наташа смотрела в небо, Дэн пританцовывал под приглушенную музыку из клуба.

– Почему ты бросил семинарию? – спросил я Дэна.

– Танцевать люблю, – затянувшись, с улыбкой ответил он.

– Я же говорила, что ему нельзя пить водку, – наставительно проговорила Наташа, считая звезды.

– Но верующим остался? – продолжал выпытывать я.

– Конечно. Иисус Христос – это же…

– Суперзвезда, – с улыбкой вставила Наташа.

– Нет, супергерой, – без тени иронии возразил Дэн. Сделав глубокую затяжку, он продолжил: – Если разобраться, вся Его жизнь – это идеальный комикс про супергероя. Как про Бэтмана там, или супермена… Сначала выбрал свой путь, покрестился, а потом пришло время испытаний и подвигов. То битва с дьяволом, то безумные свиньи, то Лазарь, то мочиловка с торговцами в храме… Ну и ближе к финалу – предательство товарища и последняя схватка. Победа над врагом, слава и бессмертие. Идеальная история первого и самого крутого супергероя. Все остальное после него – только подражание…

Мы с Наташей хихикали. Потом я возразил:

– Мне кажется, что Христос был плохим психологом. Обычного человека строгие законы морали могут скорее развратить, чем спасти. Первые две недели он действительно будет святошей, а потом сорвется и в такой разврат уйдет, что мало не покажется. И лучше бы не был святым первые две недели. Достоевский классно это все понимал. Да и вся история христианства это подтверждает.

– При чем тут Достоевский?! – с удивлением посмотрел на меня Дэн. – Мне нет дела до психологии или философии. Меня волнует только Христос. Это сейшн на двоих – Бог и я, и больше ничего не нужно… Для меня вера – это танец. Танец души с Богом. Почему все люди на всех континентах танцуют? Неизвестно. Почему на всех континентах верят в Бога? Тоже неизвестно… Значит, и вера, и танец – какие-то необъяснимые тайные инстинкты человека. А семинария… – он скривил презрительную физиономию и опустил голову. Длинные темные волосы упали на лицо. С намечавшейся бородкой он сейчас сам был похож на молодого Иисуса. Мне в голову пришла интересная идея.

– Слушай, можно тебя на видео снять? – спросил я.

– Зачем? – рассмеялся Дэн.

– Не просто тебя – ты сыграешь небольшую роль для моего видеоклипа.

Он задумчиво посмотрел на меня и ничего не сказал.

Вернувшись в зал, мы все трое, не сговариваясь, направились к барной стойке. «Еще водки!»

Потом мы снова танцевали. Обнявшись. Прыгая вверх. Наклоняясь вперед и разглядывая пол. Отклоняясь назад и разглядывая потолок. Снова обнимаясь и крича что-то друг другу.

– Че это за музыка? – вдруг спросил Дэн. Посмотрел на Наташу, потом на меня и направился к диджейской кабинке. Махнув рукой пританцовывавшему за дисководами парню в наушниках, он подошел к двери. Диджей открыл дверь и обнял ввалившегося внутрь приятеля. Дэн тоже радостно обнял коллегу и начал говорить ему что-то на ухо. Тот отрицательно замотал головой. Дэн поднял руки в неопределенном жесте, улыбнулся, потом схватил ди-джея за грудки и вытолкал из кабинки. Закрывшись изнутри, он просмотрел диски в диджейской сумке, нашел нужный и вставил его в дисковод. Нирвановское «Here we are now, entertain us…«33
  «Вот мы и здесь, развлекайте нас…» (англ.)


[Закрыть], смикшированное с диким электронным запилом.

Мы с Наташей, шатаясь, вышли на улицу. Она закурила и опять подняла голову к небу:

– Я однажды подумала, что у каждой звездочки есть отражение на Земле – свет в окне какого-нибудь дома.

– Звезд меньше, чем домов на Земле, – я взял у нее сигарету и тоже закурил.

– Не может быть. Их же бесконечное количество…

– Не-а. Их даже меньше миллиарда.

– Откуда ты знаешь?

– Знакомые инопланетяне рассказали, – пошутил я.

– Жалко… – Наташа задумчиво покачивалась – то ли теряя чувство равновесия, то ли специально для создания космического настроения. – У тебя когда-нибудь был секс втроем?

– Что?

– Секс втроем. У меня хорошая дикция.

– Не-а, – переняв ее задумчивость, проговорил я.

Наташа рассмеялась:

– Слушай, может, до того, как мы не с тобой… М-м-м… До того, как… – она запуталась, – до того, как мы с тобой не останемся друзьями… – чеканя каждое слово, наконец проговорила она, – ты, Дэн и я могли бы… Впрочем, – махнула рукой, – у меня сейчас все равно месячные…

После этой сложной тирады ее внимание снова переключилось на небо и звезды. В это время дверь клуба распахнулась, и двое охранников выкинули Дэна на улицу.

– Я же говорила, что ему нельзя пить водку… – грустно проговорила Наташа.

Дэн поднялся с земли, отряхнулся и подошел к нам:

– Ну что, поехали?

– Как ты в таком состоянии на мотоцикле поедешь? – спросил я.

– Кто сказал, что я на мотоцикле… Устал мой конь, и подковы менять пора, – сойдя с тротуара на проезжую часть, Дэн поднял руку, чтобы поймать такси. – Егор, тебе куда?

23

Мне снился страшный и одновременно смешной сон. Во сне я хотел смеяться, но смех скручивался в горле в какой-то мертвенный безнадежный страх. Страх смерти. Я шел по лесу, в котором настоящие деревья мешались с картонными и тряпочными декорациями – замшелыми поделками под березы и дубы. Я шел все глубже и глубже в лес, казавшийся бесконечным. За деревьями прятались плюшевые зайчики, медвежата и слонята. Я споткнулся и упал. В ту же секунду на меня набросились десятки зайчиков и слоников и принялись душить и закрывать мне рот своими плюшевыми лапами. Я в ужасе проснулся и сел на диване. Сделал глубокий вдох. В комнату вошла мама с небольшой кастрюлей, полной воды, подошла к моей постели и остановилась. Потом выплеснула холодную воду мне в лицо.

Как я узнал через несколько минут, мама полчаса назад спустилась в подвал за картошкой. Крест с набитыми на нем мягкими игрушками вызвал в ней, мягко говоря, противоречивые чувства.

– Мама, это просто абстрактное произведение искусства, – вытирая голову полотенцем, я пытался свести все к материализму.

– Значит, правильно Брежнев всех вас, абстракционистов, бульдозером… – мама сидела напротив меня за столом и чистила картошку.

– Мам, я не про абстракционизм говорю, а про то, что нужно абстрагировать произведение искусства от возникающих смысловых ассоциаций и архетипов.

– От таких типов, как ты, его абстрагировать нужно. Иди немедленно разбери это святотатство и вынеси все из моего подвала!

– Какая разница… Я все равно собираюсь создать это произведение. Крест – это только его деталь.

– Из моего подвала все вынеси!

– Хорошо, – я повесил полотенце на сушилку и направился к двери.

– Я так хотела, чтобы ты приехал… – в голосе мамы были слезы, – думала, приедет, вспомнит дом, друзей… Может, и останется здесь…

Я остановился в дверях:

– Так все-таки ту телеграмму…

Мама ничего не ответила. Я пошел в подвал разбирать крест и спасать с него плюшевых убийц из моего сна.

Вернувшись из подвала, я позвонил Наташе домой. Трубку взял Алексей.

– Привет, – неуверенно поздоровался я.

– Привет, – холодно ответил Леха.

– Как дела?

– Ничего. У тебя как?

– Тоже в порядке… Я твою загадку разгадал, – вдруг сказал я. На самом деле не разгадал, а нашел ответ в Интернете.

– Да ты что?! – обрадовался Леха, и холодок сразу исчез из его голоса.

– Тот мужик покупал номер на дверь квартиры.

– Номер на дверь квартиры? – теперь неуверенность звучала с того конца линии. – Точно, блин. Шестьдесят за три цифры. Что за дурацкая загадка…

– Наташа дома? – наконец спросил я.

– Нет ее.

– Когда будет?

– Без понятия. Ты к ней клеишься, что ли?

– Да, Леха, она мне нравится…

– На молодое мясцо потянуло? – оборвал он. – Посмотри на себя и на нее. Чуть не пятнадцать лет разница.

– При чем тут это?

– Сам не понимаешь?! Ей, молодой дурочке, лестно и приятно, что такой взрослый дядя на нее внимание обратил, а ты и рад. А чем заканчиваются такие истории, не думал?

– Во-первых, все не так…

– А ты подумай! – в трубке раздались короткие гудки.

Я сел на диван. «Почему в Алма-Ате нет планетария? – подумалось вдруг. – Во всех приличных столицах бывшего Советского Союза есть, а в Алма-Ате нет…».

– Мам, я на следующей неделе полечу в Москву, – я вошел в спальню, где она сидела на стуле и что-то зашивала.

– Все-таки летишь, – вздохнула она.

– Мне нужно… Но я… – слова вдруг стали теряться и выпадать из моей речи, – я говорю к тому, чтобы… Может, в это воскресенье вы с Евгением Ивановичем договоритесь венчаться?

Мама смущенно улыбнулась, словно боясь показать свою радость, бросила на меня быстрый взгляд и снова склонила голову к шитью:

– Ну я не знаю. Успеем ли… В церкви, наверное, нужно заранее предупреждать. Может, и у Евгения Ивановича какие-нибудь дела…

Я подошел к ней и обнял за плечи. Мамины глаза наполнились слезами, она погладила мою руку. Я заметил, что она зашивала порвавшуюся по шву рубашку Евгения Ивановича.

– Давай сходим в церковь, узнаем, – предложил я.

– Я позвонить могу… – улыбнулась она, и слезинка со взмахом ресницы упала на щеку.

Мы надолго замерли в таких позах, ничего не говоря.

Часом позже я позвонил Дэну. Мы договорились встретиться и провести съемку в студии его знакомого рекламщика. Но в конце концов сделали девять дублей в трех разных местах – в студии его знакомого – небольшой по площади, но довольно стильно оформленной, расположенной в подвале жилого дома, в парке двадцати восьми гвардейцев-панфиловцев и на реке Весновка, около каких-то страшных на вид заборов и помоек. Третья натура мне понравилась больше всего.

Мы с Дэном расстались около восьми часов вечера. Я вернулся домой, поужинал вместе с мамой, посмотрел телевизор и первый раз за несколько последних дней рано лег спать – в десять вечера.

Я спал, но сквозь сон до меня доносился чей-то шепот. Он становился все громче и громче. Убеждающий и на чем-то настаивающий женский голос, нервный и беспокойный. Возможно, эта женщина говорила мне, но я не мог ничего понять – то ли из-за того, что спал, то ли из-за того, что речь ее при всей своей убедительности была бессвязна. Открыть глаза только на минуту, проснуться… Но тогда я сразу пойму, о чем она говорит, а мне этого совсем не хотелось. Раздался громкий звонок мобильного телефона. Я резко поднялся на диване. Шепот прекратился. В комнате никого не было, и только ярко мигал и выдавал неприятные трели мой мобильник. Дотянувшись до него, я посмотрел на экран замутненным со сна взглядом. Высветился номер Дэна. Я принял звонок:

– Да, Дэн.

– Кто это?

– Это Егор. Что-то случилось?

– Ой, – смех в трубке, – извини, я по ошибке не тот номер вызвал. Извини, спокойной ночи.

– Ничего. Пока.

Я повалился на подушку и закрыл глаза. Потом услышал возобновившийся шепот. Теперь я понял, откуда он доносится – с соседнего балкона. Женщина опять с надрывом убеждала своего собеседника, просила его что-то сделать. Он ничего не говорил в ответ, и она продолжала увещевания.

Дежа вю. Я уже где-то видел и слышал это. Я точно помню детали. Сейчас я встану с дивана, отдерну занавеску, выгляну в окно, и там будет женщина в белой ночной сорочке, с темными кудрями, с мятым недовольным лицом. Она посмотрит на меня злым взглядом, но ничего не скажет. Черта с два! Я могу легко победить это дежа вю. Я не встану с постели и не буду ни на что и ни на кого смотреть. Наоборот, я закрою глаза и засну. Какое простое решение, и какая победа над навязчивым дежа вю! Я закрываю глаза. Но если я борюсь с ним, прилагая усилия к тому, чтобы победить, я признаюсь сам себе в том, что оно существует и оно сильно. Значит, я все-таки не избавился и не могу избавиться от дежа вю – какого-то нарушения молекулярной механики в моей голове; нарушения связи между электронными разрядами в мозгу и временем и пространством. Однако моего дежа вю нет. Его придумывает мое беспокойное воображение. Конечно, ничего нет. Я вскакиваю с дивана, отдергиваю занавеску, высовываюсь в открытое окно и на соседнем балконе вижу голую красивую женщину лет тридцати, сидящую на корточках. Она смотрит на меня и смеется:

– Бля-я, как хорошо!

Потом поднимается и уходит с балкона. Ей на смену выходит голый мужчина лет сорока и закуривает сигарету. Увидев меня, улыбается:

– Разбудили? Извини. – Кивает головой в сторону комнаты: – У подруги в сексе странности. Свистеть любит, пока я ее трахаю. А как кончит – вообще с катушек съезжает… Плачет, говорит все что-то, говорит… На балкон выбегает. Я ни фига не разбираю, что она говорит…

– Попробуй на диктофон записать, а потом расшифровать. Может через нее с тобой духи общаются.

– Ну блин, скажешь, – мужчина подавился дымом и закашлялся.

– Спокойной ночи, – я прикрыл окно и лег в постель.

24

– Егор, Егор, – мама мягко толкала меня в плечо, – тебя к телефону. Говорит, срочно. Она…

Я схватил трубку:

– Алло.

– Привет, – было слышно, как Наташа плачет.

– Что случилось?

– Дэн разбился. Сейчас в реанимации.

– В смысле? Как разбился?

– На мотоцикле.

– Он же у него сломан…

– Сделал уже.

– Ты где сейчас?

– В больнице, но меня к нему не пускают…

– Я сейчас подъеду. В какой больнице?

Такси безбожно долго стояло в пробках, еле ехало по запруженным машинами дорогам от светофора до светофора.

– У тебя сотовый есть? – повернулся ко мне таксист – мужчина лет сорока. – Можно один звонок? Очень нужно.

Я протянул ему телефон. Он набрал номер, подождал, сбросил звонок и вернул мне трубку:

– Завел по глупости роман с малолеткой. А у нее теперь прямо чувства ко мне взыграли… Мол, любовь на всю жизнь, давай поженимся, и в том же духе. Так я ж, блин, уже пятнадцать лет как женат, куда мне еще жениться… А она как узнала – в слезы да в трагедию. Повешусь, мол, да как ты мог от меня скрывать, и тэдэ и тэпэ… Сегодня весь день звоню – не отвечает ни хрена. Дура малолетняя. Я же беспокоюсь… Мне наука будет – с малолетками связываться.

Я думал о том, что если Дэн умрет, у нас с Наташей может быть то самое счастливое будущее, иллюзии о котором я строил в первый день нашего знакомства. Из меня наружу рвалась то ли горькая, то ли безумная усмешка. Даже спазмы схватывали в области солнечного сплетения и горла, как будто физически что-то хотело вырваться наружу. Возможно, тело таким образом пыталось освободиться от греховных мыслей, исторгнуть их из себя. В любом случае, эта усмешка – или только ее тень – показалась на моих губах.

– Что такого смешного? – обиженно спросил водитель.

– Это я своему… – спохватился я. – Тоже влюбился в молодую, а у нее уже есть парень. Правда, сегодня этот парень разбился на мотоцикле.

– Да ты что?! Алиби-то есть?

– Какое еще алиби?! Вы что?! Он в аварию попал.

– У нас найдут и виновного, и повод – лишь бы было из кого деньги вытрясти.

– Да ну, бред… Это просто ДТП. Я дома спал и не знал.

– Тогда нормально. Тогда, можно сказать, повезло тебе. Баба поплачет-поплачет, потом к тебе и приползет. Точно говорю.

Я ничего не ответил.

Такси наконец подъехало к больнице. Расплатившись с водителем, я вышел из машины к ждавшей меня Наташе. Она обняла меня и прижалась к плечу. Мы вошли в приемный покой. Навстречу санитары везли по коридору прикрытый простыней труп.

«Господи, неужели они трупы прямо так по коридорам вывозят…» – мелькнуло у меня в голове.

– Родители его здесь? – спросил я Наташу.

– Он же ушел от родителей. Я тебе говорила…

– Нужно поставить их в известность.

– Я все равно не знаю, как с ними связаться… СМС-ку только сбросила его двоюродному брату, но он не ответил… Посиди здесь, я сейчас, – Наташа усадила меня на старую ободранную кушетку в коридоре, а сама направилась в конец коридора к лестнице.

Вернулась она через несколько минут:

– Операция началась. Слушай, я не знаю, зачем я тебя вызвала… – она вдруг села передо мной на корточки, положив руки на мои колени. – Мне даже как-то неудобно. У тебя, наверное, свои дела, а я тебя отвлекла…

– Ты не вызывала. Я сам предложил.

– Спасибо. Но все равно… Одним словом, если у тебя дела и нет времени, ты, может, поедешь? Я в любом случае буду дожидаться конца операции, а сколько это займет – сама не знаю…

– Не беспокойся. Я с тобой подожду.

– Спасибо, – она подсела ко мне на кушетку. – А я вчера курить бросила… Глупо.

Хотелось есть. За окнами стемнело. Наташа лежала на моих коленях и, по-моему, спала.

– Я не верю, что это на самом деле, – вдруг тихо проговорила она, – ему ангел-хранитель помог. Даже врач так сказал… И сейчас поможет. Мне тоже покреститься нужно…

По коридору мимо нас все время ходили люди – медперсонал, пациенты и их родственники. Такое количество людей в больнице казалось странным. Двое милиционеров провели парня в наручниках. Лицо его было в кровоподтеках и ссадинах, а рубашка порвана.

«Алиби-то есть? У нас найдут и виновного, и повод», – мелькнуло у меня.

– Это все я виновата, – продолжила Наташа.

– Почему?

Наташа ничего не ответила.

– Операция закончена, – Наташин голос вывел меня из дремы. Я даже не заметил, как она уходила. Теперь она стояла передо мной и нервно перебирала оборки своей блузки.

– Где ты была?

– У хирурга. Я как почувствовала что-то… Его перевели в реанимацию. Сейчас ничего не могут сказать.

– Садись, – я подвинулся на кушетке.

– Не хочу. Поехали домой.

В окне машины мелькали огни, ветви деревьев. Наташа спала на моих коленях.

Пахло осенью и шашлыками. Мне мерещились поваленные ветром зонтики и пластиковые столы и стулья летних площадок. Но конечно только мерещились – всего лишь потому, что таков образ осени в моем мозгу, и уже ничего с этим не поделаешь. Осень в моей голове реальнее и сильнее осени природной.

Осенний ветер рвался в приоткрытое окно машины, крепко, по-мужски, обнимал и ласкал. Я нажал кнопку стеклоподъемника и темное, покрытое тонировкой, стекло послушно двинулось вверх: Наташа была легко одета и могла замерзнуть.

Все изменилось. Я чувствовал кожей, что все изменилось. «Эта книга навсегда изменит вашу жизнь». «Измени жизнь к лучшему». «Фильм, который изменит вашу жизнь». Неужели жизнь стольких людей (каждого человека?) так ужасна, тосклива и беспросветна, что подобные слоганы стали одними из самых популярных в рекламе? Измени жизнь к лучшему. А если жизнь сама меняет все, и сама распоряжается, что ей менять, а что – нет? В таких случаях у большинства людей обычно возникает страх перед переменами, страх перед жизнью, перед бытием. Где и когда человеку было лучше всего? Психоаналитики уверяют, что в чреве матери. Там, где жизнь не меняется. Там, где еще не знаком с окружающим миром.

Но назад не вернуться. Выбора особо нет. И если так – может, попробовать подыграть рекламным слоганам?

«Измени жизнь к лучшему!..»