Текст книги "Когда «Мерло» теряет вкус"

4

Новогодние праздники в Москве. Метет снег, дует ветер. Одновременно холодно и уютно. Я поднимаю воротник куртки, закрываюсь им, словно наложница гарема, увидевшая нового евнуха. Спрятаться бы… Полностью утонуть в своей куртке, и пусть сверху наметет снега. Ощущеньице… Может быть, я есть, а может, меня уже и нет. И где-то вдалеке звучит теплая музыка…

В такую погоду более половины всего существующего не существует. Я перестаю быть уверенным в том, что Наташа сидит сейчас дома и пьет горячий чай; за три тысячи километров от меня, там, где, возможно, нет метели. Я даже перестаю быть уверенным в ее существовании… И выстрел в висок сейчас наверняка прозвучал бы глухо и уютно – как под пуховой периной.

Я шел от метро домой. Неторопливо, получая какое-то странное удовольствие от метели и необычных чувств и ощущений, которые она во мне вызывала. Из-за холодного воздуха немного свербило горло. Я закашлялся – сначала мелко и сухо, потом раскатисто, с ожиданием облегчения внутри. Представилось, что мое подсознание хочет этим кашлем выкашлять прошлое… Но – не получалось…

Почти все время на протяжении последних трех месяцев я чувствовал тупую нескончаемую боль, связанную с Наташей, и не мог от нее избавиться. Все это – иллюзия, убеждал я себя. Она просто дура, глупая, строптивая девчонка, молодая максималистка. Не красивее других. Совсем не красивее других… С более тяжелым и стервозным, чем у многих других, характером, раздутым «эго», чрезмерным самолюбием и самомнением. По утрам у нее наверняка плохо пахнет изо рта, она потеет, сопливеет, перерабатывает напитки и пищу в мочу и испражнения. Так повторял я про себя. И достигал – почти достигал – результата. Но только почти. Силуэт в толпе… Копна светлых волос, похожий запах духов… Какие-то события, положения тел и предметов в пространстве и времени, схожие с тем, что происходило в Алма-Ате… И все начиналось с начала.

Я дошел до квартиры. Где же крепкий чай – мой кофеин? Моя утяжеленная доза. Три ложки черного крупнолистового чая, кипяток и сахар.

Заварив чай и оставив укутанный в полотенце чайник на плите, я прошел в комнату, лег на диван и включил телевизор. Раздался телефонный звонок. Я поднял трубку.

– Егор, привет. Это Дэн.

– Привет, Дэн, – взяв пульт дистанционного управления, я отключил звук телевизора.

– Я звоню с вокзала. Хотел бы увидеться. В Москве проездом, завтра уезжаю.

– Приезжай в гости.

– Сейчас?

– Давай сейчас. Как тебе удобно…

– Хорошо. Извини, а переночевать у тебя можно?

– Без проблем. Приезжай.

Я продиктовал ему адрес и повесил трубку.

Дэн приехал через час. Неуверенно пожал мне руку, снял шапку. Он сильно изменился за эти два месяца. Вместо длинных волос и бородки – отросший ровный ежик и трехдневная щетина. Бледно-желтая кожа и уставший неуверенный взгляд. Слева, чуть выше виска, белел уходящий в волосы шрам.

– Ну как ты? – спросил я.

– Хорошо, – улыбнувшись, он снял обувь, и мы прошли на кухню.

Я разложил по тарелкам пельмени. Дэн достал из сумки старый бубен:

– Я хотел поблагодарить тебя за все… И это – тебе, – он протянул мне бубен.

– Спасибо, – я с усмешкой принял подарок. Бубен оказался довольно тяжелым.

– Это очень хороший бубен, – Дэн провел пальцами по натянутой коже, – на человеческих костях… Вызывает духи мертвых. Так говорят, во всяком случае…

– Да ну… – не поверил я и перевернул бубен. Роль растяжек, похоже, действительно выполняли человеческие кости.

Дэн посмотрел на меня внимательным взглядом:

– Не знаю… Может, и фигня. Но лучше так просто на нем не играй…

– Ладно, – снова усмехнулся я и положил бубен на холодильник.

Я почему-то не решался расспрашивать Дэна о произошедшем в Алма-Ате. Решил, что будет легче завести об этом разговор после того, как выпьем. Поэтому торопился открыть водку, разлить по стопкам. Мне казалось, что Дэн пил спиртное с неохотой, а я его как будто подгонял.

Разговор не очень клеился. Дэн раскраснелся – то ли от водки, то ли оттого, что отогревался с мороза в теплой квартире. Время от времени он смущенно потирал руки.

– Твое видео, – вспомнил я и достал диск с записью Дэновского танца для инсталляции.

– М-м… Я не уверен, что хочу его смотреть, – улыбнулся он.

– Но возьмешь с собой?

– Н-нет, – подумав, ответил он.

Мы снова замолчали. Я разлил по четвертой. Мы чокнулись, опрокинули стопки.

– Почему ты не спрашиваешь про Лешу и Наташу? – Дэн опередил мои вопросы.

– Недостаточно еще опьянел для этого, – честно признался я.

– Понятно, – Дэн покраснел еще больше.

– Но ты расскажи, раз уж начал, – попросил я.

Он кашлянул, отпил минералки:

– Наташка почему-то думает, что ты того чувака к ней и Лешке подослал. Что вроде тебе стало жалко денег, или типа того…

– Наташа рассказала тебе про телеграмму? – спросил я.

– Какую телеграмму? – непонимающе переспросил Дэн.

– Лешке нужны были деньги на бизнес, двадцать тысяч баксов. А моя матушка, из какого-то глупого родительского тщеславия, однажды сказала ему, что я в Москве занимаюсь бизнесом. Наверное, постеснялась сказать, что я художник – она никогда не считала мои занятия серьезными. Тогда Леха дофантазировал, что я крупный бизнесмен в Москве и что по старой дружбе смогу ему занять денег. Но ему было некомфортно просить по телефону. Тем более что до меня он звонил в Москву Паше, нашему общему однокласснику и другу, и Паша ему отказал. Тогда Леха придумал вызвать меня в Алма-Ату подложной телеграммой – якобы моя мама больна. А когда я приеду в Алма-Ату, возобновить дружбу и тогда уж занять денег. Хитрожопый план, но у него самого не хватало смелости его реализовать. У Наташи – хватило. Она очень хотела ему помочь, и отправила мне в Москву телеграмму, благодаря которой я приехал в Алма-Ату.

– Ни фига себе… Действительно хитрожопо… Но ты же мог позвонить матери.

– Я и позвонил. Но только в те дни в их районе как раз меняли номера телефонов на цифровые, и я не дозвонился. Не знаю, совпало, или Наташа с Лехой и это продумали.

– Но мать могла позвонить тебе и сообщить новый номер.

– Могла, но не успела, – развел я руками.

– А если бы успела?

– Да в том-то и дело, что ничего бы не было. Мы с мамой подумали бы, что какая-нибудь ошибка, или глупая шутка. А чья – все равно бы не узнали. Так что в самом худшем случае Наташа потеряла бы тридцать рублей на услуги телеграфа.

– Офигеть… – Дэн выглядел растерянным. – Я такого от Наташки никогда бы не ожидал…

– Я не обижаюсь на нее… На самом деле, мне давно уже пора было съездить в Алма-Ату повидаться с мамой. Так что… Правда, я вовсе не олигарх и не бизнесмен. Тем более, собирался покупать квартиру, и поэтому не мог занять Лешке. Так что их операция провалилась. Но потом… Потом произошло это все с тобой, и я решил помочь. Паша перевел мне в Алма-Ату часть денег, отложенных на квартиру, и я передал их Наташе. А когда перед отъездом пришел к ней попрощаться, случайно узнал о телеграмме. Тогда я подумал, что Наташа с Лешкой обманули меня и таким образом развели на деньги. К тому же сумма на твою операцию, совпала с суммой, которая нужна была Лешке. Вернувшись в Москву, я сделал глупость – рассказал об этой истории Паше. А у него, как оказалось, еще свои счеты с Лешкой были, и он решил поехать в Алма-Ату выбить из него эти двадцать тысяч. Как именно все произошло между ними дальше, я точно не знаю. Знаю только, что через три дня мертвого Пашу привезли в Москву.

Я снова разлил водку, и мы выпили.

– Как Наташа? – наконец задал я главный для себя вопрос, стараясь принять равнодушный вид.

– Нормально, – Дэн опустил голову и уставился в свою тарелку с пельменями. – Мы разошлись с ней…

– Почему? – быстро спросил я.

– Разные причины… – замялся Дэн. – Но главная, в общем, это то, что я ухожу послушником в Соловецкий монастырь.

– Ни фига себе… – пришел мой черед удивляться.

– Завтра утром туда выезжаю.

– Но в монастыре же танцевать нельзя… – попробовал я его поддеть.

– Угу. Мне сейчас так и нужно – без танцев, – согласился он.

– Что-то случилось?

– Я перестал ощущать Божье присутствие рядом.

– Из-за чего? – я чувствовал, что становлюсь слишком навязчивым со своими расспросами, но уже не мог остановиться.

– После операции – как отрезало… Знаешь… Мне сейчас часто кажется, что я должен был умереть тогда. Что мне так Бог назначил. Я ведь всегда Его присутствие ощущал, всю жизнь. В те дни Он был особенно близко, потому что собирался забрать меня с Собой. Но я не понимал… И не полетел с Ним… Полетел в Германию. Тогда Он ушел один. А я тут остался, тоже один…

В моем пьяном сознании что-то сместилось, передвинулось, и на первый план выплыла очевидная мысль:

– Получается, я и тут виноват, что эти чертовы деньги тебе на операцию дал?..

– Не ты… А эти чертовы немцы, которые научились людей с того света вытаскивать… Искусители, блядь, суки… – Дэн нервно рассмеялся. – А этот профессор, прикинь, еще и пытался мне всунуть видеозапись операции – как мою башку пилили и склеивали.

Я рассмеялся вслед за ним – так же нервно и пьяно.

Утром Дэн уехал на вокзал.

Закрыв за ним дверь, я взял с холодильника бубен. Погладил приятную на ощупь кожу. Может, если он на человеческих костях, то и кожа человеческая? Было бы логично… Бум-бум. Каких призраков я хочу воскресить?

5

Через три дня я был в Алма-Ате. Свежий снег, мороз – к моему удивлению, здесь оказалось холоднее, чем в Москве. Стоящий в пробке город. Безмолвные и равнодушные белые горные исполины над ним.

Конечно, я ничего не мог объяснить маме. Придумал какую-то невнятную историю с командировкой по линии культурного обмена и якобы организацией выставки казахстанских художников в Москве. Но она поверила.

В маминой квартире теперь присутствовал чужой человек, и следы его присутствия – материальные и нематериальные – сразу изменили ее, сделали тоже немного чужой и неродной. Несмотря на то, что следов было, на самом деле, немного, мне теперь стало труднее называть квартиру своим (или родительским) домом; было труднее представить ее местом, где прошло мое детство. В то же время Евгений Иванович вел себя очень тихо, скромно и даже чуть ли не почтительно по отношению ко мне.

В первый же вечер я позвонил Наташе на мобильный. После девяти гудков она ответила:

– Да, – голос ее был то ли растерян, то ли холоден, а возможно, и то, и другое вместе.

– Привет, это Егор.

– Ага, привет.

– Как у тебя дела?

– Нормально, – она говорила тихо и размеренно, как заведенная кукла или даун.

– Я сейчас в Алма-Ате… Приехал в командировку. Хотел бы с тобой увидеться.

– Тебе деньги нужны?

– Нет, какие деньги?! Не нужны мне никакие деньги… – у меня в горле стало сухо, как в пустыне.

– Я не могу. У меня много работы.

– Если не сегодня, давай завтра. Мне нужно поговорить с тобой.

– Не знаю. Позвони завтра.

– Хорошо.

Я отключил телефон, оделся и вышел на улицу.

Наташа едет в автобусе, в хвосте салона. Сидит рядом с симпатичным парнем-блондином, из наушников которого звучит рэп. Она смотрит вперед, разглядывает пассажиров (но не замечает меня, стоящего у дверей), затем медленно и осторожно прикладывает голову к плечу парня, словно собирается заснуть на его плече. Но ее глаза открыты, и она продолжает смотреть на людей в салоне автобуса. Парень удивленно глядит на Наташу, на его губах появляется растерянная усмешка, но потом он приобнимает ее рукой. Так они едут дальше, не говоря ни слова. На очередной остановке Наташа встает, чтобы выйти из автобуса. Парень поднимается и идет за ней. Они вместе выходят из салона и идут, обнявшись, по заснеженному тротуару. Я следую за ними. Они проходят два квартала, и на следующем перекрестке Наташа останавливается и оборачивается к парню:

– Счастливо.

– Подожди. Можно я провожу тебя до дома? Как тебя зовут?

– Нет. Счастливо, – она говорит уверенно и резко.

– Как тебя зовут? Меня – Валера. Дай хотя бы телефон…

– Нет. Пока, – Наташа быстрым шагом переходит улицу и исчезает.

Мне приснился этот сон прошлой ночью. Утром, когда я ехал в аэропорт, и потом весь день – в самолете и на алма-атинской земле – сохранялось легкое и романтичное настроение от яркого сновидения. Почему-то не было никакой ревности к белобрысому парню.

Я пешком дошел до Лехиного дома, остановился в нерешительности у домофона. Не хотелось говорить и что-то объяснять на расстоянии, через микрофоны и динамики – как по телефону, если даже не хуже. Я подождал, пока из подъезда не вышла Наташина соседка. Вежливо поздоровавшись, я юркнул мимо нее в приоткрывшийся проем, поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Открыла Лешина мама; к счастью, она меня не узнала.

– Здравствуйте. Наташа дома?

– Нет, она на работе. Сегодня ее смена.

– А когда будет?

– Поздно. А вы по какому вопросу? Ей что-нибудь передать?

– Нет, спасибо. До свидания.

Я развернулся и пошел по ступенькам вниз. Спустившись на первый этаж, я не вышел из подъезда, а остановился и посмотрел на лестницу, ведущую в подвал. Точно так же я стоял здесь в день знакомства с Наташей. Сегодня я снова увижу ее. Сделав несколько шагов вниз по лестнице, я сел на ступеньке, прислонившись к стене. По-моему, точно так же и даже на этой самой ступеньке когда-то сидел убитый мужчина – первый мертвый человек, которого мы видели с Пашей и Лешей.

Ты можешь убежать, но не можешь спрятаться от меня. У меня есть все время мира, чтобы завоевать твою любовь, чтобы сделать тебя моей. Какие-то подобные строки, навеянные песнями зарубежной эстрады, вертелись в моей голове.

В ожидании прошел час или около того. На маленькой полочке около двери в подвал я вдруг заметил огарок свечи и коробок спичек. Поддавшись неожиданному импульсу, я встал со ступеньки, подошел к полочке и зажег свечу. Потом вернулся на свое место.

Холодно и уютно. В темноте горит огонек свечи. Он притягивает внимание, гипнотизирует. С ним устанавливается контакт, взаимодействие. В этой темноте он становится самым близким, дорогим и одушевленным предметом. Хочется, чтобы этот огонек горел и дальше, горел всегда, и ты бы разглядывал его, любовался им. Чуть дунешь – он заколышется. Он чуть заколышется – свет дрогнет, темнота начнет наступать. У тебя с этим огоньком неразрывная взаимная связь. Огонек горит, и ты улыбаешься. Хочется жить. Хочется, чтобы и огонек продолжал свое существование. С этого все начинается… Была темнота – появился огонек. И начинается движение вперед, желание что-то делать, к чему-то стремиться. Может быть, только благодаря этому огоньку в темноте вдруг появляется смысл действия, смысл всего.

Конец света не начинается с изменения формы березовых листьев. Листья, как и все остальное в этом мире, меняются постоянно. Конец света начался давным-давно, только какое нам до него дело… Мы не замечаем его так же, как не замечаем меняющих форму листьев.

И заканчиваться он будет еще долго… Так что у меня, действительно, много времени – вся оставшаяся жизнь – чтобы идти за этой странноватой строптивой девушкой, чтобы исправить то, что разрушено, чтобы построить что-то новое. Чтобы дарить ей все, что я могу подарить, чтобы делать ее счастливой. Чтобы окружить ее любовью, теплом и нежностью; душевным комфортом, какого она еще никогда не испытывала… Иначе ради чего все было? Иначе имело ли все хоть какой-то смысл?

«Зачем ты пришел? Я сама привезла бы тебе деньги, когда заработала».

«Может, и недоразумение, но тот идиот с битой не просто так ведь приехал…»

«…Сам за спиной друга спрятался, а его под пулю подставил?»

«Я ничего не знаю ни про твоего убитого друга, ни про твои с ним дела, но Лешку уже ничего не вернет!»

«Главное – что Лешку ничего не вернет. И виноваты вы со своим другом!»

«Друг твой за все поплатился… А ты остался, чистенький, в сторонке…».

Ее фразы стегали меня по лицу, лили жидкий азот в грудную клетку. Я вдруг понял, что забыл, как и когда начался сегодняшний день. Действительно, где, как и когда? Моя московская квартирка, холодный душ, поездка на такси в аэропорт. Хорошее настроение и спокойная уверенность в том, что сегодня я увижу Наташу, и все разрешится… Вся жизнь разрешится. Но теперь не верилось, что это было сегодня, со мной. Нет… Это было когда-то в другом мире и другом измерении, полном каких-то иллюзий…

– Ты меня даже не слушаешь!

– Слушаю, – я беру ее за руки, тяну к себе и обнимаю. Она не сопротивляется, но и не отвечает на объятие, не расслабляет мышц; стоит напряженная и чужая.

– Подожди… Все можно исправить. Все можно исправить, – я тороплюсь сказать, повторяю фразы как мантры, тороплюсь выговорить все, – можно делать что-то для того, чтобы спасти Леху, чтобы помочь его родителям, чтобы… Делать что-то, чтобы самим стать лучше и чище, чтобы помочь другим…

– Нет, – она медленно, но непреклонно высвобождается из моих рук, – Лешку не вернуть… Не вернуть… Такой вот факт жизни, – разворачивается и идет по лестнице вверх.

Поднявшись до первой лестничной площадки, Наташа вдруг оборачивается ко мне:

– Знаешь, зато я начала писать книгу об олигофренах… Три главы уже написала… – и идет дальше.

И тогда я становлюсь нарисованным, мультипликационным. В моих руках оказывается огромный пулемет. Я бегу за Наташей и стреляю в нее длинными очередями. Вдруг из-за моих плеч вырастают крылышки. Я расстреливаю всю обойму, пули решетят Наташино тело, и каждая ранка превращается в маленькое красное сердечко. Я оказываюсь не гангстером, а купидоном. Сердечки множатся, покрывают фигуру Наташи, которая теперь словно вышла из японского аниме – девочка-подросток с худыми длинными ногами. Белая блузка, короткая юбка, пышные белокурые волосы, огромные синие глаза.

Я отрываюсь от земли, пролетаю над ее бегущей фигуркой. Белокурые волосы развеваются от взмахов моих крыльев. Я приближаюсь, проникаю в нее через раны-сердечки и соединяюсь с ней навсегда.