Текст книги "Война и миф. Расширенное и дополненное издание"

Голос гордости

Ближе к вечеру я снова пошел на избирательный участок, на этот раз в центре города, в здании поликлиники на улице Косте Стояновича. Утром именно здесь голосовал президент, но проезд по улице до сих пор был перекрыт полицией. Подойдя ближе, я понял, что с выборами оцепление никак не связано. Улица перекрыта потому, что здесь уже второй день снимали рекламный ролик местного пива «Олень».

У участка я решил устроить собственный exit poll. Первая пожилая пара проголосовала за социалистов покойного президента Милошевича, следом за ними молодые супруги – за демпартию нынешнего президента Тадича. Старичок с тросточкой отказался признаваться, а мать со взрослой дочерью предпочли партию премьера Коштуницы. Наконец, крепкий юноша, пенсионерка и мужчина средних лет выбрали радикалов.

– Раньше я голосовал за демократов. Но они уже надоели, – начал объяснять последний избиратель.

– У радикалов, конечно, плохо с кадрами. Но, может, они не будут воровать? Демократы обещали, что нас примут в Евросоюз, и где же он? Нас никуда не принимают! Европейцы говорят, что мы не удовлетворяем каким-то критериям, а сами приняли Болгарию и Румынию, которые совсем не богаче нас. Обидно. Унизительно. Надоело. Понимаете, очень хочется чем-то в жизни гордиться. Кто-то гордится богатством, кто-то работой своей, родственниками. Ну, наконец, кошкой, собакой. А я хочу страной гордиться. Я не быстро говорю, понимаете по-сербски?

Я понял.

Для того чтобы попасть в Косово, мне пришлось сменить имя. Переименовали меня французские миротворцы, охранявшие границу между Сербией и Косово. Пристально изучив мой загранпаспорт, они выдали мне карточку, дающую право на въезд. В ней говорилось, что мое имя Михаил, а фамилия – Викторович.

Первой моей остановкой в Косово стал город Митровица. В городе быстро стемнело. Дорога шла в гору, потом с горы, потом опять в гору. Потом в окнах домов перестал гореть свет. Потом стали появляться дома без крыш, стекол и каких-либо признаков жизни.

– В северной части Косово осталось немало бывших домов албанцев, – объяснит мне потом глава российской миссии в Косово Андрей Дронов. – Во время войны они убежали и сейчас живут во временных квартирах. Белград, конечно, хотел бы отделить северные округа Косово, населенные сербами, и присоединить их к себе. Но албанцы явно будут против.

В гостинице я столкнулся с другой особенностью Косово. Едва вошел в номер, свет во всем отеле погас.

– С электричеством здесь просто катастрофа, – расскажет мне потом Андрей Дронов. – Все Косово делится на три зоны: А, В и С. К зоне С относятся те районы, которые не платят за электричество. Поэтому его им отключают. Система «один-пяты». Один час есть свет, пять нет. Большинство сербских районов относится к зоне С. Белград предлагает платить косовской компании за сербов. Но пока ничего не решено.

Сидя в кромешной темноте гостиницы в Митровице, я еще не знал, что всего лишь очутился в зоне С.

Наутро мы отправились в албанскую часть Косово. Митровица разделена на две части рекой Ибар: на северном берегу живут сербы, на южном – албанцы. Таксист-серб пообещал доехать только до моста.

Мост через Ибар оказался мудреным архитектурным шедевром. Построили его недавно, уже при ооновских властях. Снизу его подсвечивают красивые синие лампочки. Но не всегда, а, видимо, только днем, потому что ночью электричества обычно нет.

Внизу, под мостом, в мутных водах Ибара кувыркались и крякали жирные утки.

– Некому их стрелять, – нацеливаясь на них своей камерой, пробормотал фотокор Василий Шапошников. Гаранты спокойствия уток, ооновские миротворцы, чинно прохаживались по обе стороны моста.

Разница между сербской и албанской частью Митровицы видна сразу. Если на севере все стены были оклеены предвыборными плакатами, то на южном берегу красочные плакаты возвещали о другом выборе Косово. Постеры гласили: «Thank you USA», «We love America». В декабре прошлого года в Косово проводили трехдневный праздник любви к Америке – плакаты остались с тех пор.

Выяснилось, что по эту сторону Ибара сербские динары уже не принимают – только евро.

Таксист-албанец знал по-английски всего пару слов, поэтому поначалу разговор не клеился.

– Может, по-сербски? – вдруг с надеждой предложил он. Пошло намного лучше.

– За последние годы ситуация в Косово сильно изменилась, – будет потом рассказывать мне давний знаток края Андрей Дронов. – В 1999 году дипломата из Болгарии в первый же день работы в Приштине застрелили в лоб прямо в центре города только за то, что он спросил по-болгарски, сколько времени. Даже не по-сербски! Такая была реакция на славянскую речь. А сейчас этническая ненависть потихоньку сходит на нет. Но не везде, конечно.

Пока мы ехали в Приштину, столицу Косово, на мой мобильный телефон вдруг пришло SMS «Добро пожаловать в Монако». Оказалось, что местный оператор мобильной связи – монакская компания Vala. Косовские пользователи сотовых телефонов все время находятся в роуминге и разговаривают друг с другом через Монако. – В 1999 году, когда мы перешли под управление временной администрации НАТО, возникла необходимость в том, чтобы у Косово был собственный телефонный код, – объяснит мне потом советник косовского правительства Дардан Гаши. – Был проведен тендер, в котором участвовали компании из Австрии, Германии, Франции. Но победило почему-то Монако. Решали чиновники из ООН. Видимо, небескорыстно. Монакская связь очень дорогая. Но что поделать? Сейчас мы работаем над созданием второго оператора. Будет тендер, в нем участвуют компании из Словении, Германии и США. Как раз к обретению независимости у нас появится вторая компания сотовой связи.

Первым, что я заметил в Приштине, был огромный портрет Билла Клинтона на одном из домов.

– Это бульвар Клинтона, – объяснил таксист. – Он великий политик и миротворец.

Рассказывают, что раньше на бульваре Клинтона работали два кафе: «Моника» и «Хиллари». Но потом их почему-то закрыли. А имя Билла Клинтона у бульвара осталось.

Приштина застраивается быстрыми темпами. В косовской столице живет уже миллион человек, здесь полно суперсовременных зданий. Однако самое важное из них – очень старое, не слишком красивое и очень неудобное. Это UNMIK, ооновская временная администрация Косово. Именно отсюда управляется край последние семь лет.

У проходной меня встретила Сесил, норвежка, работающая в Косово все эти семь лет.

– Проходите. Видите, сколько у нас охраны. Очень неудобно. Так, теперь в лифт. Он очень маленький, аккуратно. Дверей у него нет, поэтому, если вы чуть-чуть отклонитесь назад, он сразу остановится. Вот. Остановился.

Сотрудники UNMIK не скрывают, как им смертельно надоело в Косово. Не скрывают своей неприязни к ооновцам и местные.

– Это раньше ООН была для косоваров символом свободы. А сейчас они все считают ее тормозом их движения к независимости, – расскажет мне потом Андрей Дронов. – Независимость им уже не раз обещали, а ее все нет и нет. Кто виноват? ООН и международное сообщество. Значит, надо помочь им принять решение. 28 ноября у здания ООН была демонстрация, забросали его бутылками. Пока только с краской, – многозначительно заканчивает дипломат.

В ООН, правда, той демонстрации вроде не испугались.

– Я был здесь в тот день и наблюдал ту демонстрацию через окно, – говорит глава департамента информации UNMIK Александр Иванько. – Это был день флага, самый главный здешний государственный праздник. Собрали всего 700 человек. Местное радикальное молодежное движение регулярно пытается проводить у нас тут под окнами митинги за независимость. Вчера собрали 22 человека. Позавчера пять.

Впрочем, Александр, как и его коллеги, считает, что работа в Косово сделана и пора уезжать.

– Сколько можно тянуть? Мы тут уже семь с половиной лет. Создали органы власти, парламент. За эти годы здесь возникла парламентская демократия, свобода слова, очень приличные СМИ, которые совсем не стесняются критиковать власти. А вот если статус Косово не будет решен в самые короткие сроки, возникнут проблемы.

Все здесь признают, что удивительные превращения произошли за семь лет не только с косовскими политиками, но и с ооновскими администраторами.

– Здесь созданы все условия для коррупции. С людьми происходят странные вещи, – расскажет мне потом Андрей Дронов. – Много таких примеров: приехал сюда работать честный европеец, посмотрел на все это – и так стал воровать! Человек, который заведовал реконструкцией косовской электростанции, уж не буду называть его национальность, сейчас под следствием, потому что грубо перевел на свой счет $4 млн. Ну, неопытный человек, не через оффшоры, а так, напрямую. В общем, развращаются люди очень быстро.

Не любят ооновскую миссию в Косово не только за это.

– UNMIK все эти годы пыталась отделить Косово от Сербии, – возмущался в Белграде глава департамента экономического развития Косово в сербском правительстве Ненад Попович. – Они старались сделать Косово искусственным экономическим островом. Но связи, которые существовали 50 или 100 лет, не разрушить в одночасье. Косово как независимое государство экономически несостоятельно.

Напротив здания UNMIK очень много кафе и ресторанчиков – китайские, французские, итальянские. Их любят сотрудники приштинских международных организаций. В одном из них мне назначил встречу советник косовского премьера Дардан Гаши. За окном лил проливной дождь, и в самом кафе было холодновато.

– Да, неприятная погода, – улыбался политик, – надо вам приехать в июне. И тепло будет, и на праздник попадете.

– Праздник?

– Ну, я думаю, что как раз в июне будем праздновать провозглашение независимости. Смотрите сами. Ахтисаари представит свой план. В феврале он попадет в Совбез. Пару месяцев они будут его изучать в рабочих группах. Заседания начнутся в апреле. В мае, думаю, все закончится.

– А мнение Сербии не спросят?

– Почему? Спросят. Но слушать его никто не будет. Сербии надо просто принять реальность. Они потеряли Косово семь лет назад. В резолюции 1244 написано, что возврата к состоянию, какое было до 1999 года, не будет. Значит, Косово уже не войдет в Сербию. Косово будет независимым. У нас уже все не так, как в Сербии. Своя правовая система. Свои паспорта. Валюта – евро. Кроме независимости, нет вариантов. Нет плана Б. Можем только подождать, а потом праздновать.

Дардан Гаши всем своим видом давал понять, что знает нечто, что придает ему уверенности, а его словам – дополнительный вес.

– Многие говорили, что Косово будет независимым в июне прошлого года, – убеждал меня незадолго до этого в Белграде Ненад Попович, – потом они передвинули сроки. Сказали, в сентябре. Потом в ноябре. Но никакой независимости не было. И не будет. Поверьте мне, – улыбался высокопоставленный сербский чиновник.

Из Приштины мы отправились в Грачаницу – это сербский анклав в пяти километрах от косовской столицы. Никаких заборов, стен или рвов сербских поселений от албанской части не отделяет – просто неожиданно оказывается, что надписи вдоль дороги уже на кириллице. Зато местный монастырь окружен колючей проволокой и мощной стеной. Его охраняют военнослужащие из Швеции.

Духовенство монастыря занято другими делами. Епископ косовский Артемий написал воззвание, адресованное лидерам европейских стран. Он назвал его «Протрезвись, Европа».

– У нас в сербском языке есть пословица. Не рой другому яму, сам в нее попадешь, – говорил на чистом русском епископ. Он предупреждал лидеров, что, если они предоставят Косово независимость, начнется эффект домино, и вскоре все европейские государства развалятся на кусочки.

На пороге церкви Успения Богородицы я встретил человека.

– Я поговорю с тобой, но только ты не должен писать моего имени, хорошо? – предложил он. Мне очень бы хотелось написать. Но я не буду.

– Что ты будешь делать, если Косово станет независимым?

– Останусь здесь, – с вызовом говорил мой собеседник. – Сербы пережили всех врагов. И турецкое иго, и власть коммунистов, переживем и независимость Косово. Косово – это сердце Сербии, колыбель нашей нации. Сербия не может без Косово, как сердце без тела. Но ничего, это все временно. Америка не будет сверхдержавой всегда. Ну, лет сто или двести. А потом это кончится. И тогда Косово снова вернется в Сербию.

– Как же это случится?

– Бог устроит. Единственное, что мешает нам вернуть Косово, это НАТО. Когда НАТО уйдет, снова придет сербская армия. Все просто. Албанцы не смогут воевать против нас без поддержки НАТО. Они трусы.

Мы распрощались. Рядом, на пороге православного монастыря, крестились немецкие миротворцы.

Недалеко от ворот была припаркована машина, хозяин которой деловито свинчивал номера.

– Это обычное дело, – объяснял мне советник косовского правительства Дардан Гаши, – у многих сербов, живущих в Косово, есть и местные номера, и сербские. Просто сербские власти не признают косовские номера, поэтому людям приходится регистрировать машины и там и здесь. Бывает, остановится машина прямо перед полицейским постом на границе и водитель начинает менять номера. Это незаконно, конечно. А что еще людям делать? Мы закрываем глаза на это.

Недалеко от Грачаницы находится легендарное Косово поле. Сейчас оно называется «Фуша Косова» и уже никакое не поле, а пригород Приштины. Здесь находится много торговых центров, строят коттеджные поселки. Есть несколько церквей, но они пустуют. Сербы тут не живут, а их бывшие дома стоят вдоль дорог без крыш, с пустыми глазницами окон.

А сразу за Косовым полем находится Слатина, приштинский аэродром, который стал известен в 1999 году, когда его заняли российские военные. Сейчас россиян в Слатине нет, их вывели в 2002 году, а в их казармах поселились натовцы.

– Ты знаешь, когда русские тогда высадились здесь, в Слатине, все очень радовались, – рассказывал мне житель Приштины Арменд. – Албанцы – потому что не знали, что это русские. А сербские войска как раз собирались уходить. Но появление русских вселило в них надежду. Они всю ночь праздновали, веселились, палили из пушек. В ту ночь очень много людей убили. Мне мать рассказывала. Она как раз здесь в то время была. Русские даже за пределы аэродрома не выходили – но сербы все равно радовались. Это длилось двое суток. Это были последние двое суток, когда сербская армия была в Косово – потом пришло НАТО.

Я вышел из машины, чтобы осмотреть окрестности легендарного аэропорта. Прямо на дороге за мной увязался немолодой цыган.

– Нам не нравится дом, который нам построило правительство, – стал рассказывать он, показывая на многоквартирую башню, стоящую у него за спиной. – Они нам построили его на прежнем месте, где раньше стоял наш табор. А мы не хотим – нам надо переехать на новое место. Вы ведь из гуманитарной организации?

– Нет, просто журналист. Из России.

– Из России? Все равно слушайте. Вот эта гора, она называется Слатина. Во времена Тито в этой горе была авиабаза. Стратегический объект, очень секретный. МиГи вылетали прямо из горы. Никто не знал, что там на самом деле находится. Вот и неудивительно, что русские сюда так поспешили. Им нужно было что-то забрать, чтобы это не досталось НАТО. Они вывезли, что нужно, и ушли. Я вам рассказал эту тайну, а вы помогите нам перебраться на новое место, ладно? Вы ведь из гуманитарной организации, да?

– Нет.

Цыган махнул на меня рукой и обреченно пошел прочь, назад в свою многоэтажку.

Из Слатины мы поехали обратно в Митровицу. Вдоль дороги тянулись торговые центры, автосалоны, заправки, которые перемежались брошенными пустующими домами и свежими кладбищами. Столбы по бокам пестрели забавными дорожными знаками: мыши, лягушки, акулы, змеи. Эти знаки нужны, чтобы облегчить жизнь миротворцам. В Косово они часто теряются, забывают дорогу к своим частям. Животные на знаках соответствуют размещенным здесь подразделениям и указывают им дорогу домой.

Вернувшись в сербскую часть Митровицы, я зашел в магазин. Человек десять сидели в углу, вокруг телевизора, напряженно слушая новости. Один из них, увидев меня, встал и нахмурился. Потом, неодобрительно тыча пальцем в экран, отчетливо проговорил:

– Международная задница!

– Что? – недоуменно переспросил я.

– Ме-джу-на-ро-дна зае-дни-ца, – медленно повторил он.

Я кивнул. По-сербски это «мировое сообщество».

VII. Дарфур

Поездка в Дарфур была моей последней командировкой на войну. Я уже решил, что завязываю с этой странной профессией. Военному корреспонденту трудно сохранять рассудок. Мира раскалывается на: здесь и там. Всегда кажется, что все, что ты делаешь там, намного важнее, чем простой быт здесь; все время ужасает, что здесь никто не ценит, не знает не понимает и не хочет понять той правды, которая очевидна там; все что присходит здесь, кажется невероятной глупостью, постыдной мелочностью.

Я решил уйти из военной журналистики, потому что мне казалось, что я теряю контроль над собой; я перестаю здраво оценивать происходящее вокруг, начинаю верить в мифы, ради которых вокруг меня убивают и умирают.

Дарфур был последней и самой бессмысленной командировкой. О геноциде, который продолжался там около пяти лет, в России фактически никто так и не узнал – и все это казалось таким далеким и неважным. Вернувшись, я и сам уже не был уверен, что из общепринятых статистических ужасов из Дарфура правда, а что преувеличение.

Судан удивил меня тем, что это была куда более бедная страна, чем, например, Ирак при Саддаме. И ура-патриотическая риторика была та же, и конспирология, которой пичкали меня мои собеседники. Но если в Ираке я то и дело убеждался, что его затравленные жители повторяют слова о любви к своему вождю, потому что они парализованы страхом, то суданцы по большей части искренне верили – так мне показалось. Ужасающие условия жизни не мешали им свято верить в то, что особый суданский путь – единственно правильный, все войны, которые они ведут – оборонительные и священные, а вождь, который их убивает и защищает, во всем прав.

Я так устал от этой заезженной пластинки, что решил, что больше не буду ее слушать.

И слушаю ее до сих пор.

Война

– Уважаемые пассажиры. Мы приветствуем вас на борту нашего самолета, следующего по маршруту Хартум – Эль-Фашер.

Никого из пассажиров это объявление не смущает, его просто никто не понимает – а все потому, что оно было произнесено по-русски.

Самолет, который летит в столицу Северного Дарфура, – это украинский Як-42, принадлежащий одесской компании «Южные авиалинии». Суданцы арендуют его вместе с экипажем: двумя пилотами и стюардессой Анжеликой.

– А вы что, всегда делаете объявления на русском? – спрашиваю я ее.

– Да нет. Только если в самолете русские. То есть сейчас – специально для вас.

Украинский экипаж работает в Судане уже полгода. Анжелика говорит, что летать два раза в неделю в Дарфур вовсе не страшно. Она не слышала сообщений о том, что в отдаленных частях этой провинции все еще идут бои, правительственные войска бомбят позиции боевиков, а ООН оценивает число погибших в гражданской войне в Дарфуре за последние три года в 300 тыс. человек.

– Дарфур – это как ваша Чечня. То, что здесь произошло, еще не скоро сотрется из памяти, – рассказывает мне Хасан аль-Макки, политолог и руководитель Суданского центра африканских исследований. По его мнению, главная причина произошедшего в Дарфуре – заговор западных стран против Судана. Здесь об этом говорят все чиновники, пишут очень многие газеты и с упоением рассказывают большинство аналитиков.

– В Дарфуре есть нефть, уран и медь. Запад, конечно, заинтересован в том, чтобы там была нестабильность. За три года в Совете безопасности ООН было принято 11 резолюций по Дарфуру – больше, чем по Ираку, Палестине, Афганистану. Такое впечатление, что Дарфур – главная мировая проблема, – негодует Хасан аль-Макки.

Действительно, внимание к Дарфуру на Западе очень велико. Начиная с 2003 года европейские и американские СМИ много пишут об этой провинции. Они рассказывают о том, что там началось восстание африканских племен, а затем арабские вооруженные отряды, которые здесь называют «джанджавид», стали подавлять это восстание. Более того, западные журналисты утверждали, что именно правительство Судана вооружало джанджавид и его целью было истребление всех африканских племен Дарфура.

Но Хасан аль-Макки утверждает, что эта история специально раздута журналистами. По его словам, жертв было не так много – всего несколько сотен. – Многим не нравится, что в Судане работают в основном китайцы. Вы, наверное, слышали о том, что несколько месяцев назад в Судане похитили и убили китайцев? Кому помешали китайцы? Кому они навредили? Похищения китайцев нужны только Западу, чтобы оттолкнуть Китай от Судана.

Китайцев в Судане и правда много. Они строят дороги, мосты, торговые центры. Китайская CNPC добывает в Судане нефть. Кроме того, в Совете безопасности ООН Китай и Россия обычно накладывают вето на резолюции, осуждающие власти Судана за происходящее в Дарфуре.