Текст книги "Собрание сочинений в 3-х томах. Том 3"

Мария Александровна Лохвицкая
Собрание сочинений в трех томах. Том 3

© Т. Л. Александрова, предисловие, составление, примечания, 2018

© ООО «Издательство «Дмитрий Сечин», 2018

Стихотворения
Том V
1902–1904

I. Песни возрождения

 
Во тьме кружится шар земной,
Залитый кровью и слезами,
Повитый смертной пеленой
И неразгаданными снами.
 
 
Мы долго шли сквозь вихрь и зной
И загрубели наши лица.
Но лег за нами мрак ночной,
Пред нами – вспыхнула Денница.
 
 
Чем ближе к утру – тем ясней;
Тем дальше сумрачные дали. —
О сонмы плачущих теней
Нечеловеческой печали!
 
 
Да в вечность ввергнется тоска
Пред солнцем правды всемогущей.
За нами – Средние века.
Пред нами – свет зари грядущей!
 

 
Горел восток – когда к великой цели
Мы против волн направили челнок.
Мы плакали, мы верили, мы пели, —
Нас не страшил «неумолимый Рок».
 
 
Для жертв толпы, тупой и озверелой,
Сплетали мы венки небесных роз,
Над тьмой веков сверкал наш парус белый,
А на корме спокойно спал Христос.
 
 
Но вот гудят бушующие сферы,
Сокрыта звезд святая красота.
И смотрим мы с тоской забытой веры
На кроткий лик уснувшего Христа.
 
 
Блаженный край, ты вновь недосягаем!
Мы встретим смерть без гимнов и цветов…
И на устах немеет скорбный зов:
«О, Господи, проснись!.. Мы погибаем!»
 

 
Люблю я солнца красоту
И музы эллинской создания.
Но поклоняюсь я Кресту,
Кресту – как символу страдания.
 
 
Что значит рознь времен и мест? —
Мы все сольемся в бесконечности;
Один – во мраке черной вечности —
Простерт над нами скорбный Крест.
 

 
Мой тайный мир – ристалище созвучий
На высотах свободной красоты.
Гудит их спор, то – властный и могучий,
То – чуть звенящий, сладостно-певучий,
То – как щиты, что бьются о щиты.
 
 
Мои мечты – лучистые виденья,
Стряхнувшие земной тяжелый прах.
Как фимиам небесного кажденья —
Они парят к вершинам возрожденья
На розовых и голубых крылах.
 
 
Моя душа – живое отраженье
О небесах тоскующей земли.
В ней – ярких звезд лучистые вторженья,
В ней – чистых жертв благие всесожженья,
В ней лавр и мирт победно расцвели.
 

 
Напрасно в безумной гордыне
Мою обвиняют мечту
За то, что всегда и поныне
Я Духа Великого чту.
 
 
Горда осененьем лазурным
Его голубого крыла,
Порывам ничтожным и бурным
Я сердце свое заперла.
 
 
Но храма высот не разрушу,
Да светочи к свету ведут!
Несу я бессмертную душу,
Ее же представлю на Суд.
 
 
Мой разум стремится к вершине
И к зову вседневного глух.
Со мною всегда и поныне
Великий и благостный Дух.
 
 
Поправших Его наказуя,
Он жив и могуч для меня.
Бессмертную душу несу я,
Как пламя святого огня!
 

 
В исканьях своих неустанная,
Душа моя – вечная странница.
Для суетных душ – чужестранная,
Для избранных Духа – избранница.
 
 
Взметнувшись, померкли в бессилии
Полночные сны и видения.
Светлы непорочные лилии
В садах моего возрождения.
 
 
Как жизни и смерти созвучие
Мне снятся пути совершенные.
Меня превозносят могучие.
Меня ненавидят презренные.
 

 
С тех пор, как ты узнал меня,
     Ты весь, ты весь – иной.
Зарей небесного огня
     Зажжен твой путь земной.
 
 
С тех пор с духовных глаз твоих
     Упала пелена.
Ты стал душой, как вечер, тих,
     Свободен – как волна.
 
 
Ты мир поэзии постиг,
     Бессмертный и святой.
Ты сбросил гнет земных вериг,
     Ты окрылен мечтой.
 
 
С тех пор легка твоя тоска,
     Немая даль ясней.
Ты вспомнил прошлые века,
     Виденья давних дней.
 
 
Все те же встречи и любовь
     Во тьме былых времен. —
Познал, что мы воскреснем вновь,
     Что наша жизнь есть – сон.
 

(Моему сыну Евгению)

 
Дитя мое, грядущее туманно,
Но все в тебе, от самых юных лет,
Неодолимо, властно, непрестанно
Мне говорит, что будешь ты – поэт.
 
 
Дитя мое, узка моя дорога,
Но пред тобой свободный ляжет путь.
Иди, иди в сады живого Бога
От аромата вечного вдохнуть!
 
 
Там, высоко, на девственной вершине,
Где, чуть дымясь, почили облака,
Растет цветок, нетронутый доныне,
Взыскуемый, как в прежние века.
 
 
Пусть говорят, что путь твой – путь безумных,
От вечных звезд лица не отврати.
Для пестрой лжи услад и оргий шумных
Не отступай от гордого пути.
 
 
Пусть говорят, что сны твои обманны.
Дитя мое, и жизнь, и смерть – обман.
Иди, иди в лазурные туманы!
За ним, за ним, цветком небесных стран!
 
 
Найдешь его – и узришь мир безбрежный
У ног своих! – Но помни и внемли:
Тогда, мой сын, сойдя с вершины снежной,
Неси твой дар в святую скорбь земли.
 

II. Веянья смерти

Revertitur in terram suam,

unde erat,

et spiritus redit ad Deum,

qui dedit illum[1]1
  Возвращается в землю, откуда был <взят>, а дух отходит к Богу, давшему его (лат.).


[Закрыть].

«Земля еси – и в землю отыдеши».

 
Знала я, что мир жесток и тесен,
Знала я, что жизнь скучна и зла.
И, плетя венки из майских песен,
Выше туч свой замок вознесла.
 
 
Здесь дышу без горечи и гнева,
Оградясь от зависти и лжи,
Я – одна, зато я – королева
И мечты мне служат – как пажи.
 
 
Сонмы снов моей покорны власти,
Лишь один, непокоренный мной,
О каком-то необъятном счастье
Мне лепечет каждою весной.
 
 
В этом сне – о, радость, о, забвенье! —
Юный смех невозвратимых лет…
Тайных струн сверкающее пенье…
Взмахи крылий… царственный рассвет!..
 
 
О, мой сон, мой лучший, мой единый,
С темной жизнью сжиться научи!
Чтоб не слышать шорох лебединый,
Чтоб забыть могучие лучи!
 
 
Все, что бренно, – гаснет быстротечно.
Догорит земное бытие.
Лишь в тебя я верю вечно, вечно,
Как душа в бессмертие свое!
 
 
Но в ответ я тихий шепот внемлю,
Шепот листьев, падающих ниц.
«Ты – земля… и возвратишься в землю…»
О, заря!.. О, крылья белых птиц!
 

 
Осенняя буря несется над морем,
Вздымая пучины с глубокого дна,
Со свистом сгибая стволы вековые
И тонкие ветви прибрежных ракит.
 
 
Не я ли блуждаю в осеннюю бурю
По диким уступам неведомых скал?
Тяжелые вздохи доносятся с моря,
Холодные брызги кропят мне чело.
 
 
Ищу я – напрасно. Все пусто, все мертво.
Зову я – мне ветер рыдает в ответ.
Есть радость для сердца, для взора – улыбка,
Но души – как звезды от звезд – далеки.
 
 
О, Боже, создавший и небо, и землю,
И гордую силу свободных стихий!
Зачем мы так слабы, зачем одиноки
Пред мраком безвестным грядущего дня?
 

 
Что можем мы в своем бессилии?
Чья грусть больнее и безмернее?
Мы насаждали мирт и лилии —
И возросли… волчцы и терние.
 
 
Не нам святые откровения,
Не нам владеть великой властию.
В любовь мы верили, как в гения, —
И предавались … любострастию.
 
 
Не нам уйти от мира ложного,
Стремиться к счастью возрожденному.
Мы ожидали невозможного —
И поклонились … обыденному.
 

 
Мне ненавистен красный цвет,
     За то, что проклят он.
В нем – преступленья долгих лет,
     В нем – казнь былых времен.
 
 
В нем – блеск дымящихся гвоздей
     И палачей наряд.
В нем – пытка, вымысел людей,
     Пред коим бледен ад.
 
 
В нем – звуки труб, венцы побед,
     Мечи – из рода в род…
И кровь, текущая вослед,
     Что к Богу вопиет!
 

(Памяти дорогой сестры Ольги Р.)

 
Ты была безропотно-покорна,
Ты умела верить и любить.
Дни твои – жемчужин белых зерна,
Низанных на золотую нить.
 
 
Ты была нетронутой и ясной,
Как душа хрустальная твоя.
Вечный мир душе твоей прекрасной,
Отстрадавшей муки бытия.
 
 
В светлый рай, в блаженное веселье
Пред тобой откроются врата, —
Да войдешь в бесценном ожерелье,
Как свеча пасхальная чиста.
 

 
Я сплю, я сплю – не умерла —
В гробу из чистого стекла,
В венках из белых, белых роз,
Под шепот кленов и берез.
 
 
Свежи цветы моих венков;
Красив и светел мой покров;
Сквозь тень полузакрытых вежд
Я вижу блеск моих одежд.
 
 
Я вижу море, вижу лес,
Закат пылающих небес
И яркий серп златой луны,
Струящей сказочные сны.
 
 
На мне заклятия печать,
Чтоб мне не думать, не желать,
Забыть, не знать, что где-то есть
Борьба и жизнь, вражда и месть.
 
 
Легко дышать в гробу моем.
Проходит сказкой день за днем.
Всегда полны, всегда ясны
Мои пленительные сны.
 
 
И вижу я в мечтах своих —
Спешит прекрасный мой Жених
В одежде странника святой,
С певучей арфой золотой,
 
 
В сиянье бледном вкруг чела,
С крылами, черными, как мгла.
Вот Он простер благую длань, —
Вот властно молвил мне: «Восстань!»
 
 
Так жажду я, так верю я
И жду разгадки бытия —
В венках из белых, белых роз,
Под шепот кленов и берез.
 
 
Вокруг – покой и тишина,
Я сплю, я мыслю, я – одна.
На шум ветвей, на щебет птиц
Не дрогнет взмах моих ресниц.
 
 
Дремотный гул пчелы лесной
Устало вьется надо мной,
Да где-то бьет, поет вода,
Журчит, звенит: «всегда, всегда!»
 

III. Любовь

 
На жизнь и вечность полюбя,
Пройдя пустыни ожидания,
Я отдала тебе себя —
На все блаженства и страдания.
 
 
В холодном сумраке разлук
И в краткой радости общения —
Чем больше жертв, чем больше мук,
Тем выше подвиг отречения.
 
 
Дымящий жертвенник погас.
Огня мы жаждали нетленного. —
И некий Дух коснулся нас,
Как дуновенье Совершенного.
 

 
Люблю тебя со всем мучением
Всеискупающей любви! —
С самозабвеньем, с отречением…
Поверь, пойми, благослови.
 
 
Не отступала, не роптала я,
Что смерти страх, Что жизни гнет?
Люблю! – пока душа усталая
Огнем любви не изойдет.
 

 
Мой далекий, мой близкий, ты вызвал меня
    Из томленья обычного дня.
И зову я, тоскуя в безвестной тиши:
    Мой далекий, мой близкий, спеши!
 
 
Ты влечешь к высотам незакатных огней,
    Где желанья властней и больней,
Где расправлены крылья бессмертной души,
    Мой далекий, мой близкий, спеши!
 
 
Каждый день, каждый час, разлучающий нас,
    Это – луч, что без света угас,
Это – мертвая зыбь, где молчат камыши…
    Мой далекий, мой близкий, спеши!
 

 
Нет без тебя мне в жизни счастья:
Ни в бледных снах любви иной,
Ни в упоенье самовластья,
Ни в чем – когда ты не со мной.
 
 
Устало дремлет вдохновенье.
Тяжел и скучен путь земной.
Где отдых мой, мое забвенье,
Где жизнь, когда ты не со мной?
 

 
Ты – мой свет вечерний,
Ты – мой свет прекрасный,
Тихое светило
Гаснущего дня.
Алый цвет меж терний,
Говор струй согласный,
Все, что есть и было
В жизни для меня.
 
 
Ты – со мной; – чаруя
Радостью живою,
В рощах белых лилий
Тонет путь земной.
Без тебя – замру я
Скошенной травою,
Ласточкой без крылий,
Порванной струной.
 
 
С кем пойду на битву,
Если, черной тучей,
Грозный и безгласный
Встанет мрак ночной?
И творю молитву:
«Подожди, могучий,
О, мой свет прекрасный,
Догори – со мной!»
 

 
Будто сон, – но несбыточней сна,
Как мечта, – но блаженней мечты,
Величаво проходит она
В ореоле святой красоты.
 
 
Вся из снега она создана,
Вся – из пламени вешних лучей.
Никогда не помедлит она,
Не была и не будет ничьей.
 
 
И лишь в смертный единственный час
Мы усталую душу сольем
С той, что вечно сияла для нас
Белым снегом и чистым огнем.
 

IV. Баллады и фантазии

(Моему сыну Измаилу)

 
Тяжко дышится в пустыне,
Рдеет солнце – гневный царь.
Плачет, плачет мать о сыне,
Стонет смуглая Агарь:
 
 
«Угасают все надежды,
Ангел жизни отступил.
Ты лежишь, закрывши вежды,
Бедный сын мой Измаил!
 
 
На чело от муки жгучей
Пали смертные цвета.
Кудри сбились темной тучей,
Запеклись твои уста.
 
 
Не пролил на нас Предвечный
От щедроты Своея.
Здесь, в пустыне бесконечной,
Мы погибнем – ты и я!»
 
 
Но услышал вопль о сыне
Тот, Кто славен и могуч.
И, журча, забил в пустыне
Чистых вод гремящий ключ.
 

 
Та же скорбь мечтой унылой
Душу мучает мою.
Ты возжаждешь, сын мой милый, —
Чем тебя я напою?
 
 
Труден путь к святой отчизне,
Где найду небесных сил?
Мы одни в пустыне жизни,
Бедный сын мой Измаил!
 
 
Низойдет ли дух могучий
С лучезарною главой —
Да обрящешь в полдень жгучий
Светлый ключ воды живой?
 

 
      С высот неразгаданных
      Небес заповеданных
Слетают к нам ангелы – вестники дня.
      Одеждами белыми
      И белыми крыльями
Сверкают в туманах лазурного месяца,
В холодных волнах голубого огня.
 
 
      Порой предрассветною,
      Сквозь сон отлетающий,
Мы слышим неясно таинственный хор.
      То гимн мирозданию
      Поют небожители,
Поют на вершинах, снегами блистающих,
На склонах во мгле утопающих гор.
 
 
      Но меркнет сияние
      Лазурного месяца,
Провидят вершины рожденье зари —
      И, снегом венчанные,
      Осыпались розами.
Не отблеском мертвым – но златом и пурпуром
Зажглись недоступные их алтари.
 
 
      И взреяли ангелы —
      Небесные вестники —
К широким пустыням родной высоты.
      Жемчужные, алые
      И желто-лиловые
По горным хребтам и уступам яснеющим
Роняли они, улетая, цветы.
 

1902, август,

Швейцария

 
Злится и вьюгами сыплет Январь,
Белой короной увенчанный царь.
Сердце сжимает неведомый страх:
Ходит ли солнце еще в небесах?
Птицы замерзшие падают в снег.
Слышен оленя ускоренный бег.
В северном небе играют огни,
Вечную жизнь возвещают они.
 
 
Жалкие гномы от стужи дрожат,
Делят в пещере отысканный клад:
«За два рубина отдай мне алмаз».
«Как бы не так! Променяю как раз!»
 
 
Жарко натоплен ликующий ад.
Черные слуги владыке кадят.
Свиток несет раболепный синклит.
В свиток паденья владыка глядит.
Много прибавилось в свитке имен,
Славит немолчно его легион.
В визге и грохоте слышно одно:
«Славен и славен еси, Сатано!»
Жалкие гномы готовятся в бой,
Клад им нельзя поделить меж собой.
Камни-рубины так ярко горят.
Светит в рубинах ликующий ад.
 
 
Ангелы Божии в небе парят.
Славят Того, Кто бессмертен и свят.
Небо открылось и в звездную высь
С гимном победным они вознеслись.
С кликом «Осанна!» взлетел хоровод,
Кликом «Осанна!» потряс небосвод.
Души спасенных услышали клик, —
Ужас восторга постигли на миг!
 
 
Пара комочков лежит на снегу:
Клад дорогой не достался врагу!
Жалкие гномы в аду не нужны;
Им ли откроются райские сны?
 

 
Цвела вечерняя заря.
Струи коралл и янтаря
     В волнах рябил зефир,
Когда приплыл в наш скучный мир
Волшебник юный Джан-Агир,
     Прекрасный Джан-Агир.
 
 
В одежде, шитой серебром,
Под злато-пурпурным шатром
     Он в легком плыл челне.
И под искусною рукой
В аккордах арфы гул морской
     Роптал, как в знойном сне.
 
 
На скучный мир, на тесный мир
Взглянул волшебник Джан-Агир,
     Взглянул он – и запел.
И чары звуков понеслись
В морскую ширь, в немую высь,
     В тоскующий предел:
 
 
«Зовет волна, поет волна
О чудесах морского дна.
Как жизнь, как юность, как весна,
     Пропев, замрет она.
 
 
Так я зову, так я пою
О чудесах в моем краю.
Тебя зову, тебе пою,
     Приди на песнь мою.
 
 
Спеши! Зайдет твоя звезда.
В заботе дня уйдут года.
Найдешь ли мир? – Быть может, да.
     Блаженство? Никогда.
 
 
Но я – взамен за жизнь твою —
Блаженный сон тебе даю,
Блаженный сон в земном раю.
     Приди на песнь мою».
 
 
Так пел волшебник Джан-Агир.
И сонмы дев, забыв весь мир,
     Пошли за ним толпой.
И все, рыдая и стеня,
Взывали с трепетом: «Меня!
     Меня возьми с собой!»
 
 
И только тихая одна
Прошла, безмолвна и ясна,
     И не подняв чела.
Сквозь дикий стон безумных дев,
Сквозь страсти огненный напев —
     Она, как вздох, прошла.
 
 
Погасли отблески зари,
Дробя коралл и янтари
     На глыбах мертвых скал.
 
 
В свой дальний мир, в свой знойный мир
Уплыл волшебник Джан-Агир —
     И след его пропал.
 
 
Она же, чистая, спала, —
Душой свободна и светла
     В неведенье греха.
И сны беззвучные над ней
Взвивали рой немых теней, —
     Она была… глуха.
 

 
С музыкой и пением мчатся Вихри злые,
Мчат их кони быстрые, кони удалые, —
Пыль вздымают облаком, пляшут в поле чистом,
Наполняют темный лес гиканьем и свистом.
Разойдутся вольные – и пойдут забавы:
Солнце в тучи спрячется, наземь лягут травы.
А по степи стон стоит, волны веют в море!..
Сладко ли, могучие, веять на просторе?
 
 
Вдруг затихли грозные… Сердце, не дремли ты!
В тишине томительной злые чары скрыты.
Слышишь, струны звонкие дрогнули, играя:
«Оглянись, желанная! Оглянись, любая!..»
Будто колокольчики – плачет звон гитары,
В тонкие бубенчики манят злые чары.
Оглянуться хочется – но дрожат колени.
Все темнеет на небе. Все густеют тени.
 
 
И молитву краткую я прочла несмело,
Страшных слов заклятия вспомнить не успела,
Не успела, – глянула, обернулась… Что же?
Чуть качаясь, зыблется золотое ложе.
Алый полог шелковый, кисти парчевые,
На подушках вышиты птицы – как живые…
Перьями павлиньими веют опахала:
«Отдохни, желанная, если ты устала!»
 
 
Тихо нега сладкая сердце затомила.
Закурились в воздухе дымные кадила.
Рыщут струны звонкие, выпевают ясно:
«Не гляди, желанная, – ты во сне прекрасна!»
Не стерпела – глянула… Кровь захолодела!..
Волчьи зубы скалятся… когти режут тело!..
Отступись, чудовище!!.. Сгинуло – пропало.
Стонут Вихри Черные, – все им воли мало!
 

 
Есть кольцо у меня – Изумруд и Рубин
     В сочетании странном горят.
Смотрят в очи мои Изумруд и Рубин, —
     Мне понятен колдующий взгляд.
«Избери одного, – он твердит, – пусть один
Будет дум господин, будет грез властелин,
     В царстве сна, где мечтанья царят».
 
 
Вещим оком глядит на меня Изумруд,
     Зеленея морской глубиной:
«Хорошо в глубине, где Сирены поют,
Хочешь слиться зеленой волной?
     В тихом сумраке трепет души затая,
О царица жемчужин, Джемали моя,
     Утомленная сказкой земной?»
 
 
Но я слышу призыв: над прохладой пучин
     Будто дышит полуденный зной:
«Я – Рубин! Я – кровавый земли властелин.
     Я прожгу твой покой ледяной!
Дам все пламя, всю боль, все огни бытия,
     О царица Востока, Джемали моя,
     Пресыщенная сказкой земной!»
 

1. ЖРЕЦ СОЛНЦА

 
Великий Маг стоял на львиных шкурах,
Весь пламенем заката озаренный,
Одетый пышно в пурпур и виссон;
На голове священная тиара,
Златой убор египетских царей,
Венчала смоль и серебро кудрей;
Гирлянды лавра, царственно спадая
С могучих плеч, спускались до земли;
В руке его блистал, как луч полдневный,
Магический несокрушимый жезл;
А на руке, как символ высшей власти,
Горел огнями перстень Соломона,
Алел рубин в оправе золотой.
      Над ним легко, из перьев ястребиных,
      Незримою вращаемы рукой,
      По воздуху качались опахала.
      Так он стоял. И жертвенник пред ним
      Струил благоуханье киннамона
      И ладана, и красного сандала.
      Так он стоял, – служителем добра,
      Пред алтарем всерадостного Солнца, —
      И светел был, и дивен лик его!
 

2. ЖРИЦА ЛУНЫ

 
Но в час, когда слабеет дня влиянье,
К нему вошла я жрицею Луны,
Как дым мое белело одеянье…
Был бледен лик… Шаги – едва слышны.
     Тройной змеей сверкало ожерелье:
     Все – лунный камень, жемчуг и алмаз.
     Я принесла ему на новоселье
     Земную грусть, небесное веселье, —
     Полынь и дрок, расцветшие для нас.
Благоуханьем сладостным алоэ
Его мечты я властно вознесла
В мой мир, где слито доброе и злое,
Где вечно-сущим кажется былое —
Вне времени, как вне добра и зла.
     Открыв чела жемчужное убранство,
     Я подняла туманную фату,
     В моих очах нашел он постоянство,
     В улыбке – вечность, в мыслях – чистоту.
И вот, запели арфы в отдаленье,
Как будто сильф провеял по струнам.
Двух гордых душ – желанье и томленье,
Двух чуждых сил – воззванье и стремленье
Слились в один бессмертный фимиам.
     И гимны Солнцу были позабыты…
     О, свет неверный! Женственные сны!
     К нему вошла я жрицею Таниты —
     И он познал могущество Луны.
 

 
В багряных лучах заходящего дня,
Под небом пустыни – мы были вдвоем.
Король мой уснул на груди у меня.
     Уснул он на сердце моем.
 
 
Лепечет источник: «Приди, подойди!
Водою живою тебя напою». —
 – «Король мой уснул у меня на груди, —
     Он вверил мне душу свою».
 
 
Смоковница шепчет, вершину склоня:
«Вот плод мой душистый. Возьми и сорви».
 – «Король мой уснул на груди у меня, —
     Он дремлет под сенью любви».
 
 
Спешат караваны: «Беги, уходи!
Несется самум!.. Ты погибнешь в песках». —
«Король мой уснул у меня на груди, —
     Поверю ли в гибель и страх?»
 
 
Исчезли миражи, распались, как дым,
Вечернее небо горит впереди.
Король мой! Ты нежно, ты свято храним.
     Ты дремлешь на верной груди.
 

 
Был труден путь. Был зноен день.
До полдня длилось восхождение,
И вот, обещанная тень
Пред нами встала, как видение.
 
 
И мы вошли в нагорный сад,
Где, разрастаясь в изобилии,
Жасмины пряные кадят,
Меж роз и мирт сияют лилии.
 
 
Врата златые заперты,
Нам сладко млеть в благоухании.
Под нами – травы и цветы,
Над нами – лавры и латании.
 
 
Но полдень пышет здесь огнем, —
В саду, повиснувшем над бездною,
Богиня властная есть в нем, —
Земной кумир – с короной звездною.
 
 
Мы служим ей, как божеству,
Несем ей гимны и каждения
В горячих снах и наяву —
В стихийных бурях наслаждения.
 
 
Мы ей поем, мы ей кадим,
Светло-блаженные, как гении.
И наши души, будто дым,
Исходят в медленном томлении.
 
 
Мы служим ей – как божеству.
Нам снятся жуткие видения.
И львы, желтея сквозь листву,
Лежат на страже пробуждения.
 

V. Сон

1

 
     Снилось мне – мы жили в старом доме,
     Тишина царила в гулких залах.
     По стенам висели в ряд портреты
     И смотрели острыми глазами.
В старой спальне – старое убранство,
Все с гербами, в темных, строгих тонах.
Посредине – ложе с балдахином.
Между двух зеркал оно стояло,
Повторяясь ими бесконечно.
     Но когда являлся мой любимый —
     Волшебством здесь все преображалось.
     Колебались ткани занавесок,
     Зацветали затканные розы —
     И со стен суровые портреты
     На меня приветливей смотрели.
 

2

 
     Между ними был один старинный
     На заклятом дереве портретик, —
     Черный, злой, горбатый человечек:
     Дикий профиль, волосы щетиной,
     Рот широкий с волчьими зубами.
Страшных снов таинственный гадатель,
Черных дней зловещий прорицатель,
 
 
Он висел в моей опочивальне
Прямо, прямо против изголовья.
     Обладал одним он странным свойством:
     Если в доме было все спокойно,
     Если друг ко мне был благосклонен, —
     Злой горбун угрюмо хмурил брови.
Если ж небо жизни омрачалось,
Если в доме грусть была иль горе,
Или милый на меня сердился, —
Злой горбун зиял улыбкой страшной.
 

3

 
     Снилось мне, что раз, проснувшись утром,
     Чувствую, что сердце тихо ноет.
     Я спешу к волшебному портрету,
     Подхожу, смотрю, – горбун смеется…
Сердце сжалось. Кровь захолодела.
Вспоминать я стала день вчерашний,
Не случилось ли какое горе,
Или я пред другом провинилась? —
Ничего припомнить не могу я,
Только сердце бьется все больнее.
     Подошла я к зеркалу двойному
     Расчесать каштановые косы.
     Вижу – лик мой в зеркале белеет
     Молодой и нежной красотою.
И в душе я гордо усмехнулась.
И в душе воскресли все надежды!
Молода еще я и прекрасна.
Мы еще поборемся, любимый!
 

4

 
      Я оделась в легкие одежды,
      В белый цвет, как любит мой любимый,
      И спешу по лестнице заветной,
      Что ведет в его опочивальню.
Я спешу и вижу – мне навстречу
Вся в слезах бежит моя служанка, —
На три дня уехал повелитель,
Ждать его велел не засыпая.
      Как змея холодная и злая,
      Жажда смерти в сердце шевельнулась,
      Но любовь посеяла надежду:
      Как-нибудь три дня переживу я,
      Как-нибудь перенесу разлуку.
 

5

 
Я ждала его три долгих ночи.
Три зари я без него встречала.
К вечеру на третий день уснула.
Вдруг, сквозь сон, послышались мне стуки,
Стуки, шумы, звоны, разговоры,
Голос друга, смех его веселый…
Я проснулась, – звуки отзвучали…
Голоса угасли в отдаленье…
Где-то дверь захлопнулась… Все стихло.
 

6

 
Я – к портрету. Он опять смеется.
Злой горбун оскалил волчьи зубы.
Я зову, – бежит моя служанка,
 
 
Говорю: «Подай мои наряды.
      Принеси запястья, ожерелья,
      Шелк и бархат, жемчуг и алмазы,
      Я хочу одеться королевой,
      Потому что мой король вернулся!»
«Госпожа, – лепечет мне служанка, —
Не один вернулся повелитель,
Не один – с чужой нарядной дамой.
И портрет ее велел повесить
Над твоею брачною постелью».
      (В нашем доме был такой обычай:
      Кто бы ни был новый посетитель, —
      Вмиг лицо его изображалось
      На доске волшебной против входа.)
Обернулась я и вижу – точно,
Над моим висит он изголовьем.
Подошла я с трепетом к портрету,
Подошла, взглянула – изумилась.
      Вместо глаз – две круглые гляделки,
      Грубый нос и брови – как колеса,
      Толстых губ нахальная улыбка
      С добродушно-глупым выраженьем.
О, когда б она была прекрасна, —
Я б изныла ревностью бессильной!
Но взглянув на эту, – почему-то
Умереть я снова захотела…
 

7

 
До зари очей я не смыкала.
Рано утром, слышу, под окошком,
Чей-то голос, женский и визгливый,
 
 
      Говорит кому-то: «До свиданья».
Я – к окну. И вижу – наши кони;
Вороной и белая лошадка,
Будто день и ночь, впряглись в карету,
А в карету входит незнакомка.
Круглыми, как бусины, глазами
Смотрит вверх, коротенькой рукою
Поцелуй кому-то посылает
И твердит: «До скорого свиданья!»
      В третий раз я смерти пожелала.
      О, когда б уснуть и не проснуться!
 

8

 
Как-то скоро день сменился ночью,
Будто вовсе дня и не бывало,
Загорелись свечи и лампады,
Злой горбун широко скалит зубы.
      Я оделась в черный-черный бархат,
      В знак печали косы распустила,
      В черный флер закуталась и вышла.
      Я должна увидеть дорогого,
      Иль от боли сердце разорвется!
Я иду по залам одиноким.
В зеркалах мелькаю бледным ликом.
Тень моя колеблется за мною,
Бесконечно длится анфилада.
      По стенам висят пустые рамы,
      В рамах нет ни дам, ни кавалеров.
      Длинный стол мне заступил дорогу…
      Не дойти мне, видно, к дорогому!
 

9

 
За столом сидят, болтают гости,
Лица их так странно мне знакомы:
Слева те, что числятся живыми,
Справа те, что числятся в умерших.
Как пройти мне: слева или справа?
      Не хочу к живым! С живыми скучно.
      Разговоры заведут, расспросы,
      Заглянут в мою больную душу,
      Захотят узнать, чтo в ней сокрыто,
      Чтo и мне самой еще неясно.
Лучше – к мертвым. С мертвыми – отрадней.
Ничего им от меня не надо.
Лики их торжественно-бесстрастны,
Голоса – таинственно-беззвучны.
      И пошла я смело и спокойно,
      Длинный стол направо обогнула.
      Тихо-тихо мертвые сидели,
      Тихо вслед мне что-то зашептали.
 

10

 
Я бегу по лестнице заветной,
Подо мной поют, гудят ступени,
Каждая звучит особой нотой.
Выше, выше… будто я ступаю
По струнам певучего органа.
      Подо мной поют, гудят ступени
      О блаженном мщенье всепрощенья,
      А в душе – бушующее море!
      Жизнь и смерть слились в единый трепет!
 
 
О мой друг, тебя ли я увижу?
Не в мечтах, не призраком, не в сказке?
Если есть такое счастье в мире, —
Наша жизнь – прекрасней сновиденья!
      Но дрожат, колеблются ступени,
      Между ними – черные провалы,
      А в провалах – бездна… Мрачной тенью
      Злой горбун вдруг вырос предо мною.
 

11

 
Он растет – и рост его ужасен.
Он взмахнул гигантскими руками.
Знаю, знаю, – надо мне проснуться,
Чтоб не пасть в зияющую бездну!.
      Поздно! Сном я больше не владею.
      Страшный сон моей владеет волей.
      Надо мною – хохот привиденья,
      Подо мной – бездонное пространство.
      Обрываюсь. Падаю. «Любимый!
      За тебя!»… Лечу и – просыпаюсь.
 

12

 
Нет такой волшебной, странной сказки,
Чтоб могла сравниться с правдой жизни.
В странных снах – таятся тайны духа,
В тайнах духа – скрыто откровенье.